Текст книги "Nota Bene. Сборник стихотворений"

Автор книги: Ненадоэтописать Промч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

тссс

когда тебе больно до крика, а потом замолчи… тссс!

так не умеет выть ни одна из волчиц.

чувство, у которого нет берегов, нет границ,

зато несравненно много оттенков и лиц.

ты уже мечтаешь перевалить за отметку края,

тем самым признав, что ничуть не иная,

вытащить себя из себя хрипотой и лаем.

так ты кончаешься, а я начинаю.

glen morangie

беспомощностью к тебе пропитываться сквозь сон.

никогда не найду согревающие слова.

новый год, проступающий соком, так невесом…

и понятен, и сладок, как дважды два.

опасения кроя извечным «всё хорошо»,

улыбаюсь, как раньше бывало давным-давно.

и тоскую по временам, когда ты пришёл.

так прозрачно, что скоро увижу дно.

разбиваешься чайкой о ломкий проём окна,

барабанят в ушах неуёмные перепонки.

боль опознана вереницей «иди ты на»

будильникам/утешеньям. колюче звонкий

голос ложки, вмещающей сахар в чай.

в тон сминаемому в руке письму.

до скорого никогда. надеюсь, что будешь скучать,

прописывая в минувшем тьму.

позвоночник тяни, как кошка, навстречу льду.

наше предназначенье спит головой к востоку.

я бегу туда, куда никогда не приду

хозяйски небрежно. ни раньше, ни позже срока.

обожествление не выходит из головы,

ютится в коробке с пафосным glen morangie.

допрыгнем до потолка, перейдём на «вы».

я никогда не забуду, как пригубляется жизнь.

неформат

она утверждает, что каждый наш поцелуй

распечатан в формате А3.

и вроде никто не видел ещё,

но ты рискни – посмотри.

и когда улыбаться давалось едва-едва,

она утыкалась в точку над “i”,

мысленно превращаясь в формат А2.

ну, никто не видел ещё – смотри.

подругам напевала, что временный брейк

ею придуман, предложен – и все дела.

не вода, мол, из крана, а вечный рейв.

затем так вздыхала, будто давно ждала

такого как я – свою лучшую из половин.

ей повезло, как ветру на высоте моста.

мои редкие появления, залитые в А1,

довелось лицезреть сотне людей из ста.

домой возвращалась ускоренно как йо-йо,

доставала из шкафа бритву и чёрный зонт.

гостям непременно бросала, что всё моё,

а потом не провожала. за горизонт

под пристальным взглядом катилась точка над “i”.

мне раньше думалось: нам не хватило перца.

а оказалось – прозрачных стен из слюды.

одежды прикрыться, а не согреться,

формата А0 и высокого рейтинга.

[девочка]

из-под палки бегут лоси

в незнакомые города.

[девочка] лучше бери такси,

чтоб не успеть никогда.

долго петляй во тьме

с востока на самый юг.

и навигатор не смей,

лучше используй нюх.

верь, что в жести вино,

а значит – Христова кровь.

нащупай такое дно,

чтобы не видеть снов.

не пристегнув ремень,

мечтай о кюветных рвах.

и знай, как отбросить тень

на суть своего естества.

путай следы слюной,

полной идей-отрав,

и претворяйся хной

или стогами трав.

дырявь себе пальцем грудь,

прикуривай у тиши.

и, наконец, забудь,

что было, куда спешить.

кто кого

знаешь, малыш, время – это большой питон.

раньше я грел себе молоко,

а теперь прошу тебя сменить тон.

и мне не совсем легко.

время нас поглощает, как всё вокруг.

представь себе большой дом,

вот только от моих рук

пахнет вскипевшим льдом.

денег стало так много, что перебор.

всех интригует их статус вич.

том сойер так долго красил забор,

что травку забыл состричь.

время играет со мной в «кто кого».

ты вырос из своих кед.

всё обращается в статус кво,

в количество собранных лет.

