Текст книги "Жизнь моя — граница"

Автор книги: Никита Карацупа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Кто кого?

Это был единственный случай в моей службе, когда сплоховал. Но урок пошел впрок. Больше я никогда не стеснялся говорить прямо то, о чем думаю.

Не однажды мне приходилось иметь дело с хитрыми и коварными врагами. Но никогда им не удавалось меня провести. И не потому, что я был какой-то выдающийся человек. Просто я хорошо знал свое дело и любил его. И постоянно учился искусству следопыта. Из книг узнавал что-то новое, перенимал опыт у старших товарищей. Учиться никогда не поздно и никогда не стыдно. Стыдно не знать своего дела. А дело у нас сложное и ответственное.

Вот только один из эпизодов.

Пограничная река течет бурно, шумно. Как ни прислушивайся, ничего не услышишь. Да к тому же раскаты грома мешают. Но рядом Ингус. И он напряженно вглядывается в темноту.

Вспышка молнии освещает реку. Ингус, поскуливая, тянет к воде. Я медлю, мне нужно видеть то, что увидела чуткая овчарка.

Молния снова прочертила небо, и я успел разглядеть что-то неопределенной формы, плывущее по реке. Снова яркая вспышка, и теперь я различил человека. Большая, наподобие гриба, голова и в вытянутой руке оружие. Но что же у него на голове? Оказывается, нарушитель прикрепил связанную в узел одежду. Об этом я просто догадался.

Как назло пошел сильный дождь, и молнии прекратились. Где выйдет нарушитель, трудно предположить.

Я лег на землю, холодную и мокрую, и снизу посмотрел на темную воду. Но сплошная сетка дождя мешала что-либо разглядеть. Только слышался звон падающих в реку струй.

Я решил сменить позицию и стал перебираться в лозняк, поближе к броду. Дождь перестал, и снова сверкнула молния. В ее мгновенном свете я заметил, как в лозняк забирается нарушитель. Он тоже заметил меня и второпях выстрелил дважды. Над самой головой просвистели пули.

Чтобы лучше ориентироваться и иметь представление о направлении движения нарушителя, я спустил с поводка овчарку. Она бросилась на «пловца», но сразу же завизжала. Он, видимо, вооружившись дубинкой, отбивался от Ингуса. Я его отозвал. Если сейчас потерять собаку, то лазутчик может ускользнуть, а так овчарка постоянно будет давать знать, где он находится.

Где-то в стороне от реки через несколько минут послышался плеск воды.

«Нарушитель оступился в луже», – подумал я. Остановился, прислушался. Снова всплеск. Понятно: диверсант хитрит. Бросил в лужу ком земли, чтобы проверить, преследует его пограничник или нет.

Долго мы кружили друг около друга. Хитрили, затаивались, перебегали с места на место. За это время я составил представление о том, какой он, диверсант. Тяжелая походка – значит, высокий и здоровый. Быстро делает перебежки – молодой, но опытный. Попробовал ближе подобраться к нему – раздались выстрелы. Значит, хорошо натренирован слух.

Я снова пустил собаку. Лазутчик ловко отбивался от нее и залег в кустах, ожидая, когда я себя обнаружу. Значит, смелый и нервы у него крепкие. Так просто его не взять.

Тогда я приказал Ингусу лежать на месте, а сам пополз в обход тех кустов, где залег нарушитель. Потом поднял руки вверх и начал пощелкивать пальцами. Так командуют собаке: подай голос. Индус залаял. Диверсант привстал с палкой в руке, готовясь отразить новое нападение собаки. В свете молнии я хорошо увидел его, прицелился и плавно спустил курок. Звонкое эхо разнеслось по тайге, ударяясь в деревья и отражаясь от них. Диверсант полуобернулся на звук выстрела, поднял руку с оружием, но покачнулся и упал, выронив его. Выстрелить в ответ он не успел.

