Текст книги "Прима (СИ)"

Автор книги: Ники Сью

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Глава 03 – Даша (ис)

Спустя две недели

Меня выписывают домой с костылями. Наступать на ногу до сих пор больно, да и врач не рекомендует. Придется побыть забинтованной еще минимум неделю, а то и столько же.

Взяв костыли, я с трудом выбираюсь из такси, личный водитель, который прежде меня отвозил и привозил, теперь занимается другими делами. Мне тяжело передвигаться с костылями, приходится останавливаться, делать перерывы, затем снова двигаться дальше. Никогда не думала, что красивая тропинка от ворот до дома превратиться для меня в пытку – таксиста не пустили на территорию особняка.

“Чужакам вход закрыт” – гласят правила Анны Евгеньевны, которым я следую на протяжении уже восьми лет.

Спустя пятнадцать минут, наконец-то, оказываюсь у входных дверей. За спиной раздается рев двигателя, и я моментально вздрагиваю, напрягаясь. Спорткар Глеба. Черный. С раскосыми фарами. Он останавливается практически у лестницы, хотя автоплощадка у нас дальше, она в нижней части двора.

Глеб выходит на улицу, снимает солнцезащитные очки, крутя в пальцах связку ключей. Мой взгляд цепляется за татуировку, что покрывает тыльную сторону его ладони: несчастная роза, закованная цепями. Никогда не задавалась вопросом, что она означает и зачем он вообще ее наколол. Но теперь почему-то интересно.

– Ужасно выглядишь, Дашка, – констатирует он правду-матку.

– Ты тоже, – сухо отвечаю ему и больше не смотрю, не хочу лишний повод для разговоров. С другой стороны, даже его общение мне кажется приятнее, чем пустота больничной палаты.

– К матушке приехала? – мы равняемся, и я думаю, будь он моим настоящим братом, взял бы пакет, который я с трудом пытаюсь дотащить до своей комнаты. Но это Глеб. И смотреть, как меня размазывает судьба, ему наоборот в радость.

– Я знаю, что она в Италии.

– Бросила тебя она, – с его губ слетает усмешка, напоминающая ядовитую стрелу.

– Еще посмотрим, – грубо говорю, правда сама уже не уверена в своих суждениях. Я прекрасно знаю, что Анна Евгеньевна не дает никому вторых шансов. А тут такое…

– Если хочешь выжить в этом мире, нужно научится быть милее, в том числе и со мной, – от внезапно произнесенных слов, которые звучат слишком близко к моему уху, я вздрагиваю. Поворачиваюсь к нему и смотрю, но в моем взгляде нет привычного вызова, огня. Я устала. Я разбита. Я хочу лечь на кровать и лежать там, пока мир не станет прежнем: нога не придет в норму, мать не появится на пороге, напомнит про вес и постановку, на которую она планирует надеть новенькое платье. Я хочу снова стань нужной, хоть кому-то, хоть каким-то способом.

– Только после смерти, – больше на автомате огрызаюсь я и дергаю ручку входной двери. Глеб перегораживает мне дорогу и в очередной раз окидывает проклятым высокомерным взглядом. Сколько себя помню, он всегда смотрел на меня вот так, словно я мусор под его ногами.

– Рано собралась на тот свет, Дашка.

– А я разве говорила о своей смерти?

– Теперь мать тебя не защитит, смекаешь? – он касается пепельной пряди моих волос, растирая их между подушечками пальцев. Затем также легко убирает руку, разворачивается и заходит внутрь дома. Я тоже хочу войти, но Гордеев тянет на себя дверь, отчего та закрывается прямо перед моим носом.

– Когда мама приедет из командировки, – шепчу напутствие себе. – Я снова вернусь к тренировкам. Я нужна ей. Какой-то дурацкий перелом меня не сломает.

Глава 04 – Даша

– Ключицы и лопатки должны быть на одном уровне, – говорит Анна Евгеньевна, внимательно изучая мое тело. Рядом с ней еще несколько девушек, все они пытаются понять, все ли в порядке, проходим ли мы в первом туре. – Руки – длинные, грудная клетка – симметричная, шея – правильной длины.

