Текст книги "Верное слово"

Автор книги: Ник Перумов

Соавторы: Дарья Зарубина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

– Сомнения? К делу подшить? Вот тогда мне от Кощея бы и досталось…

– Верно, – снова вздохнул Александр Евгеньевич. – Не взвесишь это ни на каких весах, Витенька. Кто знает, как оно повернулось бы, вцепись в вас Кощей тогда мёртвой хваткой. Умён ведь, чертяка, умел под монастырь подвести, умел, комар носа не подточит… Кое-кого из его добычи мне спасти удалось, а кого-то никак было не спасти. Как же нам потом этих магов не хватало… И когда первую бомбу испытывали, а зажигания никак добиться не могли, и потом, когда носители на стартовых столах рвались… Вы вот небось про этих шестнадцать студентов думаете сейчас? А вы лучше о тех солдатах вспомните, что благодаря вам живы остались, домой вернулись.

Они оба умолкли, словно забыв, зачем встретились. Потёмкин невидящими глазами глядел на размашистые записи Решетникова, глядел – и не мог прочесть ни одной формулы. Умно говорит учитель, понимающе – а всё равно не понимает. И никогда не поймёт, сколько б ни пытался.

Не видел, как сработала формула Эрвина и как «зигфриды» адскими птицами рухнули на подходившие к Комаровке наши танки. Когти вспарывали броню, словно картон, машины вспыхивали одна за другой, и редко кто из экипажа успевал отбежать даже на дюжину шагов.

Вторым заходом, расправившись с целой танковой бригадой, «зигфриды» прошли над Шендеровкой. Потёмкин помнил, как взлетали одна за другой крыши, разламываясь в воздухе и падая вниз тучей огненных обломков. «Зигфриды» играючи подхватывали целые срубы, обрушивая их на защитников, расчищая дорогу идущим на прорыв из котла немцам.

Ничего этого искусный в речах Александр Евгеньевич не видел. Не видел он, как горел Сашка Полёвкин, когда заклинание, что они пустили против «зигфридов» при первой встрече, дало осечку и зацепило мага-наводчика.

– В общем, в целом и в частности – не горячитесь, Витя, дорогой мой, – Решетников снял очки, повертел в руках, щурясь. – Не горячитесь и на меня не обижайтесь. Ну, и необдуманных вещей вслух не говорите тоже. Хоть и маловероятно это – очень! – но могли «зигфриды» инкапсулироваться в качестве последней защитной меры, вполне могли тут пролежать в воронках, невидимые – и пять лет, и пятнадцать…

– Неужто мы бы об этом не подумали, учитель? – с горечью бросил Потёмкин. – За кого ж вы нас принимаете-то?

– Говорю же, Витя, не кипятитесь. Инкапсуляция инкапсуляции рознь, сами ведь знаете. Мы тогда едва первую ступень освоили, а Киршнер с Отто Ганом, хитрецы, уже второй вовсю манипулировали и к третьей подбирались. Мы про это тогда не знали, ни мы, ни союзники. И вам это узнать тоже негде было.

– Мы проверяли…

– Не сомневаюсь, Витя. Но, если они ушли тогда на третью ступень… их бы ничто не отыскало. Тогда не отыскало, я имею в виду, сами ведь знаете. Так что не злитесь, дорогой мой. А то по глазам вижу, о чём сейчас думаете, дескать, не понять мне, всю войну в институте просидевшему с бронью, что вы тогда с Герасимовым пережили. Понимаю, представьте себе, – Решетников вдруг резко выпрямился. – Если это «зигфриды» – сами знаете, что тут повторится. Поэтому нечего взорами на меня сверкать. Рассказывайте. Если не добили, знали это и скрыли – ответите по всей строгости, но сначала – выяснить надо, что здесь за аномалия. «Зигфриды», не «зигфриды», или просто с войны осталось что-то, чего мы ещё не знаем? Даже не «фледермаус» пресловутый, а какая-то интерполяция, наложение, невероятное сочетание? Если да, то отчего проснулось через столько лет? Ничего ведь исключать нельзя, мы просто права не имеем. «Зигфридов» отработаем по полной, но и кроме них надо всё прочее исследовать. Нет ли тут линз глубокого заложения? Может, новый спонтанный магоочаг назревает. Тогда надо искать, кто спровоцировал прорыв. А если старый ожил, тогда надо срочно отряд на магощиты ставить, да и архивы поднимать придётся. Много работы предстоит, Витя, поэтому не стоит за фронтовые воспоминания цепляться. Рассказывайте, пожалуйста, начистоту и по делу, как оно с «зигфридами» было. А то мы с вами, друг мой, всё ходим вокруг да около, а вперёд не двигаемся.

