Текст книги "Полководцы и военачальники Великой Отечественной (Выпуск 1)"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 31 страниц)

В пространном своем письме члены Военного совета указывали, что за время боевых действий армия прошла свыше тысячи километров, 800 из них – в наступлении; пленила 54 тысячи врагов и 65 тысяч уничтожила; разгромила 15 пехотных дивизий противника, освободила несколько тысяч населенных пунктов; 17 дней в оборонительной операции под Харьковом армия дралась с превосходящими силами врага и город оставила только после разрешения командующего фронтом.

Третья танковая доказала свою боеспособность и живучесть именно как танковая армия. С выводом же танковых корпусов из ее состава в резерв Ставки Третья танковая прекращает свое существование как танковая армия и превращается в общевойсковую, полевую армию.

В целях сохранения боевых традиций танковых войск и воспитания кадров на основе полученного в течение почти года боевого опыта и успешно проведенных наступательных операций Военный совет считает целесообразным сохранить армию как танковую. Армия располагает хорошо подготовленными кадрами танкистов, которые в полевой армии не могут быть использованы по своему назначению.

На основании всего вышеизложенного Военный совет просил сохранить управление армии как управление танковой армии и саму Третью для будущих наступательных операций.

Генерал-полковник Федоренко не заставил долго томиться в ожидании ответа – позвонил в начале мая:

– Приезжайте в Москву, срочно!

И вот уже подкатывает "виллис" с опознавательным знаком Третьей танковой (три концентрических белых круга) к московской окраине. Контрольно-пропускной пункт у деревни Чертаново. Строгий, подтянутый лейтенант, он уже в новой, недавно введенной форме – высокий воротник гимнастерки, непривычные погоны, – проверяет у фронтовых генералов документы. Широкая асфальтовая лента Варшавского шоссе еще кое-где сужена уродливыми баррикадами, а на перекрестке у Нижних Котлов угрюмо чернеют щели приземистых дотов. Женщины, девушки, мальчишки, даже дети одеты не в весеннее мирное разноцветье, а в защитную или темную одежду. Очереди у булочных и продовольственных магазинов, переполненные трамваи, много военных на улицах. Густо расставлены – на открытых площадках, на пустырях, на высоких зданиях – зенитные орудия и пулеметы. Пушки точно дремлют сейчас, опустив длинные свои стволы, а счетверенные пулеметы задорно выставили курносые рыльца в синее небо, будто принюхиваются к весеннему ветерку, овевающему город. Справа, за старыми домишками, за рекой, просторно раскинулась железобетонная громада автозавода, и невооруженным взглядом видны цеховые пролеты, исковерканные фугасными бомбами и огнем, а над ними, по всему горизонту, веселые дымы из труб. Рабочая столица трудится для фронта, для победы.

Нет уже в облике столицы той суровости, которая была в ней минувшим трудным летом, когда совсем неподалеку от Москвы, за рекой Упои, стоял фронт и ветер войны еще не повернул от Сталинграда на запад.

Проскочив Большую Ордынку, "виллис" въезжает на Москворецкий мост. Рыбалко и Мельников с волнением вглядываются в знакомые вечные силуэты Кремля, собора Василия Блаженного, щедро освещенные ослепительным полуденным солнцем. Машина тормозит у подъезда Второго дома НКО – здесь, близ Красной площади, находится Главное автобронетанковое управление РККА.

Генерал-полковник Федоренко принял приехавших тотчас. Поднялся из-за стола, пошел к ним навстречу неторопливо, чуть вразвалку. Оба генерала пытливо вглядывались в командующего, пытаясь предугадать ответ на мучивший их вопрос. Пожалуй, Яков Николаевич вел себя подчеркнуто официально. Значит, дела их плохи. Но, с другой стороны, если бы хотели отказать, незачем было вызывать их в Москву.

