Текст книги "Пособие по выживанию"

Автор книги: Ника Ветрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Дальше, – дядь Никодим тяжело вздохнул. – А дальше, Стаська, случилось горе-горюшко – заехал в деревеньку нашу боевой маг.

– Ой, – вскрикнула я.

– То-то и оно, что «ой», – домовой сник. – Закружилось у них, завертелось, не вернулась под утро моя Ульяна, токмо к закату пришла… Глазки-то шальные, на щеках румянец, да не с морозу, коса расплетенная, губы, губы-то пунцовые и улыбка така, что не сходит. И, стало быть, заговоришь с ней, а сидит, в одну точку глядит, словно в неведомое, да улыбается.

– И… и… и что? – спросила отчего-то шепотом.

– А чего уж тут рассказывать – и ничего, – в сердцах ответил Никодим. – День ходила счастливая, второй да пятый, а опосля маг-то тот с нечистью болотной разобрался, ведьму-то поцеловал, по заду шлепнул, сказал: «Бывай, красавица» да и был таков.

– Ох ты ж черт!

А что тут еще скажешь? Черти – они гнусные, прям как эта ситуация.

– Ой, и тосковала она, ох и плакала, чуть волосы на себе не рвала. Исхудала вся, одни глаза-то и остались, уж как не выплакала, я и не ведаю.

Мы помолчали, после я спросила:

– А потом? Потом что было-то?

– Потом… – лицо домового стало вдруг жестким, – ушла она, Стасенька. Точнее будет – улетела. По ночи, не прощаясь.

– Куда улетела?

– Дак к нему, в столицу, – дядь Никодим плеснул себе еще. – Это я все потом узнал, от знакомого домового. Прилетела она к этому, чтоб его черти порвали, любовь она, Стась, гордости-то лишает. Да только зря летела, у него таких ведьм две штуки, покорные, красивые, а что гордость давно забыли, про то и речи нет.

– И он ее… выгнал? – я уже исключительно шептала.

– Лучше бы выгнал тогда, – тоже шепотом ответил домовой. – С ним она жила, полюбовницей-то.

Недоверчиво гляжу на домового. То есть не то чтобы словам не верю, нет, домовые народ честный, просто как понять – «с ним жила», коли там еще две ведьмы имелись.

– Д-долго жила? – спросила осторожно.

– С год где-то, – произнес дядь Никодим, – а мы с Борей ждали и ждали, что вернется, одумается, что проснется гордость-то – четвертой полюбовницей у энтого с кровью демонов жить.

И тут я как заору:

– Чего?!

Домовой, как раз себе самогона еще наливавший, от моего вопля едва не расплескал все. Взглянул укоризненно, рукавом стол вытер и хмуро спросил:

– Чего орешь?

Ну я раскрывать-то карты не стала, просто уточнила:

– Речь-то, случаем, не о лорде Тиаранге?

И замерла, ответ ожидаючи.

– О нем, будь он трижды проклят, о нем, изверге.

Слов нет, одна ругань позорная. Правда, и вопросик:

– Дядь Никодим, вы сказали, что две ведьмы у него было, а потом говорите – четвертой полюбовницей стала… А что, и третья была?

– Была, магиня какая-то, вроде даже адептка из этой ихней АБМ, тож с ними в одном доме жила. Дом-то большой, комнат много, вот он и поделил его на две половины, стало быть, на одной эти живут, между собой не ссорятся, а на вторую половину им ходу нет, он сам, коли хочет, приходит, а коли нет – так и кукуют они в одиночестве.

– Э-э-э, – все еще слов не было, – и что он, ко всем?

– Нет, Стаська, не ко всем, а к кому пожелает, к той и придет.

Дядь Никодим выпил залпом и продолжил:

– К моей-то ходить совсем перестал. Месяц она ждала, второй, третий да и, собрав вещи, ушла поутру, только…

– Только что?

Махом выпив все из кружки, домовой ударил ею о стол и в сердцах ответил:

– Вот только не отпускал он ее!

И вот я собиралась дослушать жутко слезливую историю, но в домик снова постучали. Не в пример сильнее – бутылка едва со стола не свалилась, а после раздался рык:

– Никодим, ты что творишь?

Домовой охнул и прошептал:

– Ох, Владлен Азаэрович!

И полез под стол.

– А кто это? – тоже шепотом спросила я.

– Ддекан, – заикаясь, ответил домовой, – ччертового факультета… Меня нет!