Потёмкин помолчал, невольно касаясь пальцами следа от ожога на лице. Рассказывать придётся – если он хочет, чтобы учитель и впрямь помог. И того, о чём он умолчал, много накопилось за прошедшие годы. Много попрятал скелетов по шкафам Потёмкин, и каждый так и норовил произвольно денекротизироваться – сперва Карманов, потом здесь, возле Стеблева… Не хотело умирать прошлое, не желало сдаваться без боя.

Но если о Корсунь-Шевченковской операции Решетников и остальное начальство: и военные, и маги, знали из отчётов почти всё, то о Карманове Потёмкин не решился рассказать правду даже наставнику. Хотел было, когда послал к учителю Машу Угарову с её работой по частному решению. Может, и стоило тогда. Кто знает, возможно, не пришлось бы сейчас стоять перед стариком и держать ответ за ошибки. Не за одни, так за другие.

Наконец, Виктор Арнольдович решился, в его глазах появился странный, холодный блеск. На предисловия время тратить не стал – захочет Александр Евгеньевич разбираться, куда там «Die erste Kolonne marschiert, die zweite Kolonne marschiert» – разберётся, сходит в спецхран, благо допуск позволяет, закажет соответствующее дело. Тогда, помнится, опрашивали всех, вплоть до случайно оказавшихся там рядовых и обозников, протоколировали аболютно всё.

Потёмкин помолчал, перебирая бумаги. Потом отложил их, аккуратно выровняв, словно секунда промедления могла дать ему необходимую решимость, и заговорил, глядя вдаль, словно на невидимый экран, по которому проносились страшные картины конца войны.

– Немцы прорывались из кольца по трассе Стеблев – Шендеровка – Почапинцы и далее на Лысянку. Лысянку фрицы к тому времени уже взяли, танковый полк Беке обтекал её с севера. Изнутри наступали «Викинги» и «Валлония». Бои шли за хутора вдоль дороги. Меня с группой «Звезда» штаб Первого Украинского сразу же направил в Джуржинцы; почти одновременно Манштейн решился ввести в бой «зигфридов». Их перебросили четырнадцатого февраля. Юрген Вульф и боевая группа «Зигфрид» поступила в личное командование генерала Штеммермана, и разыграл он эту карту наилучшим образом. Они обеспечили отход боевой группы «Викинг». Они успевали везде. Когда группа Штеммермана пошла на прорыв от Стеблева на Лысянку, «зигфриды» захватили Хильки. До этого момента группа использовала только испытанные приёмы ведения боя. Семнадцатого они возникли в тылу нашей восьмидесятой танковой бригады. Когда увидел их, сперва подумал…

– Что именно подумали, Витенька? – необычно ласково подхватил Решетников, но Потёмкин лишь махнул рукой.

– Не важно уже, что, Александр Евгеньевич. Не сразу понял, что это они. Так-то мы знали, что на прорыв кольца брошен отряд сильных магов. Но не думал, что Вильгельм отважится дать приказ к трансформации – ситуация у фрицев, конечно, была критическая, однако они давили, могли вот-вот прорвать кольцо. Между Штеммерманом и их первой танковой дивизией в Лысянке и ближних хуторах оставалось семь километров всего. Трансформированные «зигфриды» запросто могли разметать нашу оборону в Джуржинцах, ополовинить третий танковый корпус – и прощай, окружение под Корсунь-Шевченковском. Видел я, Александр Евгеньевич, своими глазами видел, насколько они сильны. Навскидку все семнадцать, если не выше.

– Форма? – перебил Решетников, глядя остановившимся взглядом на залитое солнцем поле и тёмное пятно – тело мёртвого поисковика. Виктор знал, что старый маг видел сейчас то же, что видел он шестнадцать лет назад, и потому ответил чётко и по делу:

– Демоны.

– Крылатые, конечно же?

– Да.

