355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ник Келман » Девочки » Текст книги (страница 9)
Девочки
  • Текст добавлен: 16 октября 2016, 23:56

Текст книги "Девочки"


Автор книги: Ник Келман



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Ты вот, например, можешь себе вообразить, что правление спрашивает меня, почему мы отсрочили отпуск какого-нибудь продукта, которым мы как раз собирались вытеснить наших конкурентов с рынка, а я отвечаю: «Думаю, им требуется время, чтобы подготовить свой вариант, похожий на наш»? Или я прихожу в Верховный суд и говорю: «Слушайте, мой предшественник не понимал, как важны азиатские рынки, поэтому примите, пожалуйста, закон, по которому я получу равную долю этих рынков сбыта с моими конкурентами – ведь это всего лишь рынок». Это как приостановить военные действия и сказать: «Послушайте, у нас закончились боеприпасы, не могли бы вы дать нам пару дней, чтобы их пополнить?»

Понимаешь, я лично не знаю никого, кто думает, что жизнь справедлива, так почему многие люди приходят к мысли, что она должна быть справедливой? Боже, жизнь не такая, какой она должна быть, это вам не чертов рефери!

Наверное, поэтому люди вроде нее думают, что имеет смысл обвинять людей вроде меня в мошенничестве. Они не понимают, что такой вещи не существует.

Наверное, они считают, что я думаю так же, как они. Но это вовсе не так, вопреки распространенному мнению о причине «несправедливости» мира. Мол, несправедлив он не потому, что каждый смотрит на вещи по-разному, а потому, что каждый думает, что все смотрят на вещи одинаково. Должно быть, они думают, что я, как и они, не только не имею цели, но и установил для самого себя какой-то свод ебаных правил, которым должен следовать. Должно быть, поэтому они думают, что имеет смысл обвинять людей вроде меня в расизме и дискриминации, думают, что мне плевать на все, кроме следования моим правилам, и что если я найду команду уродов, черных, феми-нацистов, которые вскрывают коды лучше, чем хорошо оплачиваемая команда белых умников, я не возьму их на работу, потому что они – некрасивые женщины или черные или то и другое.

Они, очевидно, не имеют понятия, насколько абсурдно такого рода обвинение, абсурдна сама идея, что я отказался бы от какого-нибудь конкурентного преимущества из-за моих чертовых убеждений! Это бред!

И он смотрит на тебя, а ты смотришь на него и понимаешь, говорить тут не о чем, и ты произносишь:

– Прости, повтори свою последнюю мысль – я думал, те девицы отвалили от нас, но нет, они за нами следят.

И он спрашивает:

– Правда? Какие девицы? – и оборачивается.

Ибо в древних Афинах, чтобы добраться до академии Платона, надо было пройти через общественное кладбище, где похоронены убитые на войне.

Ибо Пелопоннесская война началась в 431 г. до н. э., «Троянская женщина» была написана в 415 г. до н. э., «Лисистрата» – в 411 г. до н. э., а проиграли Афины Пелопоннесскую войну в 414 г. до н. э.

Ибо великое тщеславие не в том, что мы уверены в победе, а в том, что мы думаем, будто нам не требуется воевать.

Это было тогда, когда я болел гриппом, а на следующий день должен был отпустить партию важного товара. Ты практически всю ночь вместе со мной не ложилась. Ты не могла ничем помочь мне в работе, но ты делала мне чай, бутерброды и суп, укутывала меня пледом.

На следующий день, когда я уходил, неуверенный, достаточно ли того, что я сделал, неуверенный, справлюсь ли я из-за болезни, ты на самом деле сказала мне:

– Не беспокойся, все будет хорошо.

И ты на самом деле поцеловала меня.

– Я люблю тебя, – ответил я.

И – именно тогда, именно там – я тебя любил.

* * *

…Только желудка – его нам осилить никак не возможно.

Жадный желудок проклятый, он бед нам приносит без счета.

Люди ради него и суда крепкоребрые строят,

Беды готовя врагам на море, всегда беспокойном.

Одиссея 17:286
* * *

Воскресным вечером ты смотришь телевизор. Щелкая по каналам, ты задерживаешься на женском ток-шоу. Ведущие – женщины, публика – женщины. Обсуждаются женские проблемы.