– Это так важно? – шепчу я, боясь поднять глаза на маму.

– Это самое главное при поступлении, – тихонько отвечает мне ее помощница. Сама Анна Евгеньевна молчаливо покачивает головой, теребя перстень на тонком изящном пальчике.

– А если у меня шея неправильной длины? – с опаской уточняю.

– Тогда придется взять другую девочку, – говорит мама равнодушным голосом.

– Нет! – неожиданно вскрикиваю я. И вдруг понимаю, что это был сон. Всего лишь воспоминание из детства, в котором мне искренне хотелось понравится новой маме. А теперь… ее нет рядом. Вокруг только давящие стены и полумрак.

Дверь в спальню открывается, ко мне заходит Агриппина Павловна. Она спотыкается из-за темноты, едва слышно цокает, затем ставит поднос на журнальный столик и распахивает занавеси. Противный солнечный свет неприятно ударяет по глазами, заставив меня щурится. Я морщусь, издав короткий вздох.

– Вам не надоело? – устало спрашивает женщина. Она кто-то вроде старшей по дому, именно благодаря ей тут все еще сохраняется подобие уюта.

– Нет.

– Вы не выходите из комнаты уже вторую неделю, хотите чтобы кости атрофировались? – Агриппина садится на край кровати, скидывая одеяло с меня. Мой взгляд цепляется на противном гипсе, его должны снять завтра. Наконец-то! Жизнь с ним превратилась в пытку.

– Мама не вернулась? – опустив ноги на пол, я беру халатик с пуфика и накидываю его на плечи.

– От нее не было вестей, – по глазам вижу, что Агриппина Павловна врет. Видимо, вести были, но не для меня. Не понимаю! Я отказываюсь понимать ее. Перелом – травма может и серьезная, да только не вечная. Мы сможем снова попытаться покорить сцену, это вопрос времени, когда я стану примой. Неужели она готова списать меня со счетов так быстро?

– Вам нужно поесть, – смотрительница протягивает мне смузи, любезно улыбнувшись. Ей плевать. На меня уж точно. В этом доме я какой-то абсолютно ненужный элемент.

– Не хочу.

– Вы похудели на два килограмма, это плохо.

– Для кого? – взяв костыли, я опираюсь на них и двигаюсь в сторону ванной комнаты. И по какой-то проклятой воле судьбы, неожиданно натыкаюсь на проходящего по коридору Глеба. Он останавливается, хотя до этого ни разу не зашел ко мне поглумиться, распахивает шире дверь и пересекает порог комнаты.

Его виски выбриты, словно стрижка свежая. Короткие темные волосы как всегда идеально уложены, оставив пробор ближе к правой стороне. У Глеба прекрасная осанка, спортивная фигура, которая прослеживается даже под одеждой. Он закатывает рукава пиджака, из-под которого виднеется белая майка-поло.

– Не знал, что ты здесь, – с каким-то удивлением говорит он.

– Уже вторую неделю Дарья не покидает комнаты, – зачем-то лезет Агриппина.

– Решила сдохнуть? – он склоняет голову, оглядывая меня. Его взгляд всегда ощущается как нечто обжигающее, заставляет волоски на всем теле колыхать. Я до конца не уверена, что это за ощущение, оно появилось еще в детстве.

Отворачиваюсь, решив промолчать. У меня нет сил противостоять ему, по крайней мере, сейчас. Вчера я прочла в ленте, что наши девочки уже прошли итоговую аттестацию, с тремя подписали контракты. Возможность стать Одеттой в этом году скорее всего упущена. Мозгами я понимаю происходящее, но сердце не готово принять реальность. Реальность, где для заживление травмы требуется не меньше месяца, где приходится опираться на проклятые костыли, а не парить лебедем по сцене.

– А ты думала, что особенная? – голос у Глеба кажется таким громким, он будто разбивается о стены мой спальни.

– Выйдите! – он как всегда говорит спокойно, но в этой интонации эмоций больше, чем в крике. Смотрительница тут же подскакивает со своего места и покидает спальню. Мы остаемся один на один. Только я и мой мучитель. Ведь именно им стал Глеб.