– Так и думал, – зло проговорил Решетников. – Очень похожая формула, стало быть. Я работу Эрвина видел. Расчёты вроде бы правильные, он поначалу шёл по тому же пути, что и я, но потом замечтался, в сторону его повело, с дополнительными переменными начудил. И того хотел, и того, и ещё вот этого. Неплохая была задумка, хоть и пожиже нашей. Но после твоих «ночных ангелов» немцы за Эрвинову формулу в три пасти уцепились. Я потом пытался анализировать. Запрашивал документы, но немцы уверяют, что в архивах по Вульфу и его группе нет ничего. Не удивляюсь. Штеммерман сам был неплохим магом. Может, когда понял, что для прорыва им совсем малости не хватает, пошёл ва-банк. «Зигфриды» могли и не знать, какую формулу им дали. Как они действовали? Слаженно? По единому плану или каждый сам по себе? Нападали по одному или группой? Контроль был за ними?

Виктор Арнольдович потер затылок, словно пытаясь избавиться от тянущей боли, потом невольно снова скользнул рукой по обожжённой щеке.

– Атаковали группой. Несмотря на явную одержимость убийством, сохраняли строй до самого конца. Немцы, одно слово… Однако Штеммерман контроль за ними явно утрачивал – били-то они по-прежнему, как один кулак, а вот направление потеряли. Им бы на Джуржинцы навалиться, а они влево от них ушли, на Петровское. Штеммерман, надо сказать, до последнего держался, хоть и фриц. Эвакуироваться с командованием отказался, сам шёл в боевых порядках пехоты, пытался отозвать «зигфридов», очень настойчиво пытался. Ему б их посадить, чтобы обратно трансформировались, да только они уже вразнос пошли. Налетели на Петровское, закружились там… А расчисти они путь для «Викинга» и «Валлонии», дело б наше и вовсе кисло оказалось. Штеммерман их пытался развернуть, вызывал, требовал обратной трансформации, потом и закрытый магоканал бросил, открытым текстом всё шло. Тут-то Герасимов его и зацепил, зов этот, и мы расшифровали. Два или три раза «зигфриды» атаковали своих. Когда Вильгельм попытался их отозвать, один из демонов убил его, после чего группа полностью переподчинилась вожаку, по всей видимости, Юргену Вульфу. Я такое уже видел, поэтому среагировать удалось быстро. К тому же снегопад помог. На подходах к Новой Буде удалось их запереть.

Сами ведь знаете, Александр Евгеньевич, какие у формулы трансформации температурные рамки – шаг в сторону, и всё. Когда мы их накрыли, двое «зигфридов» успели сильно побиться, но большая часть отряда села-таки, начала обратную трансформацию. Но порог-то они давно превысили, раз в десять, а то и больше. Один прямо на месте умер, и десяти секунд не прошло, даже крылья не сбросил. Мои «серафимы» через три часа уже испытывали сильные боли и галлюцинации при обратной трансформации. Видимо, «зигфриды» были в воздухе более двух суток, а последние двадцать четыре часа – и без компенсирующей магической поддержки. Не говоря уж о возвращении в человеческий облик. Мы их накрыли сетью…

– Рюмина – Варшавского, конечно же, – уточнил Решетников.

– Ею, – кивнул Потёмкин. – Они попытались вырваться, сбросить оболочку. Смогли бы, нет ли – кто знает, но лейтенант Серёгин – головастый парень был, по глупости его Герасимов уже под самым Берлином потерял – догадался огнемётом их встретить. Перепад температур своё дело и сделал. Вот тогда-то мы с герасимовским отрядом их и запечатали. Моим замком. А потом, продолжая держать огнём в общей куче, с трёх сторон дали заклятьем Ясенева в сочетании, опять же, с моим собственным, двухсотметровым, против брони.

– Ясеневым? По снегу? – переспросил Решетников. – А в бумагах написал, что Гречиным бил! Я тебя чему шесть лет учил, Витька?! – Даже не пытаясь скрыть негодования, старик в чувствах перешёл на «ты». – Ясеневым – в феврале! Ладно, сам жив остался!

– Я ж не просто так, а под огнемёты, – возразил Арнольдыч. – Гречин засбоил на первом же подходе, наводчик сгорел заживо. Думал, с воздействием Гардта – Ищенко рискнуть, оно-то вернее, да только там для удара магогруппа нужна минимум с тремя не ниже двадцатки по Риману, а у меня все младше. Один Герасимов к девятнадцати подбирается. И так, и так думал, а в голове один Ясенев. Вот им и… В общем, вколотили «зигфридов» в землю, в кровавую кашу. Своих потерял двоих из-за отдачи от ясеневского заклятья.

