Текст книги "Боргильдова битва"

Автор книги: Ник Перумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

V

Советы мои,

Лоддфафнир, слушай,

на пользу их примешь,

коль ты их поймёшь:

с чародейкой не спи,

пусть она не сжимает

в объятьях тебя.

Расставшись с Мимиром, О́дин летел обратно, мало что замечая по сторонам. Старого Хрофта душил гнев. Проклятый хитрец! Болтал, болтал, да так ничего и не выболтал. Ничего не сказал ни по доброй воле, ни без оной. С чем пожаловал, с тем и домой пришлось отправиться.

Нет, одну вещь не в меру разговорчивый великан поведал правильно. Он, О́дин, обязан был это провидеть сам, а так… Да, нельзя дважды принести себя в жертву. Пронзённый копьём и повешенный на дереве должен умереть медленно и мучительно, если только он не бог О́дин.

Выхода нет, мрачно сказал он себе. Тебе предстоит показать всем, что ты – истинный бог, нет, не «отыскав» выход, а прорубив себе дорогу, если надо – то и через каменную стену.

На равнинах Иды сейчас наступает рассвет. Луна покидает небеса, уступая место дневному светилу. Свернулся огромным серебристым клубком Лунный Зверь, неведомый первомаг, у которого учатся – или учились – самые первые шаманы людей и гоблинов, когда их дикие племена, больше похожие на звериные стаи, бродили по обширным равнинам Хьёрварда.

Старый Хрофт возвращается домой. Ему предстоит созвать в Валгаллу всех, кто сможет встать рядом с его сородичами; но не только.

Он потерпел неудачу с привычным и знакомым. Не поведали нужное руны; пронзённая Гунгниром грудь тоже не дала исчерпывающего ответа. Отделался пустыми словами Мимир. Так ли важно теперь, мог или не мог вторично принести себя в жертву самому себе О́дин? Заветное знание не обретено, и это единственное, что имеет значение.

С каждым мгновением гнев кипел всё сильнее и сильнее. Против него все и всё. Что ж, когда привычное и «правильное» подвело, само время обратиться к «неправильному».

Старый Хрофт резко натянул поводья. Нет, он не станет возвращаться в Асгард, не сможет смотреть в глаза семье асов. Он отправится к Лаувейе, и доведёт начатый над льдами разговор до конца.

Вот и знакомые льды, покрывшие холодное северное море, вот и заснеженные горы, скрытые вечноклубящимися тучами. Снег сеет и сеет над Ётунхеймом, словно здесь никогда не бывает лета. Но инеистым великанам он милее тепла и солнца.

Распахнуты чёрные утробы вулканов, дышит жаром подземный огонь. Дым смешивается с густыми облаками, серыми, словно плащ нищего. О́дин направляет бег восьминогого жеребца, с ходу бросая его вниз. Где искать мать Локи, он знает точно.

У распахнутого зева пещеры, где в темноте мерцало багрово-алым, застыла женская фигура, высокая и статная, но отнюдь не великанша. До земли стекают по спине огненно-красные волосы, вьющиеся, словно языки пламени. Женщина в лёгкой расшитой безрукавке и длинной юбке, расшитой по подолу силуэтами бегущих оленей. Она стоит, уперев левую руку в бок и подняв правую, словно приветствуя редкого гостя.

Слейпнир весело заржал. В конце концов, кому не приятно оказаться в гостях у собственной бабки.

Копыта взрыли снег, О́дин спешился. Гунгнир взят наперевес.

 
Прежде чем в дом
войдёшь, все входы
ты осмотри,
ты огляди, —
ибо как знать,
в этом жилище
недругов нет ли.
 

– Я ждала тебя, Отец Богов.

– Поклон и почтение хозяйке дома сего, – Старый Хрофт слегка наклонил голову.

– Поклон и почтенье гостю, да не побрезгует он угощеньем троллквинны.

– Не побрезгую, Лаувейя.

– У нас едва ли будет много времени. Мои сородичи скоро узнают, кто завернул к моей пещере.

– Твой муж, Лаувейя…

– Он давно уже в иных областях. Хочу верить, что не в Хель. Куда уходят гримтурсены после смерти, ведомо ли тебе это, Отец Дружин?

О́дин покачал головой.

– Их нет в Валгалле, за то готов ручаться. Но, когда моего престола достигают вести из царства мёртвых, там ничего не говорится о великанах, для них словно бы предназначена иная судьба.