Ночной гость

Пограничник не только должен быть готовым в любую минуту встретиться с противником, угадать его замысел, опередить его действия. Самое главное, он должен умело наблюдать, замечать то, что другой не всегда заметит.

Однажды ранним утром я вел наблюдение за противоположным берегом. Первые лучи солнца высушили росу и стали понемногу нагревать землю. На воде – ни рябинки. Так хорошо вокруг: щебечут проснувшиеся птицы, пахнет травой и цветами. Медленно проплывают облака. Небо синее-синее.

Сейчас бы искупаться. Но нельзя – служба. Нужно уметь отказываться от того, что тебе хочется.

Я увидел, как на том берегу из фанз выходили люди. Были у них какие-то свои заботы, свои дела.

Вот рыбак пришел на берег. Закинул удочку и стал ждать, когда поплавок скроется под водой. Ему не везло. Рыба не клевала. Рыбак посидел и ушел.

А вот из-за кустов появился человек. Он был в темном костюме и шляпе. Постоял, покурил. Потом забрался в густые кусты и навел бинокль в нашу сторону. Понаблюдал за заставой, потом стал смотреть туда, где я лежал. Конечно, меня он не видел. Но его очень заинтересовало это место. Здесь река делала изгиб. Тальники росли густые, развесистые. Место было удобное для переправы, потому что оно близко подходило к противоположному берегу.

Человек в шляпе закурил, отдохнул и опять навел бинокль на наш берег. Но ведь не спросишь у него, почему он там сидит. Это его личное дело. Он на своей территории и делает то, что ему нравится. А мне это не очень нравилось, и я зорко следил за человеком в шляпе. Думал: что же ему нужно? А нужно ему, наверное, перейти на наш берег. Это уж точно. Зачем? Узнать можно потом, когда его задержим.

Я пролежал на берегу полдня и понял, что сегодня следует ждать непрошеного гостя.

О своих наблюдениях доложил начальнику заставы. Тот внимательно выслушал, сделал пометки в журнале пограничной службы и спросил:

– Хотите лично познакомиться с человеком в шляпе?

Что в таком случае может ответить пограничник?

– Так точно! – с готовностью согласился я, предполагая, что мне придется брать нарушителя границы. Так оно и вышло. Командир сказал:

– В помощь даю двух бойцов. Пожалуй, сегодня ночью будет нарушение границы. Так?

– Если не ошибаюсь, то сегодня...

– Ладно, идите, отдыхайте...

Я пришел в спальное помещение, лег и сразу заснул. Спал крепко и спокойно. Хорошо выспишься – голова лучше соображает. Это солдатское правило я всегда соблюдал.

Когда дежурный по заставе поднял меня, я быстро оделся, спросил у товарищей, которые должны были идти со мной на службу:

– Поели?

Один переступил с ноги на ногу, помялся и неохотно ответил:

– Нет, да и не хочется.

Другой добавил:

– Это от волнения.

– Волноваться нельзя, – шутливо-строго сказал я им, – пусть волнуются нарушители, – и добавил: – Сейчас же отправляемся подкрепиться. Без горячей еды быстро устанешь да и зрение не будет острым. А это плохо...

Бойцы не стали возражать: все-таки я был старше их и опытнее. После ужина я осмотрел экипировку пограничников и спросил:

– А как портянки?

– При чем тут портянки? – даже обиделись молодые бойцы.

И я догадался, что с этим делом у них не все просто.

– Разуться! – приказал им.

И что же я увидел? У одного портянки были влажные, у другого намотаны кое-как.

– Так готовиться к службе нельзя, – сказал я им укоризненно, как учителя говорят провинившимся школьникам, – если сырые портянки, они быстро собьются, если плохо намотаны – набьешь мозоли. Со сбитыми ногами не догонишь нарушителя. А не догонишь нарушителя – задачу не выполнишь. Не обижайтесь. В пограничной службе каждая деталь, каждая мелочь очень важны...

Они молчали.