Гордеев подходит ближе и останавливается так, что наши взгляды встречаются. Этот парень действует похлеще отрезвляющей пощечины. Его глаза, словно бескрайнее море, затягивают и напоминают о прошлом. Нашем. Весьма неприятном прошлом.

– Что? – звучит его детский голос в моей голове, унося в воспоминания.

4.2

Шел десятый день с момента моего приезда в их дом. Мы еле вместе с мамой, но ей позвонили и она вышла, оставив меня одну. На тарелке не осталось еды, а живот противно урчал. Мне до смерти хотелось есть. Настолько, что подкатывала тошнота.

Я стала гладить живот, когда Глеб вошел на кухню. У него в руке была корка свежеиспеченного хлеба. Золотистая. От нее исходил невероятно вкусный запах. Гордеев сел рядом со мной, хотя с момента у фонтана, мы так ни разу и не заговорили.

– Что? – вторит он, пока я глотаю слюни.

– Ничего, – поджав губы, пытаюсь отвести взгляд от проклятой корки.

– Беги отсюда, – отстраненным голосом шепчет он.

– Прекрати! – восклицаю я, поднявшись со стула. – Мы можем стать друзьями.

В ответ у него срывается смешок, больше похожий на истерический. Он вызывает страх и неприятный табун мурашек. Глеб тоже поднимается, встает напротив меня и вдруг протягивает хлеб.

– А еще кем? – его взгляд исподлобья направленный на меня настораживает. Я не могу понять, чего ожидать от этого мальчишки.

– Семьей, – аккуратно предполагаю.

– Семьей? – он говорит это так, словно произносит какую-то дикость. Верно, какая я ему семья? Разве понравится какому-то ребенку делить с незнакомкой свою любимую маму? С тех пор как узнала о сводном брате, чувство вины грызет каждую минуту. Я лишняя… об этом даже слуги шептались, пока одну из них не оштрафовали.

– Бери, – Глеб протягивает мне хлеб, и я не знаю, радоваться или нет такой благодати.

– Зачем? Мне не надо.

– Боишься? – он будто не верит, что такое возможно. А ведь я, в самом деле, боюсь, что если возьму кусочек, то Глебу влетит. Больше всего на свете я не хочу, чтобы кто-то из-за меня страдал.

– Нет, просто не хочу. – Отвечаю спокойно.

– Бери, – требует он.

– Нет, – настаиваю на своем, а сама боковым зрением поглядываю на входную дверь. Только бы мама не зашла.

– Это приказ, – его тон напоминает мать. Его взгляд, требующий повиновений, один в один как у Анны Евгеньевны. И я уже не понимаю, зачем Глеб это делает. Кажется, между нами нет той дружественной нотки, с которой протягивают кусок хлеба. Даже прислуга смотрела мягче, нежели этот мальчишка.

– Нет, – стою на своем я. Тогда Гордеев берет мою руку и кладет в нее силой горбушку. Он заставляет меня ее поднести к губам, в ответ желудок почти воет, до того мне хочется откусить кусок.

– Все еще нет? – то ли издевается, то ли, черт знает, что делает он.

– Мы так не сможем стать друзьями, Глеб, – искренне шепчу я. А мне хотелось, очень хотелось. Я была уверена, что в новом доме обрету счастье, правда оно какое-то… не такое. У меня совсем нет близких людей, с кем можно было бы поговорить или просто пожаловаться.

– Глеб? – дверь распахивается и мать фурией влетеет в кухню. – Ты разбил вазу? Ты хочешь знаешь, сколько она?..

– Плевать, – он отмахивается от мамы и от меня, затем с равнодушным видом поворачивается к нам спиной. Анна Евгеньевна размыкает губы, но больше не ругает его, просто позволяет уйти сыну. Зато… прилетает мне. За кусок хлеба. А ведь я его даже не попробовала.

В тот день мне не разрешили больше есть.

4.3

Глеб щелкает перед моим лицом, возвращая в реальность. Ненавижу воспоминания связанные с ним, в них всегда какой-то холодок, неизвестность. Я никогда не понимала поступков своего сводного брата. Он – загадка, которую невозможно разгадать.