– Что ж, это отрадно. Обидно было бы променять даже инеистый Йотунхейм на вечный мрак у Хель.

– Едва ли тебе пришлось бы так уж плохо у собственной внучки. Она уж наверняка подыскала б тебе местечко поблизости от собственного трона.

Лаувейя едва заметно улыбнулась.

– Хель славная девочка, только ей уж очень не повезло с родителями. Садись к столу, Отец Богов. Отведай моего угощения. Немногие в Йотунхейме могут похвастаться, что потчевали самого владыку Асгарда.

Круглый каменный стол, столешницу не смог бы поднять и силач Тор. Огромный очаг из диких валунов, жарко пылает огонь, дым уходит вверх, там в своде пещеры, покрытом копотью, пробита шахта. Каменный пол застлан грубой холстиной, устье пещеры завешивается тяжёлым меховым пологом. По стенам черепа жутких чудовищ – с рогами, клыками и бивнями.

Тяжело ступая, появились две молодых великанши – ростом почти под свод пещеры – и сноровисто подали огромного вепря, жаренного целиком.

– На них ты заклятие не накладывала, – заметил Старый Хрофт, глядя, как хекса ловко разделывает кабаний бок острейшим ножом, явно гномьей работы.

– Не накладывала. Не собираюсь тебя обманывать, Отец Дружин. Мой облик – лишь дань вежливости. Негоже хозяйке нависать над гостем, мужем и воином, подобно башне. Но взгляд твой, владыка Гунгнира, без труда проникнет за завесу моего чародейства, и ты увидишь меня такой, какова я есть.

– К чему мне это? – О́дин проголодался, а вепрь оказался превосходным, нежным, словно молодой поросёнок. Чего никак не ожидаешь от матёрого зверя. – Я пришёл говорить с тобой, Лаувейя, ибо в наших интересах, и для блага как Асгарда, так и Ётунхейма с Митгардом и даже Муспеллем – понять друг друга.

– Я почтительно внимаю могучему Отцу Богов, – великанша склонила голову, огненные кудри плеснули по столу.

– Девять ночей висел я на священном древе, хозяйка. Девять ночей я вглядывался в начертанные гримтурсенами руны и вспоминал твои слова. Укор был в них, укор и горький упрёк. Что ж, кто бы ни изрёк справедливое, иным оно не станет, даже если тебе не нравится говорящий. Я прозрел надвигающуюся на нас опасность. И сейчас прошу тебя, Лаувейя, мать Локи и бабка Хель, ответь мне правдиво. Видела ли ты тех, что вторглись в области нашего мира?

– Хорош ли вепрь, достойный гость? По вкусу ли пиво? Великаны не держат вина, ты ведь знаешь.

– Хекса, ты могла бы и отступить от закона гостеприимства, – буркнул О́дин. – Да, мне всё по нраву. Благодарю тебя. А теперь ответь на мой вопрос. Ибо, если гость спрашивает…

– То хозяину надлежит ответить честно и без утайки, – продолжила великанша. – Великий О́дин, я знала, что ты придёшь, потому что больше никто не станет говорить с тобою. Мимиру нет дела до наших бед и тревог, он надёжно защищён магией своего источника. Норны ответят тебе длинными висами. Все прочие боги сами ждут твоего слова. Мои сородичи, великаны, слишком озабочены войной. Они не тронут гостя, но, как я уже сказала, прознав, что ты здесь, не дадут свершиться должной беседе.

– Ты всегда сможешь прийти в Асгард. В конце концов, твой сын считается одним из асов.

Лаувейя слегка улыбнулась, тонкие губы дрогнули в насмешке.

– Наш с тобой первый разговор, могучий О́дин, когда ты впервые увидел руны гримтурсенов, не слишком располагал к моему гостеванию под твоей крышей. Да и зачем это мне? Чтобы меня хулили и порочили все до одной асини, обсуждая мои ожерелья, мои плащи и прочее?

– Не думал, что мудрую троллквинну заботит подобная болтовня.

– Великий О́дин на удивление плохо знает женщин.

Седые брови Старого Хрофта сошлись, взгляд отяжелел.

– Лаувейя, поведём речь о том, что важно. Давай говорить о рунах великанов, как их начертали, и о том, что открылось начертавшим. О тех, кто идёт на нас в силах тяжких.