Следующий удар заставил покоситься картины на стенах и жалобно заскрипеть шкаф.

– Никодим! – рявкнул взбешенный черт.

– Нет меня, нет, – настолько тихим шепотом, чтоб никто не услышал, выдал домовой.

И тут одна из картин со стены грохнулась и стекло защитное взяло и разбилось.

– Охохонюшки, – жалобно простонал владелец дома.

– Никодим, разнесу к демонам всю твою хибару! – заорал черт.

И у меня сдали нервы. А когда у меня сдают нервы, чертям лучше на глаза не показываться!

Вскочив, я схватила свою боевую метлу, в пять шагов пересекла дом домового и распахнула дверь в тот самый момент, когда взбешенный черт занес руку для очередного удара.

И он такой грозный был, такой злой, с лицом таким перекошенным и шеей мускулистой, конкретно вздувшейся, что мои нервы мгновенно прекратили сдавать, тихо-мирно вернулись обратно, оставляя хозяйку совершенно не способной вести диалог. И потому, когда черт разъяренно взглянул на меня, я всего лишь пролепетала:

– А нас нет дома.

На лице мужика отразилось заметное удивление, и он поинтересовался:

– Кого – вас?

– Меня, метлы и домового, – отступая и пытаясь прикрыть дверь, сообщила я.

Дверь закрыть не удалось, потому что кое-кто был против. И этот самый кое-кто внимательно оглядел меня, метлу, домового, который в свою очередь из-под стола выглядывал, и задал нетривиальный вопрос:

– А вы что, вместе живете?

– Да! – отбросив метлу и вцепившись в дверь, чтобы наконец закрыть ее, ответила я.

Черт продолжал держать створку одной рукой вообще без какого-либо напряжения и, странно улыбаясь, смотрел на меня, чтобы в итоге поинтересоваться:

– А что вы делаете?

– Дверь закрываю! – рявкнула я, уперевшись ногой в стену и продолжая свое правое дело – тянуть ручку на себя.

– Так вас же дома нет, – ехидно заметил Владлен Азаэрович, не испытавший ни малейшего дискомфорта от вовлеченности в процесс моей ноги.

Более того, он почему-то странным образом стал смотреть, собственно, туда, откуда ноги брали начало, и как-то даже про домового забыл.

Я еще раз, отчаянно пыхтя, потянула на себя дверь и только потом сообразила.

– А куда вы, собственно, смотрите? – возмутилась, мгновенно опуская ногу и натягивая юбку пониже.

– Уже никуда, – ничуть не смутившись, соврал подлый развратный декан чертового факультета. – Так, говорите, вас дома нет?

– Именно так, – уперев руки в бока, ответила я.

– Хм… – Черт, а он был на земле, а дверь-то – она метра на полтора от земли будет, еще раз оглядел меня с ног до головы и поинтересовался: – А когда вернетесь?

– Куда вернемся? – не поняла я.

– Домой, – зло пояснил черт.

И поскольку лицо его опять приняло зверское выражение, я не задумываясь ответила:

– Никогда!

– Это как? – вновь удивился декан. – Знаете, удивительное дело, и дома вас нет, и возвращаться вы не планируете…

– А чему удивляться?! – воскликнула я. – Вы бы на себя в зеркало взглянули, тоже бы возвращаться домой отказались!

У черта медленно, но верно и яростно сузились глаза.

– Беги, Стаська, – сдавленно посоветовал домовой из-под стола. – Ты ж его смертельно оскорбила…

– Чем? – искренне не поняла я.

– Балаганом! – зло просветил Владлен Азаэрович.

На это я могла разве что заметить:

– Эм… – и предпринять отчаянную попытку в очередной раз закрыть дверь.

Руками вообще без толку было, и потому я уперлась двумя ногами в стену и потянула изо всех сил, и, может быть, даже получилось бы, если бы кое-кто не прошипел:

– Это уже переходит все границы!

Затем был треск, а после я повисла, держа дверь, причем висела я в паре сантиметров от зверской морды декана чертового факультета, который эту самую дверь держал на вытянутой руке.

– Мама! – прошептала перепуганная ведьмочка перед лицом разъяренного черта.

У декана заметно дернулся глаз, после чего он – декан, а не глаз, – прошипел:

– Вы что там пили, Григорьева?!

– Чай, – чувствуя, как слабеют пальцы, ответила я.