– Конечно, – добавил я, – за такую подготовку следует не брать вас с собой, но я возьму...

Бойцы сразу же забыли про свою обиду, когда я, сняв сапог, разложил на табурете портянку, подвернул угол так, чтобы нигде не было ни морщинки, обернул ее вокруг ноги и получилось что-то вроде суконного носка.

– Куколка! – сказал один восхищенно.

– Вот это да! – прищелкнул языком другой.

Чтобы не терять времени, я помог им справиться с портянками, мы проверили оружие, налили во фляги крепкого горячего чаю и отправились на участок границы.

Ночь была темной, безлунной. Ничего не видно вокруг. Да и туман, висевший над рекой, не давал возможности наблюдать.

Бойцы приуныли: едва ли в такую погоду нарушитель осмелится пойти через границу. Только не говорили об этом вслух. А я знал, что именно в самую плохую погоду нарушители стараются перейти через рубеж. Их к этому специально подготавливают. А хозяева зря не будут денег тратить.

Погода вконец испортилась. Зашумел ветер. На реке поднялись волны.

– Идет! – через некоторое время объявил я своим товарищам.

Бойцы переглянулись: не шучу ли я. Они заволновались и еще напряженнее стали вглядываться в темноту. Но я уже чувствовал, что нарушитель переправился через реку и находится где-то от нас недалеко.

– Идет! – снова повторил я, подготавливая товарищей к встрече с диверсантом, и через минуту добавил: – Сахиев, заходи справа от меня, Иванов – слева. Выдвигаемся к самой воде.

Около тех кустов, в тени которых я лежал сегодня утром, послышалось движение, шуршание песка. Мы незаметно приблизились к самым кустам. И когда человек, выпрыгнув из лодки, сделал шага два вперед, Сахиев и Иванов подхватили его под руки, а я, направив ему в грудь винтовку, спросил:

– Что же вы так долго добирались? Мы уже заждались вас. Думали, что в тумане сбились с пути.

Диверсант сделал движение, быстрое и резкое, стараясь одновременно освободиться от обоих пограничников, но они его держали крепко.

– Зачем же вырываться? – с шутливой укоризной сказал я ему. – Вы приплыли к нам, мы вас хорошо встретили. Все идет по плану. Не надо нервничать...

Шпион скрипнул зубами от злости, когда ему связывали руки, потом всмотрелся в меня, неуверенно поинтересовался:

– Карацупа? – и удивленно пожал плечами: наверное, думал, что я богатырь, а перед ним стоял молодой парень небольшого роста, да и голос у меня был тихий, обыкновенный. Только не знал он, что силу мне придает наше правое дело, что если понадобится – весь наш советский народ придет на помощь мне и моим товарищам.

– Ну вот и познакомились, – печально сказал диверсант и тяжело вздохнул.

– Познакомились, – подтвердил я, – хотя таким знакомствам мы не очень рады.

Прощай, Ингус!

У меня часто спрашивали товарищи:

– А если на другой границе будешь служить, возьмешь с собой Ингуса?

– А как же? – удивлялся я. – Такую собаку никому не отдам.

И я никогда не расставался со своим четвероногим другом. Даже потом, когда у меня были другие собаки, я им давал одну и ту же кличку – Ингус. В новых собаках я всегда хотел видеть хотя бы частичку того, что было в Ингусе. А овчарка была необыкновенная. Она отлично понимала меня: если у меня хорошее настроение – ластилась, если я был чем-то огорчен – садилась рядом и не мешала до тех пор, пока я ее не позову.

Ингус научился сдерживать свои чувства: зря он не лаял, не скулил, не оставлял своего хозяина, не бросался на диверсантов, когда в этом не было необходимости, умело переключался с одного шпиона на другого, сам выбирал, кого из них задерживать первым.

