Текст книги "В гостях у Жюля Верна"

Автор книги: Нелли Блай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Нелли Блай
В ГОСТЯХ У ЖЮЛЯ ВЕРНА

Месье и мадам Жюль Верн, сопровождаемые мистером Р. Шерардом, парижским журналистом, стояли на платформе и ожидали нашего прибытия.

Увидев их, я почувствовала то, что не могла бы испытать ни одна женщина в подобных обстоятельствах. Не знаю, испачкалось ли мое лицо в дороге, была ли в порядке прическа. Я с сожалением подумала, что если бы ехала на американском поезде, то смогла бы привести себя в порядок en route[1]1
  В пути (фр.).


[Закрыть], так что, выйдя в Амьене и оказавшись лицом к лицу со знаменитым писателем и его очаровательной женой, выглядела бы как женщина и была бы такой же опрятной, как если бы принимала их у себя дома.

Но для сожалений времени было мало. Они подошли ко мне, и в ту же секунду я забыла о своем растрепанном виде, настолько теплым оказалось их приветствие. Красивые глаза Жюля Верна широко открылись – в них читались интерес и доброта, а мадам Верн встретила меня словно дорогую подругу. Не было чопорных формальностей, способных остудить доброту сердец; радушие проявилось с очаровательной любезностью, так что, прежде чем я провела достаточно времени в их обществе, они уже завоевали мое бесконечное уважение и привязанность.

Господин Верн направился к ожидавшим нашего прибытия экипажам, а мадам Верн шла рядом со мной, с улыбкой оглядывая меня с ног до головы, что на языке глаз, обычном языке всего животного мира, почти одинаковом для человека и зверя, означает: «Я рада встретить вас и очень сожалею, что нам не удастся поболтать». Мистер Верн элегантно помог своей супруге и мне забраться в двухместную карету, тогда как сам сел вместе с еще двумя джентльменами в другой экипаж. Оказавшись наедине с мадам Верн, я почувствовала себя крайне неловко, поскольку не могла говорить с нею.

Ее знание английского ограничивалось словом «Нет», а мое знание французского – словом «Oui»[2]2
  Да (фр.).


[Закрыть], и наше общение свелось к нескольким извиняющимся дружелюбным улыбкам, прерывавшимся редкими пожатиями рук. Мадам Верн – несомненно, весьма очаровательная женщина, и даже в столь неловком положении она делала все возможное, чтобы изменить его к лучшему.

Время шло к вечеру. Пока мы ехали по улицам Амьена, я с удивлением любовалась огнями больших магазинов, прелестным парком и многочисленными кормилицами, толкавшими перед собой детские коляски.

Когда наша карета остановилась, я вышла первой и подала руку мадам Верн. Мы оказались на широком, ровном тротуаре перед высокой каменной оградой, за которой я заметила остроконечные очертания дома.

Мистер Верн немного отстал от нас. Он поспешил к месту, где мы стояли, и открыл дверь в каменной стене. Войдя в нее, я оказалась в маленьком мощеном дворике, по всему периметру окруженном оградой и стенами дома.

Подскочила поприветствовать нас крупная черная косматая собака. Она прыгнула на меня, ее добрые глаза светились переизбытком чувств, и я, хотя люблю собак и оценила столь нежный прием, испытывала некоторые опасения, что столь чрезмерная демонстрация дружеского расположения может унизить мое достоинство, повергнув на землю на самом пороге дома знаменитого француза.

Мистер Верн, очевидно, понял мое состояние, отдал собаке короткую команду, и та, жалко опустив хвост, отправилась в одиночестве обдумывать свое поведение.

Мы поднялись по мраморным ступеням к вымощенной черепицей оранжерее, щедро уставленной различными растениями, что, однако, не создавало ощущения загроможденности, поскольку можно было разглядеть и оценить красоту каждого цветка. Мадам Верн провела нас в большую гостиную, темноватую в ранних сумерках зимнего вечера. Она сама подбросила вязанку сухих дров в широкий камин.

Тем временем мистер Верн поспешил освободить нас от верхней одежды. Не успел он это сделать, как в очаге уже с треском разгорелось пламя, отбрасывавшее мягкий, теплый свет в темную комнату. Мадам Верн подвела меня к креслу, стоявшему возле самого камина, а когда я села, заняла место в кресле напротив. Отогревшись, я спокойно осмотрелась.