и нам не по возрасту брить виски,

шататься всю ночь до утра.

то чувство, что мы оголённо близки,

сменяется преданным “брат”.

зато улыбаемся всем лицом,

всей мощью своих карат.

пространство сжимает нас плотным кольцом.

и это уже не мкад.

мой экшн

для девушки твоего характера-возраста-положения

семью не заменит даже роман со мной.

как ни скрывай, это печально. регресс движения

называется остановкой.

твой экшн – это пелёнки, кастрюли, быт.

а мой – по-прежнему виски, теперь двойной.

и каждой придумать рифму, потом забыть.

злость на тебя выходит басовой струной

через столб позвоночника.

мимо

случилось тебе проходить меня мимо?

просыпаться в моей постели? с кем не бывало.

и скучать по мне идиотом – почти терпимо.

и орать: много яда, а секса – мало.

так бывает со всеми, кто следует моде:

сегодня макси, а завтра – мини.

ну и что так орать? ничего не выходит

с женщинами? да ну и черт с ними.

за угол

интерес – вот где мёд в наших сотах,

полнокровность которого обусловлена тем,

что свобода трактуется спешкой кого-то

к кому-то. при всей простоте

утверждение истинно – в этом беда.

не поверишь – укромнее одеяла

ложился уставший мой голос тогда

на город, который сумятица смяла

в крутое яйцо. прозорливостью дней

казалась законная смена сезона.

и те, кто кичился воздушностью змей,

следили за ровностью чьих-то газонов.

тарифы на небо росли, падал свет

на трусость расстаться чужими, по сути

не ставши родными. как не было – нет –

в схожденье нужды. превращаемся в судей

друг другу. итог аксиом –

нерушимость, заброшенный улей.

печаль, воплощенная в том,

что бежишь, отличимый от пули

лишь возможностью свернуть за угол.

последнее танго

о чём речь вообще? ты не видел её под рубахой.

этот нелепый факт даёт мне смешную фору.

когда засыпаешь с ней – у неё глаза больше, чем у любого страха.

а потом до неё не идёт ни один здешний скорый.

ты не знаешь этого. о чём с тобой говорить?

не знаешь, как играет её сердце в кулак,

замолкая настолько, что мясистая нить

рвётся в твоих руках, дурак.

вот так мы взяли и прошли рядом друг с другом, мимо.

латиница её слов льётся сквозь руки гангом.

такой чёрно-белый не очень удачный снимок.

мы с ней в париже. и никакого последнего танго.

отбой

на брутто не хватит цезаря, на нетто суда нет.

мама, мне страшно не родиться гением.

да и как мне родиться? куда мне?

я уже показался. красивый? ну, более-менее.

мой кровепровод будет ещё артерией города.

мёртвое море внутри обрело покой.

ты сейчас встанешь-уйдешь. охygen-нo гордая,

что койка нас не сроднила, что я никакой.

таксист обгрызёт удила, но не тронется с места.

капли из носа на кафель – твой красный рот.

ну что тут раздумывать, город? кради невесту.

я пересек эту лету и брассом, и вброд,

но не полегчало. тротил укрощаю. и в клюв

поломанной птицы его загоняю с лихвой.

девчонка сбежала. теперь все спокойнее сплю.

кукушка с часов с полным ртом объявляет отбой.

я не слышу.

прятки

греть кошек на сердце, плясать под дудку

кого попало, кормить огонь своим бредом.

не считаться твоим любимцем (которые сутки)

сидеть напиваться с покойным соседом.

не делать вообще ничего. болею.

учусь стрелять из простой рогатки

по фонарям. я не стал смелее.

хожу на курсы шитья, на прятки.

тебя по-прежнему нет, как славы.

вчера познакомились с твоим мужем

в одном борделе. он, в общем, славный.

но мне от этого только хуже.

без вести

пропавший без вести там,

где находится любой мёртвый,

а на чужое «отдам»

бросается каждый четвёртый,

мои мысли и боль встречаются в одном русле.

