Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Никколо Макиавелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 43 (всего у книги 57 страниц)

II

Во Флоренции, как мы уже неоднократно говорили, было два весьма могущественных человека – Козимо Медичи и Нери Каппони, причем Нери принадлежал к тем людям, которые завоевывают уважение служением общественному делу: поэтому у него было много друзей, но мало приверженцев. Для Козимо же открыты были оба пути – и общественный и частный – у него, следовательно, было множество и друзей, и приверженцев. Между ними в течение всей их жизни никогда не было раздоров, и они могли без труда добиваться от народа всего, чего хотели, ибо, помимо доверия, тут была и любовь. Но в 1455 году Нери скончался. Враждебная партия была уничтожена, а между тем людям, стоящим у кормила правления, трудно было сохранить свою власть. И причиной тому были как раз всемогущие друзья Козимо: не опасаясь уже разгромленной противной партии, они хотели бы несколько умерить могущество дома Медичи. Это умонастроение и породило раздоры, вспыхнувшие в 1466 году. Тогда дошло до того, что людям, управлявшим государством, открыто советовали на всех собраниях, где обсуждались государственные дела, не созывать больше балию, сохранить сумку со списками кандидатов на должности и вернуться к прежнему порядку выборов – к жеребьевке. У Козимо было две возможности обуздать эти требования: или силой захватить бразды правления с помощью верных ему сторонников и сокрушить всех прочих, или же предоставить событиям идти своим чередом так, чтобы со временем его друзья поняли, что не у него отняли они власть и влияние, а у самих себя. Он выбрал вторую возможность, ибо отлично понимал, что возвращение к прежнему способу назначения на государственные посты не представляет для него никакой опасности: избирательные сумки со списками кандидатов полны имен его сторонников, и он в любой момент сможет вернуть себе власть.

Итак, Флоренция вернулась к назначению магистратов по жребию, и все граждане вообразили, что им возвращена свобода и что должностные лица управляют делами не по воле сильных мира, а по своей совести и разумению. И вот то одному стороннику какого-нибудь знатного гражданина, то другому приходилось терпеть унижения, и те, кто привык к тому, что дома их полны льстецов и всевозможных даров, вдруг увидели, что ни людей, ни вещей у них не прибывает. Убедились они также в том, что оказались равными тем, кого долгое время считали ниже себя, а выше их стали те, кого они полагали ровней себе. К ним уже не было ни уважения, ни почтения, хуже того: их порою оскорбляли и высмеивали, а на улицах и на площадях и о них, и о государстве болтали безо всякой сдержанности все что угодно. Так они вскоре уразумели, что власть утратил не Козимо, а они сами. Козимо, однако же, старался это затушевать, и когда поднимался вопрос о какой-либо угодной народу мере, он первый высказывался за нее. Но больше всего нагнало страху на знатных горожан, а Козимо дало возможность укрепить свою власть возобновление кадастра 1427 года, когда налоги начали распределяться согласно закону, а не по прихоти отдельных лиц.

III

Едва лишь утвердили этот закон и назначили магистратов для проведения его в жизнь, как знатные горожане объединились и явились к Козимо просить его, чтобы он соблаговолил вырвать как их, так и самого себя из-под власти простого народа и вернуть государство в то состояние, при котором он был у власти, а они в почете. Козимо ответил, что он на это согласен, однако при том условии, чтобы все совершилось законным порядком, по воле народа, а не насильственным путем, о котором он и слышать не желает. Сделана была попытка провести через советы закон об образовании новой балии, однако он был отвергнут. Тогда знатные горожане вернулись к Козимо и принялись смиренно умолять его согласиться на созыв чрезвычайного народного собрания, однако он ответил решительным отказом. Когда Донато Кокки, гонфалоньер справедливости, пожелал созвать народное собрание без согласия на то Козимо, тот устроил так, что члены Синьории, заседавшие вместе с ним, так высмеяли Донато, что тот совершенно потерял голову, и его отправили домой, как умалишенного.

Однако предоставлять событиям идти своим чередом настолько свободно, что потом с ними уже не совладаешь, – дело опасное. Поэтому, когда гонфалоньером справедливости стал Лука Питти, человек смелый и дерзновенный, Козимо решил, что теперь надо предоставить ему возможность действовать по-своему, – тем самым, если дело обернется плохо, осуждать будут Луку Питти, а не его.

