Текст книги "Дом у янтарной сосны"
Автор книги: Ника Муратова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Часть II
Алекс
Глава 5
В жизни каждого человека бывает событие, которое может стать поворотным, если прислушаться к призывному звоночку судьбы. Вот и Марта Феоктистовна, возможно, так и прожила бы всю жизнь, махая шваброй и веником, если бы не происшествие, заставившее сделать решительный шаг.
Произошло оно в пору ее бесславного тридцатилетия, когда уже который год подряд натирала она вонючей мастикой полы в комнатах отделения некой замухрышной канцелярской конторы. Работники здесь так погрязли в своих бумагах, что, поди, и забыли уже, в чем состоит суть их работы и отделением какого учреждения они являются. Примечательным в конторе было только ее расположение – она размещалась в левом крыле роскошного старинного особняка. Вообще-то здание это было даже слишком шикарным для конторы – просторное, двухэтажное, но конторе там отводились только три комнаты на первом этаже, а все остальное пространство занимал райком партии, не жалевший средств на свое благоустройство. Как контора умудрялась сохранять свой угол в этом великолепии, уму непостижимо. Но вскоре этому должен был настать конец – райком твердо вознамерился вытеснить неудобных соседей в другое здание и завладеть особняком безраздельно.
Событие, изменившее вялое течение жизни Марты, было связано с назначением нового секретаря райкома, о котором она узнала от водителя Фимы.
О том, что контора доживает в здании последние деньки, знали все постоянные обитатели особняка. К постоянным обитателям, по негласному договору, относили себя Марта и работники райкома – уборщица Наташа, водитель Фима и повариха Тома. Они трудились в этом здании уже не первый год и словно приросли к нему. Райком менял секретарей и их заместителей, молодых и не очень подчиненных, прыгающих с теплых мест на еще более теплые, а «постоянные обитатели» оставались на своих местах, словно живые домовые. Несмотря на принадлежность к разным организациям, они дружили между собой и обменивались новостями. Единственный сбой в этом статичном составе произошел как раз перед приездом нового секретаря райкома – дамы, появления которой ожидали с еще большим трепетом, чем если бы это был мужчина. Всем известно, что за дамы получают подобные назначения – либо мужик в юбке, либо красивая стерва. И в том, и в другом случае такая спустит три шкуры с каждого, кто попадется ей в руки.
Уборщица Наташа неожиданно получила повышение – бывший секретарь райкома, перешедший работать еще выше, забрал ее с собой в качестве секретарши. Наташе дружно перемыли косточки, позавидовали, напредсказывали как падение, так и последующие высоты, но главным было все же появление вакансии. И кто бы спорил, что работать в райкоме куда более перспективно, чем в конторе, которую вот-вот выселят из особняка.
– Эх, твое это место, твое! – шептала Марте в углу коридора Тома, прижав ее к стеночке своими необъятными формами. – Ваших-то отсюда скоро вытурят, сама понимаешь, и кто знает, вдруг их объединят с кем-нибудь, и останешься ты без работы. Надобно тебе постараться сюда пробиться!
– Так... это... как я пробьюсь-то? Они что, меня спросят, когда брать замену будут?
– А ты с Фимой, с Фимой нашим поговори, он у нас все знает, все ходы-выходы. И начальницу новую кто будет возить? То-то, – многозначительно покачала головой Тома. – Он вхож к ней будет, понимаешь? Вот и подмажься к нему, уломай помочь. Понимаешь?
Марта мучительно переваривала информацию, силясь придумать, как можно попасть на заветное место. В свои тридцать лет она выглядела не так уж плохо. При том что постоянная усталость от жизни и неизменный вопрос, как прокормить себя и старенькую бабушку в придачу, сказались на ее лице ранними морщинками вокруг глаз и опущенными уголками губ, общий вид скромной пигалицы делал ее похожей на вечно испуганную девчонку, скрадывая возраст. Был у нее когда-то горячо любимый мужчина, которому любовь, однако, не помешала исчезнуть из ее жизни через два года совместной жизни – как только выяснилось, что прописывать она его к себе без регистрации брака не будет. Исчез он бесследно, уехал на заработки, да так и пропал. Злые языки поговаривали, что заработки эти находились в соседнем районе на квартире немолодой крашеной блондинки, заведующей гастрономом в самом центре города, но Марте разбираться, где правда, было недосуг. Работать надо было, а не на мужиков надеяться.