и я бы врагу не желал своей грусти.

в моей голове, налитой брусничным соком,

с запада суховей, муссоны – с востока.

под напряжением каждый грамм,

и вряд ли дойдёт до шага.

так плотно застрявшему там

нужнее всего отвага.

навечно запаянный в прошлом,

не оккупант, не заложник.

а нечто, как часть интерьера,

среди неуслышанных слов и беспочвенной веры.

голевой пас

британцы скорбят, размывая всю боль

по сереющим полосам автобана.

мне плевать на британцев, но что-то с тобой,

что-то не так… и мне странны

попытки полётов из резких падений

и душные ночи верёвкой на шее.

ты меня оставляешь; я, видно, не гений.

а рваные раны – попробуй зашей их.

не хочешь? не стоит. гуляю по шпалам

и носом в осоку ночую на поле.

трагично?! да что ты… с английским накалом

британцы скорбят. промахнулись в футболе.

в полный рост

до колик сердца нарушая путь,

бежать к тебе, срываясь к шоку трижды.

дрожит в зубах. давно не продохнуть…

какой тут флирт? теперь бы выжить…

июнь дробит межпозвонковый слой,

июнь нахально стелет мне гортань.

он любит шлюх, он воровато злой.

а я люблю одну. и грубым «перестань»

ему кидаю сочный повод вдруг

уйти, оставив середину где-то.

так судорожно лгал: она мне друг.

так ядерно хотел и не дожил до лета.

твой город серо-прост

и мал настолько, что я касаюсь неба,

вставая в полный рост.

считалка

четыре, три… и ты не хочешь больше считать

дохлых рыбок в этой бездонной чаше.

девальвация – слово от дьявола, значит опять

ничтожно мало, что могло бы быть нашим.

это кто-то сфальшивил, сломался. кто?

когда межгород – сдутый спасательный круг,

когда только кровь, там, где должен ток

по проводам. когда вдруг

солнце режет глаза до слёз.

и я в мадрид – загонять быков,

а ты в какой-то там окский плёс.

мы молились до языков,

стёртых о зубы. не помогло.

приштина

переулками до проспекта, а там напиться.

находиться где-то и быть искомым –

разница. кто вязал на спицах

молоко в мой кофе, бывает дома

по утрам. и в ванной читает фроста.

герои сидят на стероидах + диете,

выживают из собственного ума и роста;

на героев пытаются походить все дети.

но, походя, пробуют страсти под коксом.

а после: весь мир – неплохая сепия.

хочешь быть гением – занимайся боксом

и зацени, что отколола сербия.

у героев такой гонорар, что тебе не снилось.

я в прошлом из них, но теперь в завязке.

одного не пойму, объясни на милость:

почему потянутая когда-то связка

так мешает дворами?

я пялюсь в зеркало

и заношу кулак…

барселона

в воздухе пахнет корридой – игрой вслепую.

падать нестрашно – стеклянные лица трав

отрицают меня, как стена отражает пулю.

ниоткуда является странный мальчишка-стафф,

и всё очевидное становится невероятно.

чужая кровь не даёт ни сна, ни особой силы.

моя рубаха – пособие въедливым пятнам,

поражение тайда по полной. а ты просила

завязывать с этим большими морскими узлами,

учиться быть проще, понятнее, веселее.

завести в доме детский смех вперемешку с лаем

дворового шарика, имя твоё лелеять.

вместо – город стекает в ботинки, и ты сбежала

туда, где в воздухе пахнет рыбой. хорош улов!

я каждую ночь люблю тебя неумело, давлю на жалость,

спасаю рогатых. и мне не хватает снов.

велкам

внутренне знаю: со мной справляется улица.

ускорение неба рассчитано до утра.

лёгкие тяжелеют тем, что табак не курится.

решаю отказаться от своих прав.

один к одному: только бросаюсь драться,

снимаю штаны, покупаю шприц –

ниоткуда являются папарацци

на моё стервенейшее из всех лиц.