Федоренко усадил гостей, разрешил курить. Оглядел внимательно обоих маленького бритоголового темнолицего Рыбалко и крупного осанистого Мельникова. Их сдержанное волнение проявилось лишь в том, что они тотчас торопливо полезли в карманы за папиросами. Командующий бронетанковыми войсками вдруг хитро, проницательно улыбнулся, отчего усталые глаза его утратили суровость. Перед приезжими на миг явился доброжелательный, отзывчивый товарищ, бронепоездник Первой Конной, грубовато-веселый краской Яша Федоренко, каким оба знали его многие годы.

Рыбалко и Мельников вздохнули облегченно – кажется, их дела были не так уж никудышны.

– Видимо, поедем в Ставку, – уже деловито, сухо сказал генерал.

Потянулся к трубке одного из телефонов на столе. Когда он произнес: "Докладываю: Военный совет Третьей танковой прибыл", – Рыбалко и Мельников невольно подтянулись, замерли, слушая. "Разрешите приехать с ними?"

Генерал встал, сохраняя выражение деловитой замкнутости, оглядел приезжих: вид у них был непарадный, но по-фронтовому подтянутый.

– Вас вызывают в Ставку...

Хотя им было идти недалеко, Федоренко усадил их в свою машину. Через несколько минут, ровно в пятнадцать часов, пройдя два или три поста, они входили в приемную.

Верховный Главнокомандующий дал положительную оценку действиям наших войск под Харьковом. Немцы сосредоточили там превосходящие силы на узком участке и хотели нам устроить свой Сталинград. Их план провалился. Большую роль в срыве вражеского контрнаступления сыграла Третья танковая армия. Она понесла тяжелые потери в людях и особенно в технике, и это дало повод фронту просить Ставку о ее преобразовании в общевойсковую армию. Теперь Верховное Главнокомандование рассмотрело просьбу Военного совета Третьей танковой армии, которая после Харьковской операции была придана по частям разным соединениям, и согласилось просьбу удовлетворить. Третья танковая расформирована не будет. Ставка издаст на этот счет соответствующий приказ.

Павла Семеновича попросили доложить, в каком состоянии вышедшие из боя войска.

Теперь точно камень свалился с души командарма-3. На глазах он словно преобразился, помолодел, лицо утратило отрешенную замкнутость.

Многие годы перед войной Павел Семенович служил за рубежом на ответственной работе военного атташе. Сам характер этой военно-дипломатической деятельности, казалось, должен был приучить Рыбалко не выдавать в напряженные моменты владевших им чувств. Быть может, а скорее всего наверняка, военный атташе полковник Рыбалко, находясь за пределами Отечества, и умел обуздывать свои эмоции. Но сейчас, когда счастливо утвердилась судьба его кровного детища, когда не зачеркивалось боевое настоящее Третьей танковой армии, а, наоборот, давалась ей возможность новыми ратными делами оправдать возложенные на нее надежды, ее командующий не мог сдержать себя – он так, и расцвел. Лицо его с крупными характерными чертами освобождение просветлело, а выразительные глаза зажглись огнем неподдельного вдохновения. Присутствующие с любопытством и интересом наблюдали за происшедшей с генералом метаморфозой.

Павел Семенович в лаконичных и неожиданно ярких и образных картинах обрисовал январское наше наступление на Верхнем Дону, а затем и мартовскую неравную схватку за Харьков. Армия хотя и понесла ощутимый урон в людях и технике, но сохранила боеспособность и мобильность за счет некоторых танковых бригад и стрелковых соединений.

– Если мы вас правильно поняли, товарищ Рыбалко, – перебил Павла Семеновича Верховный, – вы укомплектованы согласно штатам. Откуда же у вас люди?

– Одних выручили из плена, – ответил генерал, – другие пришли к нам с освобожденной территории.

Тотчас же последовал настороженный вопрос:

– Вы уверены, что эти люди будут хорошо воевать?

– Уверен. Они на себе испытали ужасы фашистской оккупации и ненавидят врага. В армейском запасном полку они проходят в течение полутора месяцев военную и политическую подготовку. Военный совет намерен даже офицеров брать из числа бывших окруженцев.

– А вы в них уверены, товарищ Мельников?

