Текст книги "Сослагательное наклонение"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Автор неизвестен
Сослагательное наклонение

СОСЛАГАТЕЛЬНОЕ НАКЛОНЕНИЕ

В двадцатых числах марта 1919 года передовые части Сибирской армии адмирала Колчака при поддержке чехословацкого корпуса в результате ожесточенных боев прорвали оборону красных и вышли к Волге. В это время с юго-востока на соединение с ними пробивались отряды уральских казаков, а с юго-запада – войска Добровольческой армии генерала Деникина и донские казаки. 30 марта произошла историческая встреча белых армий Юга и Востока в районе Вольска, охваченного антибольшевистским восстанием. Двумя днями позже красные были выбиты из Саратова. Этот момент стал поворотным в ходе войны. Красные, не считаясь с потерями, попытались оттеснить Колчака от Волги, и действительно, им удалось это сделать севернее Сызрани, но на юге уже развивалось мощное наступление Деникина. Хотя сопротивление Красной армии на Московском направлении оставалось еще достаточно мощным, войска Деникина успешно продвигались на западе, через Украину и Белоруссию. Немалую роль, конечно, здесь сыграл успех на переговорах с Польшей, когда лидеры белых решились, наконец, гарантировать полякам независимость и получили от Пилсудского столь необходимую военную помощь. Аналогичные переговоры увенчались успехом и в Финляндии. Большевики вынуждены были оттянуть часть сил на запад, и началось активное продвижение объединенных сил Деникина и Колчака в Центральной России. Красные ощутимо дрогнули. В их частях, редко отличавшихся хорошей дисциплиной, все чаще отмечались случаи дезертирства и даже перехода на сторону противника. К тому же падение дисциплины привело к росту мародерства и самоуправства местных командиров, что, в свою очередь, порождало восстания в красном тылу. Когда в мае восточнее Риги объединенные силы добровольцев и поляков соединились с Юденичем, практически всем стало ясно, что это конец. В рядах большевиков нарастала паника. Из Москвы во все концы "Республики Советов" летели сумасшедшие телеграммы: "Усилить террор... Выявить... Искоренить... Мобилизовать... Взять заложников... Провести решительную чистку..." Телеграммы летели и за границу. В Европе проходили демонстрации и забастовки рабочих в поддержку российских коммунистов; именно этими акциями оправдывали руководители Антанты бездействие экспедиционных армий, по-прежнему стоявших в тылу у белых практически без всякой пользы. Но все это уже не могло остановить неизбежное. 20 июня белые освободили Курск, 26-го – Орел. На востоке колчаковцы перешли в наступление по всему фронту. Юденич замыкал кольцо вокруг Петрограда. Руководство большевистской партии готовилось к бегству.

12 июля Деникин подошел к Рязани, где ждали его последние отборные части Красной Гвардии. Хотя большевики продолжали лихорадочную мобилизацию и формально у них оставалось еще значительно больше сил, чем было у белых в начале войны, практически ни одна красная часть, за исключением особо запятнавших себя террором, не была уже надежна. 14 июля после четырех дней уличных боев пал Петроград. В это время на фронты начали прибывать, наконец, войска Антанты. Но воевать им было уже практически не с кем: красных охватила паника. В этих условиях руководство белого движения смотрело на союзников весьма косо и старалось как можно скорее выпроводить иностранные войска из Центральной России. Известна фраза Деникина: "Господа, не мешайте русским освобождать свою столицу!"

15 июля красные были выбиты из Рязани, а Колчак почти без боя взял Ярославль. Советская власть практически перестала существовать. Деникинские аэропланы уже летали над Москвой, сбрасывая листовки с обещанием награды за выдачу большевистских вождей и помилования рядовым красноармейцам, сложившим оружие. В этих условиях и начался Западный Поход – последняя авантюра, на которую могло толкнуть большевиков только их отчаянное положение: остатки красных войск попытались пробиться через западный фронт и Польшу в охваченную революционным брожением Германию. Как ни удивительно, но авантюра эта в значительной мере увенчалась успехом: помимо огромного числа неорганизованных беженцев, некоторые красные полки прибыли в Германию в боеспособном состоянии, сохранив знамена, структуру и оружие. Впрочем, злые языки утверждают, что причиной тому был не столько героизм, вызванный отчаянием обреченных, сколько любовь польских офицеров разных рангов к награбленному большевиками золоту.