Тебе требуется минута на то, чтобы понять, что они на самом деле обсуждают. Оказывается, речь о том, как недавно одна известная супермодель на третьем десятке жизни вышла замуж за человека старше восьмидесяти, обладающего несколькими сотнями миллионов. Все – ведущие, их гостьи, зрители – по кругу обсуждают, как это омерзительно. А затем одна из зрительниц встает и говорит:

– Я скажу вам одно. Если бы я собиралась выйти замуж за восьмидесятичетырехлетнего мужчину, он должен был бы иметь гораздо больше, чем триста сорок миллионов!

И она отваливает домой. Все – ведущие, гостьи, публика – развеселились, зааплодировали, засмеялись. Отличная шутка. За исключением того, что ты знаешь, что это не так. Ты знаешь, что причина их смеха в их представлении о честности, их представлении, что честность – не в том, что они, как бы там ни было, продаются, а в том, как дорого они себя оценивают.

И поэтому верьте мне, когда я говорю вам, что мир – это красный «ягуар» или эксклюзивное платье от Коко Шанель на один раз. Верьте мне, когда я говорю вам, что вина – это замок в долине Лауры. Верьте мне, когда я говорю вам, что и то, и другое – всего лишь предметы роскоши.

Ты – в супермаркете, выбираешь себе парфюм. Поднимаешь глаза и видишь по другую сторону прилавка, с женской стороны, двух школьниц, которые пялятся на тебя. Но когда они ловят твой взгляд, одна из них произносит:

– Вот дерьмо!

И они, хихикая, резко опускают головы.

И тебе приходит на ум, что гораздо проще с ними, с такими вот девушками, которые – их так просто ввести в заблуждение – пока еще ничего не боятся, с девушками, достаточно юными, чтобы все еще проявлять свой к тебе интерес более активно, чем просто не сопротивляясь твоему интересу. Именно с ними так просто прийти к практическому результату. Для всех остальных требуется терпение, над всеми остальными приходится работать. А кто захочет тратить время и силы на уговоры, на что-то, что просто обязано доставлять удовольствие?

* * *

Так меж собой разговоры вели Одиссей с свинопасом.

Пес, лежавший близ двери, вдруг голову поднял и уши, —

Аргус, пес Одиссея, которого некогда сам он

Выкормил, но, к Илиону отправясь священному, в дело

Употребить не успел. Молодые охотники раньше

Коз нередко гоняли с ним диких, и зайцев, и ланей.

В пренебреженьи теперь, без хозяйского глаза, лежал он

В куче огромной навоза…

Там он на куче лежал, собачьими вшами покрытый.

Только почувствовал близость хозяина пес, как сейчас же

Оба уха прижал к голове, хвостом повилявши.

Ближе, однако, не мог подползти к своему господину.

Тот на него покосился и слезы утер потихоньку,

Скрыв их легко от Евмея…

Так, ему отвечая, Евмей свинопас, ты промолвил:

«О, если б эта собака далеко умершего мужа

Точно такою была и делами и видом, какою

Здесь оставил ее Одиссей, отправляясь на Трою,

Ты б в изумленье пришел, увидав ее резвость и силу!

Не было зверя, который сквозь чащу густейшего леса

Мог бы уйти от нее. И чутьем отличалась собака.

Нынче плохо ей тут. Хозяин далеко от дома

Где-то погиб. А служанкам какая нужда до собаки?

Если власти хозяина раб над собою не чует,

Всякая вмиг у него пропадает охота трудиться.

Лишь половину цены оставляет широкоглядящий

Зевс человеку, который на рабские дни осужден им»,

Кончил, в двери вошел для жизни удобного дома

И к женихам достославным направился прямо в палату.

Аргуса ж черная смертная участь постигла, едва лишь

Он на двадцатом году увидал своего господина.

Одиссея 17:290
* * *

Может быть, это священник. Может быть, время от времени, ты поднимаешься по каменным ступеням кафедрального собора и проходишь через маленькую дверь в больших парадных дверях. Может быть, ты приходишь, когда там пусто, поэтому перед тобой до самого алтаря простираются лишь скамьи, теряющие на расстоянии свои очертания. Может быть, откуда-то доносится кашель, но ты никогда не видишь кашляющего, ты не уверен даже, что в силу резонанса и эха вообще увидишь кого-то там, откуда этот кашель доносится.