Фиму она подловила на обеденном перерыве. Хитроглазый шофер, принадлежавший к категории всегда-выходящих-сухими-из-воды, считался главным среди постоянных обитателей. С ним советовались, его слушались, к нему несли все сплетни и от него же получали новости сверху.
– И как, ты думаешь, я смогу тебя туда устроить? – спокойно спросил он Марту в ответ на ее несмелую просьбу.
Она покраснела, нервно затеребила клеенку на обеденном столе. Подлила Фиме горячего чаю, пододвинула сахарницу с отколупанной эмалью на крышке.
– Я тут... я тут подумала...
– Ну?
Фима напыжился от сознания собственной важности, животик его вздымался под рубашкой, приподнимая сложенные на нем пухлые руки. Он погладил привычным движением золотистые усы, откашлялся.
– Что придумала, давай выкладывай.
– Фима, миленький, ты же знаешь, как мне эта работа нужна, ты же знаешь, что наших выселяют, я могу без работы оказаться, и податься некуда, да еще бабушка, и помочь больше некому!
Она тараторила, выливая ушат своих проблем на голову снисходительного Фимы, не осмеливаясь выложить самое главное.
– Да знаю я, знаю, Марта, ну, что ты. – Он похлопал ее по плечу, предотвращая слезы, уже звучавшие в голосе. – Успокойся, рад я тебе помочь, только вот не знаю как.
– А я придумала кое-что, ты только... только выслушай меня и не смейся, хорошо?
Заручившись одобрительным кивком, она продолжала, понизив голос. Хотя кухня для обслуживающего персонала находилась далеко от тех комнат, где располагались другие работники, все же надо было быть поосторожней.
– Новая начальница приедет, так? А мы ей как-нибудь бумагу подсунем, где будет сказано, что я, такая-то, работаю в этом здании десять лет, рекомендована на вакансию уборщицы. Иначе она обо мне никогда не узнает даже.
– И что ты думаешь? Она прямо так сразу и возьмет тебя? Вот увидит эту писанину и побежит тебя оформлять?
– Нет, – покраснела Марта, – ну, если ей эту бумагу на видное место на стол положить, да еще и ты рядом будешь, она, может, тебя спросит об этом, ты и порекомендуешь – скажешь, мол, хорошая работница, берите, не пожалеете. Фима, ну что тебе стоит-то, а? Всего делов-то – подсунуть бумажку на стол да словечко замолвить?
– Да ты что! Подставить меня решила? Сама работу теряешь и меня хочешь без места оставить?
– Фима, миленький, ну, пожалуйста, ну, помоги, ты ведь можешь, никто, кроме тебя, не сможет!
Марта умоляла. Она пододвинулась к нему поближе, стыдливо приглаживая коричневую, в рубчик, юбку на коленях. Фима исподволь оглядел ее, положил невзначай руку на оголившееся колено, но продолжал сопротивляться.
– Да я бы рад, Марта, но я так рисковать не могу, да и зачем мне?
– А знаешь, Фим, а я дома капустки насолила, – выпалила она, – целое ведро. Соседи заказывают, знают, что я мастерица.
Фима молчал.
– Может, зайдешь сегодня, попробуешь?
– И водочка есть?
– Купим по дороге, отчего же нет, – радостно согласилась она.
– Ну, может, и зайду.
Марта продвигалась по малюсенькой квартире впереди Фимы, наспех рассовывая по углам разбросанные вещи, обувь. Быстренько протерла стол на кухне, собрала на него все, что было в холодильнике да по шкафам. Было там немного, но много и не требовалось. Бабушку выпроводили к соседке чай пить. Все пошло своим чередом. Водочка в чайных кружках, капуста, разогретая картошка...
Одеваться Фиме долго не пришлось. Он и не раздевался-то толком, все впопыхах, второпях. Словно деньги за товар из-под прилавка принимал, понимая, что деньги – это хорошо, но то, за что они получены, – не очень.
На дорожку чаю попили. Марта задвинула подальше ощущение брезгливости к самой себе и продолжала ухаживать за гостем. О своей просьбе она больше не заговаривала, Фима сам начал.