21 июля 1919 года Деникин без боя вступил в Москву, чем, по слухам, вызвал неудовольствие Колчака, не поспевшего к этому сроку. (Сам Александр Васильевич, впрочем, эти слухи отрицал, утверждая, что в святом деле не может быть зависти.) В городе царил хаос и безвластие. Повсюду попадались неубранные трупы: они валялись на улицах, в домах, висели на фонарях. В воздухе плыл дым пожаров. Трамваи стояли, заводы не работали. Во многих местах на улицах были нагромождены баррикады; из-за некоторых из них, а также с крыш и из окон, еще стреляли какие-то фанатики. Освобождение столицы, впрочем, было омрачено еще одним обстоятельством: незадолго до вступления в город белых черносотенцы устроили на радостях большой еврейский погром, с негодованием пресеченный Деникиным. Но тогда, на фоне общей радости об избавлении от большевизма, мало кто усмотрел в этом погроме дурное предзнаменование.

Почти никто из большевистских вождей первого ранга не предстал перед официальным судом. Ленин был найден повешенным в своем кабинете – по всей видимости, не без посторонней помощи, хотя кто исполнил этот справедливый приговор, так и осталось тайной. Дзержинский пытался бежать, переодевшись, но был опознан и растерзан толпой. Троцкий вскоре объявился в Германии. Некоторые большевистские лидеры покончили с собой – сразу или при попытке захвата. Часть не столь заметных фигур попросту исчезли, словно испарились. Так, без следа растворился в бескрайних просторах России бывший семинарист-недоучка, грузинский уголовник Сосо Джугашвили, как и многие, ему подобные. Однако далеко не все большевики оказались столь удачливы, и работы для развернутых по всей России военно-полевых судов хватало.

Не успели еще умолкнуть торжественные марши Парада Освободителей, а на руководство белых армий уже навалился тяжелый груз новых проблем. Хозяйство страны было разрушено, в обществе царили хаос и взаимное озлобление, пышным цветом цвела преступность всех мастей, в уездах хозяйничали банды, повсюду тлели очаги большевистского подполья. И, хотя лидеры белого движения не раз заявляли, что Армия не собирается подменять собой Государство, что она лишь инструмент для избавления России от большевиков, однако было совершенно ясно, что в существующей ситуации невозможен спокойный переход к гражданскому правлению. Нашлось, разумеется, немало либеральных демагогов, которые требовали немедленно восстановить полномочия разогнанного большевиками Учредительного Собрания или, в крайнем случае, избрать новое; звучали также предложения о созыве Земского Собора по образцу 1613 года. Однако преимущества военного положения позволяли не очень-то прислушиваться к подобным голосам. К тому же бесславное правление Временного правительства Львова-Керенского и последовавшая за ним катастрофа надолго привили существенной части общества иммунитет к западной демократии. С другой стороны, и рухнувшая без сопротивления монархия дискредитировала себя как оплот государственности, и недвусмысленные намеки Великого князя Владимира Кирилловича на готовность исполнить предначертанный долг повисали в воздухе. Итак, была образована временная Директория, куда вошли Деникин, Колчак, Юденич, другие крупные фигуры Белого движения, а также ряд гражданских лиц, в основном занимавших видные посты в белых правительствах. В целом состав Директории оказался довольно пестрым; в нее вошли люди разных политических взглядов, от крайне правых до умеренно-либеральных, имевшие весьма различные идеи о дальнейшем пути России. Естественно, подобное правительство не могло выработать единую долговременную программу; впрочем, оно к этому и не стремилось, провозгласив своей целью усмирение антигосударственных элементов и восстановление твердого порядка, после чего должно было провести выборы и сложить с себя полномочия.