– Уверен. Ими занимаются опытные политработники. У нас почти две тысячи коммунистов и столько же комсомольцев – это сила, способная единым фронтом выступить против любого, кто вздумает вести себя неправильно.

Против этих серьезных доводов нечего было возразить.

Руководство Ставки пришло к выводу: Третью танковую надо восстановить. Только вместо стрелковых дивизий необходимо ввести в ее состав механизированный корпус. Тем самым будут исключены всякие просьбы и разговоры командующих фронтами о том, что это не танковая, а общевойсковая армия. Пора понять и осознать всем порочный стиль руководства танковыми войсками, когда после проведения операций танковая армия буквально растаскивается по частям.

И тут проницательный, опытный Федоренко, будто угадав затаенное, невысказанное желание обоих членов Военного совета, произнес веско:

– Чтобы сократить сроки формирования Третьей танковой армии, прошу вернуть ранее входившие в нее Двенадцатый и Пятнадцатый танковые корпуса, а также автотранспорт, по штатам принадлежащий армии, и включить Второй механизированный корпус из резерва Ставки.

Верховный Главнокомандующий согласился с просьбой Федоренко.

Это был хоть и законный, но в общем-то неожиданный дар. Узнав, что во время ночного прорыва погиб их комкор-15, генерал Концов, танкисты, бывалые, обожженные огнем воины, плакали; вдвойне горше было им, когда корпус вывели из состава их родной армии. Печальным было расставание и с Двенадцатым корпусом. Прощаясь с генералом Зиньковичем, Рыбалко поцеловался с боевым соратником и пожелал Митрофану Ивановичу танкистского счастья в другой армии... Что ж, в радости возвращения растопится боль потерь и случайной недолгой разлуки.

– В первую очередь отправьте технику в эту армию, – приказывал Верховный Главнокомандующий Федоренко. – Танкисты и мотострелковые бригады Третьей танковой проявили в боях доблесть и мужество. Они вполне заслужили, чтобы армию преобразовать в гвардейскую.

Рыбалко и Мельников переглянулись. Воистину сегодня самый счастливый день в боевой судьбе их родной армии!

Федоренко попросил не изменять номера армии, и на это было получено согласие. Спросили у Рыбалко, сколько нужно командованию времени, чтобы подготовить армию к боям. А когда генерал попросил месяц, было замечено, что этого срока для сколачивания штаба и обучения личного состава будет мало, и увеличили его до полутора месяцев. Время на подготовку надо будет исчислять со дня приказа Ставки о формировании Третьей гвардейской танковой армии и назначения генерала Рыбалко ее командующим, а генерала Мельникова членом Военного совета.

Последние сведения о сыне Павел Семенович и Надежда Давыдовна получили ранней весной сорок второго: Виль писал, что закончил училище и получил назначение в Энскую танковую бригаду. А через несколько месяцев принесла почта беленький листочек с черною вестью: "Сообщаем... Ваш сын Рыбалко Виль Павлович, 1923 года рождения... пропал без вести". И на несчетные запросы матери шел один ответ: "Пропал без вести".

Ведь просила Надежда Давыдовна мужа: "Павлуша, возьми Виля к себе в армию, будет воевать близко от тебя, и мне спокойнее..." Не взял! Нет, не из упрямства ответил жене: "Сколько сыновей воюют вдали от отцов, а ты хочешь, чтоб хлопец по отцу шел, как генеральский сынок. Не смогу я другим батькам в глаза после этого смотреть..."

Вот и досмотрелся батька! Пропал, сгинул девятнадцатилетний лейтенант Рыбалко, как погибали его ровесники в лейтенантских, сержантских и иных званиях. Жалел ли, не жалел о своем непреклонном решении Павел Семенович никто об этом не скажет. Но только в письмах его, редких, скупых письмах с фронта сквозь строки улавливалась затаенная надежда, что сын жив.

Не мог отец свыкнуться с мыслью, что больше не увидит единственного своего ребенка, сына. На чудо надеялся...