Комната оказалась просторной, с обитыми драпировкой стенами, увешанными картинами, и мягким бархатным ковром; левую половину ее еще можно было разглядеть, но там, где начинался деревянный полированный пол, сгущалась темнота. На каминной полочке, как раз над головой мадам Верн, я заметила небольшие бронзовые статуэтки; когда языки пламени, жадно лизавшего сухое дерево, поднялись выше, я смогла разглядеть еще одну статуэтку в углу. Все кресла были искусно обиты очень дорогим парчовым шелком. Они стояли полукругом перед камином, расступаясь только перед маленьким столиком, на котором размещались несколько высоких серебряных подсвечников.

Подошел грациозный белый ангорский кот и потерся о мои ноги, но потом, увидев свою очаровательную хозяйку, сидевшую напротив, направился к ней и нахально забрался на колени, уверенный в радушном приеме.

Ближе всех ко мне оказался мистер Шерард. За ним расположился месье Жюль Верн. Он сидел на краешке кресла. Его снежно-белые волосы, несколько длинноватые и тяжелые, находились в художественном беспорядке. Окладистая борода, соперничавшая белизной с волосами, покрывала всю нижнюю часть лица, но блеск больших глаз, затененных густыми белыми бровями, быстрота речи и проворные движения крепких белых рук – все это свидетельствовало о жизненной энергии и воодушевлении.

Лондонский корреспондент сидел ближе всех к хозяину дома. Мадам Верн, дав коту какое-то лакомство, гладила его размеренными движениями белой руки, и улыбка не сходила с ее чувственных алого цвета губ; при этом она медленно переводила яркие черные глаза со своего супруга на меня.

Она была самой очаровательной из всех, собравшихся у камина. Представьте себе безукоризненной белизны энергичное лицо, гладко зачесанные белоснежные волосы, собранные в пучок на изящной голове, красиво посаженной на полных плечах. Добавьте сюда прелестно очерченные губы, ослепительную улыбку, большие очаровательные черные глаза – и у вас будет некоторое представление о красоте мадам Верн.

В тот день, когда она принимала меня, мадам Верн была одета в котиковый жакет и потертую муфту, а на ее седой голове красовалась маленькая черная бархатная шляпка. Когда дома она сняла верхнюю одежду, я увидела ее в муаровой юбке с боковыми складками, заложенными вперед, и прямой блузке, очень хорошо подходившей к ее невысокому росту и полной фигуре. Лиф был выполнен из черного шелковистого бархата.

В мадам Верн было, по моей оценке, не больше пята футов двух дюймов роста[3]3
  То есть около 158 см.


[Закрыть], тогда как мистер Верн достигал пяти футов пяти дюймов[4]4
  То есть 165 см.


[Закрыть]. Говорил Верн быстрыми отрывистыми фразами, а мистер Шерард своим ленивым чарующим голосом переводил мне всё, что говорилось.

– Был ли мистер Верн когда-нибудь в Америке? – спросила я.

– Да, однажды, – перевели мне его ответ.

– Но только несколько дней, и за это время успел повидать Ниагару. Я всегда очень хотел приехать еще раз, но состояние здоровья не позволяет мне совершать долгие путешествия. Я стараюсь встречаться с каждым вернувшимся из Америки и чрезвычайно высоко ценю сотни писем, ежегодно получаемых мною от американских читателей. В Калифорнии, например, есть один человек, пишущий мне уже много лет. Он сообщает новости о своей семье, своем доме и округе, словно бы я был его другом, а мы тем не менее никогда не встречались. Уговаривает меня приехать к нему в гости. И у меня нет другого такого страстного желания, кроме как увидеть вашу страну от Нью-Йорка до Сан-Франциско.

Я спросила:

– А как родилась у вас идея романа «Вокруг света в восемьдесят дней»?

– Я нашел ее в газете, – услышала я в ответ. – Однажды утром раскрыл номер газеты «Век»[5]5
  «Век» – популярная газета во Франции в XIX в.; основана в 1836 г. как орган конституционных монархистов, в 1848 г. перешла на позиции левых республиканцев; в годы Второй империи являлась одним из ведущих либеральных и антиклерикальных изданий и, наконец, в 1892 г., с очередной сменой владельца, стала защищать интересы крупных промышленников и коммерсантов севера Франции; прекратила существование в 1917 г.