– Какой чай? – прорычал Владлен Азаэрович.

– Малиновый.

– Да? – Меня медленно поставили на землю, и как только туфли коснулись твердой почвы, я разжала пальцы, отпуская дверь.

Последнюю мгновенно отшвырнули, и та разбилась на щепки о дерево метрах в десяти от нас. Одно могу сказать точно – восстановлению она уже не подлежала.

– Никодим, – прорычал черт, – ты малину откуда взял, сволочь?

Из-под стола донеслось сдавленное:

– Так в лесу, почитай, и нетушки…

– Откуда?! – заорал черт так, что у домового все оставшиеся картины рухнули на пол.

И едва стих звон стекла, раздался тоненький, дрожащий голосок:

– У… у… у феек, которые… это… феячат потихонечку…

Несколько секунд черт молча смотрел в небо. Молча, внимательно, обреченно даже, потом тихо, но как-то очень четко и слышно произнес:

– Никодим, я не буду тебя убивать, не буду, поверь.

– Правда? – шепотом спросил домовой.

– Правда, – выдохнул Владлен Азаэрович. – Просто, мать твою, руки-ноги повыдергиваю и в ж… – Тут декан заметил мой шокированный до предела взгляд и гораздо спокойнее добавил: – И в пасть засуну.

– Ух ты, – восторженно протянула я, с восхищением глядя на черта, – какой вы грозный…

– Что? – вмиг осип декан чертового факультета.

Но в этот момент мои загребущие ручки уже обвивали его талию, вздымающаяся грудь притискивалась к его груди, а губы шептали прямо в зверскую морду:

– Такой мужчина… Такой грубый… Такой зло-о-ой… Злодеюшечка ты моя… Гневушечка. Зломордушка осерчавшая…

Внутренний голос медленно обалдевал от моего поведения, я и сама была в шоке, хуже того, в ауте, и тут Владлен Азаэрович прошипел:

– Нет, Никодим, все-таки урою, падла.

После чего схватил меня за руку и потащил куда-то, невзирая на мои попытки сопротивления, и метлу, которая грустно потащилась следом. Да что там метла, самой вдруг так тошно стало, и, размазывая слезы по лицу, я вдруг как завою:

– Га-а-ад, жестокий! Я к нему всей душой, а он! И хватает же совести, обаял, соблазнил, слова говорил сладкие, шептал всякое, туда, откуда ноги растут, смотрел-засматривался, из дому вытащил, а теперича что? Изверг, как есть изверг!

Двое идущих навстречу друидов застыли изваяниями, потрясенно глядя на взбешенного черта.

– Зла! – хмуро поздоровался тот, ускорив шаг и тем самым быстрее меня потащив.

А у меня и так ноги заплетались! И я чуть не падала, а он…

– Отпустите меня, вы, хам! – на весь заканчивающийся лес заорала я.

Черт остановился. Застыл на секунду, потом медленно повернулся, отчего-то тяжело дыша, и прошипел:

– Слушай, ты, Григорьева, еще одно слово, еще вот хоть одно слово…

И был он весь такой большой! Грозный! В костюме таком, который плечи облегал. И взгляд такой жаркий, и…

– Возьмите меня! – возопила я, подаваясь ближе к этому всему с мускулами и клыками.

Мужик остолбенел, меня ничего уже не смущало.

– Владулеп Азапэрошич, – низко и хрипло прошептала я, притискиваясь к декану, – вы…

– Владлен Азаэрович! – разъяренно поправил он.

– Вла… – попыталась повторить я. – Вла… как тебя там… Э-э-э… Э-э-э-э…

С тихим, но таким явственно прочувствованным проклятием декан чертового факультета схватил меня, перебросил через плечо и стремительно зашагал вдаль, до горизонта, стало быть. А на меня вдруг такой исследовательский интерес напал и вопрос на тему «А куда у боевых чертей хвост девается?» просто-таки лишил сна и покоя, и…

– Студентка Григорьева, прекратите немедленно стаскивать с меня штаны! – рявкнул черт, прервав мою исследовательскую деятельность.

– Да тихо вы! – шикнула я на декана. – У меня тут, может, тайна века сейчас будет открыта, я, может…

Ведьму рывком сорвали с плеча, поставили на землю, после чего Владлен Азаэрович подтянул брюки, затянул ремень сильнее, мрачно глянул и, видимо, чтобы оставить мучиться в безызвестности по поводу исчезновения у боевых чертей хвоста, схватил на руки, сжал так, что не пошевелиться, и понес дальше.