даже купленная за углом нина

просит читать ей вслух.

кролик смеется, когда я стреляю мимо,

не сумевши выбрать из двух.

а я помню твое плечо, просто память тела

не желает считаться с моими табу.

цена на поэтов заметно взлетела,

победив алкоголь, пистолеты, траву.

смотри-ка: всё движется по спирали.

не только деньги путешествует из рук в руки.

мне гораздо спокойнее думать: «тебя украли»,

нежели «ты сбежала к какой-то суке».

хотя даже победа всегда равноценна сделке.

уходишь? пожалуйста. следующий – велкам.

театр сатиры

нет ничего в том, чтобы плакать с глазу на глаз –

никто не откажет мне в моих ранах.

если он снимает тебя в шератон палас,

удивительно, что ты говоришь о подъёмных кранах,

о которые спотыкаются глаза вечерами

в каком-то там бутово в съёмной квартире.

поселяю тебя в единственно подлинном грамме,

купленном мною у театра сатиры.

ты можешь быть хуже старых актрис и собак –

кажется, вот не дышишь. потом – показалось.

ничего странного: говорю, что иду в кабак,

и ловлю такси до площади трёх вокзалов.

клон

ты – клон моей подлости. калька из калек.

на передовице воскресной газеты

вас находили, хотя не искали,

в приличных отелях. вы полураздеты,

пьяны и довольны. и, кажется, вместе.

четвёртые сутки, восьмые недели.

ты спишь на мансарде в разобранном кресле,

грозишь мне разводом, имущество делишь.

меня нарекают «кретином» соседи,

пока он меняет на доллары баррель,

пока ты мутируешь в миссис и леди,

пока я штурмую ближайшие бары.

а помнишь, когда-то мне прочили славу

высоцкого, бродского, кафки и чёрта.

ты проявлялась во всех этих главах

моих эпопей. независимо чёрной

казалась нам ночь. в середине финала

ты что-то такое печальное знала,

что плакала, всё мне всегда разрешая.

ни бедность, ни молодость нам не мешали.

но время всё вышло в абсурде, попойках,

моих путешествиях в койку из койки.

ты – клон моей подлости,

но до меня тебе далеко.

1939

на голой площади, где не осталось птиц,

кто-то, смотрящий предельно вниз,

стоял у стены параллельно скопленью лиц

и каждому рядовому шептал: промахнись.

оставалось состроить планы на новый год

с решением Бога. лежащему у стены

было чертовски холодно. шла в расход

вторая обойма. я собираю сны.

каждым живущим отныне владеет страх.

письма вскрывает невидимый комиссар.

если бы знала, как в этих ночных кострах

корчится от досады сартр.

я засыпаю в ритме солдатских пли.

твоим маякам недостаточно парохода.

и я клею бумажные корабли,

дожидаясь тысяча девятьсот сорокового года.

правильный след

в обожженное горло втекая спокойно,

раздирая ещё не зажившие ранки…

чудо было бы чудом, когда бы не пойло,

обагрившее доски чужой коммуналки.

и пока очевидно: так надо обеим,

чтоб наутро по разные дни баррикад.

питер маленьким янки бордово робеет

новым солнцем. а мне леденеющий мкад

очень нужен, чтоб было куда не вернуться.

и лечиться… хотя я не верю врачам.

я всё вижу, как рвутся, натянуто рвутся

между нами последние нитки. и чай

будет утром из разных небьющихся чашек.

истерить не хочу, но по разным домам.

всё, что было когда-то единственно нашим,

расплескав для подростков, их кошек и мам

очень ало – как повод для свежих газет,

кинутых в почты широкий карман…

белым-белым очертит мой правильный след

на земле молодой капитан.

копыта-хвост-чешуя

ничего не хочу знать о том,

кем занят твой вечер, чем задан тон,

как нам было явно, что потерять,

и я перешел с voulez-vous на ять.