Однако наведение порядка оказалось не таким простым делом. После того, как перестали существовать фронты, четко разделявшие своих и врагов, задача эта, казалось, еще более осложнилась. По всей России достаточно еще было пробольшевистских настроений; не только рабочие, но и многие либералы, которых ничему не научил красный террор, воспринимали победу белых как очередное торжество реакции, призванной удушить в России всякую свободу. С гневом и возмущением кричала левая интеллигенция о десятках тысяч казненных по приговорам военно-полевых судов. Напрасно лидеры белых возражали, что в случае победы красных счет жертв шел бы на миллионы, напрасно демонстрировали обошедшие газеты всего мира снимки жертв большевистских зверств – оседлавшие своего конька политические демагоги продолжали мутить воду, радостно выпячивая каждый случай судебной ошибки или злоупотребления властью офицеров и чиновников Директории. Естественно, что в условиях политической нестабильности правительство вынуждено было принимать меры, ограничивающие свободу слова и личную свободу особо рьяных трибунов. Так, по приказу Директории некоторая часть интеллигенции была выслана за границу без права возвращения на родину. Но основную проблему представляла все-таки не интеллигенция, а продолжавшиеся выступления рабочих, принимавшие характер от мирных демонстраций до забастовок, саботажа и даже мятежей. К тому же в ряде губерний были предприняты попытки возвратить землю законным хозяевам, то есть помещикам, что вызвало крестьянские восстания. Но у Директории были противники не только слева, но и справа: консерваторы требовали более радикальной реставрации всех довоенных порядков, националисты возмущались "сговором", давшим независимость Польше и Финляндии, а также требовали навести порядок в Средней Азии, признававшей власть России чисто формально, и вывести из страны все иностранные войска. Попытки неуклюжего лавирования между левыми и правыми только сильнее раскачивали лодку, а переход к закручиванию гаек не улучшил положения.

К марту 1921 года ситуация стала критической. Страна была охвачена рабочими волнениями и бунтами измученных поборами крестьян. 1 марта гарнизон Кронштадта поднял мятеж с требованием восстановить советскую власть, хотя и без коммунистов. Мятеж был подавлен гвардейскими частями только к 18 марта. Лишь самые узколобые консерваторы могли не сознавать, что власть Директории накануне краха. В этих условиях под давлением либералов было принято решение о переходе к так называемой Новой Политике. Суть ее состояла в передаче основной части земель в собственность крестьянам и принятии более прогрессивного рабочего законодательства, а также улучшении положения с гражданскими правами и свободами и поощрении многоукладной экономики (часть предприятий была выкуплена у хозяев и передана в собственность рабочим коллективам; впоследствии, однако, почти все они разорились). В идеологии упор больше не делался на возмездие за преступления большевизма и борьбу с любыми его проявлениями – напротив, было объявлено, что пора положить конец размежеванию между русскими и долг всех честных людей, независимо от политических убеждений – сплотиться ради возрождения Отечества. Иными словами, национальная идея была использована в качестве объединительной. В результате принятых мер Директория удержалась у власти; и хотя кое-где еще действовали красные партизанские отряды и подпольные ревкомы, но в целом в обществе, уставшем от многолетнего кровопролития, заметно поубавилось тяги к великим потрясениям, и жизнь постепенно входила в мирное русло.

Тем временем на Западе происходили драматические события. Поток красных иммигрантов, хлынувший летом 1919 в Германию, добавил хаоса в и без того нестабильную ситуацию в этой стране, что привело в конечном итоге к срыву созыва Веймарского Учредительного собрания. Большевики, прибывшие в ореоле мучеников за дело мирового пролетариата, вели активную работу и вместе с другими левыми способствовали усилению роли Советов рабочих и солдатских депутатов. Германские коммунисты учли российский урок и пошли на тесный союз с социал-демократами. В сентябре прошел всегерманский Съезд Советов, объявивший целью построение социалистического государства. В новом Учредительном собрании, собравшемся в ноябре, блок левых сил получил абсолютное большинство; принятая конституция провозглашала Германию Советской Социалистической Республикой. "Буржуазно-феодальная реакция утопила в крови социалистическую революцию в России, но здесь, на родине Маркса и Энгельса, пролетариат Германии крепко держит древко красного знамени!" – провозгласил под аплодисменты делегатов Вильгельм Пик. Конечно, нельзя сказать, что дело построения социализма в Германии не встретило сопротивления, но, хотя и были отдельные вооруженные выступления, до полномасштабной гражданской войны не дошло. Память о бесславном поражении в кровопролитной войне, до которого довела страну прежняя власть, была еще слишком жива, а германские коммунисты, опять-таки учитывая российский опыт, не спешили с массовой экспроприацией и национализацией. К тому же левые пришли к власти легитимно, через выборы, вполне в духе законопослушных немцев. Антанта не вмешивалась, не имея ни законного предлога, ни желания – вялая интервенция в России пока принесла больше убытков, чем дивидендов. У России тоже хватало своих проблем, хотя соседство красной Германии и не доставляло удовольствия белому правительству.

