Текст книги "Зеркало (СИ)"
Автор книги: Ника Ракитина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)
Ника Ракитина
ЗЕРКАЛО
И мир видит себя,
и изумляется себе, и
себя ненавидит.
Книга Кораблей
В утреннем парке плакала девочка. Плакала давно и устало, как охрипший от собственного крика котенок, и оттого тихий плач этот казался еще более безнадежным. И более важным, чем очереди за хлебом и грозящее повышение цен, как важно все искреннее. Девочка сидела на скамейке не первый час, она замерзла и проголодалась, но не уходила. Слезы выкатывались из бледно-голубых глаз, ползли по щекам, падали на колени, едва прикрытые мятым териклоновым платьем. У босоножки оторвался ремешок и был привязан веревочкой. А на скамейке лежали гроздья рябины.
По парку вместе с моросью гулял серебристый туман, девочка ежилась, вздрагивала, когда опадали тронутые желтизной листья. Из тумана возник человек. Подошел по скату горы к одинокой скамейке, присел. Спугнутая девочка отодвинулась к краю. Не поворачиваясь, не делая резких движений, человек произнес:
– Отдай зеркало и возвращайся домой.
– Нет! – сказала она сипло. Вскочила и побежала с горы – голубая бабочка, застигнутая ненастьем, и босоножек, подвязанный веревочкой, мокро шлепал об асфальт.
Девочка сидела на перилах балкона, перевесив ноги в пропасть. Правда, пропасть была ненастоящая, всего в два этажа, да и девочка не боялась высоты. А родители и тетя, которые боялись – были сейчас в другом месте. Девочка рвала вишни прямо с дерева и бросала их в рот. Продолговатые листья были запорошены августовской пылью, а вишни почти черные, с зеркальным блеском, сладкие до обморока, и с каменными косточками внутри.
На балконе росли в ящике лопухастые георгины и при движении небольно ударяли девочку по голому колену, тогда она морщила облупленный нос с веснушками на переносице. Губы, подбородок и правая рука были липкими от сока.
– Туська! – закричал снизу пегий пацан. – Эй, Туська!
Девочка склонила голову с величием королевы.
– Гвардейцы приехали! В «Красном петухе» будут жить. Айда посмотрим!
Туська дернула узким плечиком: вида-али! О каких гвардейцах может идти речь, когда теплая мякоть щекочет губы и солнце пригревает кожу. Тем более кому-кому, а уж Миньке она бы никогда не показала, что заинтересована. Туська аккуратно обгрызла и выплюнула косточку. Та упала точно на Минькино темечко. Пацан отскочил и замахал кулаком:
– Ну, Туська, погоди! Доберусь я до тебя!
Девочка пренебрежительно фыркнула и уплыла в комнату, где сумеречно блестели зеркала и старинная посуда в стеклянной горке. Шторы были задернуты, создавая таинственный полумрак, пахло нафталином, пылью, немного кошками и вообще чем-то таким, чем пахнут очень старые дома. На плюшевом пледе, покрывавшем диван, дрых теткин кот Гематоген. Туська турнула его и уселась, расправляя воображаемые кружева с видом томной и скучающей королевы. Если бы ей не исполнилось двенадцать, отчего она считала себя уже взрослой, и если бы тетка не велела строго-настрого не выходить из квартиры, она была бы уже у «Красного петуха». Не так уж часто в их заштатный городок прибывают гвардейцы.
Туська подумала, чего она лишилась, и вздохнула.
– Видела?!
Туська не поняла, чего от нее хотят, но на всякий случай кивнула.
– Это возмутительно! – тетя сжала сухонькие ручки. Делиться впечатлениями было не в ее обычаях, и внутри Туськи заиграл колючий холодок приключения.
– И магистрат не сказал ни слова против.
– Но гвардейцы…
– При чем тут гвардейцы! – тетка ожесточенно швырнула на колени Туськи газетный листок.
– И в последних новостях будет то же самое.
Но Туська уже углубилась в сообщения.
– Ой, а они правда вредные?
Тетя всплеснула руками и села на Гематогена. Мяв почти заглушил ее дальнейшие слова о шестнадцати поколениях благородных предков, на коих зеркала не оказали ни малейшего зловредного влияния. Туська зевнула.