Я отворачиваюсь, пытаясь своим видом показать, что разговор окончен, но Глеб выхватывает из моих рук костыль и с силой швыряет его в стенку. Происходящее заставляет вздрогнуть, хотя я стараюсь сдержать себя, и страх, который подкрался от этого сумасшедшего действия. И тут в груди что-то вспыхивает, яркое, горячее, словно лава. Оно заполняет мое тело, дает силу и желание дать отпор Гордееву.

– И что? – рычу я, а затем отпускаю второй костыль, позволив с шумом упасть ему на пол. Стоять на двух ногах уже не больно, тем более врач говорил, что у меня отлично заживают кости. – Чем еще собирался пугать?

– Ты не сможешь вернуться на сцену, – он делает шаг, и его парфюм заполняет мои легкие.

– А тебе что? Только не говори, что переживаешь? – я скрещиваю руки на груди, ощущая себя живой. Именно за последние две недели злость к Глебу – единственное чувство, которое всколыхнуло меня.

– Конечно, – с деланным высокомерием отвечает он. Протягивает руку, но я резко бью по ней тыльной стороной ладони.

– Проваливай!

– Это мой дом, Дашка. Забылась?

– А это моя комната! – сколько лет мы так препираемся, цепляем друг друга по каждому поводу.

– Она никогда твоей не была, – цедит по слогам он. Между нами так искрит, что будь мы спичками, уже случился бы пожар. – Поэтому, – Глеб кидает взгляд на костыли. – Не смей здесь откинуться.

– Дарья, – на пороге с опаской на нас поглядывает смотрительница. Она держит в руках телефон, и судя по выражению лица, хочет что-то сказать. Я киваю ей, а Глеб принимает расслабленную позу, словно не он только что пытался зацепить меня своей агрессией.

– Что-то случилось? – уточняю я и с трудом улыбаюсь. Быть прежней версией себя теперь сложно.

– Анна Евгеньевна прислала сообщение…

– Она скоро приедет? – едва не подпрыгиваю от радости. Значит, мои опасения ложные, и мама не отказалась от своей приемной дочки. От мечты сделать из нее прекрасного лебедя. Ведь только таким образом я буду ей нужна.

– Нет, но она сообщила, что передала ваши документы в ВУЗ.

– Что? – глухо спрашиваю я. Поступление означает, что дорога в высший свет балета закрыта.

– В сентябре вас ждут на занятиях, это институт, где учится Глеб.

– Что? – черед удивляться переходит к брату. Я вижу, как сжимается его кулак, на скулах начинают бегать желваки. Он выглядит таким, словно узнал новость-катастрофу. И если подумать, то в какой-то степени так оно и есть: мы не можем существовать вместе дома, в одном учебном заведении будет подавно тяжело. Я не смогу противостоять ему в режиме нон-стоп.

– Так сказала ваша матушка, – оправдывается смотрительница, переступая с ноги на ногу.

– Только попробуй, – Глеб поворачивается ко мне, в его взгляде так и читается: “Ты серьезно? Решила еще и здесь наследить? Ты – мое разочарование, сорняк, который давно пора срезать под корень”.

– Если этого хочет мама, – не знаю, зачем я поджигаю фитиль. Наверное, мне просто не хочется показать свою слабину, уступить ему. – Значит, так и будет.

– Уверена?

– Да, – киваю я, хотя это ложь. Мне нужна сцена, мне нужны тренировки, мне нужна мама. Я должна вернуть ее расположение, напомнить, что восемьдесят процентов балета – это упорная работа. И я ведь работала, отказывала себе во всем, ради нее одной.

– Дашка, – Глеб вырастает передо мной, максимально сократив между нами расстояние. Он кладет руку мне на талию и резко дергает, заставив меня упираться ладонями в его плечи. Его горячие пальцы, словно угольки, едва не прожигают кожу, несмотря на ткань моей майки. Глеб само воплощение необузданной энергии, которая вот-вот разнесет меня вдребезги.