Волна симпатий к левым, возникшая после победы октябрьского переворота в 1917 и усилившаяся после разгрома большевиков, прокатившись по многим странам Европы, затронула и переживавшую революционный подъем Италию. Растущая смута и катастрофическая слабость власти позволила в 1922 году левому социалисту Муссолини в результате поистине авантюрного путча захватить власть в стране. Впоследствии он упрочил свои позиции, пойдя на альянс с коммунистами. Таким образом, к 1923 году на территории Европы существовало уже два социалистических государства, и если режим Муссолини еще не внушал больших опасений, оставаясь довольно "розовым", то Германия "краснела" все больше и больше. Коммунисты оттесняли от власти своих социал-демократических союзников, закрывались оппозиционные газеты, национализировались крупные предприятия. Германия отказалась от уплаты кайзеровских долгов, и все громче звучали голоса, призывавшие "забыть позорные Версальские соглашения, навязанные немецкому народу мировой буржуазией". Укоренялась идеология "осажденной крепости", для защиты которой от "сил мировой реакции" необходимо наращивать военную мощь.

Тем временем Россия постепенно выбиралась из кризиса. Были ликвидированы красные и анархистские банды, прекратились крестьянские восстания. К концу 1922 года власть центрального правительства была восстановлена на всей территории Российской империи, за исключением Польши и Финляндии. Хотя отношения с бывшими союзниками по Антанте оставались сложными – Директория не спешила урегулировать вопрос с выплатой российских долгов, да и угроза новых потрясений отпугивала большинство иностранных инвесторов – национальная экономика с каждым годом развивалась все успешнее. Была принята и воплощалась в жизнь Государственная программа по электрификации. Россия вновь вернулась в число главных экспортеров зерна; вырученные средства вкладывались в рост промышленности. При этом национальная идея обретала на фоне достигнутых успехов все большую популярность (возможно, отчасти в противовес "пролетарскому интернационализму" большевиков, приведших Россию на грань гибели); даже одна из левых партий, вобравшая в себя остатки социал-демократических и эсеровских объединений, носила теперь название Национал-Социалистической Партии России. Все чаще звучало, что все беды России – от слепого подражания Западу, в то время как у России свой, особый путь. Сторонники этой точки зрения аргументировали ее событиями недавнего прошлого: ведь марксизм пришел с Запада, по вине Запада началась Мировая война, и именно попытка насадить на российской почве западную парламентскую демократию в 1917 окончилась большевистским переворотом. В то же время Запад крайне неохотно помогал Белому движению в борьбе с красными – огромные корпуса союзников стояли в тылу и ничего не делали (и это была правда, но, поступи в свое время союзники наоборот, теперь те же люди обвиняли бы их в пролитии русской крови), а теперь еще имеет наглость требовать уплаты долгов, не давая России времени оправиться. Надо сказать, что и бывшие страны Антанты смотрели теперь на Россию без большого восторга. Было ясно, что эта огромная, непредсказуемая, полуазиатская страна наращивает свою мощь – и, между прочим, не только экономическую, но и военную отказываясь в то же время установить у себя цивилизованные демократические институты, живя без конституции, без парламента, даже без законного монарха, а с каким-то странным полувоенным временным правительством. И действительно, усмирение России как будто было достигнуто, а Директория не спешила уходить от власти, игнорируя робкие требования либералов и словно воплощая собой пресловутый особый путь. Робкими требования были потому, что Директорию не в чем было особенно упрекнуть – конечно, ее правление было не идеальным, но промышленность росла, рубль укреплялся, у крестьян была земля, да и уровень гражданских свобод был близок к установленному Манифестом 17 октября 1905 года. Со временем состав Директории менялся, часть генералов ушла на покой, уступив место крупным промышленникам. Так, в 1924 году Директорию покинул Колчак, заявив, что