А может быть, это не кафедральный собор. Может быть, через ворота церковной ограды ты проходишь в пыльный внутренний двор с черным гонгом, по форме напоминающим колокол. И ты идешь в небольшое дальнее здание, где преданные мирянки, очень старые, очень толстые, принимают денежные пожертвования на кровельную черепицу.

А может быть, ты договариваешься о встрече с раввином и посещаешь синагогу, пробираясь в заднюю ее часть, в кабинет, обшитый темным деревом, с единственным маленьким окошком, затененным чахлым плющом.

Может быть, если ты – человек до известной степени верующий, ты постоянно испытываешь чувство вины. Не только за сексуальные деяния, почти каждое из которых по какому-нибудь определению является «греховным», но и за все остальное. Ты испытываешь чувство вины за то, что ведешь бизнес так, как ты его ведешь. Несмотря на то, что какая-то часть тебя верит, что за это тебя восхвалят и даже вознаградят, ты испытываешь вину за победу.

Поэтому ты идешь в исповедальню, платишь за то, чтобы твое имя написали на черепице, просишь совета у человека, который никогда не соперничал. И тебе отпускают грехи, или молятся за тебя, или дают совет – не имеет значения, что именно. Потому что это не поможет. Это никогда не сможет помочь.

Но, в конце концов, ты перестанешь открывать ту маленькую дверь, перестанешь заходить в церковные ворота, перестанешь назначать встречу с раввином. Или перестанешь побеждать. Потому что для победителей нет религий. Потому что даже если Господь действительно одевает лилиями поля, он не сможет обеспечить тебя подарком ко дню рождения твоей жены. Даже если Будда действительно дарит нирвану тем, кто отрекся от мирских путей, то согласно этому ты должен был бы отправить своего сына в бесплатную школу, а если он будет посещать одну из школ твоего района, ты будешь проклят.

Но, ax, Набоков, почему Куилти пришлось поплатиться? Это же был не фильм недели, тебе не надо было беспокоиться, что рекламодатели соскочат с крючка («соскочат с крючка»?). И тебе должно быть известно, что в реальном мире куилти никогда не платят. Так почему ты сделал это, трусливая ты свинья, сладкая ты киска, ты?

Ты не имеешь ни малейшего представления о том, как это произошло. Ты знаешь, что был с Джонатаном на его вилле на острове Сент-Барт. Ты знаешь, что началось это в тот день, когда Джонатан, Марджори и Тамсин отправились покупать батик, оставив тебя наедине с Кассандрой. Но ты, как и все остальные, удивлен тем, что это произошло.

Ты лежал у бассейна, а она вышла поплавать. Она жила там уже месяц, ее кожа уже успела покрыться загаром. Тебе было достаточно на мгновение оторвать взгляд от своей книги – мастурбирующего мыльнооперного произведения одного очень хорошо известного тебе президента компании, – чтобы многое увидеть.

А затем, сделав несколько кругов, она вышла из бассейна, но не стала вытираться. Ты думаешь, что началось все именно с этого, именно это сломило твое сопротивление. Эти капельки воды на ее гладкой бронзовой коже, капельки воды, заблудившиеся в прозрачном пушке, который, казалось, покрывал большую часть ее тела, капельки воды, источавшие запах масла для загара. Она подошла к твоему креслу и опустилась на колени. Ты пытался не обращать на нее внимания. Она склонилась над твоей книгой, ее длинные, мокрые черные волосы ниспадали с одной стороны ее лица, со стороны, дальней от тебя, едва касаясь краев твердой обложки. Вода капала на бумагу и портила книгу. Но ты не шевелился, боясь спугнуть ее, будто дикое животное, боясь, что больше не сможешь чувствовать так близко ее запах. Запах хлорки и масла для загара, солнца и чего-то еще, чего-то чистого, чего-то такого, чем пахнут только молодые девушки.

– Что читаем? – спросила она.