ты непременно ставила на zero,

я разбивал то место, где вырос рог,

а затем копыта-хвост-чешуя=

я наконец-то стал походить на Я.

и как тебя осенило вдруг поутру,

что сквозь меня черти нашли дыру

в мир, который почти на дне.

и дело точно теперь во мне.

ничего не хочу знать о том,

кем признан твой ум и запачкан дом.

мои дела поважнее такой фигни.

черти с тобой. и дело теперь не в них.

де факто

дни растворяются сахаром в уличном чае.

думаешь, история возвысит твоё отчаяние?

скорее, запомнит ростовку, цвет глаз и профиль,

любимый сорт женщин, яблок и кофе.

и по фактам ты выйдешь обычнее всех живущих,

не выделишь из толпы, не отфильтруешь из гущи.

хотя сейчас мы видим тебя остервеневшим Иудой и брутом.

тут дело не в тридцати монетах,

не в ослепительности момента,

а именно в этой конкретной минуте.

довольны

всё же это где-то должно остаться:

под мраморным настом метрополитных станций,

в прогрессии увеличения дистанции,

в латиноамериканских танцах.

в ча-ча-ча запрятанным между слогами.

в чемоданах с гранатами, кейсах с деньгами.

в моно-, сверх– и какой другой полигамии.

у шарлатана в кармане, у честного под ногами.

где-то остались имя и прошлый азарт.

и то, и другое моё. читать по глазам

нас вынуждают высокие радиоволны.

ты там не парься, Господь, мы всем довольны.

дышим тем, что нам подсыпают в воздух.

особо строптивые – тем же, но через марлю.

и те, и другие – почти в одинаковых дозах.

отдаём голоса то Тебе, а то дарвину.

нас допускают только до этого выбора,

будто у нас черепа изнутри выбриты.

байкал аккуратно перенесён куда-то под выборгом,

а реликтовые леса как несогласные вырублены.

небо в морщинах от бесконечных Ту.

куда ни кинь взгляд – уже пересёк черту.

куда ни кинь слово – оно отпружинит в тебя.

куда ни засунь календарь – конец октября.

зверски знобит после пустынного лета,

но никто не решился пока на наречие «больно».

где-то должны ведь храниться имя моё, и азарт, и подобное этому.

ну Ты там не парься особо. мы всем бесконечно довольны.

похищение европы

ты проиграл не зевсу, дурак, а ветряной мельнице.

у меня выпадают зубы каждую ночь.

вот она мнётся перед тобой – никогда не изменится –

«я ухожу от тебя, забираю дочь».

а как карты, стволы – не было мне дилемм.

я был должен её украсть – не иначе.

добычу не кормят с рук, но добыча с тем,

у кого заломлен приклад – на удачу.

на руке звезда – это джаст фор фан.

нет таких давно – я же чую след.

пять в кармане дней, не осталось стран.

нет её нигде. и со мною нет.

паскаль

мимо непричастности к тебе, мимо мельниц,

мимо причалов, мимо заметок про босха.

мимо пули, диспансеризация, мимо верность.

мимо доков и мимо дома из воска.

меня апробирует лето на свежие раны.

кончай с этим небом, я видел его изнутри.

самолётик скользнул, я сжимал кулаки по карманам.

и ничего не случилось. горшочек – вари.

от её имени вяжет во рту и ломит в грудине.

я его мял в ладошке, едва ласкал.

париж не приучен рвать, он располовинил,

прожевал, не глядя, тебя, паскаль.

ничего от нежности, суть – скандалы.

у неё нет запаха для меня, нет места.

её пьяный рот, неприлично алый,

не влечёт ещё. и не будет.

честно.

выпад

ты пахнешь снегом – выпадом сезона,

моими пораженьями в лото.

ещё бензином, духотой промзоны,

досадной новизной пальто.

приметы к одному: похолодало

в постели, разделённой на двоих.

все пули – бумеранги. мне досталось

от выстрела вчерашнего. затих

испуганный трамвай в истоке парка.