– Вот что, Марта. Идея твоя никуда не годится. В кабинете у начальства я редко бываю, а если и бываю, то долго там не нахожусь. Если и подсовывать твою бумагу с просьбой, то уж лучше тогда в машине где-нибудь положить, чтобы сразу заметила. С другой стороны... – Фима теребил усы, старательно размышляя. – С другой стороны, в машине ничего лишнего не должно быть. Вот если положить где-нибудь в другом месте, на тумбе, в коридоре, например, около стенгазеты. А я начальницу туда подведу по дороге в кабинет, как бы экскурсия, будто я все вокруг показываю? А? Что думаешь? Сделаем, словно случайно там кто-то эту бумагу забыл. Бывает же – нес в кабинет и обронил, забыл. А она увидит, прочтет.
– Фима, ты голова! – восхищенно протянула Марта, поправляя волосы. Почему-то она не подумала, что никогда подобные бумаги не валяются у стенгазеты, что место им – где угодно, но не в коридоре.
– То-то, всегда надо подумать сперва, а потом делать, – самодовольно буркнул водитель, со смаком отхлебнув чаю. – А ты – кабинет, кабинет... Да там среди всех бумажек потеряется, и не заметит никто. И потом, письмо надо грамотно составить, с биографией, а не просто заявление, все по форме, чтобы посолиднее.
– А когда она приезжает?
– Начальница? Завтра. Я ее привезти должен с утра. Так что ты готовься, приоденься, в порядок себя приведи. Чтобы наготове, если что, ну, ты меня понимаешь.
– Так я биографию напечатать не успею, где я машинистку найду?
– А ты от руки, от руки напиши, а завтра мне с утра тихонько передашь.
Марта энергично закивала и вечером, уложив бабушку спать, сидела и старательно переписывала в десятый раз свою небогатую биографию, стараясь избежать помарок и ошибок.
На следующий день Марта, облаченная в самую лучшую блузку лилового цвета, ожидала на территории конторы приезда Фимы с начальницей. Из окна подъезд к зданию был хорошо виден, и Марта прилипла к стеклу. Она нервничала. Как все пройдет? Фима заверил, что все будет хорошо. Она уже сто раз прошмыгнула мимо тумбы около стенгазеты, убедившись, что бумаги, исписанные ее крупным, старательным круглым почерком, лежат на самом видном месте. Теребя шпингалет на окне, вдруг замерла в ужасе. Руки! Ногти были покрыты ужасным облупленным красным лаком! Уродливые пятна на неухоженных руках сразу бросались в глаза. Месяц назад Наташка, прежняя уборщица, сказала, что нашла где-то бутылек с лаком, предложила попробовать. И Марта, не будь дурой, накрасила ногти, да и забыла. А теперь этот ярко-красный кошмар магнитом притягивает взгляд, ставя под сомнение ее опрятность! А вдруг начальница вызовет ее прямо сегодня? И увидит это безобразие? Да она и минуты лишней не станет думать, сразу прекратит разговор! Марта лихорадочно забегала в поисках ацетона. У своих, в конторе, конечно же, искать бесполезно. В магазин бежать – поздно. Тома сочувственно покачала головой и развела руками – откуда, мол, у меня здесь ацетон?
– Может, не заметит? Не так уж и видно, – попробовала она успокоить подругу.
– Заметит, – уверенно прошептала Марта и принялась остервенело отколупывать лак перочинным ножичком, заимствованным у Томы. Скребла свои ногти так, словно именно от этого зависело успешное решение ее вопроса.
Когда машина подъехала и бесшумно остановилась у дверей особняка, Марта уже почти закончила. Лак еще кое-где был виден, но общий вид рук уже не ужасал.
Она отскочила от окна и встала у двери, ведущей из конторы в общий коридор фирмы. Эту дверь держали как запасную, и обычно она оставалась запертой, но в этот день Марта открыла ее и сделала вид, что усердно оттирает невидимое пятно на дверном косяке.
Фима галантно распахнул двери перед холеной высокой дамой со взбитым на затылке шиньоном. Он говорил тихо, но Марта могла слышать, как он перечисляет помещения, занимающие первый этаж. Вот он указал на кухню, архив, и... и ускорил шаг, проходя мимо стенда со стенгазетой!