Когда Виль кончал училище, шутил генерал Рыбалко: обычно сын идет по стопам отца, у них же получилось наоборот – сначала Виль определился в танкисты, а потом – он, Павел Семенович, из общевойсковика превратился в танкиста.

Конечно, не против желания отца, а как раз по его настоянию пошел семнадцатилетний мальчишка учиться на танкового командира. Полковник Рыбалко задолго до войны предвидел расцвет танковых войск как самостоятельного, мощного и маневренного рода войск, способных решать на полях сражений задачи оперативного масштаба, и мечтал стать танкистом. Осуществить это удалось только в сорок втором, незадолго до получения горькой вести о сыне.

По своей "линии" – уже не через военкомат, а у коллег-танкистов удалось Павлу Семеновичу выяснить: воевал сын в Сорок восьмой отдельной танковой бригаде, а она весной 42-го, когда отходили наши от Харькова, прикрывала войска в районе станции Барвенково – и навалился немец на танкистов всей своей силою...

Вот тогда и получила мать "похоронку" на сына.

Ударила тяжело страшная весть родителей. Надежда Давыдовна занемогла, слегла, с трудом заставляла себя писать мужу на фронт вымученно-бодрые письма. Павел Семенович постарел, осунулся, резко напомнила о себе старая болезнь почек – теперь с палкой-подпоркой приходилось передвигаться...

Комиссар Мельников видел душевные мучения командующего, но о причинах не спрашивал – не хотел бередить рану. Павел Семенович сам открылся: "С сыном у меня, Семен Иванович, несчастье. Пропал без вести..." – "Где?" "Не знаешь разве, где сыновья пропадают – на войне..." И стал Мельников (не по службе, не по должности – по душе) узнавать о судьбе младшего Рыбалко. Выяснил: сгорел будто бы Виль в танке... Ничего не сказал Семен Иванович отцу, а когда летом сорок третьего могуче шагнула Красная Армия на запад и выручали из лагерей наших военнопленных, ездили с Павлом Семеновичем, смотрели, расспрашивали. Но не находился среди освобожденных лейтенант Рыбалко. Никто ничего сказать о судьбе его не мог.

Однако жил и воевал, не теряя надежды, отец, и не Мельникову было разуверять его в ней...

Да и по правде сказать – чем ближе подходил срок, назначенный Верховным Главнокомандующим для боевой готовности Третьей гвардейской танковой армии, тем меньше оставалось у ее командующего времени для личных горестей и забот.

В конце июня, в самый канун Курской битвы, в деревню Дерюжинку, на КП Брянского фронта приехали генералы Федоренко и Рыбалко. Их встретил начальник штаба фронта генерал Л. М. Сандалов.

При подчиненных, да еще в такой предбоевой, предельно напряженной обстановке, генералы не сочли возможным обняться, ограничились крепкими рукопожатиями и тотчас занялись делом.

Леонид Михайлович был давний однокашник и приятель обоих танкистов по Академии имени Фрунзе – "фрунзенке". Все трое в начале тридцатых годов учились в одной группе основного (общевойскового) факультета. Рыбалко, Федоренко да еще Баграмян и Романенко, воюющие сейчас неподалеку, в должностях командующих Одиннадцатой гвардейской армией Западного и Сорок восьмой Центрального фронтов, на факультете считались "стариками". Для младшекурсников да и товарищей по группе, не воевавших в гражданскую – это шло уже новое поколение советских военачальников, – "старики" (ненамного они были старше таких, как Сандалов) являлись предметом доброй зависти и подражания. Рыбалко же был особенно авторитетен среди молодых слушателей. И не только потому, что имел орден за гражданскую войну: был старостой курса, членом партийного бюро академии. Привлекали людей к нему простота я задушевность, большой природный ум и неуемная жажда познания, общительность и строгая деловитость. Все эти качества, щедро собранные в одном человеке и именуемые талантливостью, выделяли Рыбалко даже из числа незаурядных людей, которых много было в числе слушателей знаменитой военной академии.