– Гречин тебе одного стоил, – сухо напомнил Решетников.

– Гречина мне бы пришлось раз восемь в ход пустить. Прицел сбоил, не удержишь. Только если наводчиков одного за другим жечь. У меня людей столько не было, – резко отозвался Потёмкин. – Разве что самому героически полечь надо было, чтоб теперь не краснеть.

– Ладно, Витя, ладно, – сменил тон Решетников, похлопал Виктора по плечу. – Не кипятись. Твои парни возвращаются. Ни к чему, чтоб младшие офицеры видели, как начальство ругается. Мы же маги, у нас голова холодная должна быть всегда. Понял я, что по-другому нельзя было, без Ясенева. А вот почему Гречина в бумагах указал?

– Ну, как почему… – опустил голову Виктор Арнольдович. – Гречин-то эффективнее, этого не отнимешь…

– Испугался-таки Кощея, – покивал Решетников. – Людей ты, Витенька, пожалел, не пустил команду свою в распыл. А Кощей бы за Ясенева уцепился, тут и к гадалке не ходи.

– Ясенев мало чем хуже!

– Согласен. Мало чем. Но дельта всё ж имеется, зазорчик некоторый. Понимаю теперь твои опасения, друг мой, хорошо понимаю… – Решетников задумчиво потёр подбородок. – Надо это тоже подсчитать сейчас, хотя… нет, тут третья ступень инкапсуляции требуется, наложенная в здравом уме и трезвой памяти, а проделать там это некому было, да ещё с такой скоростью и точностью. Разве что… да нет, нет, чушь это, конечно же. – Профессор даже потряс головой. – В общем, верю я тебе, Витя, верю целиком и полностью. Если и правда был Ясенев прицельный – неоткуда тут у нас «зигфридам» взяться. После такого воздействия – неоткуда. Должно быть, что-то другое, и мне кажется, что есть у тебя на этот счёт мысли.

– Есть, Александр Евгеньевич, – нехотя отозвался Отец, – и не только мысли. Данные есть, которые я ни в один отчёт не включал. Думал, и не придётся, сам разберусь. Но, видимо, без помощи никак. Помните ли мой отчет о Кармановской операции? Хорошо. Забудьте всё до последнего слова…

Под г. Кармановом. Осень 1960 г

Сердце молотом колотилось в груди. Кровь ударяла в висок, как волна прибоя. Ноги уже не выдерживали этого торопливого ритма, заплетались. Сапоги цеплялись за корни, затаившиеся в изумрудном мху. Правая нога внезапно провалилась в яму, полную чёрной гнилой воды. Редкий полог ряски разошёлся легко, и в тёмном зеркале болотной жижи тотчас отразилось бледное, злое лицо луны.

И даже не на мгновение, на сотую его долю мелькнул рядом другой – полупрозрачный, мертвенный лик. Искажённые черты расплылись и истаяли тотчас, оставив в антрацитовом зеркале лишь белесый лунный кругляш. Но и его скоро затянула растревоженная ряска.

Болото не пожелало отдавать нежданную добычу. Нога с каждым судорожным рывком погружалась всё глубже. Пришлось оставить топи сапог, по счастью, надетый впопыхах на босу ногу. Насмерть схваченный омутом, тот соскользнул легко. Голая пятка погрузилась в холодный мох, бурая болотная жижа забулькала, сочась между пальцами. Но даже холод не мог заставить двигаться быстрее.

На плечи будто навалилась невыносимая тяжесть. Что-то страшное неумолимо тянуло назад, словно невидимый кукловод, получивший в призрачные руки самые глубокие струны, натянутые от затылка к крестцу струны, рванул все их разом, укрощая непокорную марионетку.

Кукла подчинилась, опрокинулась на мох, хрипя и извиваясь в невидимом колдовском коконе. Страх парализовал её. Движения жертвы были не попытками освободиться, а всего лишь первыми рывками конвульсии. Тёмное ночное небо придвинулось, задышало жаром в лицо умирающему. И в этой душной тьме послышался ему резкий свист и шелест, словно резали на лоскуты ночной холодный воздух маховые перья больших крыльев.