– А там что? – дама развернулась на каблуках и ткнула наманикюренным пальчиком в сторону Марты, задержав брезгливый взгляд на невнятного цвета тряпке в ее руках.
– А то крыло занимает другая организация. – Фима, глядя бесстыжими глазами мимо застывшей в недоумении Марты, зашагал дальше. – Они скоро отсюда съедут, как я слышал. Здание-то ведь райкомовское.
Дама удовлетворенно кивнула и в ту же секунду, начисто забыв и о Марте, и о конторе, величественно направилась вслед за учтивым водителем.
На следующий день Марта узнала, что на место уборщицы райкома взяли хорошенькую девицу, оказавшуюся (совершенно случайно!) племянницей Фимы.
Когда через полгода контору выселили-таки из особняка, Марта уже успела закончить курсы машинисток и устроиться секретаршей к директору швейной фабрики. Еще через полгода она уже превратилась из Марты в Марту Феоктистовну, ассистентку и по совместительству любовницу директора, который вскоре поставил ее во главе ателье и внезапно скончался. У Марты обнаружился талант к кройке и шитью, что принесло ей славу портнихи, очередь заказчиков и довольно большие по тем временам деньги и возможности.
Недоразумение с Фимой она вспоминала лишь изредка, обида давно поблекла, лицо хитроглазого водителя постепенно стиралось из памяти. Осталось от того происшествия лишь недоверие к мужчинам да стремление к независимости любой ценой.
Замуж она все же вышла, чтобы «как у всех», но в душе всегда знала – муж ей нужен лишь для статуса. Дела в ателье процветали, Марта Гурова стала уважаемой дамой, имела все, о чем только мечтала, и превратилась из затертой мышки в уверенную, властную женщину.
Было время, когда она пожалела о замужестве, когда вдруг усомнилась в своем неверии в любовь, когда встретила человека, который показал ей другой мир, другие отношения, но... Не сложилось. Промелькнуло, как комета на ночном небе, и исчезло, оставив... Ах, впрочем, зачем об этом...
Когда у Марты родился сын, она восприняла это известие весьма спокойно. Сначала огорчилась, что не девочка, но потом решила, что и мальчишку можно вырастить с умом, только надо не давать мужу вмешиваться в воспитание, дабы не портил ребенка своими идиотскими мужскими принципами.
Она устало лежала на кровати и думала о том, что во всем этом по-настоящему радует, в общем-то, только одно: наконец закончились эти бесконечные родовые муки, скрутившие ее до беспамятства. А во всем остальном появление орущего младенца с остатками белой смазки на голове и тельце ничего хорошего, кроме дополнительных проблем, не сулило. Чтобы не разрываться между работой и домом, придется няньку нанимать. Да где еще найти нормальную, чтобы дом не обчистила, тоже вопрос. Сидеть с сыном Марта не собиралась. Как только придет в себя – сразу на работу. Доверять помощникам управление крупным ателье мод она не собиралась. Все развалят, напортачат, потом не восстановишь. У нее были такие клиенты, что даже малейшая ошибка могла стоить всей репутации. Жены и любовницы всей верхушки обшивались у нее, да и их мужья иногда заглядывали. Даже собственный муж, работавший в ателье бухгалтером, не вызывал полного доверия – он мог только помогать, но не управлять.
Марта привыкла держать все под контролем и обожала свою работу. Но к сорока годам поняла, что часики тикают и если она не родит ребенка сейчас, то уже не родит никогда. А ребенок вроде как нужен – так принято, у всех есть дети, и у нее должен быть. Усыновлять чужого с неизвестными генами она не собиралась, поэтому, рассчитав с помощью врачей все вплоть до дня зачатия, забеременела, и вот результат – сын. Муж радовался до слез. Он уже и не верил, что жена когда-нибудь согласится завести ребенка. Сколько он ее знал, она работала двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю. Он и не заикался о ребенке, боясь обрушить на себя гнев супруги. Но чудо свершилось – на свет появился-таки наследный принц – Александр Владимирович Гуров. Уже в первые дни после рождения он напоминал херувимчика с итальянских фресок. Большие голубые глаза, белоснежная кожа с нежной сеточкой розовых сосудов, пухлый розовый ротик, причмокивающий у маминой груди.