И вот, вступив в должность, Лука несколько раз предлагал народу создать новую балию. Не получив согласия, он принялся угрожать членам государственных советов речами оскорбительными и высокомерными, а от слов вскоре перешел к делу. В августе 1458 года, в конце праздника Сан Лоренцо, он ввел во дворец вооруженных людей, вызвал народ на площадь и силою оружия вырвал у народа то, на что никто добровольно не соглашался. Создали новое правительство, учредили снова балию, и на все главные посты назначили людей, угодных ничтожному меньшинству. Насильственно созданное правительство начало свою деятельность расправами: был подвергнут изгнанию мессер Джироламо Макьявелли и еще несколько других граждан, многие же были лишены права занимать государственные должности. Этот мессер Джироламо впоследствии нарушил постановление об изгнании и был объявлен мятежником. Тогда он стал ездить по всей Италии, восстанавливая всех итальянских государей против своего отечества. Однако один из сеньоров Луниджа-ны выдал его, он был отвезен во Флоренцию и умер в тюрьме.

IV

Это правительство находилось у власти восемь лет: оно действовало только насилием и сделалось для всех невыносимым. Козимо был уже стар, утомлен, и телесные немощи не давали ему возможности отдаваться общественным делам так ревностно, как он делал это раньше, а потому город стал жертвой небольшой кучки расхитителей народного добра. Лука Питти за свои заслуги перед республикой был произведен в рыцари и, не желая оставаться в долгу перед государством, предложил наименование «приоры цехов» заменить наименованием «приоры свободы», чтобы, утратив свободу на деле, Флоренция по крайней мере сохранила ее по названию. Он установил также, что гонфалоньер, прежде занимавший место справа от членов правительства, теперь будет сидеть среди них. А для того чтобы сделать вид, будто сам Господь Бог участвует во всех этих нововведениях, начали устраивать всенародные шествия и торжественные богослужения в благодарность за все эти вновь обретенные почести. Синьория и Козимо осыпали мессера Луку богатыми подарками, и весь город поспешил последовать их примеру: говорят, что все эти дары составили сумму в двадцать тысяч дукатов. Влияние его настолько возросло, что теперь правил государством уже не Козимо, а мессер Лука. От всего этого он настолько возомнил о себе, что начал во Флоренции и в Ручано – на расстоянии одной мили от города – постройку двух зданий поистине царственного великолепия: строившееся во Флоренции было самым большим зданием, которое когда-либо воздвигал частный гражданин. Для того чтобы закончить эти постройки, он не останавливался ни перед каким, даже самым необычным способом: не только граждане и отдельные частные лица делали ему для этой цели подарки и поставляли все необходимое для строительства, но городские коммуны и население городов оказывали всю необходимую помощь. Более того, все изгнанные из Флоренции, все убийцы, грабители и вообще преступники, подлежащие за свои дела преследованию, находили на постройке этих дворцов убежище и безопасность, если могли быть нужны и полезны. Другие граждане, если они и не воздвигали таких зданий, были ничуть не менее алчны и беззастенчивы в средствах, так что если Флоренция и не вела в это время опустошительной воины, опустошали ее сами граждане. Как раз в это время, как мы говорили, происходили войны в Неаполитанском королевстве, а также в Романье: там их вел глава церкви, желая отнять у рода Малатесты их владения – Чезене и Римини. В течение своего понтификата папа Пий II только и делал, что вел эту войну и разрабатывал проект всеобщей коалиции против турок.

