Текст книги "Черная кровь"

Автор книги: Ник Перумов

Соавторы: Святослав Логинов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава 4

Вечером по селению прокатилась короткая волна сборов. Охотники разделились на три отряда – самый большой, из наилучших, шёл вместе с Бойшей искать ночёвку диатритов. Второй, куда меньше, должен был натаскать за ночь воды из Великой. Третий, где заправлял мастер Стакн, ладил устроить в самом селении большое вместилище для воды. Гончарной глины можно и днём между домами накопать, а вот за лозняком, хочешь не хочешь, надо в рощу идти. Бабы выли над изувеченным телом Чалохи. Его принесли в селение, едва начало смеркаться, и стало ясно, что враги убрались от стен на безопасное расстояние. А ещё четыре человека так и сгинули. Вышли утром по делам – и пропали. Теперь только диатримы и могут рассказать об их судьбе. Матхи выкроил минуту среди беспокойств тяжёлого дня, спросил своих помощников из числа лёгких духов, но ответа толком не получил. Хотя главное понял и велел принести обереги ушедших в свою землянку, где хранятся фигурки предков, погибших неведомой смертью. Вот и все похороны. Поневоле Чалоху позавидуешь – над ним хоть поплакать можно.

Таши и Тейко попали в большой отряд.

Провожаемые молчаливыми женщинами, вышли за ворота. Впереди лежала ночная степь, знакомые, привычные места, где знаешь каждую балочку и каждый овражек. Где искать диатритов, подсказали шаман с Ромаром. Матхи долго гремел бубном, прыгал и завывал, вызывая предков; безрукий перебрасывал пальцами ног гадальные амулеты. Оказалось, что карлики ушли примерно на день пути. Для их птиц – совсем немного.

– Пошевеливайтесь! – торопил своих Бойша. – Нам бы затемно до их становища дошагать, светлый день переждать, а ночью-то и ударить!

Шагали, растянувшись длинной колонной. Всего вождь вёл с собой почти три сотни опытных воинов. Никогда ещё люди не хаживали в такие походы. Согнутых отбивали на крутоярах Великой; а о войне с трупоедами уже почти забыли – как там было да что.

Если карлики и оставили ночную стражу на дальних подходах, себя она никак не оказала. Да и что она могла? Диатрима ночью беспомощна. А карлики хоть и жилисты – но в малолюдстве не бойцы. Ни обогнать не могла войско Бойши их весть, ни хотя бы сравняться с ним.

Ночь выдалась на диво. Звёздная, прохладная, идти легко, одно удовольствие. На плече у Таши висел боевой лук Туны (эх, погиб богатырь! а ведь такой смог бы голыми руками и диатриму заломать…).

Оставили позади круг полей, иные угодья. Шли по чёткому следу орды – впереди воинства Бойша пустил лучших следопытов, да и не прятались карлики, чувствуя свою силу. Шли молча – ни шепотка, ни пересудов. Все понимали, насколько страшен враг. Слова Ромара о том, что боевые птицы, даже ничего не видя, начнут клевать всех вокруг себя, не вылезали из голов.

Про Таши и Унику уже никто не вспоминал.

Ночь катилась им вслед тёмной волной. И, словно толкаемые десятками и сотнями ног, поворачивались звёзды. Луна проглянула было и спряталась – видно, помогли предки, вовремя пригнали облаков. Хотя карлики, в отличие от своих птиц, так и так видят в темноте лучше кошек, не зря ж они большеглазым лесным убийцам сродни.

Шли давно знакомой дорогой к низовому селению, где заправлял Туран. Оскорблённый старшина сразу же после суда ушёл с немногими спутниками домой, и оставалось только гадать – достигли они частокола или достались на обед диатримам.

Таши в дозор не посылали. Эта честь досталась Тейко; и среди тьмы передовые родового ополчения внезапно услыхали сдавленный, срывающийся полукрик-полухрип.

Тейко молча вскинул лук, готовый стрелять на звук, но вовремя понял, что кричит бегущий в ночи человек.

– Это я, я… Лихор!..

Бегун был весь покрыт кровью. Из плеча вырван целый кусок мяса. Как с такой раной ухитрился ещё и бежать – никто не мог понять. Он бежал и плакал. Плакал и бежал.