И тут я сказала:

– А между прочим, я девственница!

И зачем сказала, ума не приложу.

– Счастлив, – прошипел взбешенный черт. – Но вот верится с трудом.

– Хам, – задумчиво констатировала, глядя в синее небо.

Владлен Азаэрович споткнулся, метнул на меня ненавидящий взгляд и понесся едва ли не бегом. Причем не по дороге, потому что все время что-то перепрыгивал, и вообще меня трясло и шатало и как-то вследствие этого потянуло пофилософствовать.

– А скажите, – загадочно протянула я, – а вот умеют ли камни любить?

И мы зависли. Не знаю где, но мне кажется, что висели немного, а после сиганули вниз. Куда вниз, я не видела, у меня тут такое небо шикарное было, и мысли тоже.

– Умеют, – уверенно протянула я. – Вот, даже камни умеют любить, и только черти нет.

– Что? – прорычал декан, когда мы куда-то бухнулись.

Нет, я не упала, а он, кажется, да, на колени.

– Вы мне молитесь? – спросила отвлеченно. – Это потому что я правду поведала? Хорошо-то как – Станислава, богиня правды. Звучит, да?

– Еще как! – черт рывком поднялся на ноги. – Чудная бы вышла эпитафия!

– Боги бессмертны, – поведала я ему, пока декан снова куда-то шел. – Странно, что вы об этом не знаете. Вы безграмотный, да?

Из горла боевого черта вырвался какой-то хрип, а потом он резко свернул, и небо исчезло. Вот взяло и исчезло, сменившись полупрозрачным потолком, по которому вились лианы, и на них росли цветочки. И я решила: это «небо» тоже очень даже ничего, так что буду смотреть на него.

И тут Владлен Азаэрович остановился и зло сообщил кому-то:

– Вот!

– О, поздравляю, – певучим хрустальным голоском ответил кто-то. – Всего вам злого, детей побольше, тещи поопытнее и…

– Слушай, ты, фея, – окончательно слетел с катушек черт. – Я тебе сейчас крылья к демонам вырву и…

– Хам, – задумчиво констатировала я.

После такого меня вдруг отнесли куда-то и уронили. Вот взяли и уронили на диван, после с чувством выполненного долга руки вытерли, словно я вообще что-то грязное, наградили убийственным взглядом и ушли.

И откуда-то справа донесся взбешенный голос:

– Слушай сюда, Лепестук Лепестоковна…

– Лепесток Фиалковна! – поправил звенящий от гнева женский голос.

И мне стало ну очень интересно, кто это. А потому я приподнялась, кое-как ноги опустила на пол и села с пятой попытки – метла помогла, она, оказывается, тоже тут была. И вот только я села, взгляду моему представилась чудесная картинка – взбешенный черт перегнулся через стол и рычал на такую маленькую худенькую феечку с крылышками…

И рычал черт ну очень выразительно:

– Слушай ты, феячковна, я тебе сколько раз говорил – головой думать, что ты на своем экспериментальном закутке сажаешь, а?

Феечка была явно не робкого десятка и, несмотря на то, что черт ее едва ли не под стол загнал, умудрялась отгавкиваться:

– А кто, кто в универе за безопасность отвечает? Что я, виновата, что ли, что ты толком обезопасить наш сад не в состоянии, а?

– С-с-сад обезопасить? – взревел Владлен Азаэрович. – Ты, Травинка Болотяковна, обязана, мать твою водяному, докладывать мне, папашу на корм гадюкам, наименование растительности, которую высаживаешь в своем, мать его, саду! Где список?!

И феечка мгновенно сменила линию поведения.

– Владлен Азаэрович, родименький, ну что же вы так всполошились-то, а? Будет список, будет, ну виновата, да, забегалась, занести забыла, ну с кем не бывает. В чем проблема-то?

– В ЧЕМ ПРОБЛЕМА? – заорал декан чертового факультета. – В этом!

И его палец самым беспардонным образом указал на меня.

Феечка тоже на меня посмотрела, улыбнулась клыкастенько и протянула:

– Так миленькая вроде. И грудь, и талия, и ножки ничего, и светленькая, как раз в вашем вкусе, Владлен Азаэрович…

– Да неужели? – язвительно протянул черт. – Слушай сюда, Лепесток Фиалковна! – И вот от его вкрадчивого тона феечка побелела, и улыбаться перестала, и действительно на черта уставилась как зачарованная. – Вот это, – на меня снова указали пальцем, – новый староста чертового общежития! И оно внаглую не подписало листок о заселении. Тебе рассказать о последствиях?!