Великанша вздохнула, опустила глаза, чертя по разделочной доске остриём ножа. Железо оставляло за собой глубокий след, хотя, казалось, троллквинна совсем не нажимает на рукоять.

– Великий О́дин. Мне нужно от тебя кое-что.

– Наконец-то, – вздохнул Старый Хрофт. – Когда что-то нужно, это уже хорошо, есть надежда столковаться. Говори, хекса, и давай не тратить больше слова попусту.

– Мы измыслили руны, как я уже повествовала тебе. Я и другие троллквинны.

– Это я уже слышал. Подробности, Лаувейя, подробности! И скажи толком, чего тебе надо. Едва ли богатства, у тебя хватает золота, хотя по пещере твоей этого и не скажешь. Но, если тебе что-то потребно, скажи, и мы доставим сокровища. Молот Тора должен пощадить кого-то из твоей родни? И это нетрудно устроить.

– Доставим сокровища… – улыбнулась великанша. – Тем же путём, что вы добыли золото Андварри?

– Мы дорого заплатили за эту ошибку, – поморщился Старый Хрофт. – Она не повторится. Так, значит, тебе хочется узнать, откуда я возьму золото?

– Нет, бог О́дин. Но сокровищ мне не нужно. Чтобы я заговорила, тебе достаточно всего лишь остаться здесь на ночь и взойти на моё ложе. С такой, как я сейчас. Не с великаншей. Хотя, если вспомнить Йорд, или как ещё зовут её у нас, Фьёргун, мать твоего старшего сына…

– Она не великанша, – буркнул Старый Хрофт. – Она из рода ванов и…

– Из рода ванов? – подняла бровь великанша. – Гм… иные, значит, боятся собственного происхождения и прячут его, лишь бы оказаться вместе с тобой… впрочем, неважно, – мягко прервала саму себя Лаувейя, огненные кудри качнулись вновь – она придвинулась поближе к Одину. – Великий бог и Отец Богов, я знаю, что прошу многого. Но ты всегда любил любить и не отказывал тем, кто зазывал тебя на ложе. Достаточно вспомнить твоих дочерей-валькирий.

– Тебе нужен ребёнок. – О́дин взглянул прямо в глаза хексе, и троллквинна опустила глаза, кусая губу.

– Да, великий О́дин. Мне нужен ребёнок от твоего семени. Могу даже сказать, зачем.

– Зачем?

– Когда погибнет мир и останутся лишь те из богов, кто не совершил клятвопреступлений и обманов, кто чист – я хочу, чтоб рядом с твоими детьми и внуками стоял бы тот, в чьих жилах течёт кровь моего племени.

– Оставь, Лаувейя. Если верить сказанию, то мои отец и мать, которых я никогда не видел, были великанами. Мы одной крови, я и ты, во всяком случае, в это верят. И, вдобавок, меж нами может случиться потомство.

– Ты хочешь сказать, что мой сын Локи одной крови с лошадьми, раз ухитрился породить Слейпнира?

– Нет. Локи – лучший из меняющих облик, он один способен менять его так, что принимает не только наружность, но и сущность того, кого изображает. Только он мог, приняв облик кобылы, принять же на время и её истинную природу. Я же…

– Довольно, великий О́дин, – Лаувейя скользнула ещё ближе, прижалась тёплым бедром. – Я хочу породить ребёнка, что положит конец распрям богов и великанов.

– Я не изменю своей супруге, троллквинна. Фригг пролила достаточно слёз.

– Даже ради блага Асгарда? – она не отстранялась.

– Я не вижу здесь оного блага.

– Мир между богами и йотунами – разве сего не достаточно?

– О чём ты, хекса?! – не выдержав, вскочил Отец Богов. – Пред нами даже не Рагнарёк, исход коего мы ведаем оба. Пред нами полная неизвестность, никто не знает, чем закончится эта нежданная битва. О каком «мире» ты можешь сейчас говорить?!

– О том, – Лаувейя глядела на Старого Хрофта и улыбалась, – о том, что тебе нужны силы и Митгарда, и обоих Альфахеймов, и Муспелля, и Йотунхейма. Без моей помощи тебе не сколотить подобного союза, бог О́дин. После истории с Фазольтом и Фафнером мало кто из великанов доверится твоему слову или захочет сражаться с тобой плечом к плечу.

– А что не так с Фазольтом и Фафнером? – возмутился Отец Дружин. – Первый раз, когда и родился Слейпнир, с каменщиком и впрямь вышло дурно. Но с братьями-то? Им честно заплатили. Они получили столько золота, сколько смогли унести. А унести они смогли ой, как немало!