он устал от политики и хочет вернутся к науке. Действительно, адмирал снова занялся полярными исследованиями и погиб в 1929 при крушении ледокольного парохода "Иркутск". Ротация членов Директории, при которой оставшиеся в меньшинстве радикалы уходили, и их сменяли умеренные, привела к тому, что прежде пестрый состав верховного органа обрел однородность, и прекратились шарахания из стороны в сторону. Главным же секретом успеха правления Директории в тот период, думается, было то, что она не столько руководила и направляла, сколько создала необходимые начальные условия и, защитив силой оружия порядок, предоставила национальному хозяйству развиваться своим чередом. Краткая эпоха большевизма не успела уничтожить людей предприимчивых и работящих, и едва таким людям были созданы условия для работы, экономика пошла вверх. В то же время, на фоне естественной гордости за выходящую из кризиса страну, все чаще звучали националистические и даже черносотенные лозунги. Припоминали национальность Маркса, высчитывали процент евреев и вообще инородцев в рядах большевиков (забывая при этом, что активное участие некрещеных евреев в революции вполне естественно при той дискриминации, какой они подвергались в Российской империи). Масла в огонь подливали интересы национального капитала, не желавшего мириться с еврейской и иностранной конкуренцией. Все же в целом, после революционных потрясений, маятник общественного мнения отклонился в сторону устойчивости и спокойствия, и когда в 1925 году Директория наконец объявила выборы – правда, не в Учредительное собрание, а только в Государственную Думу – избранные делегаты оказались один умеренней другого. Ни сторонники монархии, ни сторонники парламентской республики не набрали большинства; доминирующим настроением стал страх перед любыми переменами, способными нарушить хрупкое благополучие. Не раз цитировалась знаменитая фраза Столыпина: "Нам нужны не великие потрясения, а великая Россия!" В конце концов прошло предложение октябристов воздержаться от окончательных решений и принять конституцию переходного периода, сохранявшую власть Директории еще на четыре года, правда, под некоторым думским контролем. Члены Директории, опасавшиеся конфронтации с Думой, вздохнули спокойно.

Меж тем в Германии кипели политические страсти. Сопротивление правых было сломлено, но в рядах левых шла жестокая борьба коммунистов с социал-демократами, немцев с иммигрантами, старых и новых лидеров и всевозможных блоков и фракций. Как это нередко бывает, в этой свалке, обойдя старых политических волков, неожиданно всплыл человек новый и почти никому неизвестный. Звали его Рудольф Хильфе; прошлое его было темным, как и происхождение. По крови он был наполовину австриец, на четверть венгр, о последней же четверти биографы умалчивают, ибо метрических свидетельств не сохранилось, но говорили, что была эта четверть не то еврейской, не то и вовсе цыганской. Известно, что подобное смешение крови часто приводит к рождению неординарных личностей, и в самом деле, Хильфе отличали незаурядные организаторские способности, ораторское мастерство и чрезвычайное честолюбие. В 1926 году, после странного покушения на Тельмана (официальное расследование походило скорее на попытку скрыть истину, нежели найти ее), Хильфе становится фактически (а после скорой смерти Тельмана и юридически) первым лицом в Коммунистической партии Германии. Под его руководством довершился разгром германской социал-демократии и внутрипартийной оппозиции в КПГ; умело играя на амбициях соратников и используя сегодняшних союзников против вчерашних, к 1930 году Хильфе сосредоточил в своих руках почти всю полноту власти в стране. Несмотря на свое многонациональное происхождение, он оказался куда большим поборником величия Германской Империи, чем неоднократно битые за шовинизм социалисты; и хотя трескучие фразы о пролетарском интернационализме и мировой революции еще звучали, в них все явственней проступал иной оттенок: немцы – великий народ, избранный историей для того, чтобы принести свет идей марксизма всему человечеству – принести, если надо, силой оружия.