[Закрыть] и увидел там дискуссию о подобном путешествии, а также расчет, убеждающий, что таковое можно совершить за восемьдесят дней. Идея мне понравилась, я начал обдумывать ее и обнаружил, что в газетном расчете не принята во внимание разница меридионального времени, и этот нюанс, подумалось мне, можно положить в основу сюжета. И я стал работать над романом. Если бы не было подобной развязки, мне бы, вероятно, и не пришло в голову написать такую книгу.

Я привык ходить на яхте, много путешествовал по интересным местам и описывал их на основе собственных наблюдений. Теперь же, когда здоровье не позволяет мне покидать дом, я вынужден прибегать к сведениям, почерпнутым из книг и пособий по географии.

Господин Верн спросил меня о маршруте путешествия, и я была счастлива поговорить с ним о том, в чем он понимает толк. И тогда стала перечислять:

– Мой путь лежит из Нью-Йорка через Лондон, Кале, Бриндизи, Порт-Саид, Исмаилию, Суэц, Аден, Коломбо, Пенанг, Сингапур, Гонконг, Йокогаму в Сан-Франциско и далее в Нью-Йорк.

– А почему вы не поедете в Бомбей, как это сделал мой герой Филеас Фогг? – спросил меня месье Верн.

– Потому что хочу сберечь время, а не спасти молодую вдову[6]6
  Намек на один из поворотов сюжетной линии романа «Вокруг света в восемьдесят дней».


[Закрыть], – ответила я.

– Вам бы следовало перед возвращением спасти молодого вдовца, – пошутил мистер Верн.

Я улыбнулась словно обладательница высшего знания, как всегда делают в подобных ситуациях женщины, воображающие себя свободными.

Потом взглянула на наручные часы и сказала, что время меня подгоняет. Отсюда до Кале идет только один поезд; коль опоздаю на него, то вернусь в Нью-Йорк ровно на неделю позже намеченного срока.

– Если господин Верн не сочтет это бестактностью, то перед отъездом я хотела бы осмотреть его кабинет, – попросила я напоследок.

Он ответил, что будет очень счастлив показать мне его, а мадам Верн, как только перевели мою просьбу, вскочила на ноги и зажгла одну из высоких восковых свечей.

Она пошла впереди быстрой, пружинистой, девичьей походкой. Мистер Верн следовал за нею, слегка прихрамывая после ранения в ногу, а за ним поспешили к лестнице и мы. Миновав оранжерею, все оказались в маленьком помещении, перед винтовой лестницей.

Наверху, в холле, расположенном как раз над оранжереей, мистер Верн остановился, чтобы подождать нас, пока мадам Верн зажигала газовое освещение. Она открыла ведущую из комнаты дверь, И я присоединилась к ней.

Войдя в следующее помещение, я поразилась. Судя по предыдущим покоям, я ожидала от кабинета господина Верна простора и богатой меблировки. Я читала довольно много описаний рабочих апартаментов знаменитых писателей и почти завидовала (наша каморка в Нью-Йорке была такой маленькой и скудно обставленной) огромным пространствам, письменным столам, украшенным ручной резьбой и заставленным дорогими безделушками, редким картинам и гравюрам на стенах, богатым портьерам и, хочу признаться, полагала вполне естественным, что окруженные таким великолепием авторы имеют склонность давать волю воображению, приносящему им славу.

Но при виде кабинета мистера Верна я онемела от изумления. Он открыл решетчатое окно, единственное в комнате, а поспешавшая за нами мадам Верн зажгла газовый рожок, прикрепленный над низкой каминной полкой.

Комната оказалась очень маленькой; даже убогое логово в моем доме было, пожалуй, попросторнее. Обстановка ее была скудной и скромной. Перед самым окном находился плоский, покрытый скатертью стол. Обычного беспорядка, свойственного письменным столам большинства писателей, я не увидела, а в мусорной корзине, обычно с верхом заполненной тем, что писатели считают своей самой лучшей продукцией, виднелось лишь несколько мелких клочков.