– Ох, – феечка испуганно втянула шею в плечи. – Говорила тебе, Владленушка, уступи ты этой Маре Ядовитовне. Ну раз бы ты с ней, другой, да и перебесилась бы баба, а так…

– Убью! – выдохнул декан.

– А чего я? Я ничего, я дальше слушаю. Может, помочь чем? – засуетилась фейка.

– Это в адекват приведи! – рявкнул черт.

Феечка с сомнением оглядела меня и осторожненько спросила:

– А чего с ней?

Широко улыбнувшись, я ответила:

– Все шикарненько!

– Малина с ней, – прошипел декан чертового факультета, – угадай чья.

– Ой, сорняк доставучий… – протянула фейка так, что у черта вытянулось лицо.

– П-п-подробнее! – рыкнул он.

Побледневшая фейка дрожащими руками открыла ящик стола, достала оттуда какие-то бумажонки и протянула декану, упрямо глядя в пол.

Черт схватил, развернул и прочел вслух:

– Сорта зачарованной малины. Сочувствие, Отвага, Глупость, Чрезмерная глупость, Отчаянность, Вожделение, Тупость, Страсть, Исследовательский инстинкт, Мыслитель, Божественность… – Он остановился, а после ласково так: – Лепесточек, зеленюшечка ты моя, а я тебя УБЬЮ! УБЬЮ, ТВОЮ МАТЬ, И ПОД ЭТОЙ МАЛИНКОЙ ПРИКОПАЮ!

И я как-то даже не удивилась, когда фейка юркнула под стол да там и затаилась. Нет, я вовсе этому не удивилась, зато глубокомысленно заметила:

– Удивительное дело, Владлен Азаэрович, в то время как прирожденный философ способен планомерно загнать противника в угол, вы собеседников загоняете исключительно под стол. Интересно, к чему бы это?

– К дождю, – брякнула из-под стола Лепесток Фиалковна.

В помещении раздался отчетливый скрежет зубов, а после декан простонал:

– Приведи ты ее в норму! У меня триста чертей топчутся перед общагой без возможности вселиться! Им что, ночевать под открытым небом?!

– Ага! – радостно сообщила я.

Черт прикрыл глаза, медленно, протяжно так выдохнул и очень сдержанно приказал:

– Приведи это в норму, немедленно!

Под столом завозились, и феечка осторожненько сказала:

– Двенадцать часов воздействия… противоядия нет. Простите…

И стало тихо. Так тихо, что когда в небе громыхнул гром, я все рулады раскатов расслышала. Вот здорово!

– Хорошо, – отчаянно сдерживаясь, выдохнул декан чертового факультета. – Варианты?

– А ты уговори ее, может, подпишет? – робко предложила фея.

– Да разбежалась! – заявила я, и метла со мной полностью была согласна. – Там помесь хлева со свинарником, самогонный аппарат и вонь прямоходящая!

– Какая вонь? – переспросил черт.

– Прямоходящая!

В небе опять громыхнуло, потом сорвались первые крупные капли дождя. На лице декана вновь поселилось зверское выражение, и он прошипел:

– Дождь! Потрясающе! А завтра у меня половина студентов с воспалением легких будет!

И мне вдруг как-то жалко так чертей стало. Очень-очень жалко, хотя я вообще чертей не люблю и все такое… И… и метла со мной тоже была солидарна, я и сказала:

– А давайте сюды вашу бумаженцию.

Владлен Азаэрович сначала явно ушам не поверил, потом схватил какую-то папку, метнулся ко мне, сел рядом, достал стандартный лист-разрешение на заселение, разместил на папке и ручку достал…

Дождь между тем усиливался, а я почему-то спросила:

– А где хвост, покажете?

– Что? – прошипел он.

– Хвост, – говорю. – Вы не дали штаны снять, а там хвост, я просто-таки спать не смогу, если не узнаю, где он. – И, придвинувшись ближе к декану, я жарко прошептала: – Покажите, а?

Владлен Азаэрович закрыл глаза, секунд на пять, ме-е-е-е-едленн-но выдохнул, посмотрел на меня, улыбнулся и ласково сказал:

– Конечно, Стасенька, обязательно покажу. Я тебе все покажу, гораздо больше, чем ты способна увидеть. А сейчас будь хорошей ведьмочкой, подпиши листочек.