тебе идёт измена, как мне шрам

на шее. день остался жарким,

я через санту вещи передам.

ему – успехов, мы едва знакомы.

тебе – всего, что было раньше здесь.

вот осень на краю законной комы,

и я закончился. почти что весь.

sos

ни грамма сомнений – пластилин налип на карманы.

жизнь катится как трамвай – под безупречный откос.

когда ты подо мной, как ткань под открытой раной,

я – океан, не пропускающий сигнал sos.

твоим маякам подменяют координаты,

они находятся на перекрёстках, как светофоры.

тебе следует чувствовать себя виноватой

за принятые от меня форы.

следует остервенело сдаваться многим.

следует – значит следуй дорожным знакам.

твою тайну неумело скрывают ноги,

а мою – рёбра – нелепые архипелаги,

затонувшие в северном море.

из двух зол

всё закончится раньше, чем мы ляжем спать –

город вывернет кожей вовнутрь.

от воды отходящий душок естества

подтолкнёт нас к тому, чтобы быстро уснуть.

и окажется – нет ничего на дне мира,

кроме кем-то когда-то забытых вещей,

из которых сложили мишени для тира,

волокно для руна и дома для мышей.

от пятиструнной скрипки режет слух

тому, кто призван мерить по шаблонам.

мы выбираем не из всех – из двух.

суженьем зол природа благосклонна

к людской невзрачности. и в терпком круге сна

я смутно понимаю, как сильна она.

обмани меня

что у нас на сегодня? антисемитский митинг?

встало метро, лифт или опять каширка?

торнадо над домом? случайно летишь на гаити?

у киношников кончилась плёнка? тебе паршиво?

заснула в метро? нехило помяла бампер?

племянник в больнице? брат в мусульманской банде?

таксист перепутал северо-запад с востоком?

и, не дай Бог, на работе кого-то убило током?

мигрени? усталость? проблемы с иммунитетом?

мы не то, чтоб не встретимся завтра, не встретимся летом,

ни в високосный год, ни на исходе века.

твоя ложь наполняет сухую реку.

мы не встретимся никогда. по закону мёрфи.

я – минотавр твоей черепной коробки.

там, где слово становится мёртвым,

поезд не делает остановки.

как это: сквозь кварталы, людей и спутники наса

найти меня и не найти для меня часа.

незвезда

в следующий раз встретимся в животе у кита

в артериально-нейтральных водах.

наш новый мир ото рта до хвоста

можно считать свободным.

не прикрывая исходную спесь,

ты примешься мерить жилплощадь.

а я почему-то уверена: здесь

мы станем красивей и проще.

измененья не следуют как поезда,

преднамеренно путая стрелки.

ты как и там, так и здесь не звезда,

а мерцающая горелка.

и я принимаю как ванну тот факт,

который почти меня губит:

если не здесь, то нигде и никак

некрасивые люди

красиво не любят.

ничего внутри

если у тебя под сердцем гвозди и битые стёкла,

и кошки устроили кошкин дом,

я могу показаться вначале чуть тёплым,

и даже вполне потом.

ты можешь любить наши ночи и ноги

гибко сплетать в косу.

и даже моим бестолково немногим

заполнить весь смысл и суть.

но никогда не влезай в мой череп,

под рёбрами не смотри.

ты знаешь: там, в самом деле,

нет ничего внутри.

тесно

декабрь приходит едва замороженной клюквой.

в моём мире ни снега, ни искр.

я не напишу тебе больше ни буквы,

даже – не подмахну диск.

нам с ним тесно как двум планетам

на одной обветшавшей орбите,

как солнцу – с искусственным светом,

как разным придворным свитам.

как двум поездам на двух рельсах

в какой-то точке от а до б.

как корню в слове «разбейся»,

как в чьих-то руках – звезде.

тесно, что не споёшь на выдох

голосом, что когда-то был звонким.

а я не хочу играть в эти игры.

и участвовать в этой гонке.