Кровь запузырилась на губах упавшего. Он лежал навзничь, разметав безвольно руки, в одном сапоге, в разорванной рубахе; по щекам и подбородку всё текла и текла кровавая пена. Потом тело дёрнулось раз, другой, извиваясь. Босая нога несколько раз резко согнулась и выпрямилась, вырывая куски мха разбитыми пальцами. И всё стихло. Разом оборвалось дыхание ветра, замер лес, словно отодвинулся от края болота, поджав чёрные в ночи еловые лапы. Бездвижно распласталось среди моховых комьев тело. И только глубоко под ним – видно, поднималась вода сквозь ил и мёртвые корни – что-то вздохнуло, разочарованно, едва различимо. Но густая тишина тотчас поглотила и этот звук.

Москва, сентябрь 1960-го

Виктор Арнольдович Потёмкин отложил перо, вздохнул, помассировал уставшие кисти. Чем выше забираешься по служебной лестнице, тем больше писать приходится.

Он подержал на вытянутых руках титульный лист, на именном бланке, с двухцветной печатью – красной и чёрной. Честное слово, на войне легче было – не требовалось столько бумаги изводить. А с годами, чем жизнь лучше, чем легче – тем больше требуется отчётов, справок, обзоров и тому подобного. Но так или иначе – очередная кипа исписанных страниц готова была отправиться к машинистке, и Виктор Арнольдович позволил себе, что называется, выдохнуть. И даже включить радио – полированный ящик «Юности» обычно просто стоял, собирая пыль, в углу.

Но тут, как полагается, зазвонил телефон.

И не простой.

Нет, не красный с гербом аппарат правительственной связи, не скромный бежевый внутреннего коммутатора и не чёрный – московской связи, довоенный ещё, с буквами на диске.

Белый телефон с эмблемой – щит с двумя скрещенными мечами.

Виктор зло сощурился. Кулаки сами сжались.

Вздёрнув подбородок, он решительно снял трубку.

– Потёмкин у аппарата.

– Здравствуйте, здравствуйте, Виктор Арнольдович, сударь мой. В добром ли здравии пребывать изволите? – раздался суховатый, чуть дребезжащий старческий голос, выговаривавший тем не менее слова очень отчётливо.

– Здравствуйте, товарищ первый заместитель председа…

– Ах, Виктор Арнольдович, ну вам ли со мной церемонии разводить? – развеселился голос на другом конце провода. – Помнится, мне ещё их высокопревосходительство генерал-фельдмаршал Милютин говаривал, мол, без чинов, Иннокентий, без чинов. Вот и мы с вами давайте, сударь мой. Договорились?

– Как вам будет благоугодно, Иннокентий Януарьевич, – проговорил Потёмкин. Ладонь сделалась влажной от пота, и Виктор зло сжал пальцы.

– Будет, будет вам смеяться над стариком, – благодушно усмехнулся Кощей. – «Благоугодно…»

– Я ведь тоже классическую гимназию заканчивал, Иннокентий Януарьевич.

– Знаю, – сообщила трубка. – Ну, а чтобы время рабочее, партией нам отмеренное для трудовых, сами понимаете, свершений, даром не тратить, сразу к делу перейду. Не уважили б вы меня, Виктор Арнольдович, не соблаговолили б сказать, когда удобно было б вам со мной поговорить немного?

– Иннокентий Януарьевич, для вас – в любой момент, – чужим голосом сказал Потёмкин.

– А раз в любой момент, то… как насчёт прямо сейчас? У вас ведь на сегодня ничего не назначено, я не ошибся?

– Совершенно точно. Вы, Иннокентий Януарьевич, поистине маг и волшебник, я-то и сам порой своего расписания не знаю…

– Ах, будет льстить, сударь мой, будет льстить, – дребезжаще рассмеялись за чёрной мембраной. – В общем, машина вас уже ждать должна, приезжайте, Виктор Арнольдович…

– С вещами? – неуклюже пошутил Потёмкин. Он просто не мог этого не сказать, не мог не показать, что не боится, несмотря ни на что.

– Виктор, голубчик, ну что ж вы так? Мы, конечно, органы порой и карательные, в силу печальной необходимости, но не только! Как учит нас ленинская партия и лично товарищ Никита Сергеевич, наш долг – помогать товарищам определиться в трудную минуту…

– Помилуйте, Иннокентий Януарьевич, у нас, слава богу, всё хорошо.