– Уау, – восторженно выдала я.

И подписала. Ага. Так и написала: «Санкционирую заселение в чертовое общежитие на денек».

– Какого… – прошипел кто-то над ухом.

– Не мешайте, расписываюсь, – заявила я, ставя размашистую подпись.

И вот все время, пока я расписывалась, этот зубами скрежетал, и скрежетал, и…

– Нате, – я протянула листок Владлену Азаэровичу, – живите и помните о моей доброте.

После чего обняла метлу и… завалилась спать. Прямо там. Просто хотелось очень. И хорошо было, и чувствую себя такой доброй, милосердной и…

И нас с метлой обеих вдруг ка-а-ак понесло куда-то вниз, а потом вверх, и вбок, и на диван. Только не этот, а какой-то другой. Красный, с золочеными ножками и подлокотниками, а еще тама был мужик.

Такой мужик!

Здоровый, широкоплечий, черноглазый, темноволосый, нос у него оказался выдающийся, морда – ух, ну и зверская же, и росту, главное, росту превеликого, а уж тело-то, тело до штанов до самых голое и это… лысое такое. Лысое-прелысое, разве что руки волосатые, а так ну весь лысый.

– Здравствуй, Стасенька, – сквозь зубы и при этом пристально наряд мой разглядывая, произнес этот мужик.

И таким он мне вдруг знакомым показался.

Я отпустила метлу, и та вдруг исчезла. Странно, но не суть. Села, внимательно глядя на мужика, потом подперла кулаком щеку, продолжая сосредоточенно его разглядывать, и честно призналась:

– Слушай, ты какой-то лысый.

Странное дело – он вдруг напрягся и словно бы даже зарычал.

– Нет, серьезно, – рассматривая лысое тело, продолжила я, – у нормальных мужиков волосы на груди и на животе чуть-чуть, а ты весь лысый какой-то…

Странный мужик привлекательной наружности подошел ближе, наклонился и проникновенно спросил:

– В бордель устроилась?

Вопрос удивил. Очень. Огладив юбку, я протянула:

– Это ф-ф-ф-ф-фо-орр-рма, вот!

– Форма, говоришь?

Он присел передо мной на корточки и уставился туда… э-э-э… откуда ноги растут, и потому я эти ноги быстренько свела вместе, чтобы ему жизнь малиной не…

Ох, малина!

И вспомнилось мне вдруг чаепитие с Никодимом, и феечка, что малину нафеячила, и этот, зломордушечка который, санкция, на денек выданная, и дух злой, и черт взбешенный, и зубной скрежет, под который засыпала…

– Ой, – протянула я, – зломордушечка теперь убьет!

Странное дело – самым невероятным образом уже почти родной зубной скрежет раздался вновь. И раздавался он из уст этого обалденного мужика. Такого широкоплечего, шикарного, сильного, темноволосого, черноглазого, и нос такой орлиный, и скулы, и подбородок мужественный, и…

– Возьми меня, – жарко прошептала я, подаваясь к нему, – я девственница.

Скрежет прекратился и раздался какой-то хрип, после чего поднявшийся мужик сипло выдавил:

– Раздевайся.

На меня еще что-то нашло, и я выдала:

– Э-э-э?

А еще где-то там, на задворках сознания звучал чей-то злой голос, перечисляющий: «Сочувствие, Отвага, Глупость, Чрезмерная глупость, Отчаянность, Вожделение, Тупость, Страсть, Исследовательский инстинкт, Мыслитель, Божественность…».

Глаза у мужика сузились, я подалась еще ближе и прошептала:

– Раздеться прямо здесь?

И тут я узрела брюки этого темноглазого, и так узнать захотелось, прямо очень сильно, прямо неудержимо…

– Слушай, лысый, – облизнула губы, – а у тебя хвост есть, а? А то так хочется узнать, прям сил моих нет!

Застывший передо мной мужик медленно присел на корточки, заглядывая мне в глаза, и хрипло спросил:

– Стасенька, что с тобой?

И тут на меня умняк напал и я задумчиво протянула:

– Со мной? А со мной, мужик, благодать божья. И одолевает меня мысль – у всех так или я одна столь божественна… Знаешь, наверное, я бог!

– Угу, богиня, – прошипел мужик. – Слышь, богиня, ты что курила, а?!