И все же погиб Ингус, погиб на боевом посту. В ту ночь я, как всегда, тщательно готовился к выходу на границу. Предусмотрел, как обычно, всевозможные варианты поведения диверсанта. Ставил себя в самые сложные условия, в такие, что даже сам на минуту задумывался: как себя вести? Но задумывался только на минуту. Сколько у меня было различных поединков, схваток, и все же я выходил победителем, потому что знал, как действовать, потому что знал: нет у меня ничего дороже любимой Родины, нет для меня ничего священнее, чем граница, которую я должен охранять.

Накануне прошел дождь. От земли тянуло свежестью и лесной прелью. К подошвам прилипала грязь. Но даже в такую погоду я шел, как всегда, бесшумно: под ногами не чавкала грязь, не хрустел валежник, не стучали камни, которые попадались на дозорной тропе.

Я ждал встречи с врагом. Но такой, чтобы она не для меня, а для него была неожиданной. Только в таком случае я мог его обезоружить и захватить живым.

Прошел час, другой, третий... Из-за туч показалась луна. Ну что ж, это даже лучше. Теперь хоть видеть можно дальше и действовать не вслепую.

Обостренным слухом я уловил шелестение травы. Ингус насторожился. Прошло еще некоторое время, и, выглянув из-за пня, я увидел человека. Высокий, широкоплечий, тот вышел на поляну, внимательно и настороженно осмотрелся, поводил головой из стороны в сторону, чутко прислушиваясь, и, не заметив ничего подозрительного, двинулся к рощице, чуть правее того места, где я лежал.

Я молча подтолкнул овчарку. Она, не издав ни единого звука, выскочила из укрытия. Ингус не бежал, а, казалось, плыл в высокой траве. Еще немного, еще несколько метров – и овчарка достигнет цели.

Диверсант то ли почувствовал присутствие кого-то постороннего, то ли увидел движущуюся тень, резко обернулся и тут же вскинул оружие. Громыхнул выстрел, эхом отдался в лесу.

Ингус повалился в траву, не издав ни звука. Я еще с минуту поджидал, прислушиваясь: не заскулит ли собака – надеялся, может быть, она только ранена...

Ингус не шевелился. И у меня сжалось сердце: погиб мой верный друг. Боль заслонила все на свете. Хотелось сейчас же броситься на врага и отомстить ему. Но усилием воли я заставил себя не делать необдуманных поступков.

Я выстрелил. Нарушитель упал на землю и пополз. Страх гнал его подальше от места схватки. Он выбирал тенистые места, чтобы скрыться.

Перебегая от дерева к дереву, я преследовал его и стрелял, стрелял, стрелял... Когда тот понял, что сопротивление бесполезно, а скрыться от преследования невозможно и попасть в руки пограничника он не хотел, вскинул пистолет к виску, но я опередил его: выстрелил, и рука диверсанта безвольно повисла.

Подоспели товарищи, но я, даже не взглянув на пойманного шпиона, вернулся на поляну, поднял на руки мертвого Ингуса и понес его, прижимая к груди. Мне еще не верилось, что мой верный друг погиб. Я иногда останавливался: мне чудилось, что пальцы ощущают толчки сердца Ингуса. Я всматривался в овчарку, но ее глаза были широко раскрыты и не моргали. В них застыла боль и тоска.

Я поднялся на возвышенность недалеко от заставы. Здесь хорошо просматривалась пограничная река, поселок, линия связи, далекие острова. Всю ночь я просидел около Ингуса, вспоминая все, что нас с ним связывало. И только на рассвете заметил, что кое-где среди шерсти собаки пробивалась седина. Неужели перед смертью появилась? Я потрогал седые пучки шерсти. Они были на заживших ранах Ингуса. Да, не каждый ветеран, наверное, имел столько ранений, сколько пришлось получить Ингусу в жестоких схватках с диверсантами и шпионами.

Ингуса нужно было похоронить. Но я и не думал о том, чтобы сходить на заставу за лопатой: не хотелось даже на минуту оставлять Ингуса одного.