– Ах, О́дин, О́дин. Бедные братья-йотуны просили у тебя совсем не золота, а волшебных вещей. Умельцы, они пытались превзойти горных гномов в их магических талантах, чтобы…

– Чтобы сотворить свой собственный Мьёлльнир? Нет, хекса, благодарю покорно! Я дам суровый ответ за клятвопреступление, но никогда подобное оружие не должно попасть в руки гримтурсена!

– Вот видишь, бог О́дин, сколь велика бездна меж твоим племенем и моим? И ты надеешься созвать великанов ко стягу Асгарда? Пустое. Скорее уж они встанут на сторону твоих врагов.

– Они враги и твоего племени тоже, Лаувейя. Хватит юлить и хитрить, троллквинна! Мне нужна правда – не «чтобы стоял Асгард», а чтобы стоял весь мир! Говори!

– Говорить станем на моём ложе, – усмехнулась великанша. – Право же, впервые встречаю столь робкого бога! Уж не кто ли другой, порешительнее, породил и Тора, и всех остальных асов с асиньями? Или ты дерзнёшь сказать, что я недостаточно красива и бёдра мои недостаточно широки?

– Я не бык для случки, Лаувейя. Ты роняешь себя.

– Нельзя уронить себя, когда делишь ложе с богом Одином. Ну, идём же, идём! Ты можешь обманывать себя, но меня не обманешь. Гуннлёд…

– Её я любил!

– Да-да-да. Не сомневаюсь. Иди ко мне, О́дин, позволь мне доказать, что великанши отнюдь не холодны в любви, как порой врут о нас ревнивые асиньи и ваниры. И – даю слово хексы! – я расскажу тебе всё, что только пожелаешь.

(Комментарий Хедина: признаюсь, мне было неловко читать подобное. Именно потому, что я знаю Старого Хрофта так давно. В те годы он не отличался особенной тягой к девам или жёнам, погружённый в своё одиночество и мрачные мысли. Не знаю, зачем Отец Дружин оставил здесь этот отрывок – гравированный на золотой пластине, между прочим. Воспоминание это явно было очень, очень дорого богу Одину, хотя и явно тяготило его совесть, как ни удивительно. В его времена любили более свободно, хотя брак блюли строго. И, конечно, мужи всегда позволяли себе больше, чем жёны. Представляю себе выражение лиц Сигрлинн, если бы у меня вдруг объявилась дюжина дочерей, и все от разных матерей!)

* * *

– Разве было так плохо, м-м-м? Великий О́дин должен любить многих и многих, ибо даже одна ночь с ним способна сделать троллквинну счастливой.

– Ты льстишь мне, Лаувейя. Хотя, признаюсь… огнь твой поистине воспламеняет.

– Иначе и быть не может, Отец Дружин. Спасибо тебе. Спасибо, что не оттолкнул, что не позволил гордости и себялюбию возобладать над моей нуждой. Я не стану отнимать тебя у Фригг. И никогда б не отняла, даже если б хотела.

– Ты не отняла бы, – покачал он головой. – Да, я любил многих дев. Ту же Гуннлёд. У меня много детей. Валькирии, мои дочери, лучшие воительницы, каких знает мир. Но оскорблять жену неверностью – это ронять своё собственное достоинство, Лаувейя.

– Я поняла, – меховая полость соскользнула, она прижалась к его груди. – Я знаю, что тебе было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что я всё-таки хороша сама, – великанша лукаво улыбнулась, – и плохо, потому что ты думал о Фригг. Спрашивай теперь, бог О́дин. Клянусь, я отвечу честно, скажу всё, что мне известно.

– Ты слышала уже мои вопросы, искусная троллквинна.

– Руны приходят во сне, Отец Дружин. Они кружатся в хороводе, и в какой-то миг ты начинаешь видеть только одну. Смотришь сквозь неё, как сквозь окно, и видишь за ним обозначаемое. Я ничего не преувеличиваю и не скрываю, великий бог.

О́дин кивнул.

– Почти что так же руны пришли и ко мне. Когда я в первый раз висел, пронзённый собственным копьём.

– Это было здесь? – голос Лаувейи падает до шёпота, пальцы касаются свежей, едва закрывшейся раны на груди Отца Дружин. Только его сила не позволяет крови вновь отворить дорогу.

– Да, – от прикосновения великанши по мышцам и жилам разбегается приятное щекочущее тепло. – И тогда я увидел те самые, изначальные, первичные руны. Которые, собственно говоря, ты и знаешь. А теперь ответь, почему добавили именно то, что добавили?

Лаувейя покачала головой.

– Клянусь твоими же священными браслетами, мы, хексы, все увидели одно и то же. Приняли, как оно есть. Дальше пользовались, а не задавали вопросы.

– Огромные руны на льду – для чего они?

– Я надеюсь, что их магия поможет оборониться от пришлецов, если они окажутся враждебны. Но другие йотуны верят, что смогут с их помощью натравить незваных гостей на Асгард.

– У них валуны на плечах вместо голов, – проворчал Отец Дружин. Пальцы сами легли на гладкое белое плечо, скользнули вниз, к локтю; если эта кожа и морок, то морок великолепный. – Таким гостям любые хозяева – в тягость. Из собственной горницы выкинут и скажут – оно так и было.

– Я не спорю с гримтурсенами. Мой народ и впрямь на редкость упрям. Умнее будет во всём согласиться, но потом направить дело, куда потребно нам, а не им.

– Кому это «нам»?

– Троллквиннам. Хексам. Тем, кто умеет думать, а не только размахивать дубинками, призывая на голову асов все беды земные.

– Одобряю предусмотрительность и ловкость троллквинн. Но куда же потребно вам направлять это самое «дело»?

– Ты не догадался, великий О́дин? Впрочем, неудивительно, ты муж и воин, подобное просто не придёт тебе в голову… Всё просто, Отец Дружин: великанши устали хоронить мужей и сыновей. Война должна прекратиться.

– Вот как? Но разве не втолковывали мне инеистые великаны, когда я сам явился к ним со словами мира, что истинная доблесть – в штурме поистине неодолимой преграды и что никакие потери их не остановят?

– Мужчины вообще страдают недостатком разума, а мужчины-гримтурсены – в особенности, – фыркнула хекса. – Нам всем вполне хватит места в Митгарде, – и великанам, и богам.

– Не могу оспорить, – кивнул Отец Дружин. Завернувшаяся в тёплый плащ чародейка инеистых великанов сейчас ничуть не напоминала себя совсем недавнюю, страстную и ненасытную в любви. – Но, боюсь, дело о мире придётся отложить. Вторжение…

– Напротив, Отец Дружин. Мир нам нужен немедленно. Он требовался ещё вчера.

– Жаль, что не ты, Лаувейя, правишь своими соплеменниками.

– Ими вообще никто не может править! – фыркнула великанша. – Но без мира с гримтурсенами тебе не получить воинов Йотунхейма, великий О́дин.

– Почему они мне так уж нужны? Эйнхериев в Валгалле куда больше, чем всех живых великанов, вместе взятых.

– Семь врагов. Семь рун. Семь царств. Эту волю судьбы иначе и не истолкуешь. Сколько б ни гадали мы, хексы, на исход битвы – без ратей моего племени и народа Муспелля твоё воинство обречено, владыка Асгарда.

Глаза отца богов гневно сузились, но речь звучала так же размеренно.

– Волю судьбы укажут руниры. Я сам не гадал на исход битвы, как ты понимаешь. Поэтому погоди со словами страха. Враг кажется непобедимым, лишь пока не взглянешь ему в лицо и не узришь там его собственный ужас.

– Красивые слова, Отец Дружин, но пустые, словно череп труса, катаемый прибоем. Мы не раскидывали руниры. Мы гадали по истинным рунам, сложенным на льдах, там, где особо сильны пронзающие Митгард магические потоки. Теперь понимаешь, зачем нам понадобилось всё это?

Хитро, признался себе Хрофт. Огромное, небывалых размеров гадание. А если вспомнить, что гримтурсены умеют сдвигать с места исполинские ледяные поля – то и подавно, выложенные из камней руниры можно перемещать, выкладывая гадальные фигуры и дожидаясь отклика.

– Владыка богов задумался? Надеюсь, о моей красоте?

– Лаувейя, хотел бы я быть влюблённым в тебя, как был в своё время влюблен в Гуннлёд. Хотел бы забывать обо всём и дрожать, едва повернув Слейпнира к твоему порогу. Но сейчас…

– Да, – она потупилась. – Ни одна женщина никогда не поймёт мужчину в этом. Как смеет он думать о каком-то мире, когда я рядом? И нет им дела ни до грозящей войны, ни до вторжения загадочных врагов – какое всё это имеет значение, если я рядом, а он на меня не смотрит?!

– Гхм. Лаувейя, я всё понимаю, но…

– Но ты выполнил свою часть обещания, а я всё ещё нет? Согласна, могучий О́дин. Слушай дальше. Мы гадали по рунирам, мы двигали ледяные поля. Мы, хексы, ведьмы из рода гримтурсенов, ненавистные всем чудовища, рожающие чудовищ.

– С последним не поспоришь, троллквинна.

– Да, – она склонила голову. – Я признаю. И потому отвечаю на твои вопросы, отец богов. Мы увидели всю семёрку. Всех семерых. В их истинной плоти. Дай мне руку, великий О́дин, и доверься мне, как доверял только что, когда позволил мне обнимать тебя и хоть на чуть-чуть, но стать счастливой.

– Я доверяю тебе, Лаувейя. – О́дин протянул руку, коснувшись чуть дрогнувших пальцев.

– Ты мудр и могуч, Отец Богов. Смотри мне в глаза, позволь мне вести тебя. Тебе ведомы тропы сумерек, равно как и дороги тьмы с ярким светом. Ступай за мною, владыка Асгарда, и пусть это станет даром тебе от про́клятой троллквинны.

…Пещера послушно исчезала, стены расступались. Отец Богов словно вновь наяву видел холодные берега Восточного Хьёрварда, бесконечные ледяные просторы – и выложенные на белом льду чёрные руны гримтурсенов. Руны медленно двигаются – точнее, это двигаются по воле троллквинн ледяные поля, но Отец Дружин видит лишь сползающиеся к нагому центу чёрные росчерки.

Но вот – что это? Исчезает лёд, пропадает строгий чёрно-белый рисунок, сотворённый хексами, а вместо этого перед взором Старого Хрофта – буйство красок, исполинские, выше гор, сказочные, небывалые деревья, все покрытые громадными цветами размером с голову, да не человека или эльфа, а великана в истинном его виде. О́дин видит что-то вроде широченного тракта, и по нему сплошным потоком движется войско.

Но взгляд Отца Дружин замечает сейчас только одно: семерых великанов, облачённых в снежно-белые туники и золотистые сандалии.

Четверо мужей и трое жён. Видение необычайно чётко, можно различить мельчайшие детали. И – длинные мечи в руках у всей семёрки.

– Ямерт… – пронёсся легчайший, как дуновение весеннего ветерка, шёпот Лаувейи.

Да, тот самый, что обращался к Отцу Дружин в пустой Валгалле. Глазницы, залитые слепяще-белым светом, и такой же пылающий клинок.

– Ямбрен.

Самый высокий из всей семёрки, не столь мощный телом, как Ямерт, с белыми как снег волосами, не седыми, а именно серебряно-белыми. В его руках – вычурный меч, сине-голубой, подобный небесной лазури, с серебристыми росчерками по клинку, гарда – сплетение серебристых же змей.

– Яэт.

Каштановые волосы и борода. Взгляд мрачен, бугрятся чудовищные мускулы. Меч чуть загнут, на конце – утолщение, подобное оружию народов, живущих далеко на восходе. Через весь клинок пролегло нечто вроде коричневого зигзага, подобного молнии, и ещё какие-то изображения, что-то вроде расправившего крылья дракона цвета мокрой глины.

– Ялмог.

Пронзительно-голубые глаза. Быстрые и резкие движения, ему нелегко выдерживать мерную, торжественную поступь остальной семёрки, он постоянно словно сдерживает себя, чтобы не забежать вперёд. Его меч – прямой и широкий – украшен причудливыми изображениями стремительных существ, напоминающих морских обитателей.

– Ястир, – выдох Лаувейи звучит погребальным рыданием.

На взгляд – самый юный из всех мужчин. Твёрдо очерченные скулы, прямой нос, гордый взгляд. Брови сдвинуты, словно он уже сейчас готов ринуться в бой. Длинные, чуть рыжеватые волосы заплетены на висках в косицы. Узкий клинок, со странными, причудливо загнутыми шипами – таким непонятно даже, как биться.

– Ятана.

Осанистая, широкобёдрая, спокойная. Мягкое округлое лицо, волосы словно львиная грива. Движения плавны и даже чуть ленивы. По лезвию меча змеятся зелёные и золотые извивы.