А в это время в России тоже происходил рост радикальных настроений. Память людей коротка, а аппетиты ненасытны; нейтральную политику Директории вновь начали критиковать и справа, и слева. Национал-социалистическая партия, которую еще недавно никто не принимал всерьез, неожиданно заявила о себе громкими акциями и ростом своих рядов. Во главе НСПР стоял некто Игнат Салтин, тоже неизвестный прежде политик (что было вполне естественно после того, как лидеры российских левых пали жертвой белого и красного террора, эмигрировали или, разочаровавшись, отошли от дел). На первый взгляд, Салтин представлял собой ничем не примечательную посредственность. Выгнанный из реального училища (как утверждали потом официальные биографы, за политическую деятельность, хотя на самом деле за неуспеваемость), он не овладел толком никакой профессией. Впоследствии был призван в армию и воевал на фронтах Мировой войны. Дослужился до фельдфебеля. В 1916 был ранен в Галиции и остался на всю жизнь хромым на левую ногу, вследствие чего избежал мобилизации в Гражданскую войну. По официальным данным, при большевиках участвовал в работе левого подполья, по неофициальным – был там провокатором ЧК. В молодости писал плохие стихи, которые никогда не были опубликованы – в отличие от его книг на политические темы, первая же из которых, "Моя борьба", помимо шовинистической демагогии содержала в себе разумные мысли о политике и о психологии толпы. Возглавленная им партия – кстати, он не входил в число ее создателей и примкнул к НСПР позже – изначально включала в себя немало эсеровского, т.е., по марксистской терминологии, "мелкобуржуазного"; впоследствии в партийной идеологии оставалось все меньше социалистического и ставка все явственней делалась на мелкий и средний капитал. По мере того, как росло значение класса мелких собственников, укреплялась и опора национал-социалистов (нацистов). Шовинистическая "охотнорядская" идеология тоже оказалась здесь вполне кстати. На выборах 1929 года НСПР, однако, получила не слишком большой процент голосов (хотя и значительно больший, чем предсказывали политологи). Несмотря на популярность национальной идеи, идеология нацистов все еще казалась слишком грубой, а их лидеры – слишком неотесанными. В целом, впрочем, новая Дума оказалась куда радикальней предыдущей. Маятник общественного мнения снова отклонялся в сторону "быстрых и простых решений"; темпы возрождения России казались слишком низкими. Но общество еще не определилось, радикализм какого толка оно предпочитает, поэтому депутаты, представлявшие весь спектр от крайних монархистов до социал-демократов (коммунистические партии, естественно, оставались под запретом) не могли договориться практически ни по одному вопросу. Вообще Шестая Дума оказалась на редкость бездарным и бестолковым парламентом, напомнив печально известные первые Думы; единственным вопросом, по которому депутаты быстро пришли к соглашению, стало резкое ограничение полномочий Директории. Фактически верховный орган превращался в подобие английского монарха, который царствует, но не правит. И хотя половина Директории призывала поступить с Думой по-столыпински, однако остальные их коллеги на это не решились, ибо не было уже государя императора с его вердиктом "быть по сему", не было и законных оснований для роспуска Думы, и слишком велик был страх, что новое обострение способно опять открыть дорогу хаосу. Однако формально Директория осталась верховным органом еще на четыре года, ибо депутаты не могли договориться, чем ее заменить.