V

Между тем во Флоренции не прекращались раздоры и волнения. В 1455 году в партии Козимо начались разногласия, которые он, однако, по великой своей рассудительности сумел тогда прекратить. Но в 1464 году болезнь Козимо усилилась, и он ушел из этой жизни. Смерть его оплакивали как друзья, так и недруги, ибо те, кто по причинам политическим не любил его, прекрасно понимали, что алчность граждан, стоявших у власти, умерялась только уважением к нему, и потому опасались теперь, когда его не стало, потерять вообще все свое достояние. На сына его Пьеро они мало полагались, несмотря на то что он был известен своим добросердечием. Они считали, что как человек больной и неопытный в государственных делах он вынужден будет считаться со своими алчными сторонниками, каковые, не чувствуя узды, совсем уже безудержно предадутся хищению. Таким образом, о Козимо горько сожалели все без исключения. Козимо был самым знаменитым и прославленным из всех граждан, не занимавшихся военным делом, притом не только из граждан Флоренции, но и всех других известных городов. Он превзошел всех своих современников не только влиянием и богатством, но также щедростью и рассудительностью, и из всех высоких качеств, благодаря которым он стал в отечестве своем первым человеком, главным было его превосходство надо всеми в щедрости и великолепии. Особенно выявилась эта щедрость после его кончины. Когда сын его Пьеро захотел подсчитать перешедшее к нему имущество, оказалось, что нет во Флоренции гражданина, которому Козимо не ссудил бы значительной суммы денег, притом часто безо всякой просьбы о том, – ему достаточно было узнать о нужде человека достойного, чтобы оказать помощь. О великолепии его свидетельствует большое число воздвигнутых им зданий. Ибо он не только восстановил, но от самого основания построил во Флоренции церковь и монастырь Сан Марко, и Сан Лоренцо, и монастырь Санта Вердиана, и на высотах Фьезоле – Сан Джироламо с его аббатством, Муджелло – церковь братьев-миноритов не только восстановил, но и заново отстроил. Кроме того, церкви Санта Кроче, Серии, Аньоли, Сан Миниато были украшены им богатейшими алтарями и часовнями, причем эти храмы и часовни он не только построил, но и снабдил всевозможными украшениями и утварью, необходимыми для большей торжественности священнослужения. К этим церковным строениям надо добавить и его собственные дома, из которых один в городе, во всех отношениях подобающий столь именитому гражданину, четыре за городом – в Кареджи, во Фьезоле, в Каффаджуоло и Треббио, притом все эти дворцы достойны скорее какого-либо государя, чем частного гражданина. Не довольствуясь тем, что по всей Италии прошла молва о великолепии его построек, он велел построить в Иерусалиме убежище для неимущих и больных пилигримов, и на все это строительство затрачены были весьма крупные денежные суммы. Наконец, хотя эти постройки, замыслы, деяния были чем-то царственным, и во Флоренции он был подлинным государем, так велики были его благоразумие и сдержанность, что он никогда не переступал пределов скромности, подобающей простому гражданину. В собраниях, в домашнем обиходе, в выездах, во всем образе жизни и в брачных союзах он уподоблялся любому скромному гражданину, ибо хорошо понимал, что роскошь, постоянно выставляемая напоказ, порождает в людях большую зависть, чем настоящее богатство, которому всегда можно придать благовидность. Когда стал он женить своих сыновей, то отнюдь не старался породниться с государями, но за Джованни взял невесткой Корнелию Алессандри, а за Пьеро Лукрецию Торнабуони. Внучек своих, Бьянку и Наннину, дочерей Пьеро, он выдал первую за Гульельмо Пацци, вторую за Бернардо Ручеллаи. Ни в одном государстве, управляемом монархом или же самим народом, не было в его время человека более выдающегося своим разумом: вот почему среди стольких превратностей судьбы, в городе столь неспокойном, с населением столь переменчивого нрава сумел он в течение тридцати лет оставаться у кормила власти. Величайшая предусмотрительность позволила ему заранее предвидеть опасности и либо не дать им разрастись, либо так подготовиться к ним, что, даже и разрастаясь, они ему не вредили.

Сумел он не только преодолеть честолюбивые устремления в семействе своем и в городе, но и замыслы многих государей пресек столь удачно и мудро, что каждый вступавший в союз с ним и с его отечеством оказывался либо непобедимым для врага, либо сам побеждал, а тот, кто вооружался против них, либо даром тратил силы и средства, либо даже терял свое государство. Очевидное доказательство этого – Венеция. В союзе с Козимо венецианцы всегда оказывались сильнее герцога Филиппо; выступая против него, они неизменно бывали сперва герцогом Филиппо, а затем герцогом Франческо побеждены и разбиты. Когда же впоследствии они объединились с Альфонсом против Флорентийской республики, Козимо, повсюду пользовавшийся неограниченным доверием в денежных делах, до того опустошил казначейства Неаполя и Венеции, что они должны были согласиться на те мирные условия, которые им соблаговолили предложить. Так, все затруднения, которые Козимо испытывал из-за внутренних и внешних смут, разрешались к его славе и к стыду его недругов: вот почему все гражданские раздоры во Флоренции усиливали его влияние, а внешние войны увеличивали его могущество и славу. Благодаря ему под власть Флорентийской республики перешли Борго-Сан-Сеполькро, Монтедольо, Казентино и Валь-ди-Баньо. Так добродетелью своей и счастьем сокрушил он своих врагов и дал победу друзьям.