Долго орудовал штыком, вскапывая каменистую землю. Утром опустил в яму своего боевого товарища, закутав его в свой плащ, пробитый в нескольких местах вражескими пулями. На могилке прикрепил дощечку, выцарапав штыком год его рождения. Дня гибели его не поставил: Ингус для меня не погиб, он жил в моем сердце, жил в моих воспоминаниях, и я верил, что он всегда будет со мной отправляться в дозоры.

На земляной бугорок положил зеленую пограничную фуражку и, минутой молчания почтив память верного друга, сделал несколько прощальных выстрелов из своего маузера.

Вдруг я вздрогнул и оглянулся, услышав стройные ружейные залпы, раздавшиеся за спиной. Чуть поодаль, обнажив головы, стояли товарищи по заставе: они тоже пришли попрощаться с Ингусом и, как настоящему воину, отдавали последние почести.

Через несколько дней я уезжал на другую границу. На груди у меня сиял новенький орден Красного Знамени. И я подумал, что эта высокая правительственная награда принадлежит не только мне, но и Ингусу.

* * *

Память об Ингусе сохранилась у меня на всю жизнь. Потом я ходил в наряд с другими Ингусами, охраняя рубежи нашей Родины. И мне всегда казалось, что умней и преданней той, самой первой, овчарки у меня никогда больше не было. Так я ее любил.

За время службы я подготовил около тысячи следопытов. Учил их дрессировать собак, распознавать самые хитрые следы. И гордился своими учениками, которые тоже стали знаменитыми пограничниками. Среди них – Геннадий Гордеев, Тимофей Пятаев, Александр Смолин, Вячеслав Дунаев, Василий Демчук, Варлаам Кублашвили.

Годы брали свое, и я ушел на пенсию. Только с собаками не мог расстаться. И поэтому, уже став Героем Советского Союза, полковником запаса, с радостью согласился поехать во Вьетнам помогать налаживать вьетнамским друзьям в пограничных войсках службу собак. Пригодился мне опыт, полученный на дальневосточной границе.

Сдружился я с первых же дней с вьетнамцами. Я был не просто военным консультантом, а прежде всего солдатом, любящим свое дело.

Помню, из Монголии вьетнамским друзьям прислали двести лошадей, диких, необъезженных, прямо из табуна.

Во Вьетнаме кавалерийских подразделений не существовало. И вьетнамцы боялись подходить к коням. А мне кони нравились, понимал я в них толк. Степные красавцы были выносливы и быстры, как ветер. Я сам мастерил седла и сбрую. Учил пограничников верховой езде. Что и говорить: трудно было. Все-таки мне уже шел шестой десяток. Но нельзя же пограничнику показывать свою слабость.

Каждое утро я садился на нового коня, объезжая его, приучая к седлу. Кони вставали на дыбы, взбрыкивали, стараясь сбросить седока. Но чувствовали твердую руку и подчинялись воле человека.

Вьетнамцы восхищались, цокая языками:

– Молодец, льен-со Никита!

А я, не подавая виду, так выматывался, что потом спал, как убитый. Спал, как в первые годы моей пограничной службы. Однако за два месяца я научил вьетнамских пограничников ездить по кругу, рубить лозу, а здесь – бамбук, действовать в конном строю.

В Ханой привез я и несколько десятков отборных овчарок – Джульбарсов, Туманов, Джеков и, конечно, Ингусов.

Вьетнамские пограничники быстро освоили курс дрессировки служебных собак и в первые же недели выследили и задержали нескольких лазутчиков, заброшенных с юга американской разведкой.

– Какая собака особенно отличилась? – спросил я как-то у пограничников.

– Ингус! – с гордостью ответил старший полковник Ху Инь Тху.

– Это замечательная собака! – похвалил я. – Лично ее дрессировал. – И мне вспомнилась моя первая овчарка, с которой я выходил на охрану дальневосточной границы. Ингусы продолжали служить, нести свою ответственную службу и на нашей границе, и на границе друзей.