Марта смотрела на младенца, который жадно захватывал сосок, и думала, как же сильно он зависит от нее. Мысль эта грела и отталкивала одновременно. Приятно было, что маленькое существо всецело принадлежит тебе, зависит от тебя настолько, что даже полчаса не может просуществовать без твоего участия, но неприятно было то, что такая беззаветная привязанность будет требовать того же и от нее, а это в ее планы не входило.
– Грудь я перевяжу, – безапелляционно заявила Марта Феоктистовна вскоре после выписки из роддома. – Скоро наймем няню, детская молочная кухня – под боком, так и выкормим. Все равно не смогу все время его кормить, мне скоро на работу выходить.
В тот же день она велела приходящей акушерке перетянуть ей грудь. Было очень больно, и к вечеру поднялась температура, но Марта все вытерпела. Звонки постоянных клиенток, капризным тоном спрашивающих, когда бесценная Марта появится в ателье, подстегивали ее отстраниться от воспитания сына как можно дальше. Она его выносила, родила, а уж организовать, как его вырастить, как-нибудь сумеет. Во всех богатых семьях детей растили няньки, чем их семья хуже?
Вскоре была найдена няня – тихая покладистая женщина лет сорока, из деревни, звали ее Груня. Жить Груня стала дома у Гуровых для всеобщего удобства, и уже через три недели после родов Марта Феоктистовна вышла на работу, к радости всех сотрудников, смерть как боявшихся обслуживать высокопоставленных клиентов без начальницы.
Первое время маленький Саша не доставлял Марте никаких хлопот. Спал он в соседней комнате с няней, по вечерам вел себя спокойно, высасывал до дна молоко из бутылки и спал, улыбаясь во сне. Она даже полюбила проводить рядом с ним время после работы, смотреть, как он красив, радоваться, что ее произведение совершенно, как она и хотела.
– Ну что, маленький, соскучился по маме? Я тоже. Смотри, какой тебе мама костюмчик принесла! И шапочка, и конверт – все под цвет. Нравится? Груня, завтра в поликлинику наряди его в этот комплект – пусть мой сын будет самый красивый.
– Хорошо, Марта Феоктистовна. Мы сами с Сашуней поедем?
– Да, я пришлю машину. Я не смогу, ко мне как раз утром придет важная заказчица. Потом позвонишь, скажешь, как все прошло.
Так рос Саша до семи месяцев, когда вдруг на радость няне и отцу начал ползать. Вот тут-то и начались мучения Марты. Увидев, что ребенок стал самостоятельно передвигаться, она вдруг начала терзаться на работе от кошмарных видений – вот он дополз до розетки и вставил туда шпильку, вот он на кухню заполз и перевернул на себя кастрюлю с плиты или же что-то острое на ковре нашел и в рот засунул... Всего и не перечислишь. Марта стала по десять раз на дню звонить домой и пытать Груню, хорошо ли она следит за Сашей, не выпускает ли его из виду, уверена ли, что он далеко от опасных мест. Посылала мужа домой проверить, все ли в порядке, ездила сама всякий раз, как выдавалась свободная минутка. А когда Саша пошел, тут уж она совсем потеряла голову от беспокойства. Неожиданно поняла, что ребенок этот – самое дорогое в ее жизни существо. И что существо это совершенно беспомощно перед лицом мира, полного опасностей. И кто, как не она, мать, должна защищать его?
Работу свою Марта продолжала, но теперь стала все чаще перепоручать задания помощникам, а сама срывалась домой. Появилась навязчивая идея, что ребенка лучше накормить самой, Груня может что-то неправильно сделать, не так картошку разомнет, не так мяско порежет, ребенок подавится, отравится, да что угодно может случиться! Купать тоже никого не подпускала – не удержат, уронят. Даже мужу не доверяла – уж лучше пусть на работе свою энергию тратит. А ребенок этот ее, она его родила и лучше знает, что ему необходимо.
Груня за спиной хозяйки крутила пальцем у виска.
– Совсем наша Марта спятила. Скоро привяжет к себе сына, чтобы на работу с собой носить, и на том успокоится.
Марта сына к себе не стала привязывать. Она привязала к нему себя. С директорства ателье ушла, вспомнила навыки портнихи и стала брать заказы на дом. Клиенток у нее было по-прежнему много, так что деньги в доме всегда водились.