И произнес он это сочувственно и переживательно, я тут же пожалела несчастного и тихо спросила:

– Плохо тебе, да?

Мужик закрыл глаза. Посидел так с минуту цельную, опосля распахнул очи свои черные, и тут же в помещении светло-пресветло стало, аки день белый. А этот черноглазый ко мне ближе подался, в глаза заглянул да словно самому себе и сказал:

– Зрачки не расширены, но взгляд рассредоточен. И смена настроения молниеносная. Какая-то новая дурь, да, Станислава?!

И тут у меня появилась рука. Вполне себе даже волосатая местами рука, которая из воздуха прямо появилась, легла на мою грудь и начала ее прощупывать. Я от подобной наглости оторопела, а мужик напротив задохнулся бешенством и прорычал:

– Мразь, конечность оторву!

– Ага, – следя за рукой, которая беспардонно мне за корсаж забралась, сказала я, – и оторвешь, и в ж… пасть засунешь, вот!

Черти на меня определенно плохо влияют…

Тут конечность нашла что ей надо было и сжалась.

И последнее, что я видела, – как в черных глазах потрясающего мужика вспыхивает такой ярко-красный огонь.

А потом стало очень темно, и как-то сразу опять светло, и кто-то знакомым голосом сказал:

– Григорьева, лучше б вы храпели!

И я открыла глаза.

А за окном была ночь. Темная такая, звездная. А тут горели шесть свечей, и я на кровати лежала, и метла рядом, а надо мной склонился черт, и он в руке своей держал мой кулон, который Вреднум подарил.

– Не знаю, кого вы там во сне доставали, – прошипел декан чертового факультета Владлен Азаэрович, – но мне его стало искренне жаль.

И, отпустив кулон, черт развернулся и ушел обратно за стол, за которым чего-то писал. А я села, посмотрела на лежащую рядом метлу, взяла ее, обняла, к себе прижала и сижу, оглядываюсь. И заметила – это не спальня.

– А мы где? – осторожно поинтересовалась у злого черта.

– Мой кабинет, – хмуро и вообще недружелюбно ответили мне.

– Да? – оглядела место, на котором до этого лежала. – А зачем вам в кабинете кровать?

Очень медленно Владлен Азаэрович поднял голову и очень злым взглядом одарил. Таким злым, что я как-то с ходу поняла, зачем темпераментным чертям кровать в кабинете, и для каких целей они ее используют, и…

– Ой, – стремительно подскакивая, воскликнула потрясенная ведьма. – А вы тут хоть простыни стиранные мне постелили или как у чертей, в смысле одна на всех?!

В руках декана боевого факультета треснуло и сломалось писчее перо.

– Нестиранные, – решила я и, поставив метлу рядом, начала методично отряхивать юбку, и корсет, и чулки, и даже туфли.

И вот когда я с туфлями закончила и выпрямилась, оказалось, что кто-то злой и волосатый в бешенстве стоит рядом. Стоит и смотрит.

А потом как прорычит:

– Знаете, Григорьева, моему терпению пришел конец.

– Кстати, вопрос, – я отряхнула и лиф платья заодно. – Чего я, собственно, в вашем кабинете посреди ночи делаю?

– Отсыпаетесь! – прошипел декан чертового факультета.

– А меня что, из моей комнаты выселили? – искренне удивилась я.

Резкий вдох, шумный выдох и рык:

– Значит так, Станислава, пока не подпишете мне документ, вы отсюда не выйдете!

Мы с метлой переглянулись. Не то чтобы метла на меня смотрела, но я вот точно на нее глянула, а после на Владлена Азаэровича, ему и сказала:

– Поспорим?

От моей наглости обалдели и черт, и метла, и даже я сама. Первым пришел в себя самый временем проверенный, то есть Владлен Азаэрович.

– Послушайте, Григорьева, – начал он, надвигаясь на одну перепуганную ведьмочку и не обращая внимания на трусливо спрятавшуюся в шкаф метлу, – шутки в сторону – вы перешли границу.

Сглотнула, сбледнула, спужалась даже. Потом вспомнились слова дядь Никодима про то, что черти мне ничего не сделают, потому что в УВМ это запрещено, и я шагнула навстречу декану чертового факультета и, зажмурившись, чтобы не так страшно было, выдала:

– А драки в университете ни-ни!

В ответ тишина.