– Явлата.

Куда стройнее Ятаны, с волосами чернее ночи, спускающимися до самых пят, с блеском крошечных искорок, подобных звёздам, в струящихся локонах. Её клинок оранжево-ал, словно закатное небо.

Семеро.

За ними следуют и другие, их много, несколько десятков. Иных Лаувейя называет по именам – Яртрин, кажущийся самым молодым, даже моложе юной Ялини, он выглядит почти мальчишкой. Мрачный и коренастый Ярдоз, ниже Яртрина на целую голову и выглядящий куда старше, он единственный носит окаймляющую лицо бородку. Сосредоточенный Ялвэн, высокий и стройный, совсем не похожий на воина, с волосами цвета молодого льда. Кажущаяся совсем девчонкой Ялини – стройна, словно речной тростник, в отличие от роскошных ниспадающих причёсок Явлаты и Ятаны, её соломенно-солнечные волосы острижены совсем коротко, чуть ниже ушей. Огромные смарагдовые глаза кажутся слишком большими, губы плотно сжаты в почти белую, бескровную линию. Ястрин, Яллама, Явинд, Ямарра – список продолжается, но Старый Хрофт не слушает. Молодые и совсем юные лица кажутся одинаковыми, неразличимыми. В бою всё это сделается неважным.

Следом за этой когортой – все в белых туниках и золотистых сандалиях, молодые и прекрасные – идут войска. На них владыка Асгарда глядит куда более внимательно.

Идут высокие, стройные, в зелёно-серебристой броне, напоминающие знакомых Старому Хрофту светлых эльфов. В Хьёрварде этот народ держится особняком, и Отец Дружин давно подозревает их в сношениях с Дальними. Правда, до прямой измены они пока что не докатились. За ними – ряды каких-то призраков, прозрачные трепещущие тела, словно сотканные из тумана, поднимаются над бесплотными плечами острия кажущихся столь же призрачными копий.

И ещё идут, низкие и коренастые, похожие на гномов, идут звери, знакомые, полузнакомые и совершенно незнакомые Старому Хрофту. Ряды их ширятся, заполняя неоглядную дорогу; взгляд Отца Дружин скользит по ней, пока она не сливается в тонкий золотой луч, пробивающий облака и исчезающий в неведомых высях.

Хрофт понимает, что этот луч – очень важен, важен настолько, что можно потерять всех эйнхериев, лишь бы добраться до его источника. И одновременно он сознаёт, что всех эйнхериев Валгаллы не хватит на это дело.

Чудовища, люди, нелюди… крылатые, ползающие, бегающие, прыгающие – самые разные. И, чем больше Отец Дружин глядит на кажущееся бесконечным и неисчислимым воинство, тем – как ни странно – становится спокойнее.

Пришельцы ведут с собой армию. Отлично. Значит, собираются сражаться, как положено, как должно. Значит, с ними можно биться и побеждать. Куда хуже вышло бы, пожалуй, будь они в одиночестве, не нуждаясь ни в каких воинствах. С такими врагами, что предводительствуют гордыми полками, Отец Дружин знал, как справляться.

Лаувейя громко, в голос застонала, и видение оборвалось.

– Прости, – Старый Хрофт обнял её за плечи. – Знаю, тебе тяжко было удерживать это; но иначе никак. И теперь я знаю, с кем мы имеем дело.

– В самом деле? – великанша слабо улыбнулась бескровными губами. – Нет, мой О́дин. Никто не знает, с кем мы имеем дело. Пусть марширующие дружины не введут тебя в заблуждение. Эти сущности – нечто совершенно новое, неведомое. Ни одна хекса не скажет подробнее. Норны отмолчатся тоже. Никто в нашем мире не знает о них ничего. И я сомневаюсь, что даже тебе, владыка Асгарда, удастся проникнуть в их природу. Даже если б ты и не пронзал себе грудь Гунгниром, впервые познавая руны.

– Троллквинна. Не стоит рассуждать о том, чего мы не знаем, не можем или не сумеем. Воин выходит на поле и сражается, не думая, сколько перед ним врагов. Он просто бьётся, пока не упадёт замертво или пока он вместе с братьями по мечу не погонит неприятеля. Вот и сейчас – я не хочу больше слушать, что мы не в силах, не способны или что у нас никогда ничего не получится. Подобного сказано достаточно. Что мне нужно – знания, как их побеждать.

Словно высеченное из мрамора лицо троллквинны не дрогнуло.

– Никто в нашем мире не даст тебе ответа, Отец Богов, – повторила она.

– Посмотрим, – он поднялся и взял копьё наперевес. – Что можешь поведать мне ещё, Лаувейя? Я ведь выполнил твою просьбу.

– Неужто её выполнение оказалось сложнее первого познания рун?

– Оставь, великанша. Я не жалею о сделанном. Ты красива, свободна и неистова в любви. Но у меня есть мир, нуждающийся в защите. Если тебе нечего мне сказать, то…

– Тебе нужны великаны. Великаны Йотунхейма и Муспелля.

Отец Богов медленно сел обратно на крытое мехами ложе.

– Ни один воин не может оказаться лишним на поле брани.

– Уклончивый ответ, великий О́дин. Нужны тебе великаны или нет?

– Нужны, троллквинна! – взревел Отец Богов. – Нужны! Сколько раз повторять? Что надлежит для этого сделать?!

Хекса улыбнулась, чуть прикусила нижнюю губу жемчужными зубками.

– Я пошлю весть, что великий О́дин готов сесть за пиршественный стол с лучшими из гримтурсенов.

Владыка Асгарда пожал плечами.

– Я посылал слово мира к инеистым великанам. Они ответили…

– Неважно, что они ответили, – нетерпеливо перебила Лаувейя. – Важно, чтобы ты послал новое приглашение именно сейчас. Созови их на большое празднество. С играми, потешным боем и отличиями для лучших. Великаны – они как дети. Окажи им честь, яви свой лик среди них, без Тора и без его жуткого молота.

– Это легко сделать. И всё? Ничего более?

Лаувейя потупилась.

– Осталось самое трудное, бог О́дин. Настолько трудное, что справиться тут может только истинный бог.

– Говори же, хекса. Не тяни.

– Объяви потешные бои и сам выйди в круг. Выйди и уступи Груммогу, нынешнему вожаку Йотунхейма. И уступи так, чтобы никто ничего бы не заподозрил. Прими бесчестье, владыка богов. У тебя в ушах станет раздаваться грубый хохот великанов, они будут гоготать, показывая на тебя пальцами. О! О! Чую твой гнев, чую, как он закипает, готовый прорваться! Погоди, Отец Дружин, погоди, заклинаю тебя!

– Как могло такое прийти тебе в голову, женщина?! – прогремел Старый Хрофт. – Как могла ты измыслить подобное?! Никогда бог О́дин не склонял головы ни перед кем! Ни в одном поединке никто не восторжествовал надо мною, даже когда битва складывалась и не в пользу Асгарда! И ты хочешь, чтобы я сам опозорил себя, втоптал в грязь собственную честь?! Да ещё и унизил лживой победой тех, кого зову делить кровавую жатву?! Да понимаешь ли ты, троллквинна, что это…

Великанша вздохнула, развела руками.

– Великий О́дин, неужели ты поставишь свою честь выше спасения мира?

– Если для спасения мира надо расстаться с честью, то, значит, такой мир и спасать незачем. Всё равно обернётся к худу.

– Хочу верить, что это просто мои ласки на краткое время лишили тебя рассудка, – вздохнула троллквинна. – Что значит чья-то честь, пусть даже и твоя, по сравнению…

– Лаувейя, лишившись чести, бог перестаёт быть богом. Рагнаради обещано нам не просто так. Когда бог лжёт и нарушает клятвы, Судьба карает безжалостно. Я понял это слишком поздно и слишком дорогой ценой.

– Если у тебя не окажется великанов, – промурлыкала хекса, – то мы просто не доживём ни до какого Рагнаради.

– Тебе это открыто? Как вёльве?

– Да! – вдруг вскинулась Лаувейя, мгновенно оборачиваясь истинной великаншей, хоть и не приняв своего настоящего облика. – Тебе нужны великаны. И эльфы с гномами тебе нужны ради всех семи волшебных царств! Весь мир, все должны встать против пришлецов! Иначе никак!

– Почему?

Она виновато воззрилась на него, заморгала, развела руками.

– Не знаю. Но, сколько б ни гадала, только собрав все руны – Митгард, Муспелль, Йотунхейм, Асгард, Льёсальфахейм и Свартальфахейм, Хель, – получалось у меня, что мы можем хотя бы надеяться на успех.