Теперь три товарища – воспитанники "фрунзенки", выпускники 1934 года, – сидели в саду под деревьями, колдуя над картой, разложенной на грубо сколоченном деревенском столе.

Затишье господствовало на передовой. Оттуда изредка доносило приглушенные расстоянием удары разрывов – это какая-то вражеская дежурная батарея вела тревожащий огонь. Порой с нашей стороны солидно, басовито грохало тяжелое орудие, и ответный снаряд уходил далеко во вражеский тыл. Со свистом проносились легкие наши "ястребки", стерегущие небо от чужих железных птиц. Зеленые неспелые яблоки совсем мирно качались на ветках.

Рыбалко в разговор товарищей почти не вмешивался, курил, порой кивал головой, подтверждая свою солидарность с мнением Федоренко, или вставлял короткие реплики.

Яков Николаевич, сначала неторопливо, спокойно, а потом чуть разгорячась, заговорил о Третьей танковой. Она еще не сколочена. Экипажи и машины продолжают прибывать, в танковых корпусах больше половины подразделений созданы заново, мехкорпус формирование не закончил...

– К чему же ты клонишь, Яков Николаевич, не пойму, – сказал Сандалов.

– Як тому это говорю, Леонид, что посылать такую армию через многочисленные укрепленные рубежи противника на Орловском выступе едва ли целесообразно. Она идет, как я понимаю, в качестве тарана на Орел, в лоб, но в своем наступлении упрется в Оку и поневоле застопорит.

– Но наш Брянский фронт не может наступать без танковой армии, возразил Сандалов.

– Смотри на карту, – Федоренко многозначительно свел обе руки над синей линией вражеского полукольца. – Думаю, что под Орлом сложилась выгодная для наших войск обстановка. Может, не менее благоприятная, чем под Сталинградом. Уже теперь орловская группировка немцев, по существу, находится в полуокружении. Если нанести одновременный удар крупными силами с севера и юга на Орел, то все вражеские войска окажутся в мешке. Совместить мощный удар армий Баграмяна и Белова с севера с наступлением Рокоссовского им навстречу с юга. Для развития удара с севера и выгодно ввести Третью танковую. Если бы командование Брянского фронта внесло такое предложение в Ставку, оно, вероятно, было бы принято...

Павел Семенович поднял взгляд на Сандалова. Смотрел испытующе, строго, но спокойно. Не требовал – думать толкал. Точно из той давней "академической" поры с ее напряженными размышлениями и горячими спорами над сложными тактическими задачами глянул на старого товарища. "Решай, Леонид, очень это важно..."

Но, видно, одно дело было спорить, будучи слушателем, оппонировать своему же однокурснику в академической аудитории, и совсем по-иному увиделась начальнику штаба фронта его роль в создавшейся ситуации.

– Ну прежде всего, – отвечал Леонид Михайлович на предложение Федоренко и невысказанную просьбу Рыбалко, – для окружения орловской группировки противника у нас мало сил. Поэтому Военный совет фронта в план Орловской операции заложил более скромную идею: раздробить группировку, громить ее по частям.

– Выталкивать, хочешь сказать... – заметил Рыбалко.

– Что поделаешь, Павел, если у нас силенок недостаточно для окружения немцев, – отвечал Сандалов. – Центральному же фронту предстоит отражать наступление крупной немецкой группировки, и вряд ли поэтому Рокоссовский сможет добиться значительных успехов от наступления на Орел своим правым крылом. Наступление на город с севера в этом случае не получит завершения и приведет лишь к образованию большой вмятины в фашистской обороне. Кроме того, мы ослабляем главный удар двух армий Брянского фронта на Орел с востока – наступление, оторванное от других ударов, неизбежно заглохнет...

– Не забывай, Леонид, – тихо напомнил Рыбалко, – что танкам там придется прорывать долговременную оборону, форсировать Олешню и Оку, преодолевать заболоченные низины и поймы...

– В этом, пойми, друже, и есть главная загвоздка, – добавил Федоренко.