И пока ты рассказывал ей, она пристально на тебя смотрела, кивая, будто слушала, но ее огромные зеленые глаза блуждали по твоему лицу, блуждали так, словно ей удалось очень близко подплыть к какому-то глубоководному существу, и это был единственный шанс изучить его. У нее были прекрасные губы, такие сочные, такие припухлые. А носик был совсем маленьким, меньше твоего большого пальца.

А может быть, виноваты не капли воды. Может быть, виновата пчела. Может быть, не сядь пчела тебе на грудь, не будь она прихлопнута книгой, напугана и разозлена, может быть, не случись этого, не было бы и всего остального.

Но это случилось. Пчела села как раз тогда, когда ты закончил объяснять. Девушка завизжала, отскочила назад, а ты захлопнул книгу, но почему-то упустил пчелу, и она ужалила тебя в грудь, точно у основания грудины. И тогда настала твоя очередь визжать и вскакивать, а мертвая пчела свалилась с твоего тела на твое же полотенце.

Она заботливо подошла ближе, подошла ближе, пока ты ругался и рассматривал след укуса на груди. Она посмотрела на валявшуюся пчелу, а затем осторожно пошевелила ее средним пальцем.

– Ужалив один раз, они умирают, – сумел ты выдавить из себя, не желая показать, как тебе больно, как больно тебя ужалила эта ублюдочная пчела.

– Я знаю, – ответила она. – Только я никогда не видела, как они умирают. – И добавила: – Боже мой, взгляни на свою грудь!

И ты посмотрел вниз, изо всех сил стараясь не задерживаться слишком долго на ее недавно выросших грудях, все еще искрящихся от влаги, на ее все еще формирующихся бедрах, на недавно обретенной талии, на ее бронзовом животе с дырочкой пупка, на небольшом холмике между ее ног. Ты посмотрел вниз и увидел, что след от укуса сильно распух всего за несколько секунд.

Когда вы пошли в дом, когда, взяв за руку, она повела тебя внутрь, чтобы раздобыть немного мази, то на высушенной солнцем плитке, там, где, только что выйдя из бассейна, она сидела на коленях, ты заметил влажные очертания ее коленок и подушечек пальцев. Словно Туринская плащаница, подумал ты.

Она привела тебя на кухню, заставила сесть и пошлепала в ванную или куда-то еще. Кухня пахла ею, всеми теми запахами, что исходили от нее.

Когда она вернулась, ты поднялся, чтобы взять у нее крем, но она толкнула тебя назад и сказала:

– Садись.

И ты покорился ей, потому что именно эта покорность заставила тебя сесть, а не ее толчок. Она не смогла бы тебя по-настоящему толкнуть, даже если бы приложила весь свой вес и силу, не смогла бы даже сдвинуть тебя.

Она выдавила немного крема на ладонь, добавив еще один чистый, свежий аромат, смешавшийся в воздухе с остальными, пальцами второй руки взяла немного крема и втерла его в ранку.

Затем, не глядя на тебя, поцеловала ее. Слегка приоткрыла рот и поцеловала ранку.

И поскольку ты не оттолкнул ее в ужасе, она поцеловала ее еще раз, нежно, вытянув губы, но держа их закрытыми. Наконец она посмотрела на тебя. Ей не надо было ничего говорить. Ты уже был обречен. Ты вжался своими губами в ее рот так сильно, что вам обоим стало чуточку больно. Ее язык был таким маленьким, но таким сильным, таким упругим. За долю секунды ты подсадил ее на столешницу, раздвинул ее ноги и обвил их вокруг себя. Верх ее купальника упал вниз, подставляя твоему жадному рту ее маленькие груди, плавки сдвинуты в сторону, пальцами одной руки ты был внутри нее, а другая рука притягивала ее к себе за поясницу. Она весила не больше ста пяти фунтов. Ее руки упирались в нижние стороны навесных шкафов, чтобы не соскользнуть назад, чтобы не удариться о них головой. Ты стянул шорты и вошел в нее. Из-за ее загорелого тела все произошло очень быстро. Ты не мог сдержать себя внутри нее. Но это был твой самый лучший оргазм в зрелом возрасте. Она, наконец, открыла глаза, они были закрыты с того момента, как ты посадил ее на столешницу.