– А коль хорошо, сударь мой, так и ещё лучше! У нас, знаете ли, хватает ещё… отдельных недостатков… кое-где, у части ответственных товарищей, путающих зачастую личное с общественным…

Потёмкин молчал.

– В общем, приезжайте, голубчик, – после паузы закончил Кощей. – Дело серьёзное, государственной важности – и как раз государственной безопасности. Безопасности наших советских граждан…

– Разумеется, – сухо сказал Потёмкин. – Выезжаю немедленно.

На улице его ждала чёрная «Волга». Одинокий водитель в гражданском поспешно загасил «беломорину» и распахнул перед Потёмкиным дверцу.

– Прошу, товарищ генерал-майор.

– Запаса, – поправил Виктор Арнольдович.

– Так точно, – кивнул водитель. – Только генерал-майоров бывших не бывает…

Потёмкин не ответил. Молча сел, водитель захлопнул дверь.

За всю дорогу они не проронили ни слова.

Ехали, однако, не на Лубянку, а куда-то за город.

«В Кощеево царство», – хмуро подумал Потёмкин.

Почти так и оказалось.

Обитал генерал армии Иннокентий Януарьевич Верховенский в просторной, хоть и не шибко новой даче, далеко от шумной дороги, в глубине соснового бора. У ворот – автоматчики охраны, всё серьезно.

– Я провожу, – сказал водитель.

Потёмкин коротко кивнул.

Место было богато магией – и защитными оберегами, и дозорными, и ещё чем-то сугубо специальным, новым даже для Виктора.

Он усмехнулся про себя: «На испуг берёшь, Кощей? Да только не на того напал. Поглядим ещё, кто кого. Имей ты на меня что-то – не здесь бы мы с тобой разговаривали».

Кощей встретил Виктора совершенно по-домашнему, на веранде. Дымил старомодный самовар с трубой, накрыт был чайный стол, розетки с вареньями, какие-то плюшки, явно домашней выпечки, свежий, с пылу с жару, пирог. И сам Иннокентий Януарьевич облачён был в роскошный, но совершенно цивильный шлафрок.

Высокий, очень худой, он всегда держался прямо, не по годам, со старой выправкой. Породистое лицо не портили даже старческие веснушки. Острый подбородок, впалые щёки, бледные тонкие губы и по-молодому яркие глаза под густыми бровями.

И да, сильный, очень сильный маг – двадцать три по Риману, даже, может, двадцать четыре. Если не все двадцать пять. Всегда был силён Кощей, но с возрастом не только развил природный талант до максимума, но и придал своей магии собственный стиль, некую изощрённую элегантность.

– Виктор Арнольдович! – приветливо улыбнулся он. – Здравствуйте, здравствуйте, голубчик! Спасибо, уважили старика. Сами-то давно уж не мальчик, ногу вон приволакиваете, а на приглашение сразу отозвались. Спасибо, сударь мой, спасибо.

– Да за что ж спасибо, Иннокентий Януарьевич…

– Вот за всё и спасибо. Садитесь, не стойте, аки укор совести. Давайте чай пить. И пирог берите. Григорьевна у меня мастерица по части пирогов…

Потёмкин осторожно сел, сам презирая себя за эту осторожность.

– Потревожил я вас. – Кощей аккуратно пригубил чай, так же аккуратно поставил чашку – пальцы его не дрожали, несмотря на возраст. – Потревожил… Виктор Арнольдович, сударь мой… из-за корсунь-шевченковских событий.

«Так я и думал, – мелькнуло у Потёмкина. – Хитёр старый чёрт, сообразителен, цепок, ничего не упустит…»

– Рад буду помочь, – развёл он руками, всем видом демонстрируя полную готовность.

– Конечно, рады, как же иначе! Каждый советский человек рад Родине своей помочь, верно ведь, Виктор Арнольдович?

– Разумеется, – не моргнул глазом Потёмкин.

– Замечательно! Да вы чай-то пейте, пейте. Так вот, корсунские события, – Кощей потёр сухие сморщенные руки. – Трагедия, конечно, ужасная. Эхо войны… Сколько таких ещё сюрпризов земля таит? Наш с вами долг, Виктор Арнольдович, их все найти и обезвредить.