Когда грузили трельяж, тетя стонала, перевесившись через перила балкона:
– Осторожнее!
– А все одно! – ухмыльнулся надзирающий за погрузкой гвардеец. А шофер мрачно сплюнул сквозь открытое окно и пробормотал нечто не для женских ушей.
Гематоген озабоченно принюхался к пустоте, а тетя, слюня палец, пересчитывала кредитки: «Трельяж, и из ванны круглое, и три пудреницы – и дали всего. Совести у людей нет…» Впрочем, по мнению тети, ее у людей никогда и не было.
– А что, зеркала правда заразные?
– Дура!
Антошка крикнул так неожиданно зло, что не привыкшая к подобному обращению Туська заплакала. Нет, ей вовсе не хотелось плакать, но слезы как-то сами собой набухли в бледно-голубых глазах и вспрыгнули на ресницы. Губы задрожали.
– Если хочешь… если хочешь… у меня есть зеркало!..
– Дура! – поспешно и как-то испуганно прошипел Антошка. – Выброси. А лучше утопи. Весь дом за тебя посадят.
И тогда Туська с кулаками кинулась на него, крича:
– Я думала, ты человек!.. А ты трус! Трус! Верни мою шпагу, слышишь?
Антошка пожал плечами.
Через два часа Минька позвонил в двери и робко сунул ей шпагу. Туська среагировала на это гораздо спокойнее, чем сама ожидала, затолкала шпагу в щель за клавесином и постаралась о ней забыть. Потом сняла с книжной полки фотографию, где они были с Антошкой и улыбались, аккуратно вырезала себя, а остальное изорвала в клочки, бросила в унитаз и спустила воду. А себя поставила на прежнее место. Тетка заругает. Ну и пусть! Надо было решить, куда спрятать зеркало.
Прежде, чем сунуть зеркало в щель между гаражами, Туська не удержалась, чтобы не полюбоваться им на прощание: старинное, Юр-Тогосской работы, на длинной ручке, в обрамлении серебряных веточек, – оно пускало круглые солнечные зайчики и отражало небо. Все казалось таинственно-волшебным в круглой глубине – и прозаичные ржавые стены гаражей, и облака, и по-августовски пышные заросли лопухов и полыни. Заигравшись, Туська едва не подскочила от оклика. Минька стоял, до колен утопая в зелени, испуганно таращился на нее. Туська быстро сунула зеркальце за пазуху:
– Ты ничего не видел.
– Туська… – он набрал дыхания. – Тетку твою…
Она, не дослушав, бросилась к дому. Двое в форме удерживали тетку, а та цеплялась за перила балкона и кричала:
– Настя! Настенька! Беги!
Поспешно захлопывались открытые по случаю жары окна.
– Это он, – подумала Туська. – Это он, предатель! – и бессильно погрозила кулаком спрятавшемуся за кронами высоких тополей дому. Хотелось плакать и очень хотелось есть. Туська с тоской вспомнила о теткиных борщах, которые так презирала, и сглотнула слюну. Побренчала в кармашке мелочью. Хватит на пирожок. И на переговорный пункт.
Ей повезло: никто не стал особо приглядываться, и автомат оказался исправным, сработал с первого раза, но услышав в трубке знакомое «Але!», Туська разрыдалась.
– Ника! Что там? Что там такое?! – басовито вмешался отец и, похоже, забрал у мамы трубку. – Ничего не слышно.
В мембрану подули и постучали:
– Анастасия, это твои фокусы? Анастасия!
Туська так ничего и не сказала, потому что какой-то парень стал пристально всматриваться в нее через стекло. Аккуратно повесила трубку на рычаг, вытерла слезы. Что делать?
Сельма, подумала она. Хорошо, если Сельма в городе. Парень утратил к Туське всякий интерес, но и она забыла про него, едва оказавшись на улице. Влезла в полупустой троллейбус, прикорнула на пыльном теплом сиденье. Сельма вела у них эстрахорнский, а еще театр, и походы – все-все-все. И не надевала на себя «маску стервы», как выражается психологица. К ней можно было прийти с любым, она понимала.
Туська едва не прозевала остановку, выпрыгнула в последний момент, подумала, что это плохо, ее могли заприметить, но потом решила, что все слишком сонные от жары, чтобы обращать на кого-то внимание. Прижала руку к животу, который холодило зеркальце, и ей стало спокойнее.
Сельма открыла, сказала обычным голосом:
– Настя? Очень хорошо. Проходи.
Но в глубине длинных глаз поселилось удивление.
– Я обедаю. Будешь?
Туська быстро закивала.
Смывая с рук земляничную пену и вытирая их розовым махровым полотенцем, она изумлялась, что ничто не изменилось, что все та же ласковая и покойная жизнь вокруг и отчего же ей хочется спрятаться, забиться в угол, и те двое в форме, оторвавшие тетку от перил, а Гематоген… Минька его покормит, или забудет, он ненадежный, этот Минька…
– Сельма, тетю арестовали!
Она рассказывала, глотая слезы и путаясь в словах, а Сельма слушала, знакомо подпирая рукой подбородок, и в ее глазах виделись Туське внимание и сочувствие.
Туська кончила и замолчала. Сельма положила ей руку на плечо, и Туська стерпела – Сельме позволялось многое. А больше всего хотелось уткнуться в горошковый халатик и, чувствуя себя под защитой, заплакать. И оттого слова Сельмы были как удар.
– По-моему, ты должна отдать зеркало.
Туська молчала, приоткрыв рот. А Сельма говорила, и слова ударяли, как молоточек по шляпкам гвоздей.
– Понимаешь, иногда так бывает. Это долг, и ничего не изменишь. Ты уже взрослая, ты должна понимать, что жизнь человека дороже зеркала.
– Но это несправедливо! Я не больная, и она не больная. Я докажу!
Она стряхнула руку Сельмы, вскочила.
– Ты веришь мне?
– Я?.. Да-а..
– Тогда послушай. Тетю надо спасти. Правильно?
Туська покорно кивнула.
– А для этого надо вернуть зеркало. И чем скорее, тем лучше. Объяснишь, что маленькая, перепугалась…
– Я не маленькая!
Сельма тряхнула плечом:
– Неважно. Если хочешь, я позвоню, все объясню. Прямо сейчас.
Она направилась к прихожей.
– Нет!
Когда Сельма обернулась, в глазах было все то же холодное удивление:
– Ты не хочешь? Но так нужно!
– Кому – нужно?! – она кричала на учительницу, которую любила… когда-то любила, уточнила Туська, в прошлой жизни. Которой нет. – Кому нужно-то? – повторила она тише. – Кому?
– Твоей тете. Чтобы ее выпустили… из изолятора. Ведь ты ее любишь?
Туська проглотила комок:
– Но ведь оно последнее. В городе. В стране. А может, на земле.
– Ты в это веришь?
– А вы… верите, что зеркала несут зло?
Она смотрела в коричневые глаза Сельмы и думала, что будет, если та солжет.
Или ничего не будет, потому что взрослые всегда лгут, а им никогда ничего не бывает? Даже самые лучшие…
– Я не знаю. Честное слово, не знаю. Но надо позвонить. Так будет лучше…
– Оно красивое. Из Юр-Тогосского серебра. Очень старое.
– Мне хотелось бы посмотреть, – сказала Сельма тихо. – Можно?
– У меня его нет, – легко солгала Туська. – Я его спрятала. За гаражи. Принести?
В глазах Сельмы что-то мелькнуло.
– Нет. Тебе опасно. Я сама. Только ты объясни подробно, где искать. А сама жди меня. Поешь. После позвоним. Ведь тебя будут искать. Вечером объявят по «ящику». И фотография у них наверняка есть. А ты не сможешь долго прятаться.
Туська кивнула. В этом Сельма была права. И все равно она сдаваться не собиралась.
– Ну, я пошла.
Туська подождала минут пять после того, как хлопнула дверь. Суп, пусть и остывший, пах так, что голова шла кругом. Но Туська не стала есть, взяла только кусок хлеба и, на ходу запихивая в рот, вылезла в окно.
Толстый мальчик шел по улице и уплетал мороженое – со вкусом и знанием дела – выедал сливочную начинку, подольше сберегая шоколад. У Туськи слюнки потекли. Если мальчишка так произдевается еще минуту, она выскочит, стукнет его и отберет мороженое. Но мальчишка ушел. Зато к кустам, где она пряталась, подошел пес и стал нюхать воздух.
– Кыш-ш, – зашипела на пса Туська. Не хватало еще, чтобы прибежал хозяин узнать, что его скотина унюхала. Пес, обиженно понурясь, отошел. В кустах было сыро, грызлись комары. Но Туська просто не решалась подняться в квартиру родителей: вдруг их тоже… изолировали… как тетю. Арестовали, поправила она себя, пусть взрослые лгут и притворяются. А она не станет. Назло всем! И тут из подъезда вышла мама. Отец вел ее под руку, рассказывая что-то, мама улыбалась.
Туська медленно поднялась навстречу. Не кинулась, как всегда, не повисла с визгом, забывая, что взрослая. Ждала.
– Анастасия, – сказал отец. – Нас предупредили, что ты можешь появиться. Идем.
У Туськи дрогнули губы.
– Куда?
Отец (совсем как Антошка) пожал плечами:
– Домой, конечно. Поешь, помоешься. Ты безобразно грязная.
– А меня арестуют?
Брови отца поползли вверх:
– Арестуют? С чего ты взяла? Разумеется, тебя посмотрит врач. Мало чего ты могла подцепить за неделю…
– А тетя?
– Это было недоразумение, – с нажимом произнес отец. – Понимаешь, не-до-разу-ме-ние. Она звонила нам два дня назад, за тебя беспокоилась. Мы тебя к ней отвезем…
– Если захочешь, конечно, – неуверенно вставила мать.
– А зеркало?
Она стояла и ждала, что они ответят, но уже сейчас полз из живота ледяной холодок, потому что Туська заранее знала ответ.
– Понимаешь, так будет лучше. Понимаешь, мы хотим тебе только добра.
– А мне не нужно ваше добро.
Конечно, она могла попытаться им что-либо объяснить… про сказку, и что ее нужно защищать… даже если одна против всех. А они заладят свое. Она может утонуть в их вранье! Ненастоящие. Или это она ненастоящая? Когда она заглядывала в зеркало, то видела там чужую девчонку с ненормальным худым лицом и глазами. Может, они правы, а она ненормальная, когда прячется и всех боится и прячет зеркало, а может, надо наоборот? Она уже почти сдалась и поверила им, когда отец сказал, хватая ее за плечо:
– Ну, хватит! Потом будешь разводить философию. Пошли.
– Я не пойду.
– Пойдешь. Как миленькая, – отец встряхнул ее, как деревянную марионетку.
– Осторожнее, Андрей!
– Хватит, доосторожничались, – он выплевывал слова, как болотную жижу, в которой лежал под Юр-Тогосом и откуда вынес шрам арбалетной стрелы. – Доигрались в гуманность. С этими учителями, с инновациями. Поздно ее арестовали.
– Кого – арестовали? – переспросила Туська шершавым голосом. В ней словно хрустнуло все, переломилось, окончилось.
– Сельма, – спросила она. – Сельма, да?
И рванулась. Платье лопнуло не плече. Но она была свободна.
Она бежала, как никогда в жизни. Босоножка подвела, ногу вывернуло, и Туська кубарем покатилась с обрыва, обдирая колени и локти, инстинктивно стараясь уберечь заткнутое за резинку трусиков зеркальце. Позади ломала кусты безнадежно отставшая погоня.
Туську выкатило на пирс, к пустому морю и небу, проткнутому насквозь мачтой одинокой яхты. Плача (не потому, что горели синяки и царапины), сползла к воде. Пришла мысль спрятать здесь зеркальце и бежать. Пусть тогда ловят. Но это было бы как предательство.
– Барышня!
Туська резко обернулась.
С яхты свешивался бородатый моряк с трубкой в зубах и пронзительно синими глазами. Таких рисуют на картинках старых книжек: докрасна загорелых, с волосатыми руками и ослепительной улыбкой, они щурят глаза от ветра и зычно изрекают: «Право руля! По бим-бом-брамселям!» Не хватало разве попугая на плече, вопящего: «Пиастры! Пиастры!» Туська попыталась улыбнуться и плеснула водой в лицо, на котором слезы вымыли две светлые дорожки.
– Барышня, не желаете ли составить компанию старому морскому волку?
Вместо ответа Туська стала пробираться к яхте по острым верхушкам камней, торчащих из воды.
Когда подоспела погоня, на берегу уже никого не было, и только яхта резала крылом горизонт.