– Я, конечно, доложу командующему фронтом ваше мнение, товарищи танкисты, – сказал Сандалов, – но прямо говорю: не скрою от Маркиана Михайловича: по-прежнему считаю, что Третью танковую необходимо использовать именно на нашем Брянском фронте. Я уверен, что она быстро вырвется к Оке, поможет войскам форсировать реку и овладеть Орлом...

– А если не сумеет вырваться и помочь? – снова тихо, но веско подал реплику Рыбалко.

Сандалов промолчал.

Снова заговорил Федоренко, стараясь убедить начштаба Брянского фронта в разумности предложенного ими, танкистами, плана. Сандалов остался при своем мнении. Рыбалко уже молчал – понял, что переубедить его им не удастся. И только на прощанье сказал, вздохнув:

– Ну что ж, как говорят: не хочешь шить золотом, куй молотом... Возьмемся за молот...

Танкисты уехали расстроенные. Несколько дней Павел Семенович все же надеялся и ждал: зажужжит ВЧ, и Ставка или Брянский фронт скажут, что их с Федоренко предложение принимается.

Но с каждым днем становилось яснее, что то ли Федоренко и Попов с Сандаловым не доложили в Ставку о желательности пересмотра плана нашей наступательной операции, то ли доложили, да Ставка отвергла его...

Во всяком случае, о каких-либо изменениях плана в Третью танковую сообщено не было.

А потом наступили события настолько важные, что Рыбалко и думать позабыл об их поездке с Федоренко в штаб Брянского фронта к Сандалову.

Уже гремела, содрогалась, полыхала Курская дуга.

Уже сорвалось вражеское наступление, заносчиво, но недальновидно названное "Цитаделью", и уже начали ответное наступление три наших фронта Западный, Брянский и Центральный, осуществлявшие свой план, который имел кодовое наименование – верное и грозное – "Кутузов". И "Кутузов" сокрушал "Цитадель"!

Настал час, когда для развития успеха общевойсковых армий потребовались танковые соединения.

Армия спешно завершала деформирование в лесах юго-западнее Плавска, близ станции Горбачеве.

Вечером 17 июля долгожданный, но все же внезапный телефонный звонок из Генштаба напрочь отрезал "мирный", предбоевой этап жизни Третьей гвардейской танковой от всего, что ей отныне предстояло свершить. Армия передавалась в подчинение командующего Брянским фронтом генерал-полковника М. М. Попова.

Под покровом короткой летней ночи танковые и мотострелковые бригады армии успешно и скрытно для противника совершили марш и с рассветом, достигнув района сосредоточения, укрылись в лесах.

Ранним утром 18 июля на выгоне у деревни Дерюжки, в которой по-прежнему располагался штаб фронта, приземлился легкий самолетик У-2, любовно именуемый "огородником" или "кукурузником". Генерал Рыбалко легко выбрался на землю и, слегка опираясь на палочку, пошел к ожидавшему его "виллису", присланному Поповым. Едва он вошел в штабную избу, поздоровался, уселся, вынул карту, началось оперативное совещание – дорога была каждая минута. Рыбалко и его начальник штаба генерал В. А. Митрофанов, Попов, начальник штаба фронта генерал Сандалов, командарм-3 генерал А. В. Горбатов, представитель Ставки маршал артиллерии Н. Н. Воронов отработали детали завтрашнего ввода в прорыв танковой армии. Она не была снабжена переправочными средствами для форсирования Оки, поэтому часть машин Рыбалко заблаговременно подготовил для преодоления реки по дну. Для прикрытия танкистов с воздуха фронт предусмотрительно выделил две зенитные дивизии и целый истребительный корпус. (Ни один немецкий самолет в те дни не сумел достичь района сосредоточения армии – вражеских стервятников отгоняли или сбивали.)

Третья гвардейская танковая армия изготовилась к наступлению. Враг не сумел дознаться о ее сосредоточении. Удар танкистов должен был стать для немцев неожиданным.

...Звонок в середине дня из Генштаба не одного генерала Сандалова ошеломил неожиданностью нового распоряжения.