– Двух мнений быть не может, Иннокентий Януарьевич.

Кощей аккуратно снял старомодные очки, протёр, водрузил обратно. Пошелестел бумагами на столе. Привычка эта – общая у Верховенского и Решетникова – проявлялась у каждого из старых магов совершенно по-разному: Александр Евгеньевич протирал очки решительно, крепко, словно токарь, подтягивающий разболтавшуюся деталь в знакомом станке. Будто чувствовал в реальности какое-то «биение», какую-то неполадку, брак, который он, как маг, обязан был устранить и исправить. Иннокентий Януарьевич протирал свои круглые линзочки осторожно и словно бы предвкушающе. Так честолюбивая хозяйка протирает тончайшие бокалы и фарфоровые чашечки, чтобы запереть в «горке» перед приходом бедной родни, или как моет лапки уже севшая на край розетки с вареньем муха.

– Нечасто у нас такое случается, к счастью, Виктор Арнольдович, – тягуче проговорил Кощей. – А если и случается, то, как правило, по причинам хоть и печальным весьма, но вполне понятным. Неразорвавшийся боеприпас, чья-то неосторожность, самоуверенность – и вот вам, пожалуйста, жертвы, которых вполне могло и не быть. Но обычно мы хорошо понимаем, что послужило причиной. А вот корсунский случай… – Иннокентий Януарьевич покачал головой. – Совершенно ни на что не похоже. И по силе воздействия, и по последствиям. В нашем ведомстве такого рода инциденты сразу мне на стол ложатся. Да и вы, голубчик, не пожарная команда, не мотаетесь по Союзу, последствия подобных вещей устраняя. Если выехали на место сами… – Верховенский чуть выделил голосом это «сами», чуть иронично и в то же время холодно, – значит, и нашему ведомству стоит присмотреться. В общем, вы не удивитесь, Виктор Арнольдович, что дело это я взял на личный контроль. Докладываю непосредственно товарищу председателю Комитета. До ЦК дело дошло, вот ведь какая история, сударь мой…

Потёмкин вежливо кашлянул.

– Всё, чем могу быть полезен, Иннокентий Януарьевич. Однако обращаю ваше внимание, отчёт мы составили предельно подробный…

– Да, разумеется, голубчик, разумеется. Референты мои вдоль и поперёк его изучили. Генерал-майор Тульев – вы ведь знаете Михаила Станиславовича, конечно? – особое мнение составил. Ну, и у меня вопросы тоже появились. Интересует меня, само собой, возможная связь корсунской трагедии с фашистской группой боевых магов «Зигфрид»…

– Я подробно всё описал в отчёте, Иннокентий Януарьевич. И член-корреспондент Решетников там тоже руку приложил.

– Сашенька-то? Да, приложил, приложил, – заулыбался Кощей. – Приятно всегда на своего ученика посмотреть, как вырос, до каких высот поднялся, как Родине служит. Нет-нет, хороший отчёт, замечательный. Я его читал, конечно же, с карандашом в руках. Отличных магов наша родная партия вырастила, компетентных, грамотных. Ну, а если они порой небольшие ошибки и совершают, мы, старшие товарищи, их тогда и поправим в порядке дружеской критики, по-нашему, по-коммунистически. – Он заулыбался, показывая отличные, молодому впору, белые зубы.

Потёмкин не нашёлся, что сказать. Просто лишний раз развёл руками, мол, кто ж спорить может со старшими товарищами!

– Так вот, Виктор Арнольдович. Волнует меня в связи с «зигфридами», собственно, только один вопрос. Простите меня заранее, голубчик, если покажется он вам странным или даже бестактным… – Кощей вновь взял чашку, отпил чуть-чуть, поставил обратно. – В отчёте вы написали, что, цитирую, «трагические последствия вызваны наложением нескольких ранее не встречавшихся факторов, сочетания наличия неразорвавшихся боеприпасов предположительно таких-то и таких-то типов…», ну, это опустим для краткости… «и существующего до сих пор зацикленного эха разрушения «зигфридов» как следствие боевого воздействия по Гречину». Всё верно?

Потёмкин молча кивнул.

– Боеприпасы, правда, оказались какими-то поистине саморазрушающимися, – хихикнул Кощей, – ибо «собрать осколки либо иные остатки не представилось возможным». А вот с эхом хотелось бы подробностей.

