Текст книги "Последняя ночь майора Виноградова"

Автор книги: Никита Филатов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)

– Это верно. Какие планы?

Деньги передавались из рук в руки, никаких расписок или документов. Свидетелей, естественно, тоже.

– Тебя для начала послушать.

– Ты же у нас консультант по безопасности…

Виноградов пожал плечами:

– Попробую выйти на кого-нибудь из приближенных. Сам-то Михайлов сидит второй год… С «куйбышевскими» лидерами встречусь.

– Смысл?

– Попробуем договориться, скостить сумму. Хоть ненамного.

– А дальше что?

– Ссуду возьмите в банке у себя, потребительский кредит… Потом раскрутитесь – вернете.

– Да не даст нам никто! Ни ссуду, ни потребительский…

– Это на сто процентов, Саныч – на «Золотую плотину» можно и не рассчитывать. Даже под залог!

– Владимир Александрович, вы, очевидно, нас не поняли. – Тихонин уже успокоился, собрался. – Где нам взять деньги – не ваш вопрос. Я вас для другого нанял. Исходите, пожалуйста, из следующего: мы этих сумм не брали, Василевича «кидать» никто не собирался. Поэтому за чужие грехи платить не будем, ясно?

– Понял, что ж тут не понять?

Сумасшедших Владимир Александрович не то чтобы боялся, но относился к ним с известной настороженностью и старался никогда не раздражать.

– «Крыша» о вашем решении знает?

– Пока нет.

Тихонин был не просто сумасшедшим. Он был ярко выраженным кандидатом в покойники.

– Надо сказать.

– Рано! Подождем.

«Жаль, – подумал Виноградов. – Придется искать себе новое место работы. Хорошо, что хоть аванс получил…»

– Владимир Александрович, мы очень на вас рассчитываем! Придумайте что-нибудь, что-нибудь такое, чтоб доказать, а?

– Ты же опер бывший, по взяткам работал, Саныч! Есть же методы какие-нибудь… – подхватил Чайкин.

– Провокацию, что ли, устроить, как обычно менты делают?

– Все, что скажешь, – деньги, технику, транспорт… Только скомандуй!

– Ну вы… вообще! – Виноградов сидел, ошалело оглядывая собеседников, но какая-то часть его сознания уже просчитывала возможные варианты.

Всегда и везде, в любой компании, Виноградов с жаром и посильным красноречием отстаивал мысль: утверждение о поголовной продажности и некомпетентности сотрудников правоохранительных органов неверно и некорректно! Есть, есть еще в органах люди порядочные, неподкупные – Владимир Александрович сам знавал одного-двоих, а, по слухам, на город таких могло набраться чуть ли не с дюжину.

Народ-то был прекрасный, но объективно вредный. Ведь, столкнувшись, скажем, с не берущим взятки инспектором ГАИ или увидев участкового, платящего за водку в ларьке, расположенном на обслуживаемой территории, обыватель начинал испытывать в душе какое-то томление, отзвуки напрочь забытых иллюзий о «милиции, которая меня бережет». На фоне этих аномальных личностей остальные ребята в погонах выглядели достаточно неприглядно, что, безусловно, не способствовало росту престижа органов внутренних дел.

Поэтому система, стремясь к самосохранению, от таких индивидуумов старалась избавляться.

– Значит, выговорешник ты все-таки схлопотал?

– Слава Богу, что хоть так! Могли и уволить.

– Из-за такой дешевки? Как ты ее назвал – «дырка на ножках»?

– Это не я, это сами бандиты…

Виктор Барков, старинный виноградовский приятель, настолько не вписывался в привычный образ милицейского спецназовца, что только причудой судьбы можно было объяснить его довольно успешную карьеру. Знаток Грибоедова, философ-надомник и, по-видимому, тайный поэт, Барков чего только не делал, чтобы не выделяться: волосы стриг почти под ноль, громко и с выражением матерился, потел в спортзале. При встречах с начальством преданно хлопал ресницами и изображал идиота.

Но все равно хилая его интеллигентская сущность то и дело давала о себе знать, и капитанские погоны в очередной раз повисали на тоненькой, готовой в любой момент оборваться ниточке.

– Я от ребят слышал. А как дело-то было? В газете вообще неизвестно что пропечатали!