– Центральный фронт, – говорил генерал А. И. Антонов, – отбросил сегодня противника на прежний, сильно укрепленный рубеж и организует его прорыв. Чтобы помочь Рокоссовскому, Верховный Главнокомандующий приказал перенацелить армию Рыбалко на направление Становой Колодезь, Кромы для нанесения удара совместно с Центральным фронтом по тылам противника и его уничтожения.

– Но у нас все подготовлено к вводу этой армии... – и огорошенный Сандалов перечислил заместителю начальника Генштаба доводы, которые фронту казались очень серьезными, а сейчас перед новым приказом потеряли свое значение, потому что Антонов говорил от имени Верховного Главнокомандующего.

– Организуйте радиосвязь Рыбалко со штабом Рокоссовского, – сказал напоследок Антонов.

Что ж, на фронте случается всякое – на то и война. Павел Семенович отдал новые распоряжения – теперь боевая задача увязывалась с действиями Шестьдесят третьей армии генерала В. Я. Колпакчи, чрезвычайно обрадовавшегося неожиданному повороту дела. Закипела работа в штабах обеих армий. Генералу Митрофанову особенно трудно пришлось – необходимо было изменять не только приказ по армии, но даже и карты новые выдавать командному составу. Справиться! Успеть!

То был почти невыполнимый вариант – за полсуток нацелить армию на другое направление. Но это надо было сделать – и это делалось.

Почти всю ночь на 19 июля наша авиация бомбила вражеские ближние и дальние тылы. Разведка обнаружила сосредоточение фашистских танковых дивизий на пути предстоящего прорыва армии Рыбалко, и теперь мощными бомбовыми ударами расчищался танкистам путь. И всю ночь двигались соединения и части армии в район нового сосредоточения. По ослепшим от темноты дорогам шли Двенадцатый и Пятнадцатый танковые корпуса И. М. Зиньковича и Ф. Н. Рудкина, Второй мехкорпус И. П. Корчагина, Девяносто первая бригада И. И. Якубовского, самоходно-артиллерийская бригада, полки ствольной и реактивной артиллерии. Это была могучая силища, способная взламывать оборону противника, наносить мощные, таранные удары, рвать вражеские коммуникации в глубоких рейдах.

В белесом предутреннем тумане, поднимающемся из лощин, огромные танки и самоходки, тягачи и орудия, грузовики, "катюши" с их вздыбленными рельсами, казалось, плыли над дорогами, мостами, полями созревающей ржи, черными трубами сгоревших деревень.

С рассветом Третья танковая нырнула в леса, растворилась, исчезла в них.

Рыбалко и Мельников отправились на командный пункт армии. Усталые, голодные, изнервничавшиеся за минувшие сутки невероятного, сверхчеловеческого напряжения, присели в пропахшем свежевырытой землею и мокрой травой блиндаже, переглянулись, улыбнулись друг другу:

"Справились! Успели!"

Рыбалко потянулся к трубке ВЧ. Командующий фронтом отозвался с КП командарма-3.

– Скоро начнем, Павел Семенович, – услышал Рыбалко звучный, бодрый голос генерала Попова.

И вот приказ командующего фронтом получен. Давя, уничтожая, сметая с пути очаги сопротивления, танки Рыбалко вышли к селу Протасово. Выполняя директиву Ставки, командующий повернул армию на юго-запад, к Становому Колодезю. Сопротивление противника возрастало – из глубины его расположения подоспели и заняли подготовленный ранее оборонительный рубеж две танковые дивизии и одна пехотная с противотанковой артиллерией. Третья танковая сумела ускорить наступление двух общевойсковых армий, но свою задачу выйти на оперативный простор и во взаимодействии с пехотой уничтожить мценскую группировку противника – выполнить не сумела. Армия принуждена была ввязаться в невыгодные для нее бои с опорными пунктами немцев.

Через сутки после ввода ее в прорыв, днем 20 июля, генерал Попов в разговоре с Верховным Главнокомандующим решительно доложил, что наступление Рыбалко на Становой Колодезь не сулит успеха, что армия несет большие потери. Комфронта добился согласия на поворот Третьей танковой на прежнее направление – от Протасово на Отраду. Павел Семенович, получив от Попова этот приказ, вздохнул с облегчением. Уже в сумерках танкисты Рыбалко и пехотинцы Горбатова ("тезки" – обе Третьи армии) вышли к Оке. Форсировать ее с ходу на плечах отступающего противника не удалось, и Ставка приказала: вновь рокироваться влево, в полосу Шестьдесят третьей армии, для удара на тот же Становой Колодезь...

Генерал Рыбалко принял решение: для действий на новом направлении двинуть свой второй эшелон – корпус Зиньковича и бригаду Якубовского. Танковый и механизированный корпуса Рудкина и Корчагина, понесшие серьезные потери, стали вслед за ними.

И вновь – неудача. Сильный огонь противотанковой артиллерии, танков и штурмовых орудий врага выводит из строя машины, даже надежные, верткие "тридцатьчетверки" горят, полыхают дымными кострами среди черных частых кустов разрывов.

Ночью звонит в штаб Брянского фронта Верховный. Генерал Попов в войсках, и трубку берет Сандалов.

– Почему Рыбалко до сих пор не занял Становой Колодезь? Передайте командующему, что я недоволен управлением танковой армией.

Отбой – короткие гудки. Когда Верховный Главнокомандующий не произносит приветственных и прощальных слов, значит он сильно раздосадован. Вскоре звонит Попов, – он уже связывался с Москвой и знает о разговоре Верховного с Сандаловым, – и диктует для Рыбалко распоряжение: "Хозяин приказал 22.7 овладеть Становой Колодезь. Еще раз требую направить И. П. Корчагина (мехкорпус) через Моховое на Становой Колодезь, чтобы совместным ударом с М. И. Зиньковичем (12-й танковый корпус) уничтожить противостоящего противника. Попов. 1.20. 22.7".

С тяжелым сердцем Маркиан Михайлович отдавал, а Леонид Михайлович отправлял приказание Рыбалко. Не выполнить распоряжение Верховного Главнокомандующего – подобное совершенно исключалось, и в то же время оба генерала ясно понимали: за речонкой Оптуха, перед Становым Колодезем, сильный оборонительный рубеж врага, и для того чтобы его прорвать, недостаточно ударов с ходу поредевших танковых и механизированных бригад. И еще понимали они, как недальновидно, местнически поступили, отвергнув месяц назад предложение Федоренко и Рыбалко об ударе с севера и юга на Орел, в обход всех этих обращенных на восток укреплении врага.

Вскоре Третью танковую вывели во второй эшелон, а затем передвинули на юг, к Рокоссовскому. Под Орлом она так и не смогла вырваться на оперативный простор. Однако сыграла важную роль в разгроме вражеской группировки, а значит, выполнила основную свою задачу. И не случайно по телефону генерал Попов благодарит Рыбалко и его танкистов за хорошую боевую работу и желает им дальнейших успехов. Потом трубку берет Сандалов. Они встретились и прощаются как старые друзья. Павел Семенович не упоминает о памятном разговоре троих бывших "фрунзенцев" – зачем травить Леониду душу, когда он сам все осознал?..

В составе Центрального фронта, которым командовал К. К. Рокоссовский, Третья танковая прорвала вражескую оборону на участке Тринадцатой армии генерала Н. П. Пухова. Форсировав речку Крому, танкисты вывели пехоту на плацдарм, и она медленно, но настойчиво начала продвижение через многочисленные оборонительные рубежи противника.

Выйти на оперативный простор танкам и здесь не удалось. Рыбалко был этим удручен, но не подавлен. Пусть не стремительным сокрушающим ударом, а в результате последовательных наступательных операций, но все-таки орловская группировка врага была разгромлена. Под Орлом и Курском Красная Армия впервые за войну не только сдержала врага и отбросила его, но и сама перешла в решительное наступление, и не зимой, как на Волге, а летом.