VI

Он родился в 1389 году в день святых Козимо и Дамиано. Юность его была полна превратностей: изгнание, тюрьма, угроза смерти. С Констанцского собора, где он находился с папой Иоанном, ему пришлось после падения папы бежать переодетым, спасая свою жизнь. Но начиная с сороковых годов своей жизни он пользовался неизменным счастьем, так что не только те, кто был в союзе с ним в общественных делах, но и те, кто управлял его богатством во всей Европе, получили свою долю этого счастья. Оно послужило источником огромного богатства многих флорентийских семей, таких как Торнабуони, Портинари, Сассетти. Кроме того, обогатились также и другие дома, которым он помогал советами и деньгами. И хотя он непрерывно тратил деньги на постройку церквей и на пожертвования, он порою жаловался в кругу друзей, что никогда ему не удавалось так потратиться во славу Божию, чтобы вписать Господа Бога в свои книги как должника.

Роста он был среднего, лицо имел смугло-оливковое, но вся внешность его вызывала почтение. Не обладая ученостью, он был весьма красноречив и от природы одарен рассудительностью. Он был отзывчив к друзьям, милосерден к бедным. Поучителен в беседе, мудр и осмотрителен в советах, никогда не медлил в действиях, а речи его и ответы всегда бывали содержательны и остроумны. Когда мессер Ринальдо Альбицци в начале своего изгнания велел передать ему, что «курочка несет яйца», Козимо на это ответил, что «не в своем гнезде она, пожалуй, снесет не то, что нужно». Другие мятежники постарались довести до его сведения, что они, мол, не спят. Козимо же на это возразил: «еще бы, я же отнял у них сон». Когда папа Пий побуждал европейских государей объединиться и выступить против турок, он сказал о нем, что «старец делает то, что под стать молодому». Когда венецианские послы, явившиеся вместе с послами короля Альфонса во Флоренцию, стали упрекать правительство республики, он показал им свою открытую голову и спросил, какого она, по их мнению, цвета; услышав от них, что голова у него белая, он на это сказал: «очень скоро так же побелеют головы ваших сенаторов». Незадолго до кончины Козимо жена спросила у него, почему он закрывает глаза, на что он ответил: «надо же им привыкать». После возвращения его из изгнания кое-кто из друзей жаловался в беседе с ним на то, что город уже сильно развращен и творит неугодное Богу, изгоняя людей добродетельных. На это он заметил, что развращенный город лучше города погибшего, что из двух локтей красного сукна выкраивается добропорядочный гражданин и что с четками в руках государства не удержишь. Слова эти послужили предлогом для обвинения его в том, что себя он любит больше отечества и этот свет больше того. Можно привести еще немало метких его ответов, но нет в этом необходимости. Козимо любил людей, искушенных в изящной словесности, и оказывал им покровительство. Он пригласил во Флоренцию Аргиропуло, родом грека, одного из ученейших людей того времени, чтобы флорентийская молодежь изучала с его помощью греческий язык и другие науки. В доме его жил на хлебах Марсилио Фичино, второй отец платоновской философии, к коему Козимо был горячо привязан. А чтобы друг его мог с удобством предаваться литературным занятиям, а он сам имел возможность легче видеться с ним, он подарил ему в Кареджи имение неподалеку от своего собственного. Так рассудительность его, богатство, образ жизни и счастливая судьба внушала согражданам и любовь к нему, и страх, а государям не только Италии, но и всей Европы великое уважение. Так заложил он то основание, на коем потомки его могли строить, сравнявшись с ним в добродетели, превзойдя его в жизненной удаче и пользуясь во всем христианском мире тем влиянием, которое Козимо приобрел во Флоренции.