Медленно приоткрыла один глаз и… второй распахнулся сам! Потому что Владлен Азаэрович, пристально глядя на меня, расстегивал пуговицы камзола. Молча, решительно, зло!

– Ой, – я отступила, – а что это вы сейчас делаете?

Черт сорвал с себя камзол, не глядя отшвырнул его куда-то в сторону, расстегнул рукава на рубашке, закатал их.

– Владлен Азаэрович! – воскликнула я, глядя на эти молчаливые приготовления.

– Да, моя сладкая, – злым шепотом отозвался он. – И можно Влад, исключительно для тебя и только на эту ночь.

И тут что-то грохнулось. Я думала, моя челюсть, но нет – только моя метла.

– Ты мне утром все подпишешь, – начиная расстегивать рубашку, прошипел взбешенный черт. – Разрешение на заселение, ТБ, даже договор о продаже души! И поверь – все исключительно по собственному желанию!

– Вы… вы… вы…

– Я, – он сделал шаг, – я, – одна рука обвила мою талию, рывком прижимая к сильному телу, – я, – уже практически прошептал, скользя пальцами по моему лицу и пристально глядя мне в глаза…

Вспышка.

Низ живота как-то разом стал теплым, тягуче-теплым, тело ослабело, и появилось сильное-сильное желание чего-то такого важного… Желание прижаться к мускулистому телу крепче и раствориться в нем, в его силе, во взгляде невероятно красивых темно-зеленых глаз, которые становились все ближе, ближе и ближе, окутывая, обжигая, заставляя потянуться к ним навстречу, затягивая в омут…

И тут в спину кто-то ткнул. Больно так. Метла, сто процентов, у кого еще столько прутиков есть, но меня сейчас не метла волновала. Я, потрясенно глядя в зеленые омуты, шепотом спросила:

– Владлен Азаэрович, а вы…

– Влад, – выдохнул мне в губы, кажись, никакой не боевой черт, а вовсе даже инкуб!

– Влад, – прошептала, словно пробуя на вкус его имя.

– Вкус-с-сно? – сводящий с ума голос звучал вкрадчиво и низко, теплая ладонь скользила по шее вниз, до груди, чтобы, осторожно накрыв, стать словно продолжением платья…

У меня окончательно закружилась голова, и, уже ничего не соображая, я прошептала:

– Да…

– Повтори еще раз, – его губы касаются моих, рука с талии движется вниз, сжимая и притискивая сильнее к мужскому телу.

– Влад, – вскрикнула я.

– Да, вот так, – взгляд зачаровывал, лишая воли. – И еще раз.

– Влад, – чувствую, как слабеют ноги, и теперь меня удерживает на месте только его рука.

Улыбка Владлена Азаэровича сводит с ума окончательно. Я, кажется, даже забыла свое имя, совершенно теряясь в происходящем, и тут…

– Скажи мне «да», – приказ хриплым шепотом.

– Да… – у меня нет сил на отказ.

– Сладкая моя, – нежный поцелуй и затем еще более тихое: – Ты подпишешь документ на заселение?

– Да… – отвечаю, вообще не задумываясь о том, что говорю.

Но только сказала, метла еще раз как ткнет! Больно, кстати, но и мозгопрочищающе тоже.

– Повтори еще раз, – обволакивающий шепот.

И вот интонация такая… как у Тиаранга! И дыхание такое же, и взгляд пронизывающий, и… И тут я вспомнила, кто был тем мужиком с лысым животом из моего сна! И нашу беседу с ним вспомнила! И малину! И все остальное!

– Повтори еще раз, – жестче, но так же соблазнительно прошептал декан чертового факультета.

И я повторила:

– Да, – а потом коварно добавила: – Вот как только уберут у себя весь тот свинарник, так сразу и будет вам мое «да»!

* * *

Через пять минут мы с метлой стояли перед сонным ректором Университета вредной магии, который на экстренный вызов явился в белой до пят ночной рубашке, белом же халате и ночном колпаке угадайте, какого цвета. А вот Мара Ядовитовна порадовала – на кикиморе был стильный серо-стальной пеньюар, выгодно подчеркивающий линию декольте, не менее стильные шлепанцы на тонком предельно высоком каблучке и халатик, развязанный так, чтобы никоим образом не закрывать обзор на декольте и в то же время подчеркнуть тонкую талию секретаря. И волосы у Ядовитовны тоже глаз радовали, спускаясь тяжелой иссиня-черной волной до пояса.