На столе лежала аккуратная стопочка белой бумаги размером 8 х 10[7]7
  Н. Блай дает размер в дюймах. Это соответствует размеру 20 х 25 см, т. е. несколько меньше современного стандарта А4.


[Закрыть]. Это была часть рукописи романа, над которым в то время работал мистер Верн. Я жадно вглядывалась в листки, и тогда хозяин протянул их мне. Я увидела четкие каллиграфические строчки, столь аккуратные, что даже приняла их за стихи, так меня поразила тщательная опрятность французского автора. В некоторых местах прежний текст был густо зачеркнут чернилами, но вставок между строчками я не увидела и решила, что мистер Верн правит свои сочинения, удаляя лишнее, а не добавляя новое.

Рядом с рукописью я заметила бутылочку чернил и перьевую ручку. В комнате находился только один стул, приставленный к столу. Другим предметом обстановки была широкая низкая кушетка в углу, и здесь, в этой комнате, со столь спартанской обстановкой, Жюль Верн написал книги, принесшие ему вечную славу.

Я наклонилась к столу и посмотрела через маленькое решетчатое окно, оставленное открытым. В полумраке в отдалении можно было различить шпиль кафедрального собора, а прямо внизу раскинулся парк, за которым виднелось отверстие железнодорожного туннеля, пропускавшего поезда под домом мистера Верна; по этому туннелю множество американцев ежегодно проезжает в Париж.

Рядом с кабинетом находится огромная библиотека. Обширная комната до потолка заставлена книжными полками, на них за стеклянными створками красиво расставлены ряды книг, стоящих целое состояние.

Пока мы рассматривали это литературное богатство, открывшееся нашим глазам, у господина Верна зародилась интересная мысль. Взяв в руки свечу и предложив нам следовать за ним, он вышел в холл. Там он остановился перед огромной картой, висевшей на стене, поднял свечу и указал на какие-то синие пометки. Еще прежде чем мне перевели его слова, я поняла, что на этой карте он разметил синим карандашом путь своего героя Филеаса Фогга до того, как отправил его в восьмидесятидневное кругосветное путешествие. Когда мы все подошли к Верну, он отметил на карте места, где мой путь пересекается с маршрутом Филеаса Фогга.

Пока мы спускались вниз, наши шаги невольно замедлялись. Наступило время прощаться, и я почувствовала себя так, словно расставалась с хорошими друзьями. Внизу, в гостиной, где мы прежде сидели, на маленьком столике появились вино и печенье. Мистер Верн объяснил нам, что вопреки своему обыкновению намерен выпить стакан вина, чтобы доставить нам удовольствие чокнуться с ним за успех моего необыкновенного предприятия.

Наши бокалы зазвенели, и он пожелал мне: «Доброго пути!»

– Если вы сделаете это за семьдесят девять дней, я буду аплодировать вам изо всех сил, – заявил Жюль Верн, и так я узнала, что он сомневается в моих возможностях совершить кругосветку за семьдесят пять дней, как было мною обещано.

Желая оказать мне любезность, он попытался заговорить со мною по-английски; и, когда его бокал коснулся моего, ему удалось сказать:

– Удачи вам, Нелли Блай!

Мадам Верн не отставала в любезности от мужа и по-своему выражала расположение ко мне. Она сказала мистеру Шерарду, что хочет поцеловать меня на прощание. Переводя мне ее пожелание, мистер Шерард добавил, что во Франции считается большой честью, если женщина хочет поцеловать постороннего человека.

Я не очень то склонна к таким формальностям или фамильярностям, это как уж кому будет угодно, но тут и не подумала отказаться от знака столь деликатного внимания, протянула руку и наклонила голову, поскольку была выше ее, и мадам Верн нежно и с любовью расцеловала меня в обе щеки. Потом она подняла красивое лицо, давая и мне возможность поцеловать ее. Я не стала сильно наклоняться, чтобы поцеловать ее в губы, такие милые и красные, и показать, как мы делаем это в Америке. Озорство частенько наносит ущерб моему достоинству, но на этот раз мне удалось сдержать себя и вернуть ей поцелуй нежно, в ее собственной манере.

Хозяева, несмотря на наши протесты, с непокрытыми головами вышли в холодный дворик проводить нас и, пока я могла различить, всё стояли у калитки, махая мне руками на прощание, а свежий ветер трепал их седые волосы.