Воины столпились кругом парня. Кто-то сведущий в знахарстве занялся повязкой. Послали за Бойшей. А Таши почувствовал, как внезапно стало холодно внутри. Надвигалась небывалая беда, какой не знал ещё род.

И Лихор рассказал.

Оказалось, не в одном месте перешли Великую карлики-диатриты. И очень быстро нашли низовое селение…

Беда свалилась ярким полуднем, когда не опасаешься никакого чужеродного колдовства. Лениво паслись отары. Лениво дремали пастухи. И широко раскрыты были ворота в городьбе. Плахи отодвинуты – кого бояться? Страшные диатримы оставались где-то там, далеко; никто не мог и помыслить, что они пожалуют сюда.

Туран едва вернулся с судилища. Пришёл мрачный, злой, что не по-евонному вышло. Нарычал на всех, надавал затрещин да оплеух. Разогнал народ по работам – сорвал сердце. Почему дров для общинных очагов не припасли к его, Турана, возвращению? Здесь вам перелесков нет, не на севере живём, о дровах особая забота должна быть. Почему воды мало, почему раскрошившееся в частоколе бревно не заменили, хотя он уж мозоли на языке натёр, почему столько здоровенных мужиков глаза проглядывает, в степь пялится, от работы отлынивает – дескать, мы на страже? Почему?.. Почему?.. Почему?..

Оно и понятно – старшина разгневанный всегда найдёт к чему прицепиться.

И началось. Всех взбудоражил Туран, всем хвосты накрутил, всех покоя лишил. На входе в городьбу остался один увечный Мамур.

Диатримы налетели, когда народ только-только разбредался по работам. Может статься, и больше бы уцелело, если бы подальше отойти успели: схоронились бы по кустам, по зарослям кизила, куда и диатрима не полезет. Так ведь нет – в самый заполошный момент диатриты застигли.

Когда раздалось многоголосое злобное клекотанье, никто сперва и не поверил. Всё казалось – далеко где-то беда ходит, нас стороной минует, не застигнет. Ан не обошла.

Карлики загодя развернулись широко и пошли на людей, как серп на колосья. Выследили, верно, улучили момент – и ударили. Может, подвернись им отара первой – и успел бы люд спастись, а так…

С отчаянным криком бросились врассыпную женщины, которых Туран погнал за водой. Диатримы ринулись следом за убегавшими – для них это, верно, первая радость. Живой серп налетел, срезал, растоптал и расклевал бьющиеся живые тела. А карлики не дали своим птицам увлечься пожиранием добычи. Видя, как мечутся жертвы, с визгами и завываниями, гнали диатриты боевых птиц прямо к городьбе.

Всполошно заорал колченогий Мамур, замахал руками; а поблизости никого из людей-то и нету. Одна орущая детвора. Стал сам дубовые плахи задвигать – да не успел. Одну только и смог, пока диатричий клюв ему голову напрочь не снёс. Птица легко перемахнула ничтожную преграду и ворвалась в селение.

Карлики умело и быстро отрезали людей от городьбы. Часть занялась истреблением окружённых, часть – рванула в селение. Возле домов, в тесноте завязались последние отчаянные схватки. Кого-то из карликов случившимся подросткам удалось сбить на землю, только легче от этого не становилось, – лишившись наездника, диатримы продолжали метаться, клюя всех, кто подворачивался. То ли сами рассвирепев, то ли доведённые до исступления диатритами, птицы уже не пожирали двуногую добычу, а убивали, убивали и убивали, дурея от льющейся крови.

Спасения не было нигде. Ни в поле, ни в селении, ни в домах. Даже туда впихивались диатримы, склёвывая детишек, словно вороны червяков. Не щадили никого. Ни дряхлого старика на лежанке, ни крошечного младенца в люльке. В проём всовывалась страшная голова, обитатели начинали метаться – и птицы, даже полуослепнув в темноте, безошибочно били клювами. То ли на звук, то ли на движение…

Селение в один миг заполнилось телами. Матери, напрасно пытавшиеся закрыть собой детей; дети, не успевшие добежать до спасительных, как им казалось, ухоронок; старики, перед смертью увидавшие гибель всего своего потомства…

Сам Туран в эти минуты случился возле обрыва, где работали древорубы. Взбрело в голову пойти напомнить людям, чтобы как следует древесину отбирали. А то ведь на оголившемся дне выступило немало топляка, от которого не огонь, а один дым происходит. Как будто люди сами не знают, что в очаг бросать. Когда поднялась тревога, вокруг старшины сжался плотный клубок людей. Сказалась давняя выучка – сбиваться в кучу, ежели случилось нежданное. И люди кинулись за помощью к старшине.

Туран понял всё в первый же миг. Словно с высоты открылось ему селение, в которое, как ножик в горло овцы, входил поток атакующих. И почудилось: если сделать что-то небывалое, совершить одно могучее усилие, ещё можно успеть вернуть людей к воротам, к оружию. Спасти если не себя самого, то хотя бы своё имя.

Когда-то Туран был крепок, хотя последние годы брал не силой, которой очень поубавилось, а суровостью нрава. Но тут, забыв о возрасте, ухватил за комель бревно и с этою дубиной ринулся навстречу хищному потоку, хотя уже видел, что безнадежно опоздал. Остальных мужчин не надо было понукать. Подхватив кто что мог, они сгрудились кругом Турана.

Со страшного замаха бревно описало дугу, приложив по шее самой спорой из диатрим. Кто-то с колом в руках кинулся птице под ноги, метя просадить живот. Ещё два бревна хряснули покачнувшуюся птицу, и диатрима повалилась набок, дёргаясь и ударяя страшными лапами. Следом сбили вторую птицу, и третью… Вот только за каждую из них платили чуть не десяток собственных жизней.

– Осилим! – ревел Туран, понимая, что ничего он не осилит и остаётся лишь умереть, пробиваясь к очагам и смешивая свою кровь с вражеской. И ещё надо в других селениях сполох поднять. Для того должна быть у старейшины заговорённая ракушка, что заставляет кричать Джуджи. Так ведь сам только что снял её с шеи, собираясь по дрова…

Краем глаза Туран заметил Лихора. Петляя как заяц, тот сумел целым добежать к сражающимся, подхватил выпавшую из мёртвой руки жердь, стал в строй… Что ему в этом строю делать? А вот до верхнего селения добежать только он и сможет.

– Лихор! – рявкнул Туран. – Беги в большое село, Бойшу подымай!

На мгновение Лихор растерялся. Каково это – своих бросить, да и как бежать, если диатримы всюду кругами ходят?

– С обрыва прыгай! – крикнул знакомый голос, и Лихор, не колеблясь больше, сиганул вниз, на иссохшее дно, и побежал, не думая, что впереди путь, который обычно люди проходят за четыре дня.

Старался бежать по песчаной полосе, под защитой обрыва; к тому же дальше начинались наносы ила, местами ещё вязкого. В какой-то момент над обрывом появилась гарцующая птица. Снизу она казалась особенно огромной, самый её вид заставлял сжаться в комок и умереть от страха, но Лихор только ускорил бег, стремясь скорее миновать эту часть пути. Карлик наверху злобно визгнул и метнул тонкое копье. Верно метнул, в упор, Лихор едва успел уклониться и, не задержав бега, помчал дальше. Карлик плевал вслед, но диатриму на склон не погнал, понимая, что та лишь ноги на валунах переломает.

Второй раз Лихор встретился с диатритами сразу после захода солнца. Он уже давно поднялся на обрыв и бежал по открытому месту, надеясь, что так далеко карлики не забрались. На сей раз ему повезло меньше – хотя можно сказать, что повезло вновь. Встретиться с диатримами и остаться в живых – великое везение. Карлики заметили его, и, поскольку полный мрак ещё не наступил, один из всадников погнал боевую птицу вдогон. Она настигла бегуна, но клюв скользнул по плечу, раздирая плоть; Лихор кубарем полетел наземь, откатившись – верно, по наитию – в какую-то ямину. Пока карлик разворачивал птицу, парень, не чувствуя боли, вскочил на ноги и рванул, шарахаясь из стороны в сторону, а диатрима, не видя толком добычи, побежала неохотно, и злобный коротышка, который всё отлично различал, не сумел заставить её гнаться во весь мах.

Лихор бежал до тех пор, покуда, полумёртвый от усталости и потери крови, не нарвался на передовых родового ополчения.

Кровавая муть качалась перед глазами Турана. Старейшина уже ничего не соображал и не понимал, но продолжал идти вперёд. Прорваться к воротам, встать в проёме и не пустить внутрь никого…

– Нажми!.. – хрипел он, вздымая обломанную лесину. – Ещё чуток! Осилим!..

Встрепанная диатрима бежит, растопырив короткие крылья, на спине беснуется визжащая тварь. Падает Тарок – старший брат Лихора, тот, что велел парнишке прыгать с обрыва. В тысячный раз обрушивается неподъёмная дубина, так что брызги летят от прильнувшей к перьям твари. Птичий клюв с локоть длиной навис над головой Турана, но почему-то не опустился. С коротким горловым вскриком птица отпрыгнула в сторону.

– Нажми, ребятки, немного осталось! – взывал Туран, не замечая, что остался совершенно один. И диатримы тоже шарахаются от него, как от зачумлённого. Страшен боец, потерявший разум, горе тому, кто тронет безумного. Это знают и люди, и чужинцы, и звери…

С бревном навскидку Туран бежал к воротам. Встать в проёме и не пропустить врага в селение. Там дети, внуки, родичи и родовичи!

Вот и городьба. Последняя птица, тяжело ступая, выбегает из разорённого посёлка… И никого не осталось внутри, никого живого…

Туран выронил своё орудие, упал на колени.

– Стойте!.. – завыл он вслед уходящим врагам. – Стойте!.. Меня-то за что живым оставили?!

– Так. Тихо все, – страшным голосом проговорил Бойша. У всех в низовом селении имелись родственники. – Идём как шли. Посчитаемся ещё и за это. А Лихора… надо до городьбы проводить. Кто пойдёт?

Желающих не нашлось. Оно и понятно: кто перед родовичами – не перед родичами, а родовичами именно! – в трусости признается? Кто после такого горя назад повернёт?

– Да не надо меня… – слабо запротестовал Лихор. – Я с вами пойду.

– Надо! – отрезал Бойша. – Ты Ромару и Матхи нужен. Им обо всём расскажешь – может, чего надумают! А пойдёт с тобой… Ты, Парат!

– Вождь… – крепкий, кряжистый воин аж зубами заскрипел от такого. – Не позорь, вождь!

– У тебя сколько ртов? – яростно зашептал Бойша. – Так что иди и перечить не думай! Головой за Лихора ответишь, ежели что! И у предков тебя отыскать сумею!

– Э-эх! – Парат в сердцах швырнул боевой топор оземь. – Идём, парень…

– А вернёмся – всем скажу, что это я тебя послал Лихора в село отвести, – постарался утешить воина Бойша.

Лихор и поддерживавший его Парат скрылись в темноте. Остальные пошли дальше.

До самого рассвета небывалая людская река текла по крутояру над пересохшей Великой. Шли сторожко – но никого больше не встретили. То ли диатримы распугали всё живое в округе, то ли озаботились предки убрать с дороги говорливых птиц и иных тварей – но ополчение остановилось на заре, не потревожив никого.

– Лежать всем и никшнуть! – строго-настрого предупредил Бойша. – Кто голову поднимет – своей рукой напрочь снесу!

Здесь, на прилуге, на широком степном кряже, подошедшем к самой реке, они и остались ждать темноты. Лик Дзара показался над окоёмом; брызнули яркие стрелы лучей, и ночь дрогнула, торопясь увести своих детей в потайные тёмные логовища, где они затаятся – до новых сумерек. Всегда и везде зло боится солнечного света; согнутые, трупоеды, не говоря уж о ночных карликах, предпочитали для лиходейских дел темноту – а вот диатриты, глянькось, наоборот. Чем ярче, тем лучше. И вся магия Дзара им не помеха.

Воинство залегло в пожухлом ракитнике. Вперёд выдвинули стражу – те и вовсе травяными циновками накрылись, чтобы их ничей взгляд углядеть не смог. Случайно или нет, но Таши попал в сторожа.

– В оба глядеть! – напутствовал Бойша. – Ваше дело – не просто заметить – но и отползти незаметно! Чтобы не усекли они вас. Понятно?

Воины послушно кивали головами: всё ясно, мол. Таши заметил, что вождь отобрал почти исключительно сирот или не единственных сыновей в семьях. Тоже верно.

– Ты здесь заляжешь, – распорядился Макос, хмурый, неприветливый охотник, всю семью которого прошлой весной унесла злая лихоманка. Макос слыл лучшим тропильщиком; никто лучше не умел преследовать зверя, не мог устроить засидку и подстеречь добычу. Сильный воин. Правда, с тех пор, как семья его к Лару отправилась, редко-редко когда и слово-то изронит.

Отведённое Таши место – крохотная ложбинка промеж незаметными пологими холмиками – было удачным. Степной простор просматривается далеко, и на полудень и на полуночь, а вот тебя никакая диатрима не углядит, заросла ложбинка высоким бурьяном, в котором всякий взгляд потеряется. Стебли изжелтели, посохли – но стояли упрямо, точно воины в последнем, безнадёжном бою.

Накрывшись покрывалом из наскоро переплетённых трав, Таши затаился и замер. Теперь, не дохнув, не шелохнувшись, надлежало выдержать целый день.

Ничего нет хуже такого ожидания. Одно дело – подстерегать врага, зная, что и твоя стрела и копьё способны отправить его к предкам. Совсем иное – ждать бессильным, уповая лишь на скрытность.

Лениво ползёт в гору солнце. Подступает жажда. Спасибо судьбе, что октябрь на дворе, а не июль – и день не такой длинный, и жары нет. Решив не трогать флягу-долблёнку, поберечь припас, Таши сунул в рот небольшой камушек, принялся катать языком. Ромар научил – и впрямь помогает на время.

Стоп! Таши напрягся, всматриваясь в одну точку.

Вдали, там, где прилуг вздыбливался жёсткой шерстью исполинских вязов, почудилась тонкая дрожащая черта, тёмный росчерк на безрадостной серой степи. Неужто они? Да, так и есть.

Загребая лапами сухую пыль, ровным неутомимым бегом, куда быстрее любого человека и зверя, на север мчались диатримы. Каждая несла на себе всадника; карлики приникли к мощным шеям, казалось, – дрыхли беззаботно, несмотря на быстроту. Впрочем, так, наверное, и есть – привыкли, вот и берегут силы для боя.

Таши коротко дёрнул привязанную к левой лодыжке сигнальную верёвку. Сплетённая из стеблей конопли, присыпанная пылью, она напрочь терялась в степном сухотравье. Бойша получил весть. Теперь – отползать.

Другие дозорные тоже наверняка заметили диатритов. Таши совсем было собрался осторожно двинуться назад… как вдруг замер, прижавшись к земле, точно крыса, придавленная деревянными двузубыми вилами-ворошилкой. «Не шевелись…» – прошептало что-то в самое ухо – как будто бы даже голосом Уники.

И Таши послушался. Потому что крепко помнил, как даже сквозь цеплючий терновник углядели их с Тейко лезущие на крутой берег диатриты. Замер, вжимаясь в землю, распластавшись по ней, врос в неё, затылком чувствуя сквозь накинутую циновку холодный взгляд, что ищет притаившихся врагов.

Его засидка оказалась ближе прочих к пути орды. Теперь он не смог бы уйти, даже если б захотел.

Вздымали пыль громадные лапы. Чуть не со свистом неслись мимо великанские птахи. Если так неутомимо способны они мчаться от восхода и до заката, то воистину страшного врага поставили на пути потомков Лара предвечные.

Когда передовые пронеслись мимо, Таши неожиданно успокоился. Не видят его диатриты. Зря пугали пристальным взглядом. То ли беспечными стали после прошлой победы, а может, колдун их пожадничал вчера и убился в открытых воротах селения, так что теперь на его месте какой-нибудь неумёха… Кто знает? Чужинец что зверь, на лицо не отличишь. И незачем отлёживаться носом в грязь перед торжествующей нелюдью. Таши приподнял голову, сквозь щель в циновке следя за боевыми птицами. Хвала Лару – считать он умеет, Ромар обучил.

Один десяток – черта пальцем в пыли. Два. Три. Четыре. Пять – четыре палочки перечёркиваются наискось, словно подогнутый большой палец ложится сверху. Сбился Таши лишь когда счёт перевалил за три сотни. На глаз выходило, что всего диатритов пришло около полутысячи.

Орда пролетела мимо. Боевые птицы пылили уже далеко к северу, а никто из доглядчиков Бойши не думал и пошевелиться. И лишь когда скрылась из глаз последняя приотставшая диатрима и степь успокоилась, Таши рискнул отползти к своим.

Оказалось, что не он один был таким сообразительным – пытались счесть карликов почти все дозорные. Расходясь по мелочи, все сходились в главном – врагов не менее четырёх с половиной сотен, а вернее – ближе к пяти.

Азарт слежки погас, холодно и пусто стало на сердце. Знали люди, что враг силён; но когда на каждого охотника приходится, считай, по две диатримы… Поневоле задумаешься.

Был, наверное, соблазн поднять войско да двинуть его вперёд, покуда диатриты ускакали; но осторожный и расчётливый Бойша предпочёл выждать. Никто не знает, сколько всего карликов переправилось через Великую; к селению ушло много, а сколько осталось в лагере? Что, если в лагере вообще никого не осталось, кроме десятка дозорных? Вспугнёшь их прежде времени, и ищи потом орду по всей степи. Нет, слишком много неизвестности… Вождь решил ждать темноты.

Лежали, не вставая, не решаясь перемолвиться и единым словом. Тяжко, гнетуще на сердце. Помогут в бою добрые предки, помогут иные обитатели этих мест, испокон расположенные к родовичам; но рассчитывать надо всё равно лишь на себя да на крепкое копьё. От диатрим одно спасение – темнота: на свету они почти непобедимы. Мало-помалу прошел тягучий, медленный день. Усталые от безделья воины как избавление встретили диатритскую орду. Ничуть не уменьшившиеся в числе, карлики гордо проскакали мимо на спинах боевых птиц; Таши заметил, что добычи они теперь везли не в пример меньше. Да и откуда взять добычу? Случайно уцелевшие отары загнаны внутрь частокола, а всё остальное погибло ещё вчера, едва птицы появились у городьбы.

Промчались, чужинцы… Бойша выждал для верности ещё немного и первым осторожно поднялся на ноги.

Пошли дальше. Теперь уже не так плотно и неразрывно, напротив – пореже, чтобы в случае чего успеть рассеяться. Вперёд выступили дозоры. Таши надеялся, что его вновь пошлют, однако вместо этого Бойша подозвал его к себе:

– Ромар говорил – ты пал на чужинцев задумал пускать. Рассказывай, как станешь такое делать?

От таких слов Таши мигом возгордился. Не шутка, сам вождь совета спрашивает! Пусть потом сделает по-своему, но – почёт! Ишь, Тейко-то как перекосило…

Сказать по правде, Таши над своим предложением не думал. На ум взбрело, Ромару сказал – и довольно. Все мысли занимали поход и Уника, а про всякие огневые потехи он, признаться, и вовсе забыл. Но нельзя же перед вождём осрамиться, коли он спросил!

– Ночью хвороста натаскать. Вокруг лагеря обложить. С той стороны, где ветер, – поджечь. А бежать кинутся – так некуда будет: костры с другого бока запалим.

Бойша кивнул:

– Хорошо придумал. А теперь слушай меня. У карликов глаза как у ночных кровососов, так что едва ли они нас вблизи не углядят. И ещё: где ты здесь столько хвороста найдёшь? Кустарник начнёшь ломать – шум до самого моря поднимешь. Если их прежде времени потревожить, они всполошатся, кинутся куда ни есть – и, глядишь, прорвутся. А то и ещё что-нибудь учудят. Мы их приёмов не знаем. Короче, бери всех молодых, пусть здесь топлива наберут сколько смогут. Когда к становищу подступим, будете вал из сушняка складывать.

Бойша кивнул, отпуская и показывая, что Таши может приступать к делу. Таши поспешно принялся собирать парней, передавая приказ. От былого ликования и следа не осталось. Тоже умник, придумал, как врага разгромить. Если бы не вождь, он бы тут навоевал! Бойша так сразу всё понял и высмеял как мальчишку. Хорошо хоть не на людях, а с глазу на глаз. От отчаяния Таши полез за ветками в самую гущу терновника, весь изодрался, так что походил уже не на сына зубра, а на западных людей, что перед боем разрисовывают себя красными полосами.

Где в пустой степи дрова взять? Таши был готов землю грызть, лишь бы обелить себя в глазах вождя. А дрова в результате сыскал Малон. Оглядел спокойным взором начинавшую темнеть степь и сказал:

– Тут мы ничего не сыщем. У вязов смотреть надо, у них ветви ломкие, глядишь, и найдём.

– Давай! – в отчаянии согласился Таши.

Два десятка парней, отданных под начало Таши, все из прошедших посвящение в этом году, побросали набранные колючки и припустили к далёким вязам, обозначавшим пойму какой-то давно пересохшей речушки.

Найти удалось тополь, упавший чуть не два года назад и с тех пор пересохший в труху. С дерева мигом ободрали ветви, и через полчаса группа, навьюченная чудовищной величины вязанками, догнала отряд. Дров всё равно было мало, но всё-таки это уже что-то.

Ночь, надёжный защитник, окутала войско непроглядным мраком. Всегда избегали люди темноты – во тьме раздолье злу! – но тут, в чистом поле, где немало гуляет нежити – детей Хорова и внуков Хадда, где над пустыми могилами встают по ночам недобрые тени, где и от врага, и от злого духа может неладное выйти, люди чувствовали себя в большей безопасности, чем за крепкой стеной родного селения.

Шли, радуясь безлунной ночи, ждали сигнала от дозорных, что вот они, пришлые чужинцы, спят, набивши тугие животы краденой бараниной и плотью убитых людей.

И в скором времени сигнал прозвучал: отряд вышел к стоянке диатритов.

Матхи и Ромар не ошиблись. Карлики-диатриты и в самом деле ушли не слишком далеко. Где-то на полпути между срединным и низовым селениями чужинцы устроили лагерь. Обрыв в этом месте был рассечён отходящей протокой. Верно, когда-то Великая текла в этих краях по-иному, забирая вправо.

Там, где она прежде встречалась с морем, теперь остался Горький лиман, знаменитый своими лихорадками и чёрной грязью, которая эту же трясавицу лечит. Старица никогда не была особо полноводной, а вот ил на дне лежал таким слоем, что сумел подсохнуть лишь сверху. Хрупкая корка словно ждала, когда ступит на нее тяжёлая нога.

Великая река и отходящая от неё старица, которую родичи словно в насмешку называли Истрец, даже расставшись, долго не расходились, текли рядом, образуя длинную узкую косу. На ней и расположились диатриты. Такой выбор сильно удивил Таши – с чего бы коротышкам туда соваться? Место дурное, случись что – куда диатримам податься? А уж они, воины Лара, постараются, чтобы много чего случилось! Через русло, пусть даже почти полностью сухое, птиц если не переведёшь, то с большим уроном, а ночью так и вовсе птички, поди, всех вожатых переклюют (ох, сподоби Лар!). А потом – как ремнём хлестнула догадка: нет, не глупы диатриты, всё сообразили, нечего и надеяться их на оплошке взять! С двух сторон – полусухие водяные дороги, и, значит, оттуда – ПАЛ НЕ ПУСТИТЬ!

Таши пробил холодный пот, едва он понял, что главная задумка мстителей проваливается.

А диатриты тем временем беспечно – как казалось – располагались на ночлег. Точнее, уже расположились. Диатримы спали, усевшись на землю и хитро вывернув шеи. Карлики некоторое время ещё бродили по косе, спускались к воде, перекликались визгливо, а потом как растворились все, и упала тишина.

Оценив обстановку, Бойша шёпотом отдавал новые распоряжения. Почти сотня охотников потянулась прочь – обойти лагерь диатритов и, когда по чужинцам ударят, бить тех, кто станет искать спасения в бегстве через реки. Остальные двести воинов лежали в негустой иссохшей траве, ожидая сигнала.

И он пришёл. Тоскливый крик ночной птицы донёсся со стороны Великой; и лишь опытное ухо вождя да лучших охотников могло угадать подмену. Родичи взяли стан чужинцев в кольцо.

Пока всё оставалось спокойно.

Таши лежал в цепи и отчаянно пытался утишить бешеные толчки в груди. Не пристало охотнику так дрожать. Не впервой он идёт в сражение. Не впервой. Согнутые тоже были не из трусов или слабаков. Дрались как следует. Победой над такими можно гордиться.

– Разжигай… разжигай… разжигай!.. – прошелестело от одного воина к другому. – Бойша велел – разжигай!

И тут же со стороны карликов кто-то всполошно заверещал. Режущий визг разнёсся окрест, и ему тотчас ответили в лагере. Углядели-таки тварюги лазутчиков, а может – расслышали стук кремней. Карлики во всём к ночному делу привычны, потому, должно, и сдружились с мерзкими птицами; днём диатримы коротышек берегут, в ночи карлики птичий покой охраняют.

Дальше таиться было нечего, и Бойша рявкнул в голос:

– Зажигай!

Таши вырвал наконец запутавшееся кресало. Ударил раз, другой, третий… – занялось на удивление быстро. Искры дождём сыпались в сухую траву – и она тотчас вспыхнула. Жаль, маловато веток, ну да уж сколько допёрли.

Цепь огней громадным серпом протянулась от русла до русла, сотни рук ожесточённо терзали кремень, торопясь дать жизни новым и новым костеркам – на погибель чужинцам и их птицам. Ветер дул в спины детям Лара, он дружно подхватил пламя, раздувая его, вознося огненные языки выше человеческого роста. Сухая, истомлённая жаждой и зноем степь вспыхнула моментально, разнотравье, никем не стоптанное за летние месяцы, убитое засухой, да так и оставшееся стоять, дало пламени обильную пищу. Можно было даже не подбрасывать хвороста. Ярко-рыжие бешеные кони во весь опор мчались вперёд; и Таши с торжеством слышал, как визжали карлики и ошалело клекотали диатримы. Огонь, ясное дело, несколько помогал чужинцам – птицы худо-бедно что-то различали, – но зато из пламенного кольца им будет не так просто вырваться.

Загорелись кусты по краям обсохших русел. Заполыхал тальник, занялись ракиты; яркая пляска огня казалась обмершему Таши пламенным дыханием предков, явившихся на помощь своим детям. Да что предки! Уж не огненные рога самого Лара вздымаются там, в самом сердце пожара? Не сам ли Великий Зубр пришёл на подмогу? Восторг сдавил сердце, казалось, что всё, вот она, победа – бескровная и полная, после которой самая память о проклятых коротышках забудется как дурной сон.

Однако не таковы оказались диатриты, чтобы покорно умирать в разожжённом людьми пожаре. Что-то подобное они уже встречали прежде и после первого вполне понятного замешательства сумели кое-как успокоить ополоумевших птиц и не только спастись самим, но и по врагу ударить. Часть диатритов рванули из огненного кольца прямо через пламя, благо что заметили огонь вовремя, пока пал разошёлся не слишком широко. Но куда больше потащили птиц вниз по склонам, к пересохшим руслам Великой и Истреца. Диатримы, одуревшие от внезапно полыхнувшего пламени, слушались плохо – вопили, клекотали, но почему-то не пытались вырваться из хозяйских ручонок и, даже полуослепшие, своих вожатых не трогали. Лишь раз Таши с торжеством увидел на фоне бушующего огня, как потерявшая всадника птица одним ударом клюва снесла голову карлику, который пытался загородить ей дорогу своей птицей, после чего обе диатримы развернулись и во весь опор кинулись к огненной стене – верно, пламя казалось им меньшим злом, нежели перемешанная с брёвнами топляка вязкая грязь на дне русла, в которую птицы проваливались чуть ли не по брюхо.

Диатрима мчалась прямо на Таши, в пляшущем свете чудилось, что она сейчас взлетит на немощных крыльях и единым движением перемахнет огненную полосу. Наученный горьким опытом, Таши знал, что останавливать эту тварь почти бесполезно. Оставалось надеяться, что без седока птица сражаться не станет. Опалится в огне и назад повернёт. В следующее мгновение Таши понял, что ошибался, и даже огонь не может так просто остановить разогнавшуюся хищницу.