Первое, что ты подумал: «О господи, что я наделал». И это, должно быть, было написано на твоем лице, потому что первое, что она сказала, когда ты из нее вышел, когда она поправила свой купальник, когда соскользнула со стола и отмотала немного бумажного полотенца, первое, что она сказала:

– Не беспокойся, я пью противозачаточные таблетки.

А затем, вытирая столешницу, добавила:

– И я не была девственницей или что-нибудь в этом роде, так что не переживай.

В ее устах «девственница» звучало как «неонацист». Но ты переживал не об этом. Совсем не об этом. Ты даже не уверен, что вообще переживал. Выкинув полотенце, она с ухмылкой сказала:

– Может, подсуетишься натянуть шорты? Кажется, подъехала машина.

А может быть, виновата была не пчела. Может быть, это случилось бы и без капель воды и пчелы. Может быть, это случилось бы как-то иначе, но в любом случае, это случилось бы.

К тому времени, как вошла Тамсин, ты уже был у бассейна, делая вид, что читаешь, но сердце твое все еще колотилось. На твоей жене был цельный купальник, а сверху накинут новый батик.

– Что это с твоей грудью? – спросила она обеспокоено.

На ней были солнцезащитные очки. Ты не мог разглядеть ее глаз.

А потом, тем вечером, «девочки», как они сами себя называли, готовили ужин. Они пристроили Кассандру к нарезке овощей.

Ты услышал, как Марджори со вздохом говорит Тамсин: «Она еще не научилась готовить что-нибудь стоящее».

Все еще в бикини, все еще босиком, с плетеным разноцветным браслетом на лодыжке, браслетом, который отпечатался на твоей ладони, когда ты схватил ее, Кассандра настойчиво требовала выделить ей для работы тот кусок стола, на котором ты ее трахал.

Но когда она уселась в таком виде ужинать, мать отправила ее наверх переодеться. Ты уставился в тарелку, ковырял вилкой овощи, нарезанные ее рукой, и старался не думать о том, как она переодевается в своей комнате, о ее обнаженном теле, о треугольниках бледной незагоревшей кожи – о которых ты теперь знал – вокруг сосков и лобка. Но у тебя по-прежнему была эрекция.

А потом, той ночью, выключив свет, ты не мог уснуть. Поэтому ты взял в свои ладони груди Тамсин, и она произнесла:

– О-о-о… привет…

И стала перебирать и ласкать пальцами самый кончик твоего члена, ласкала именно так, как ты больше всего любишь, а затем взобралась на тебя сверху и хорошенько тебя оттрахала. Не касаясь ее руками, лежа вот так на спине и позволив ей оседлать тебя, там, в темноте, ты мог вообразить, что это Кассандра. Ты мог вообразить, что это – дочь твоей подруги, ты это и представил, за исключением запаха. И кончил ты потому, что думал о слегка приоткрытом рте Кассандры, чуть постанывающем, когда ты ее трахал.

Проснувшись на следующее утро, ты впал в панику. Ты пришел в ужас от того, что она рассказала все матери, рыдая, во всем ей созналась, выставив все так, что это ты соблазнил ее или еще что похуже. Ты почистил зубы, посмотрел на себя в зеркало и прорепетировал в ум, как ты говоришь что-то вроде: «Это смешно!»

Но ты знал, что никогда не сможешь быть убедительным. Ты знал, что на твоем лице они увидят вину. Когда ты спустился к завтраку, то чувствовал себя так, как по твоему представлению чувствуют себя идущие на казнь. Ты не мог взглянуть на Тамсин. Что она скажет? Наорет на тебя или, не в состоянии вынести это (что? стыд? гнев?), тихо выйдет из комнаты? Она спросила тебя, что с тобой случилось, когда ты спускался по лестнице.

– Ничего, – ответил ты. – Ничего не случилось.

Но за завтраком все шло хорошо. А когда ты вышел на улицу почитать, когда вздохнул с облегчением, то поклялся, что будешь держаться от нее подальше весь остаток месяца. Позже Тамсин заметила:

– У тебя прямо-таки отличное настроение!

И ты ответил:

– Конечно, а почему бы и нет?