А мальчик тем временем рос небывало смышленым. К трем годам он уже читал целые слова, знал счет и очень красиво рисовал. Комната матери всегда была усыпана выкройками и рисунками с моделями платьев и костюмов. Саша иногда раскрашивал их, за что от матери попадало до определенного времени. А потом она увидела, что раскрашивает он не просто так, а со смыслом. Там кармашек дорисует, там пуговички, там рисунок добавит. И у платья менялся вид. А уж его собственные рисунки просто восхищали Марту. У ребенка явно наметился художественный дар.
– Наш сын очень талантлив, – сказала она мужу. – У него дар художника, и его надо развивать.
– Так давно уже пора с его способностями что-то делать, – согласился Гуров-старший, – он и считает хорошо.
– Нет, математиком ему не надо становиться. Что толку? Не прокормит его это. Ты вот как сидел в бухгалтерии, так и сидишь со своими цифирками. Моему Сашеньке такого счастья не надо. Пусть будет художником или модельером, прославится. Я все для этого сделаю!
– Да зачем ему быть художником? – попытался возразить Гуров, но получил в ответ такой яростный взгляд, что тут же стушевался. – Ну, почему бы и не художником?
– Вот и я про это. Надо узнать, где у нас студии или кружки есть для таких маленьких. Займись этим, потом подумаем, куда его отдать.
Кружок нашелся. Его вела пожилая армянка Стелла Ашотовна, много лет занимающаяся с одаренными малышами. Кружок-студия был организован при Доме художественной академии, и принимали туда только по блату, для всех остальных там всегда было «и так слишком много детей». Но увидев рисунки Саши, Стелла Ашотовна даже не стала начинать свой обычный монолог по поводу переполненной группы.
Первое же занятие перепортило Марте Феоктистовне все нервы. Родителей из студии выпроваживали, и она целый час провела в сомнениях – все ли нормально с ее драгоценным сыном, не поранился ли он кистью, не попал ли краской в рот или в глаз, не обидел ли его кто из группы... Проведя так еще пару занятий, Марта приняла решение – со студией покончено, слишком много потенциальных опасностей. Саша еще маленький, к такой самостоятельности не готов. Лишать своего сына возможности художественно развиваться она не хотела и в итоге нашла молодого художника, согласившегося проводить занятия на дому.
Платья Марты становились чуть ли не самыми модными и престижными во всей Москве, и вскоре она уже могла нанять для Саши какого угодно учителя. Когда пришла пора идти в школу, мальчик был настолько развит, что мог запросто попасть сразу в третий класс. Но пустить маленького, не подготовленного к жизни в коллективе, одаренного мальчика в более старший класс – это же подставить его под травлю одноклассников! Никто не любит вундеркиндов. Да и как это Саша будет по полдня пропадать в школе без присмотра?!
Директриса школы тоже обшивалась у Марты и пошла семье Гуровых навстречу – Сашу перевели на домашнее обучение. Договорились, что он будет регулярно сдавать экзамены и таким образом переходить из класса в класс.
Гуров-старший все это жуть как не одобрял.
– Ты мальчишку губишь своей опекой, Марта! Ему уже давно пора со сверстниками играть, в футбол гонять во дворе, а ты что из него делаешь?
– Ты вот гонял в детстве, и что вышло? Ничего путного. Пусть у него будет возможность развиваться!
– Да ты же его не спрашиваешь даже, чего он хочет! Ты же все за него решаешь. Нельзя так! Загубишь пацана!
– Он потом мне еще спасибо скажет. А ты как не понимал ничего в воспитании, так и не понимаешь. И не вмешивайся, прошу тебя. Когда мне понадобится, я спрошу твоего мнения.
Гуров-старший потерпел-потерпел такое отношение к себе еще пару лет, да и слинял из дома. От жены подальше. Марта и не сопротивлялась. Ничего общего с мужем у нее давно уже не было. Подмога ей была не нужна, деньги сама зарабатывала, в воспитании сына он только мешал. Сашу Гуров-старший навещал исправно и с каждым разом замечал, что глаза у сына становятся все грустнее.
– Что, запарился уже от этой жизни?
– Папа, почему она не слушает меня, а? Я хочу в школу, в нормальную школу. Я не хочу этих бесконечных занятий на дому! И так меня все каким-то уродом считают, как будто я инвалид. Скажи ей, папа, ну, пожалуйста!