– Подробностей… – Потёмкин придал лицу соответствующее моменту сосредоточенно-озабоченное выражение, прибавив к нему толику надлежащего внимания к «дружеской критике старшего товарища». – Вторичное и зацикленное эхо на месте уничтожения сильных боевых магических групп не редкость, Иннокентий Януарьевич. Я сам с этим сталкивался не раз. Операция «Искра» под Ленинградом в январе сорок третьего, когда блокаду прорывали, а фрицы туда «кондоров» кинули. Тогда мы тоже применили воздействие по Гречину…

– Вы, Виктор Арнольдович, просто мастер Гречина у нас, – усмехнулся Кощей.

– Спасибо, Иннокентий Януарьевич. Воздействие Ясенева при отрицательных температурах воздуха и наличии снежного покрова…

– Да, – кивнул Верховенский. – Знаю. Сталкивался тоже. Можно только в сочетании с локальным термическим воздействием, огнемётным, к примеру, или с направленными взрывами. Однако требует тонкой координации. И оставляет… последствия.

Потёмкин тоже кивнул, изо всех сил стараясь, чтобы это выглядело солидно, достойно и с необходимым уважением.

– Поэтому в зимних условиях к применению нами рекомендован Гречин. Несмотря на потенциальную опасность для мага-наводчика. И именно его мы использовали. Однако даже при Гречине немцы сумели, погибая, ответить координированным выбросом, умело его закольцевав. В результате место стало окончательно безопасным только в пятьдесят шестом году.

– Да, в пятьдесят шестом, – вздохнул Кощей. – Верно. Как вы всё это хорошо помните, Виктор Арнольдович, словно снова экзамен принимаю… А последнее оцепление в пятьдесят шестом при мне снимали, так что и я тот случай хорошо помню. Тогда это закольцовывание было немцами сделано намеренно.

– Верно. И мы его засекли. А вот под Прохоровкой, когда уложили «тамплиеров», закольцовывание возникло спонтанно. Его не сразу обнаружили. И… были жертвы. Но зачистили мы всё быстро, да и неудивительно – с трёх фронтов лучшие маги там собрались, а «тамплиеры» не те уже были, второй набор после Сталинграда…

– Коль Сталинград к слову пришёлся, можно и «Бертрана де Борна» упомянуть. – Казалось, Кощей прямо-таки лучился доброжелательностью.

– Совершенно верно, Иннокентий Януарьевич, – Потёмкин ощутил почву под ногами. – Группа «Бертран де Борн», как и «Кондор», после уничтожения оставила после себя рециркулирующее эхо, как они надеялись, могущее послужить миной заме…

– Замедленного действия, – вдруг сухо оборвал его Кощей. Морщинистый палец нацелился Потёмкину в грудь. – Что потребовало проведения соответствующих дезактивационных и кордонных мероприятий.

– Каковые и были проведены, Иннокентий Януарьевич. Другое дело, что под Корсунем при вторичном осмотре места боестолкновения никаких следов рециркулирующего эха обнаружено не было.

– Кто проводил осмотр? – сухо осведомился Верховенский. – Вы лично?

– Никак нет. Приказом командующего фронтом были переброшены под Умань. Осмотр проводил старший лейтенант Георгиевский, павший смертью храбрых на Сандомирском плацдарме…

– Павший смертью храбрых… – пожевал сухими губами Кащей. – Да. Мёртвые сраму не имут, но и подробностей у них уже не узнаешь. В большинстве случаев. – Верховенский нехорошо усмехнулся. – Полагаете, Георгиевский провёл операцию недостаточно тщательно?

– Всё возможно, – развёл руками Потёмкин. – Как уже сказал, нас перебросили…

– Да-да, под Умань. Я помню, – брюзгливо сказал Верховенский. – Однако в связи с этим возникает ещё один вопрос. Непосредственно связанный с первым. Давно хотел его вам задать, товарищ Потёмкин, и вот, наконец… – Он вздохнул. – С Корсунем нам ещё разбираться и разбираться, но отчёт ваш и впрямь хорош, послужит прекрасной отправной точкой. Однако меня интересует в этой связи тайна гибели ваших же «серафимов». Если более точно – место их гибели. Почему вы лично не проверили, учитывая корсунский случай, что оно вполне безопасно?