Период 1929-1933 годов оказался для России тяжелым не только из-за неудачного парламента. Общий кризис мирового хозяйства, который германские и итальянские коммунисты злорадно именовали "вторым этапом необратимого краха капитализма", особенно больно ударил по еще не вполне оправившейся от потрясений России. К тому же международные отношения все более ухудшались; кое-кто на Западе откровенно делал ставку на красную Германию как противовес России, другие, напротив, хотели покончить с язвой коммунизма чужими, то есть российскими, руками. Деятельность Думы, получившей столь широкие полномочия и при этом склонной не к взвешенной политике, а к демагогическим демаршам и радению за "величие державы", отнюдь не способствовала разрядке напряженности. Так, выплата долгов Антанте была окончательно заморожена, и в парламенте открыто звучали речи о необходимости "восстановить Империю в границах 1913 года", т.е. присоединить Польшу и Финляндию. Ответная резкая реакция Запада вызывала еще большее раздражение. Сочетание внутреннего и внешнего кризиса породило быстрый рост недовольства по всей стране. Помимо обвальной критики правительства, звучали непременные фразы о всемирном заговоре против России; упоминалось, разумеется, что заговор этот не какой-нибудь, а жидо-масонский. До поры еще сдерживаемый антисемитизм прорвался, как гной, и вольно хлынул наружу; возобновились еврейские погромы, довольно неохотно подавлявшиеся силами правопорядка. По мере роста популярности национал-социалистов к ним примыкало все больше интеллектуалов, помогавших как в тактической борьбе, так и в выработке стратегических программ. Идеология нацистов получила название "фашизм" – от латинского fascio, что означает "связка, пучок", в более широком смысле – "объединение". Фашисты всячески подчеркивали принцип единства, столь отвечавший, по их мнению, истинно русскому духу коллективизма, общинности, соборности. В то же время из программы партии ушло все левосоциалистическое, и в конце концов, благодаря своим политическим успехам, нацисты привлекли благосклонное внимание крупного капитала, обеспокоенного новой радикализацией рабочего класса.

В Германии в это время тоже происходили весьма неблаговидные события. Национализировав промышленно-финансовую сферу и уничтожив частное предпринимательство, коммунисты добрались наконец до последнего класса собственников – крестьянства. Началась кампания по лишению крестьян собственной земли и объединению их в государственные коллективные хозяйства. Естественно, подобная программа встретила сопротивление, подавлявшееся беспощадными репрессиями. Множество крестьян было расстреляно или отправлено в концентрационные лагеря. Когда же планы партии были претворены в жизнь, социалистическое сельское хозяйство продемонстрировало свою "эффективность": на страну обрушился голод невиданных доселе масштабов. Положение можно было поправить закупками продовольствия за границей, но коммунистические вожди не собирались демонстрировать свои "временные трудности" буржуазному миру. Социалистическая же Италия попросту не могла оказать масштабную помощь. Естественно, что и в Германии активно муссировалась идея происков врагов и всемирных заговоров.

На выборах 1933 года в России национал-социалисты одержали впечатляющую победу. Было объявлено об окончании переходного периода и начале строительства новой тысячелетней империи. Генерал Деникин от имени Директории вынужден был передать Салтину бразды правления. Новая конституция провозглашала Россию президентской республикой, возвращая ей при этом звучный титул Империи. (Так и было записано: "Российская Империя является республикой.") Равенство всех граждан перед законом было упразднено; евреи официально ограничивались в правах. В скором времени начались репрессии против свободной прессы, а также левых и либеральных партий. Естественно, подобные действия еще более осложнили отношения с демократическим Западом. В короткие сроки под лозунгом борьбы с внутренними и внешними врагами нацисты установили в стране жесткую диктатуру, которая, в отличие от диктатуры большевиков, не встретила организованного сопротивления. Надо сказать, что нацисты умело использовали страх перед большевиками, и если ужасы красного террора уже успели подзабыться, то живой пример активно милитаризующейся коммунистической Германии заставлял даже порядочных людей до поры подыскивать оправдания методам фашистов. Вскоре в Сибирь, на Север и в казахские степи уже тянулись нескончаемые эшелоны с политзаключенными.

Удивительное дело, но несмотря на весь яростный антагонизм между фашистской Россией и коммунистической Германией, столь активно используемый идеологами обеих стран, между этими режимами возникло и постепенно укреплялось неафишируемое, но плодотворное сотрудничество. Говорили, что и лидеры их, Салтин и Хильфе, испытывают немалое уважение друг к другу. Немалую роль здесь, видимо, играло общее противостояние либеральному миру Европы и Америки. Достоверно известно, что российские военные инструкторы обучали германских красных командиров, а карательные органы обоих государств нередко выдавали друг другу искавших убежища противников соответствующих режимов. Поддерживались и экономические связи. При этом и Россия, и Германия не переставали готовиться к войне.