Но пару дней спустя, во время которых Кассандра разговаривала с тобой не больше, чем то было необходимо, вы с Джонатаном читали у бассейна, а она появилась откуда-то и спросила отца, не свозит ли он ее за покупками. Он сказал, что не хочет, что поедет с ней завтра. Она стояла спиной к тебе, на ней были выцветшие джинсы, которые неплохо было бы покрасить. Когда Джонатан отказался, она стояла и – в досаде – переминалась с ноги на ногу, а ее джинсы елозили по ягодицам вверх-вниз, и ты услышал вдруг собственный голос:

– Я съезжу с ней, Джонатан.

Она повернулась, посмотрела на тебя, и ты заметил, что под ее свободной майкой нет лифчика.

– О, это очень любезно с твоей стороны, но не беспокойся, в этом нет необходимости, – сказал Джонатан.

– Нет, правда, – настаивал ты, побуждаемый к этому майкой, покачивающейся в легком ветерке на ее сосках, – отличная мысль, мне в любом случае нечего делать.

– Ну, хорошо, если хочешь, – сдался он. – Это действительно мило с твоей стороны, Джефф, спасибо, Джефф. Дорогуша, он оказывает тебе услугу!

Она посмотрела на тебя прищурившись, солнце было позади нее.

– Спасибо, мистер Мартинсон, – ответила она. Она много лет звала тебя Джеффом, но последние несколько дней называла мистером Мартинсоном, взяв за правило именно такое обращение.

Вы взяли джип, и она заставила тебя ехать по безлюдной дороге к обрыву, выходящему к океану. Ты трахнул ее сзади, на заднем сиденье джипа, она не удосужилась даже полностью стянуть джинсы. В этот раз ты смог дольше себя контролировать, но это, возможно, было вызвано тем, что ты нервничал. Ты все время оглядывался на грязную дорогу, чтобы увидеть, если вдруг там кто пойдет. Она едва двигалась, глазея все время на океан. Но когда ты кончил, она посмотрела на тебя через плечо и улыбнулась. Ты трахнул ее в тот день еще два раза.

Когда вы возвращались, мимо вас, направляясь к обрыву, проехала другая машина. Ты не мог рассмотреть, кто в ней сидел, а она хихикнула:

– Было бы смешно, правда?

Ты ничего ей не ответил.

Когда вы вернулись домой, отец спросил, купила ли она что-нибудь:

– Нет. Не смогла найти то, что мне нравится.

Услышав это, он в шутку сказал тебе:

– Ха! Может, тебе возить ее по магазинам почаще? Когда она ездит со мной, то всегда умудряется потратить целое состояние!

Но, проснувшись следующим утром, ты снова почувствовал страх. Нет, в этот раз не страх, а беспокойство. Ты был обеспокоен. Ты почистил зубы, не репетируя больше никаких реплик. Ты сумел спуститься к завтраку с поднятой головой. Кассандра и Марджори были уже там.

– Доброе утро, Джефф! – весело проговорила Марджори.

Ты тоже пожелал ей доброго утра с улыбкой. И у тебя даже хватило смелости добавить:

– Доброе утро, Кассандра!

– Доброе утро, мистер Мартинсон, – ответила она, возвращая тебе улыбку.

И с этого момента ты больше уже не беспокоился, с этого момента все пошло гладко. Тебе приходилось выдумывать причины остаться с ней наедине так часто, как только было возможно. У тебя началась простуда, потом мнимое растяжение лодыжки, у тебя так часто случалась аллергия, что через пару недель Тамсин спросила:

– Бедняжка мой, не твое нынче лето, да?

– Перестань, не беспокойся обо мне, у меня столько книг, которые я хочу прочитать, – ты говорил подобные фразы столько раз, что всех не упомнишь.

Но все это стоило того, чтобы прятаться по коридорам в неистовых, отчаянных объятиях. Это стоило того, чтобы получить то, чего ты хотел.

Но вы находились на волосок от опасности.

Однажды, достаточно рано утром, ты лежал вместе со всеми у бассейна. Кассандра загорала, плавая на надувном матрасе, а ты был в самых своих темных солнцезащитных очках, поэтому, делая вид, что читаешь, ты смотрел поверх своей книги, как она дрейфует. Ты был настолько хитер, что не забывал даже регулярно переворачивать страницы. Но затем Тамсин, лежавшая на соседнем кресле, внезапно очень тихо произнесла:

– М-да, Джефф, ну и ну!