– Не знаю, сынок. Она и меня не слушает.
– А можно, я к тебе перееду? С тобой буду жить?
– Я бы с радостью, но ведь она не отдаст. А ты еще маленький.
Гуров боялся, что Марта услышит эти разговоры и обвинит его в том, что это он внушает ребенку подобные мысли. И стал приходить реже, чтобы реже испытывать чувство вины перед сыном.
В двенадцать лет Саша вдруг перестал радовать Марту своими успехами. Из мальчика с горящими глазами превратился в вялого, безразличного подростка, потерял интерес к учебе. Много спал, смотрел телевизор. С трудом сдал очередные экзамены. Перестал рисовать. Совсем. Марта встревожилась. Потащила его ко всем врачам, но те ничего не нашли.
– Похоже, переутомился ваш парень, – заключил старенький профессор по детским болезням, – ему надо отдохнуть, сменить обстановку. И все наладится.
– Очень хорошо. Он и так опережает своих сверстников в учебе, не грех и отдохнуть годочек.
И Марта стала усиленно развлекать сына. Возила его в санатории, пользовалась связями своих клиенток, доставала путевки в лучшие оздоровительные места, водила его в цирк, театры, парки. Первое время усилия дали результаты, но уже через полгода Саша опять сник. Стал грубить матери, срываться на Груне, дерзить учителям. Только с отцом нормально разговаривал, но Марта, видя это, жутко ревновала и стала еще больше ограничивать визиты бывшего мужа, боясь «опасного» влияния.
В пятнадцать лет Саша сбежал из дома. Марта взбесилась – подумала, к папаше. Но не тут-то было. Саша сбежал не просто из дома. Он сбежал от своей опостылевшей жизни в золотой клетке. Подальше. В противоположном направлении. На самое дно. Бродяжничал, сдружился со шпаной. Как ни странно, мимозный образ жизни, как оказалось, не сломил дух, заложенный в нем при рождении. Помыкавшись новичком, получив свою порцию побоев и оскорблений, он научился давать сдачи обидчикам и входить в доверие к сильным мира бродяжек. Он быстро освоил законы нового общества, принял их и вскоре уже был среди тех, кто «рулил».
Однако эта жизнь не заинтересовала его. Через полтора года он нашел более близких по духу друзей – вольных художников. Тех, что пишут картины на бульварах, когда захочется, подрабатывают на настенных разрисовках и спускают деньги на выпивку и прекрасных женщин на общих тусовках. Обитали они в подвале старого дома близ одного из вокзалов, а покровительствовал этой уличной богеме некий Гриша Линько. Он распределял подфартившую работу, и он же решал, что делать с доходами. Гриша умудрялся не ущемлять свободу своих подопечных, и авторитет его оставался нерушимым. Там Саша прижился быстро, и ему довольно долго удавалось сохранять место «своего в доску» парня. Звали его теперь Алекс.
О родителях он не вспоминал, хотя несколько раз видел мельком и отца, и мать, но успел скрыться. Матери он с самого начала отправил письмо, где сообщал, чтобы она не искала его, что он уехал на Север и не вернется. Когда он видел ее в последний раз, она сильно постарела, шла нетвердой походкой и вообще была словно не в себе. Увидь она Сашку, она бы и не узнала своего сына в длинноволосом парне со спадающими на глаза кудрями, одетом в потертые джинсы и линялую футболку. Слишком не вязался образ хиппи с огрубевшими манерами и развязной речью с милым домашним мальчиком в белой рубашечке, каким Алекс когда-то был.
А потом случилась большая драка. Кто начал первым и в чем была причина – после не помнил никто. Но драка случилась масштабная. Повышибав друг другу мозги в душном накуренном кабаке, большая часть компании угодила в ментовскую, часть – на кладбище, а часть – в больницу. Алекс очнулся с тяжелой травмой головы в Склифе и долгое время по кусочкам собирал в памяти всю свою жизнь. Сложив в единое целое двадцать прожитых лет, Алекс понял, что пора начинать новый этап. Свою порцию уроков жизни и свободы он получил, уже никто не посмеет обозвать его домашним хлюпиком, но в двадцать лет этого уже недостаточно для самоутверждения.