– Если я увижу тебя в универе, тебе хана, понимаешь? – его губы случайно задевают мочку моего уха. Он постукивает пальцами по моей пояснице, в то время как мое сердце почему-то предательски ускоряет лихорадочный ритм. В коленях появляется мелкая дрожь, в горле пересыхает. И нет, это не страх, я уверена, тут что-то другое.

– До встречи в универе.

– Я предупредил, – хмыкает он, оттодвигаясь от меня.

Разворачивается, стремительно покидая мою комнату.

– Дарья, – тихонько зовет меня смотрительница.

– Давайте свой смузи, – вздыхаю я. – Кажется, я захотела есть.

Глава 05 – Даша

Находиться дома мне максимально непривычно, да и некомфортно. Я не помню, когда в последний раз разглядывала эти высокие потолки и выбеленные стены. А еще, кажется, не замечала, что в коридорах гуляет сквозняк одиночества. Раньше каждый элемент особняка виделся мне чем-то волшебным, невероятным. Я не могла налюбоваться, надышаться здешним воздухом. А теперь… ощущение, словно попала в камеру.

Прислуга живет в своих отдельных апартаментах, в нашем особняке они бывают исключительно для уборки, готовки, плюс накрывают на стол. В основное время их тут нет, разве только Агриппина ходит, контролирует какие-то процессы из серии: полить цветы, проверить, нет ли где пыли, поругать садовника.

Наш дворец такой красивый и такой пустой.

Я останавливаюсь напротив входа в зимний сад. Он расположен на втором этаже, и благодаря ему, в этом закутке достаточно света, в любое время года.

И вдруг перед глазами вспыхивают воспоминания, связанные с этим местом.

Мне до сих пор десять лет. Прошло полгода с момента моего пребывания в новый дом. Их сложно обозначить счастливыми или веселыми. Я не играю с новыми игрушками, да и вообще с игрушками. Я не зачитываюсь книгами, пропуская ночной сон. Моих сил хватает доползти до кровати, закрыть глаза и отключится. Не понимаю, когда закончилось детство, куда оно ушло и вернется ли. Но запрещаю себе скучать по нему. В настоящем, мире взрослых, у меня, по крайней мере, есть мама. Она красивая и уверенная в себе, ее тонкой талии завидуют многие девушки, а от звука каблучков вздрагивают наши слуги. Я тоже вздрагиваю, правда пока не определилась от приятного возбуждения предстоящей встречи или же это все-таки страх.

Выходных дней у меня нет. Они превратились в сплошные рабочие. Обычно в субботу и воскресенье я хожу на дополнительные тренировки, но в этот раз учительница приболела, и у меня появилось свободное время. Только чем занять себя – непонятно.

Не придумав занятия лучше, я брожу вдоль коридоров и натыкаюсь на этот сад.

Тихонько открываю дверь, пораженная тем, что вижу. В центре стоит круглый стол, на нем лежат однотонные альбомы, совсем не похожие на детские, уж больно скучные. В органайзере аккуратно выстроились карандаши, острием вверх. Я оглядываюсь, на полках расположились горшки с фикусами, пальмами, азалиями и другими экзотическими цветами. Воздух пропитался сладкими ароматами, которые вызывают непроизвольную улыбку.

А еще здесь безумно много роз – белые, красные, желтые, розовые, даже черные… Они растут вдоль стен, на подоконниках и даже на потолке! И они же изображены в одном из альбомов. Невероятно красивые.

Напротив одного из горшков я останавливаюсь, разглядывая белые маленькие цветочки. Они отдаленно напоминают уличные ромашки. Наклоняюсь, чтобы узнать, пахнет ли как-то растение и вдруг слышу позади себя мальчишеский голос:

– Можешь сорвать, – говорит Глеб, облокотившись о дверной косяк. Он как обычно хмурый, руки скрещены на груди, и взгляд такой холодный, чужой, словно передо мной сын Снежной Королевы, а не моей мамы. Хотя и она практически не улыбается. Волосы у Глеба растрепаны, словно он забыл причесаться. Не зря Агриппина постоянно твердит ему за завтраком, что пора подстричься.