И сердце у тебя чуть не выпрыгнуло из груди, но, собрав в кулак весь свой самоконтроль, ты спокойно посмотрел на нее и как можно более невинно спросил:

– Что?

Она насупилась, быстро оглянулась вокруг и короткими отрывистыми движениями ткнула тебя в районе талии. Твое сердце замерло.

– Что? – спросил ты снова, на этот раз искренне не понимая, спросил, подняв книгу над головой, чтобы посмотреть под нее.

Твой член стоял. Смутившись, ты поменял положение, чтобы спрятать его. Тамсин заметила:

– Возможно, мне стоило бы забеспокоиться.

И снова твое сердце заколотилось.

– О чем? Почему? – спросил ты.

– Да просто похоже, что процентные ставки заводят тебя сильнее, чем я.

А когда ты тупо на нее уставился, соображая, о какой чертовщине она говорит, соображая, что бы ты мог ей ответить такого, что не выдало бы тебя – ведь ты даже не знал, о чем речь, – когда ты вот так на нее уставился, она закатила глаза и указала на книгу. Ты посмотрел на открытую страницу. Там шла речь о процентных ставках. Ты даже не знал, чтение какой книги изображал.

Настало дождливое время, поэтому все были в доме, ты пошел в домашний кинотеатр – большой открытый холл с множеством входов. Кассандра в одиночестве растянулась там на диване, глядя диснеевские мультики. На ней была лишь огромная футболка, ее голые ноги с совсем недавно сформированными линиями изгибались, словно луки, вырезанные из свежей древесины. Ты не мог ничего с собой поделать. По опыту ты знал, что под футболкой, за исключением трусиков, у нее ничего нет, и ты не утерпел и пристроился рядом с ней, повел рукой вверх по гладкой бронзовой коже ее бедра, проскользнул под футболку, отодвинул трусики в сторону и осторожно проник пальцем в щель между ног и начал целовать ее губы. Но она шлепнула тебя по руке и раздраженно вывернулась.

– Прекрати, – сказала она. – Я вообще-то пытаюсь это смотреть.

Поэтому ты вытащил руку, и это оказалось очень хорошей идеей, потому что именно в этот момент в комнату зашла Марджори. И, должно быть, оба бы выглядели виноватыми, потому что, посмотрев на тебя, она в шутку прикрикнула:

– Чем это вы тут занимаетесь? Вид как у застуканных на месте воришек!

Но прежде чем ты успел ответить, она продолжила, но на этот раз обращаясь к Кассандре:

– Ты снова разболтала Джеффу все свои секреты?

И она подошла к дочери сзади, встала за диваном, на котором вы оба сидели, нежно собрала волосы девушки в хвост и осторожно оттянула назад ее голову, так что теперь они смотрели друг на друга сверху вниз. А затем, не глядя на тебя, все еще поглаживая волосы дочери и все еще любуясь ею, она сказала:

– Она действительно доверяет тебе, ты ведь знаешь это, Джефф, она говорила мне… мой маленький ангел.

И она поцеловала Кассандру в лоб, отпустила ее волосы, глядя при этом тебе в глаза. Затем – за ее спиной стояла мать, за твоей никого – Кассандра тебя незаметно поцеловала. Затем она лишь слегка пошевелилась, но ты увидел, как задралась ее футболка, она лишь слегка пошевелилась, но ты увидел, что ее трусики по-прежнему сдвинуты в сторону. Ты взглянул на Марджори, которая теперь, пытаясь понять суть мультфильма, не отрывала взгляд от экрана, ее рука по-прежнему рассеяно блуждала по голове дочери. Внезапно ты почувствовал себя так, как будто тебя сейчас вырвет. Внезапно ты задумался, какого черта ты тут себе позволяешь.