И все же в последние годы жизни испытал он немало горя, ибо из двух его сыновей, Пьеро и Джованни, последний, на коего возлагал он больше всего надежд, умер, а первый, Пьеро, был человек больной и по телесной своей слабости не мог должным образом заниматься ни общественными, ни даже личными своими делами. Так что, когда однажды, вскоре после смерти сына, несомый слугами, он делал обход своего дома, случилось ему со вздохом промолвить: «Очень уж велик этот дом для такой небольшой семьи». Благородная душа его страдала и оттого, что не удалось ему увеличить владений Флорентийской республики каким-либо славным приобретением. И сожаления его еще усиливались от мысли, что он оказался обманутым Франческо Сфорца, который, будучи еще графом, обещал ему, если овладеет Миланом, помочь флорентийцам завоевать Лукку. А этого не произошло, ибо счастливая судьба графа изменила его помыслы: став герцогом, он пожелал мирно владеть государством, которое дала ему война, и не желал участвовать в военных действиях ни ради Козимо, ни ради кого другого и в герцогском своем достоинстве вел только оборонительные войны. Для Козимо это было величайшее огорчение, ибо он считал, что слишком много трудов и денег потратил на неблагодарного и вероломного человека. Кроме того, он понимал, что из-за старческих своих недугов не может с прежним рвением вести ни общественные, ни личные свои дела, и видел, что и то, и другое идет плохо, ибо государство губят сами граждане, а имущество расхищают управители и сыновья. И все это не давало ему покоя в конце его жизни. Тем не менее скончался он в полной славе, оставив о себе великую память. Во Флоренции и за стенами ее все граждане и все государи христианского мира оплакивали смерть Козимо вместе с Пьеро, его сыном; весь народ в торжественнейшей процессии сопровождал прах его к месту погребения в церкви Сан-Лоренцо, и по правительственному указу на надгробии начертано было «Отец отечества». Если, излагая деяния Козимо, я подражал тем, кто описывает жизни государей, а не тем, кто пишет всеобщую историю, пусть это никого не удивляет, ибо он в городе нашем был человек исключительный, и я должен был прославить его способом необычным.

VII

В то время как дела во Флоренции и в Италии шли таким образом, Людовик, король Франции занят был весьма тяжелой войной со своими баронами, которых поддерживал Франциск, герцог Бретани, и Карл, герцог Бургундский. Война эта была для Людовика столь важна, что он не мог оказать поддержки герцогу Жану Анжуйскому в его попытках покорить Геную и Неаполь. Напротив, полагая, что ему может отовсюду понадобиться помощь, он передал Савану, находившуюся под властью французов, Франческо, герцогу Миланскому, и сообщил ему, что не будет возражать, если герцог захочет овладеть Генуей. Франческо, разумеется, охотно согласился на это и, опираясь на дружбу с королем и на содействие семейства Адорно, завладел Генуей, а чтобы не оказаться неблагодарным в отношении короля, отправил в помощь ему во Францию тысячу пятьсот всадников под командованием своего старшего сына Галеаццо. Итак, Ферранте Арагонский и Франческо Сфорца были теперь один герцогом Ломбардским и сеньором Генуи, другой королем во всем Неаполитанском государстве. Будучи теперь между собой в родстве, они стали подумывать о том, как бы настолько укрепить свои государства, чтобы спокойно владеть ими при жизни, а после смерти беспрепятственно оставить наследникам. Поэтому рассудили они, что королю следует избавиться от тех баронов, которые были неверны ему во время войны с Жаном Анжуйским, а герцогу необходимо уничтожить войско, собранное Браччо и враждебное его роду, которое под водительством Якопо Пиччинино пользовалось теперь весьма громкой славой. Пиччинино считался первым в Италии полководцем, а так как земельными владениями он не обладал, всякий властитель имел основания опасаться его, особенно герцог, который, наученный своим собственным примером, считал, что не может ни спокойно владеть своими землями, ни оставить их потомкам, пока жив Якопо. Король же стал всякими способами искать соглашения со своими баронами и всячески ухищрялся вселить в них доверие к себе. Ему это вполне удалось, ибо бароны понимали, что продолжать войну с королем – значит идти на верную гибель, а заключив соглашение и доверившись ему, они, пожалуй, уцелеют. Люди всегда стараются избежать непосредственной опасности, почему государям так легко удается вводить в обман всевозможных мелких владетелей. Бароны эти, видя, что война связана с явной гибелью для них, предпочли поверить в мирные намерения короля и бросились ему в объятия, а затем он разными способами и под разными предлогами разделался с ними. Это обстоятельство весьма смутило Якопо Пиччинино, находившегося со своим войском в Сульмоне. Дабы не дать королю случая погубить его, он вступил в мирные переговоры с герцогом Франческо через посредство одного из своих друзей. Герцог предлагал выгоднейшие условия. Якопо решил полностью довериться ему и отправился в Милан в сопровождении сотни всадников.