– Зачем? – оглянувшись, спрашиваю я.

– Разве тебе не нравится?

– Нравится.

– Тогда сорви.

– Но… – я нерешительно топчусь на месте. С одной стороны, мне кажется, что если Глеб предлагает, надо выполнить его просьбу, вдруг мы станем ближе, если я буду сговорчивее. С другой же, мне не нужен этот цветок и рвать его не имеет смысла.

– Если хочешь, надо брать, разве нет? – он склоняет голову набок, и я почему-то завораживаюсь его взглядом. В отличие ото всех, кто меня теперь окружает, в глазах Глеба есть эмоции. И они направлены в мою сторону, а не сквозь меня.

Раньше, когда я жила в детском доме, было проще что ли. Мы собирались с девчонками за большим столом и играли в карты, иногда к нам присоединялись мальчишки. Они всегда блефовали, но в округе звучал смех, разные голоса, наполненные энергией. А в прекрасном замке нет ни голосов, ни смеха, ни уж тем более энергии.

Наверное поэтому, чтобы не показаться какой-то не такой, я подчиняюсь просьбе Глеба и срываю растение. Корешок выпускает сок, его капли попадают на кожу моей руки, и я тут же вздрагиваю. Больно.

– Ай! Щипит, – пищу я, на что Глеб лишь разводит руками.

– Млечный сок ядовит, вызывает ожог или аллергическую реакцию, – сообщает Гордеев спокойным, будничным тоном, будто ничего такого не произошло.

– Тогда! – вскрикиваю обиженно я. – Зачем ты сказал сорвать его?

Он вырастает напротив меня, и смотря прямо, с присущим высокомерием, отвечает:

– А ты думала, что если сорвешь вишенку, не будешь платить?

– Что?

– Скажи спасибо, что я не предложил тебе что-то похуже, – сообщает он. Отходит к столу, отодвигает стул и садится в него, чувствуя себя прекрасно. А мне больно. Не столько от раны, сколько от ситуации.

– Я не виновата, что твоя мама меня удочерила, – поджав губы, дрожащим голосом говорю я. – Если тебя что-то не устраивает, скажи ей об этом.

– А не ты ли тут пытаешься из кожи вон лезть, чтобы мама тебя похвалила? – ядовитым тоном кидает он. А мне и сказать нечего, ведь прав, по факту прав.

Я жду от нее похвалы, как глотка воздуха. Отказываю себе в еде, тренируюсь больше остальных, не общаюсь со сверстниками и все ради чего? Ради одного короткого – “молодец”. Я до ужаса боюсь не оправдать маминых ожиданий, надежд, которые она возложила на ребенка. И мне отчего-то хочется, чтобы она гордилась мной. Чтобы все вокруг гордились тем, какая Дарья прекрасная дочка, хоть и приемная.

Если родная мать отказалась от меня, это не значит, что я какая-то бракованная. Руки и ноги как у всех. Глаза отлично видят. Со слухом проблем нет.

Я не бракованная. Я нормальная. И меня взяли в семью, потому что считают также.

– Молчишь? – голос Глеба врывается в мое сознание. Только ответить ему мне нечего, он не поймет. У него с рождения все – дом, красивая одежда, внимание мамы. Он никогда не чувствовал себя ущербным, не просыпался со слезами, задаваясь в сотый раз, что сделал не так. Почему его оставили одного.

– Молчи, – кивает сам себе Гордеев. – Только за дверью. У меня голова болеть начинает, когда тебя вижу.

– Мы… – выдавливаю из себя остатки гордости, – могли бы стать друзьями.

Мальчишка подрывается со стула, хватает меня за руку, до боли сжимая тонкое запястье, и силой выталкивает из сада. Я падаю на пол, когда он пихает мое хрупкое тело в коридор. С нынешним весом противостоять приемному брату практически невозможно.

– Даже не мечтай, – цедит сквозь зубы он и прежде чем захлопнуть дверь, добавляет. – Ты навсегда останешься чужой.

___ Дорогие читатели, как думаете, Даша права или нет, что пыталась угодить новой маме?) Делитесь в комментариях.)