– Мысль изреченная есть ложь. Тем более мысль напечатанная – это ложь вдвойне.

– Хорошо сказано.

– Это я не сам придумал. А дело было так. Одна девица – даже не легкого, наилегчайшего поведения – попала на учет в психушку.

– За что?

– Пыталась себе по молодости вены порезать или что-то в этом роде… Не суть. Может, действительно у нее мозги набекрень, а может, просто «косила» под шизофреничку. Жила с мамашей в однокомнатной квартирке на Просвещения, раз в год в больничке отлеживалась. Заодно трипперок очередной подлечивала: в кооперативах бабки бешеные нужны, а для психов – бесплатно.

– Надо же!

– Э, не завидуй. Словом, померла у нее мамаша. Дочка дура дурой, но сообразила – купила справку себе из районного психдиспансера, что на учете не состоит. Пришла в банк, попросила ссуду – под залог недвижимости. Все чин чином: документы в порядке, бумаги – из жилконторы, туберкулезная, разнообразные «формы девять» и прочая макулатура – вроде присутствуют. Послали банковскую безопасность проверить – тоже все в порядке, квартира фактически существует, относительно не загажена.

– С участковым не разговаривали? С соседями?

– Нет. Я же говорю – лопухнулись!

– С другой стороны, кто мог подумать…

– Саныч! Им за это деньги платят – чтоб думали! Неплохие, между прочим, деньги.

– А потом что?

– А потом она, конечно, кредит в срок не вернула.

– Много?

– Тысяч десять долларов. Или около того.

– Да-а, за такую сумму могли и башку снести.

– Что и пытались сделать. Но не сразу – сначала позвонили, предупредили, что приедут выселять, когда срок подошел. Она, не будь дура, сделала вид, что согласна, попросила даже с грузовиком помочь – якобы для переезда в какую-то комнату. А сама – в Скворцова-Степанова брык! И залегла.

– Ли-ихо!

– Ну, оттуда уведомление в банк, что гражданка такая-то недееспособна и сделки, совершенные ею, недействительны.

– И в суд не подашь…

– Конечно. Квартиру у нее никто не отнимет, заставить ссуду вернуть – фигушки! Даже если утюг в задницу – ну, подпишет она любую дарственную, хоть доверенность на право отстрела бегемотов, а толку-то? С психа – какой спрос?

– К уголовке за мошенничество не привлечь, – задумался Виноградов. – Ответчиком по иску тоже не получится. Попали ребята! Можно, конечно, попытаться стрелки перевести на того, кто ей в районном диспансере штампик ставил…

– Думаешь, ты один такой умный? Те ребята тоже пытались с девкой по-хорошему потолковать. Так она им сначала на главврача показала, потом какую-то бабу из регистратуры приплела, а в конце вообще ахинею понесла.

– Грамотно.

– А что делать? Банкиры дождались, когда эта крыса положенный курс лечения прошла, дали денег, чтоб ее дня лишнего не держали – и прямо на выходе перехватили. Вывезли на дачу и начали обрабатывать: трахнут – побьют, побьют – опять трахнут…

– На всю сумму хотели? На десять тысяч надо было долго стараться.

Виноградову жалко, конечно, было девку, но… не очень!

– Нашим операм кто-то простучал – держат заложницу, измываются. Мы и сорвались дежурной группой.

Владимир Александрович кивнул – а что делать? Служба!

– Стреляли?

– Было немножко. Те подумали, что бандиты, начали сопротивляться. А наши парни этого ох не любят! Из мордатых одного положили, двух ранили. Сережку Ильина зацепило, дробовиком…

– А девка?

– Что ей будет? Потерпевшая! Круглосуточный пост теперь выделяем на охрану.

– Вот, мать его так! А выговор-то за что?

– Надо было крайнего найти. Написали, что в нарушение приказа такого-то от числа такого-то перед началом штурма здания не было преступникам предложено добровольно освободить заложницу. Вот, у меня выписано: «…Также старший группы захвата не представился… Не принял все меры для исключения применения табельного оружия». Да! Вот еще: «…У ряда сотрудников отсутствовали отличительные знаки и эмблемы установленного образца». Как тебе?

– Аргументированно.

– То-то и оно! Понатворили инструкций – и попробуй нарушь хоть одну. В клочки порвут, промокашки свинячьи. А сами пистолет только в «Полиции Майами» видели.

– Судя по сериалу, там то же самое.

– Везде бардак! Ты-то как?

– Так, помаленьку…

– Слышал, ты с серьезными людьми поцапался? Даже побегать пришлось – аж за бугор?

– Было дело. Лучше решил так, чем в покойники. Уволили, зато не посадили. И жив остался, что тоже неплохо.

– Правильно! Помнишь, у Шекспира: «Ведь тот не вор, кто козням вопреки уносит ноги тайно, воровски!»

– Надо же, прямо про меня… Это откуда?

– «Макбет». У меня есть – в переводе Пастернака. И еще одно издание, одиннадцатого года…

– Тысяча восемьсот одиннадцатого? – Виноградов бы не удивился, половину зарплаты Виктор тратил на книги.

– Нет, девятьсот одиннадцатого. Я покажу тебе.

– Спасибо, в следующий раз. Так что посоветуешь?

Барков поморщился и почесал за ухом:

– Поганые дела у твоих ребятишек!

– Витя, это я и сам знаю.

– Ох, не нравится мне все…

– Ты не стони. Говори толком, если есть о чем.

– Саныч, может, пошлешь их куда подальше?

– Нельзя. Некрасиво! Банкиры – они как дети. Заигрались в свои акции, биржи, дивиденды… Грех беззащитных под танком бросать. Растопчут.

– Платят хорошо?

– Нормально. Не в этом дело. Мы в ответе за тех, кого приручили.

– Раньше ты говорил это об агентуре. Я помню.

– Времена меняются. Ну?

– Если все, что ты мне вчера рассказал, правда…

– Не знаю!

– Видишь, даже этого ты не знаешь. А просишь, чтоб я…

В общем, Барков был, конечно, прав.

– Все верно, Витя. Извини. Чаю еще нальешь?

– Давай подставляй… – Виноградовский приятель не пил, не курил, соблюдал православные посты и вечерами медитировал на балконе под музыку даосских монахов. – Даже не знаю, что посоветовать.

– Да не нужны мне советы. Мне нужны люди – в форме, с оружием. И доступ в компьютер.

– Подумай еще раз, Саныч.

– Тот мужик – сволочь! Тихонин с Чайкиным тоже не подарок, но в этом случае их капитально подставили…

– В следующий раз умнее будут.

– Следующего раза может вообще не быть! Мальчишки с самолюбием, отдавать не собираются ни цента.

– Значит, завалят их. Или калеками сделают.

– Из-за той сволочи. Так?

– В общем, да. Пусть заявление напишут в РУОП, если подстраховать, то…

Виноградов поднял глаза на собеседника:

– Издеваешься?

– Да нет, я так…

Барков помолчал, помешивая ложкой остывающий чай:

– А что ты, собственно, задумал?

– Не знаю.

– Брось!

– Нет, действительно, еще толком не решил. Есть наметки какие-то, но пока… Понимаешь, силой этого гада признаться не заставишь. Во-первых, опасно, а потом – никому не нужно такое доказательство. Под паяльником каждый что угодно подтвердит! Бандюганы это прекрасно знают, лучше нас с тобой.

– Что-то другое нужно.

– Именно! Записи, что ли, собственноручные… Должен же такой человек вести какую-нибудь «черную» бухгалтерию? Он же финансист, а у них это в крови. Может, дискета какая-нибудь с паролем?

– Вряд ли. Дураков сейчас все меньше, грамотные стали.

– Лучше, конечно, чтоб он сам признался.

– По своей воле? И явку с повинной написал? Снялся на камеру! Эй, ты что? Спать собрался?

Виноградов прикрыл веки и вытянулся в кресле, закинув на затылок скрещенные пальцы рук, – так ему легче думалось.

* * *

– А что такое совесть? В некотором роде это замполит души…

Владимир Александрович только крякнул – пользуясь тем, что из замкнутого пространства «жигулевского» салона деться было некуда, Барков уже второй час безнаказанно удовлетворял свою страсть к словоблудию.

– Витя! Еще слово – и я тебя убью… Вот этой вот штукой. – Костистый парень в комбинезоне поудобнее перехватил ручку видеокамеры и сделал вид, что примеривается для беспощадного удара: – Честью клянусь, казенного имущества не пожалею!

Лучше всех чувствовал себя водитель – тихонько посапывая, он отгородился от мирских тревог заслуженным сном рабочего человека.

– Темнеет.

– Скоро он, а?

– Мне сбегать поторопить?

Барков поискал, к чему бы применить избыток энергии. Нащупал тангенту радиостанции:

– Эй, как вы там? Скучаете?

– Ждем-с! – прохрипел динамик.

– Скоро. Успеете размяться.

В автобусе группы захвата, закамуфлированном под аварийную машину «Ленгаза», было, конечно, попросторнее. Но и народу туда набилось значительно больше. Причем самый маленький весил шесть пудов – без автомата и амуниции.

Хорошо хоть, никто не курил…

– Смотри!

Из парадной вышел седой, с безукоризненным пробором мужчина. Замшевый плащ и шейный платок замысловатой расцветки придавали ему вид несколько богемный, что органически дополнялось не сходящей с лица гримасой легкого, ни к чему не обязывающего инакомыслия. Нос картошкой, породистые губы…

– Неужели он?

– То-очно! Еще в этом фильме играл, как его…

– Гестаповца?

– Да нет, про бандитов! Комедия, как же ее… Забыл.

– Помолчите секунду, искусствоведы!

– Майор, а он что, тоже из этих?

– Зат-кни-тесь!

– Пардон, пардон. Извини… – Все-таки трудно было сдержаться: артист, то ли народный, то ли заслуженный, знакомая с детства физиономия – и в такой пикантной ситуации!

– Все эстеты – педерасты! – с пролетарской прямотой вынес вердикт водитель.

«Интересно, где он выучил такое трудное слово – „эстет“?» – подумал Виноградов, но промолчал, замерев: старик огляделся, поднял ладони к вискам, в несколько движений поправил прическу… Затем, не уверенный, что информация дошла по назначению, повторил то же самое, повернувшись в другую сторону.

– Видел?

– Конечно.

– Значит, все в порядке. Дадим ему время убраться – и вперед! По плану.

Актер тем временем отпер дверцу сиреневой «Волги», проскользнул за руль и включил двигатель.

– Интересно, какой он себе псевдоним взял? «Фиалка» или «Лютик»? – задал вопрос в пустоту Владимир Александрович.

– И вообще, не боишься с ними встречаться? Мысли посторонние не возникают? – поддержал приятеля Барков.

Парень с видеокамерой строго посмотрел на обоих – мол, дружба дружбой, а на чужие служебные тайны рот не разевай. Потом, не выдержав, хмыкнул:

– Пошли вы… Высажу!

В России полиции нравов, как таковой, нет – есть отделы и отделения некой «профилактики». Название другое, а клиентура как и везде, от Аляски до Цейлона: проститутки, сутенеры, притоны, малолетние наркоманы и бородатые извращенцы… Мерзость! И Вася Солодов, старший лейтенант, уже устал объяснять друзьям и коллегам из угро и следствия, что после Стрельнинской школы милиции места работы себе не выбирал, что в группу по «педикам и лесбиянкам» его направили не по причине каких-либо отклонений в сексуальной ориентации, а просто потому, что была вакансия именно там. Сначала он еще обижался на подначки по поводу выдаваемых на встречи с агентурой презервативов, а потом махнул рукой – надоело! Тем более что «голубые» в массе своей людьми были не опасными и на сотрудничество шли легко – в отличие от своих «розовых» соратниц.

Артист, любимец публики, состоял у него на связи под псевдонимом «Барон».

– Наш-то клиент точно там?

– Ты «отмашку» видел? Должен быть!

– Надеюсь.

Шанс действительно был последним – назначенный срок истекал, придумывать что-то другое не оставалось ни сил, ни времени.

За эти несколько суток Владимир Александрович здорово выложился: бриться и то успевал не всегда, ел нечасто и плохо. Провалившись было в сон, вскакивал среди ночи, рылся в заброшенных записных книжках, будил ранними телефонными звонками друзей, знакомых, приятелей знакомых… Пил неизвестно с кем, раздаривал конфеты и обещания.

И наконец, Вася Солодов – подарок судьбы! Получив в ответ на интересующую фамилию утвердительный кивок, Виноградов сразу же принял охотничью стойку – вот оно… Остальное оказалось делом техники.

Трудность, собственно, была только одна – вразумительно объяснить начальнику «профилактики», почему это вдруг опер Солодов вздумал трясти какой-то мелкий, довольно благопристойный притончик, где собираются приличные люди, когда в городе немерено злачных мест с такой гарантированной добычей, как наркотики, оружие, беглые дети. И если уж Солодов договорился на личных контактах, что под операцию ему выделяют аж целую группу спецназа, то не проще ли ее, эту группу, бросить на тот адресок в конце Петроградской, который… И что это за информация такая, требующая проведения мероприятия именно в четверг после семи – ни раньше, ни позже?

Излишними подробностями обременять начальство Вася не стал, просто организовал – не без помощи Виноградова – звоночек из Федеральной службы безопасности с туманными намеками, что у контрразведки есть тут свои интересы и товарищу подполковнику будут искренне обязаны, если…

– Пора?

– Не дергайся, Саныч!

– Мерзостью какой-то занимаемся… – расстроенно покачал головой Барков и стянул на лицо черную вязаную шапочку. Получилась маска – обугленная головешка с пробоинами глазниц.

Виноградов тоже закамуфлировал физиономию и повернулся к водителю:

– Как смотрюсь?

– Как клоун.

– Мн-да! Тебе бы банк в таком виде грабить, – пожал плечами Солодов. Сам он прятаться ни от кого не собирался: – Командуй!

Спецназовец наклонил то место, где под маской угадывался рот, к прилаженному под левой ключицей микрофону:

– Приготовились, мальчики!

– Только вы – того… не слишком. – Даже на видавшего всякое инициатора процесс подготовки к налету произвел определенное впечатление. – Там вряд ли есть кто с оружием.

– Посмотрим. Начинать?

– Давай!

– Пошли! Работаем!

Двери «Жигулей» открылись почти беззвучно: Барков, Виноградов, Солодов…

– Вперед!

Пространство между микроавтобусом и парадной мгновенно заполнили стремительно-безликие фигуры с автоматами – торопясь вслед, Владимир Александрович успел заметить остолбенелые позы редких на этой улочке прохожих…

* * *

Результат Виноградов уже успел доложить по телефону – но вкратце, без подробностей.

– Не томи, Владимир Александрович!

– Секундочку…

Легонько, одним пальцем подтолкнув кассету, он попятился и занял место в кресле. Черная пасть видеодвойки сглотнула пластиковый брусок, коротко проурчала нечто – и экран ожил.

– Вот, с этого эпизода. Качество, конечно, не слишком, но переписывали прямо с камеры, с бытовой…

– Ерунда! Годится.

– Тихо вы!

Что-то шумело, вторгаясь в запись – шаги, скрип двери, чьи-то голоса поодаль… Но то, что говорил мужчина, можно было разобрать совершенно отчетливо:

«– Да, признаю. Я получил от Тихонина Бориса, отчества не помню, тридцать тысяч долларов США.

– За что? – Голос за кадром только угадывался и вряд ли мог быть идентифицирован.

– За то, что… – Говорящий замялся, – За то, что окажу ему содействие в продлении валютной лицензии. На год.

– Ему лично?

– Нет. Он представлял тогда Невский банк недвижимости, если не ошибаюсь.

– Когда? И поподробнее…

– Это было тринадцатого февраля, в моем служебном кабинете. После обеда, точное время я не помню. Мы еще выпили по рюмке водки за будущий успех».

Владимир Александрович перехватил удивленный взгляд Тихонина, адресованный Сергею.

Запись продолжалась:

«– Говорите!

– А что еще? – Удивление на лице мужчины сменилось напряженным раздумьем. – A-а… Я не собирался ни обманывать Тихонина, ни нарушать свои служебные обязанности. Получая от него деньги, я рассчитывал, что в случае, если все будет в порядке и мое вмешательство не потребуется, я их оставлю себе. А если бумаги не пройдут, то верну их ему. Мне деньги нужны были в долг!

– Почему вы не вернули их?

– Когда Тихонин приехал? Уже осенью? – Говоривший сделал паузу, будто что-то припоминая: – Я подумал, что это провокация. И что у Тихонина в чемоданчике диктофон. Поэтому я и не подтвердил, даже в разговоре с ним, факт получения в начале года денег – чтоб обезопасить себя. К тому же тогда у меня не было нужной суммы.

– Вы намерены вернуть Тихонину долг?

– Да, разумеется! Я только ждал подходящего момента и подыскивал место, исключающее возможность провокации со стороны коммерческих структур. Или милиции…»

Камера поползла вниз: лицо, расстегнутый ворот рубашки, пиджак. Брюки отсутствовали – пространство от финских трусов до туфель занимали бледные волосатые ноги.

«– Не снимать! Мы же договорились!»

Камера вернулась назад:

«– Почему вы решили дать чистосердечные показания? Это сделано добровольно? Без принуждения?»

«– Никакого принуждения, насилия или угроз насилия ко мне не применялось. – Мужчина поджал губы и посмотрел в объектив: – Давая эти показания, я руководствуюсь сугубо личными мотивами! Все».

Экран мигнул чем-то черным и покрылся монотонной серовато-зернистой мутью. Несколько мгновений динамики издавали тихое шипение.

– Достаточно?

Виноградов нашел нужную кнопку на пульте и выключил видеомагнитофон.

– Ну ты, Саныч, даешь…

– Да-а, Владимир Александрович! Нет слов.

– И вот это еще. – Виноградов небрежно выложил на столик конверт, довольно пухлый, рядом – листок с расчетами.

– Что это?

– Там отчет по суммам, которые я брал на операцию. Остаток – двести баксов с мелочью…

– А остальное? – Чайкин открыл незаклеенный конверт и извлек на свет пачку стодолларовых купюр.

– Возврат, так сказать. Аванс! Собственно, господин этот и больше был готов выдать, но у него с собой только полторы тысячи оказалось.

– Без протокола?

– Естественно! Он же думал, что я их лично себе беру.

– За что? Ты же его так, прямо…

– Долго объяснять. Но вам этой записи достаточно?

– Нам – да! Надеюсь, что и Василевичу с компанией – тоже.

Тихонин подставил ладонь – и, подчинясь нажатию кнопки, аппарат выплюнул в нее кассету.

– Отличная работа!

– Я думаю, что Владимир Александрович… Можем?

– Без вопросов! – Тихонин принял от заместителя конверт с валютой. Протянул его Виноградову: – Оставьте это себе! Не верил я, признаться. Спасибо!

– Расскажи, Саныч, как удалось-то? А?

Насчет рассказать Виноградов всегда был не прочь, но сегодня никакого желания хвастаться не возникало:

– Ладно, потом как-нибудь…

– Когда, он сказал, это было? – Чайкин прищурился и поднял глаза к потолку.

– Тринадцатого февраля, кажется.

– Точно! Тринадцатого. Помнишь, Серега, у меня на следующий день у матери день рождения был – как раз четырнадцатого. Мы еще обсуждали…

– Конечно, помню, Борис Михайлович. Тринадцатого февраля!

– А что же вы мне раньше этого не говорили? Я ведь спрашивал подробности. – Виноградов сейчас ничем не отличался от многомиллионного племени держателей акций: тех, кто уже понял, что их обманули, но пока не сообразил каким именно образом. – И насчет даты, и насчет других обстоятельств…

– Да как-то вылетело из головы! Не обижайтесь, Владимир Александрович.

– Но теперь-то точно, Саныч! И сам он подтвердил.

– Нет, подождите. Это же очень важно! Я половину времени угробил на то, чтобы заставить клиента день назвать… Хорошо, что по документам у Василевича конвертация десятым прошла – вот я и ткнул пальцем в небо. А если бы не угадал?

– Ну, угадал же?!

– Вы же профи, Владимир Александрович! За то и ценим. Кстати, а почему именно тринадцатое?

– На календарь гляньте.

Тихонин добросовестно сдвинул в сторону пачку рекламных проспектов и ткнулся носом в упрятанный под стекло календарик:

– Во, класс! Одиннадцатое и двенадцатое – выходные.

– Вы же говорили, что передача происходила в кабинете?

– Н-ну… да!

– А вопрос нужно было срочно решать. Значит, выходит, понедельник.

– Просто Шерлок Холмс!

– И еще, Борис Михайлович… Зря вы мне про водку ничего не сказали. Очень была бы полезная деталь – для «раскола». На таких подробностях люди чаще всего и плывут.

– Про какую водку? – не понял Чайкин.

– Короче, что мы там у него по стопочке вмазали. За успех… Понял? – вместо Виноградова ответил Тихонин.

– Понял. Сам объяснишь Санычу?

Вид у чайкинского шефа был смущенный. Потом, махнув рукой, он выдавил из себя:

– Неудобно говорить даже. Нам с Сергеем после этого Нового года так хреново было! Не передать. И поспорили сдуру – тот, кто первый выпьет, должен другому пятьсот баксов.

– А кто контролировал? – Виноградов ко всяческим спорам и азартным играм относился с пониманием, считая их неотъемлемой составной частью мужской натуры.

– Все на доверии. Под честное слово!

– Неплохо.

– Ну и – сам понимаешь… Теперь я, получается, Сергею полтонны «зелени» должен!

– А официально когда «развязали»? – Владимир Александрович вспомнил недавнее застолье.

– Весной уже. На Восьмое марта, кажется.

– Ага, – охотно кивнул Чайкин. – Ну, ладно, по такому случаю – амнистия! Сводишь нас с Санычем в кабак.

– Без проблем. Хоть сегодня!

– Почему бы и нет?

– Я не могу сегодня, – помотал отрицательно головой Виноградов. – В театр иду.

– Боря, мы, собственно, тоже с тобой вечером… С этим ведь уже можно ехать, разговаривать? – Чайкин вытянул из влажной руки своего начальника-компаньона видеокассету. – Аргумент ведь?

– И факт! Железобетонный.

– Хорошо. Перенесем. Владимир Александрович, спасибо тебе еще раз.

– Действительно, Саныч, класс. Спасибо!

– Когда мне теперь?

– Да я думаю… сам решай! Хочешь выходной на завтра?

– Вообще, Владимир Александрович, давайте так договоримся: планируйте сами работу. Мне важен конечный результат – как сегодня. Раз в месяц смету подавайте и планчик.

– Это ж тебе не в ментовке! Твори, выдумывай, пробуй…

– Идите отдыхайте. А мы тут еще разок кино посмотрим, а потом позвоним… куда надо.

* * *

До метро Владимир Александрович решил пройтись пешком. Он не так уж часто это делал, тем более что Литейный был далеко не самым пригодным для бесцельных прогулок местом в городе. То и дело приходилось уворачиваться от мечущихся вдоль и поперек тротуаров увесистых теток. Здороваться с кем-то смутно знакомым, огибать плотно сбитые, хмурые толпы на остановках… На углу проспекта и улицы Пестеля его чуть не сбил грузовик – и с досады обдал веером грязной, оставшейся после вчерашнего дождя воды. В охотничьем магазине были патроны шестнадцатого калибра – три вида дроби, на гуся и на утку, но билет остался дома, и Виноградов вынужден был потопать дальше, засунув обратно в кошелек несколько тысяч рублей своего «нереализованного спроса». Был шанс, конечно, дождаться кого-нибудь из охотников и попросить взять патроны на чужие документы, но предпринимать что-то, суетиться уже не хотелось.

В открытой двери издательства «Советский писатель» тоскующая гражданка продавала духовную пищу. Это было так трогательно после однообразно пестрых продовольственных витрин, что Владимир Александрович даже остановился:

– Здравствуйте. Что произвели?

– Здравствуйте! Выбирайте, пожалуйста. А вот из нового.

Виноградов взял в руки крохотный сборник. Открыл наугад. Прочел:

 
В поэзии видно, как мир умирает…
Поэзия – боль умирания мира!
 

Стихи были доверчивые и беззащитные – как грудные дети. Было бы стыдно обидеть – и продавщицу, и неизвестного автора. Потратив немного больше стоимости пачки сигарет, Владимир Александрович купил томик.

Легче на душе все равно не стало.

Всплыло в памяти вчерашнее: крашенный под блондина культурист у входа, бесконечная сумеречность коридора, портьеры – тяжелые, бархатные, мебель, которую можно было назвать старой, но пока еще не старинную… Звуковой ряд: рассыпчатый грохот армейских ботинок, короткая матерщина, визг, попытка возмущенного бормотания. И запах… Такой сладковато-порочный, гигиенический запах должен присутствовать в дешевом борделе, временно занятом под лазарет.

«– Стоять! Лицом к стене!

– Не двигаться!

– Я кому сказал, с-сука…

– А-ах!

– Командир, там, в дальней комнате, – малолетка с мужиком.

– Скажите Солодову, пусть снимет на камеру…

– Оружие ищите. И наркотики!

– Моего не видел?

– Саныч, кажется, там – вторая дверь направо…

– Командир, тут запрашивают, сколько всего задержанных!

– Сколько… Семь, восемь человек? Полна коробочка. Доложи, что около десяти, двое, кажется, несовершеннолетние.

– Наркоту нашли!

– Где?

– Вон в той комнате.

– Саныч, это вроде твой клиент отличился. Действуй!»

Под потолком неуместно и ярко горела люстра. Виноградов нащупал глазами ночник – с раздавленной лампочкой, смятым абажуром. В крошечной кубатуре «глухой», переделанной, видно, из бывшей барской кладовой комнаты царил всеобъемлющий, абсолютный хаос: разбросанная вперемешку одежда, стул, зачем-то наваленный на сползшую к полу постель. По скатерти торопливо расползалось вонючее коньячное пятно.

«– Этого – к остальным! И свободны пока. Документы?

– Вот! А это то, что изъяли.

– Спасибо…»

Спецназовец оторвал от пола слегка оглушенного парня – сначала Виноградову показалось, что на нем не надето вообще ничего, кроме клепаного ошейника. Однако имелась и вторая деталь туалета – не то очень узкие плавки, не то просто широкий шнурок на причинном месте.

В комнате остались двое – Виноградов и тот, знакомый заочно. При галстуке, но без штанов.

«– Присаживайтесь.

– Благодарю! Одеться можно?

– Успеете».

Все верно – то же лицо на фотографии в служебном удостоверении, пухлый бумажник, ключи. Аптечная упаковка.

«– Что это?

– Клофелин.

– Зачем?

– Гипертоническая болезнь. Давление снижать.

– Неужели? Может, для другого для чего? Знаете, как проститутки на вокзалах: капнут в водочку, и привет! В лучшем случае без денег проснешься, а то и вовсе навсегда заснешь.

– Я тоже криминальную хронику читаю, не надо! Там, в бумажнике, справка. И рецепты, хотя не обязательно…

– Да, верно. Предусмотрительно поступаете!

– Пытаюсь. Чтоб в подобных ситуациях вопросов не возникало.

– Постоянно с собой такую аптеку таскаете? Смотрю – клофелин, валидол, еще что-то такое. Это все не наркосодержащие?

– Это не наркотики, товарищ… не знаю звания и имени-отчества?

– Не важно!

– Как скажете. А насчет аптеки если… Третий год на лекарствах. Сначала – атеросклероз, а потом и до инфаркта доработался. Мог на инвалидность уйти, но… Я оденусь?

– Я скажу, когда можно будет.

– Это издевательство! Мы с вашим генералом каждую неделю…

– Заткнись. А то у нас под дверью „Информ-ТВ“ толчется, просит дать что-нибудь для эфира. Пустить?

– Что вам нужно?»

Владимир Александрович был человеком, конечно, эмоциональным. Но не настолько, чтоб уподобиться героям немых комедий, которые в момент озарения начинают лупить себя ладонью по лбу, скрежетать зубами и рвать на груди тельняшку. Тем более когда это происходит посреди Невского проспекта, при мигающем сигнале светофора.

Виноградов, как положено, закончил переход, оглядел себя в витрину бывшего «Сайгона» и грязно выругался, нарушая тем самым статью административного кодекса, относящую к мелкому хулиганству и «безадресное, механическое произнесение нецензурных слов и выражений».

Обязан же был догадаться! Лопух… И потом, когда мужик после отчаянных запирательств и клятв, что не брал он ничего от Тихонина, что видел его пару раз, мельком, но никаких разговоров на тему денег не вел… Но когда, использовав все средства – от банальных угроз до вполне прозаичного шантажа, от апелляций к логике и благоразумию до намеков на возможный компромисс, – Виноградов заорал наконец про грядущую очную ставку, на которой все выяснится про ту встречу тринадцатого февраля…