Это было незадолго до твоего отъезда, когда вы спорили за обедом, и ты поднялся наверх за книгой, которая подтвердила бы твою точку зрения. Ты развернулся, чтобы выйти из комнаты, – в дверях стояла Кассандра. В тот раз в доме были гости, люди, которых вы оба знали и которые в этот уикенд были на острове, и одеты все были к обеду. В тот раз она накрасилась, надела серьги и белую мужскую рубашку с мини-юбкой, несмотря на возражения матери. В тот раз ты растерялся и стоял столбом, уже держа в руках книгу, и тогда, зная, что, когда ты растерян, ты не в состоянии сопротивляться, она вошла в комнату, все еще не слишком уверенно ступая на каблуках по ковру. Она вошла в комнату, толкнула тебя к кровати, встала на колени между твоих ног, расстегнула молнию на брюках и вытащила твой уже полностью эрегированный член, а другой рукой расстегнула кнопки на своей рубашке. Ты облокотился на кровать, опираясь на локти, и смотрел, как она терла головкой твоего члена по своим соскам, смотрел, как она засунула его, насколько смогла, в свой крошечный рот – чуть дальше, чем одну только головку, смотрел, как она – едва ты кончил – вытянула его изо рта и прижала к щеке, смотрел – с улыбкой, – как, закрыв глаза и откинув назад голову, обеими руками она размазывала твою сперму по своему лицу, горлу, груди. И лишь потом ты заметил, что она оставила дверь открытой, ты заметил это лишь потом, ты, который всегда был так осторожен. И заметив это, ты внезапно запаниковал, натянул брюки, поставил ее на ноги, приподняв за локти, ее огромные глаза открылись от твоего прикосновения. Ты подтолкнул ее в ванную, чтобы она привела себя в порядок. В тот раз ты заставил ее спуститься первой, в тот раз тебе пришлось переодеть брюки, в тот раз ты вернулся к обеду через пятнадцать минут с книгой и с облегчением увидел, что Кассандра уже здесь, весело болтает с пожилой соседкой по столу, и произнес:

– Простите! Никак не мог ее найти.

В тот раз, когда ты сел за стол, ты заметил, что Тамсин хмурю тебя изучает. В тот раз твоя жена наклонилась и, пока ты смотрел на кого-то еще, кого-то, увлеченного другим разговором, пока ты играл со своим бокалом, прошептала:

– Почему ты переодел брюки?

В тот раз у тебя не было ответа.

Но это было исключением. По большей части вам обоим нечего было бояться. Когда дома никого не было, ты трахал ее повсюду. Ты трахал ее у бассейна, в душе, на диване в гостиной. Она просила душить ее, задыхалась, но шептала:

– Нет! Нет! Продолжай!

Когда ты извинялся, что ударил ее головой о спинку кровати, она робко спросила, не мог бы ты называть ее своей «маленькой сучкой». Она даже хотела, чтобы ты трахнул ее в задницу, но – когда ты с жадностью согласился – решила, что это слишком больно.

И еще та ночь, которую ты – если бы мог – повторял бы снова и снова. Ночь, о которой ты нисколько не сожалеешь даже сейчас, когда Тамсин обо всем узнала и ушла, а Джонатан и Марджори пытаются привлечь тебя к суду; дело – и ты говорил им об этом, – на выигрыш которого им не следует даже надеяться. Ночь, самая яркая в твоей памяти. Та ночь, которая не имела никакого отношения к сексу.

Это было тем вечером, когда вы собирались оставить Кассандру одну, чтобы вчетвером полететь на остров Парадиз пообедать и задержаться там на ночь, но вместо этого ты притворился, что растянул лодыжку. Ты продумывал план несколько дней. Как только все согласились на эту экскурсию – и ты проявил больше всех энтузиазма, – ты сразу начал изобретать различные махинации, чтобы остаться с Кассандрой, остаться вдвоем на всю ночь. Целая ночь! Ты понял, что впервые в жизни это было не просто желанием, не просто мечтой для тебя, который мечтал о многом и все это получал. Это было необходимостью, чем-то, без чего – и ты это чувствовал – ты не мог жить, без чего сошел бы с ума. Ты знал, что пойдешь ради этого на все, заплатишь все, что угодно, унизишься любым необходимым способом. Если бы ты знал, что это поможет, то, возможно, ради этого ты бы и убил. Но в результате потребовалось всего лишь сымитировать растяжение лодыжки.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю