Текст книги "Без названия"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 29 страниц)

А Люда действительно выглядела красиво: она была одета в легкое, полупрозрачное платье голубого цвета, сама – стройна, волосы распущены золотистые, вся такая гибкая, будто балерина.

– Оставьте меня, я прошу вас, – взмолилась девушка.

– Купсик... Приступай! – приказал Магистр, не обращая внимания на просьбы.

И Купсик приступил!.. Господи, это было настолько невыносимо!..

Купсик выхватил из астрального пространства огромный кнут и принялся стегать девушку куда попало: она изгибалась под ударами, будто деревце, и вскоре ее голубое платье все иссеклось и клочками опало под ноги Купсику.

Все астральные развратники прикованно наблюдали за избиением.

– Огонь! – крикнул Дьявол. – Сожги ей груди, Купсик!..

Я уже начинал понемногу раскачиваться у себя в углу под потолком, даже подумывал: "Не вмешаться ли!.. К примеру: обрушить на них ураган и выдуть их отсюда, негодяев!.."

Магистр взмахнул хвостом, и Людины руки взмахнулись вверх, они оказались теперь привязаны к толстому канату, висевшему от потолка. Канат натянулся, и девушка зависла в двадцати сантиметрах от пола.

В руках у Купсика возник факел... Его пламя тянулось к девушке, чтобы лизнуть ее!..

И тут я не выдержал!.. Я бросился на канат и в одно мгновение растворил его в астральном пространстве: Люда была свободна! Затем я выхватил факел у Купсика и ткнул его ему прямо в лицо! Купсик неистово заорал, но я не успел опалить его как следует, ибо он отпрыгнул в сторону!

– Молись! – выкрикнул я девушке, что стояла, покачиваясь на ногах и облизывала окровавленные губы – рассеченные кнутом. – Молись, скорее молись! – выкрикнул я Люде еще раз. – Это единственное, что тебя избавит от них!

Девушка начала молиться, крестить свое тело и таять на глазах! И я понимал, что она сейчас просыпалась где-то там, у себя, возвращалась в земное тело!

– Проклятый! – заорал на меня Купсик. – Магистр, убей его!

...Я совсем забыл: моя невидимость теперь была высвечена этим благородным порывом, и начинал понимать, что пора позаботиться и о собственной безопасности! Вот и сказалась моя неустойчивость в земном теле...

– Видимый! – спокойно крикнул Магистр и все, что были в зрительном зале, даже Екатерина, по крайней мере, я видел, что она шевелила губами, выкрикнули вслед за Дьяволом:

– Видимый!..

Я попытался подумать, что я невидимый, но оказалось, что их коллективный Астрал, моих врагов – довлел надо мной и невидимость не наступала!

Я метался по залу, и тут помыслилось мне: "Прочь отсюда! Сквозь стену, в Космос, вперед!.."

Но мои планы сразу же были остановлены:

– Бронь! – так же спокойно крикнул Магистр.

– Бронь! – заорали все его приспешники по Астралу.

И я, разогнавшись на полном лету – ударился о стену!

Ужас обуял меня... Тогда я устремился в потолок – нет! И он тоже непроницаем!..

Теперь я начинал понимать, что я в западне!

– Где его тело? – вопросил громко Дьявол и добавил, как приказ, художник, ищи!

Художник стал принюхиваться...

– Ну! – пропищала Зоя Карловна, подгоняя художника.

Мельком я увидел, как Екатерина – волнуется: ей, наверное, хоть немного, но было жаль меня...

– Не могу определить! – отчаянно сказал художник.

А я подумал: "Зачем им понадобилось мое земное тело?"

Но в следующее мгновение страшная догадка – ужалила меня! "Они хотят заблокировать! Лишить меня возможности вернуться обратно в тело!.."

И тут, по приказу Магистра, ко мне подлетел старик с фиолетовой щетиной. Он размахнулся здоровенно в этот момент выросшим кулаком, чтобы ударить меня, но я, мысленно, остановил его кулак перед собой на расстоянии. И немного успокоился, что астральная сила меня не покидает.

– Удар! – крикнул Магистр.

– Ударр! – в злобном торжестве подхватили все.

Старик размахнулся и ухнул в меня своим кулачищем! Проломил мою оборону.

В следующее мгновение я оказался у себя в кабинете, в физическом теле, у меня была сильно разможжена верхняя губа, от астрального удара ломило зубы, голова шумела...

ЗАСАДА

Прошло с пару недель... Теперь я прекрасно понимал, что и кража кинотеатровского магнитофона, и тот сволочной капитан на открытии памятника, что засветил мне пленку, и все остальные мои неудачи и горести по работе, – дело рук астральной шайки Остапа Моисеевича!..

Моя губа заживала: вначале – спала припухлость, а вскоре зарубцевалась и рана, чернота стаяла...

Но для того, чтобы меня прекратили преследовать и для того, чтобы беспрепятственно продолжать мне развиваться и познавать тайны бытия, я, все-таки, на свой страх и риск, должен был узнать опорные точки своих недоброжелателей! Я чувствовал, что им кто-то покровительствует!..

Что собирались делать в зрительном зале астральные развратники, я так и не узнал в прошлый злополучный раз...

Одно усматривалось несомненно: мои враги – не предполагали, по крайней мере в ту ночь, заниматься истязанием астрального тела Люды, ибо тогда незачем им было являться в кинотеатр в земных телах своих!

Ясно, что девушку они притащили спешно, после сообщения художника о моем присутствии в зале, притащили как приманку, чтобы высветить меня и уничтожить, или, по крайней мере – наказать, что им и удалось!..

Итак, я снова подстерег момент очередного сборища моих астральных врагов, но на этот раз свое земное тело я оставил у себя дома лежать на диване...

Когда я опять влетел в заветное время в зрительный зал кинотеатра, к моему удивлению, меня тут же обнаружили! Видимо, коллективный Астрал этих негодяев, уже заведомо – ожидал моего появления!

– Ты опять здесь! – злобно проговорил Купсик.

И я наполовину втиснулся в стену, чтобы на этот раз в любой момент быть готовым ринуться обратно домой!

– Не надо было тебе прилетать сегодня! – крикнула мне Екатерина. – А теперь, – сказал она, окинув грустным взглядом своих соратников, – извини, Сергей Александрович – сам виноват!..

Зоя Карловна радостно потирала свои ладошки, пританцовывая возле извивающегося хвоста Дьявола. Старик и удав посматривали на меня, успевая миловаться друг с другом.

– Пора кончать с ним! – будто подсказал Остапу Моисеевичу художник.

– Бронь! – оранул, оскалившись, Магистр.

– Бронь! – завопили все астральщики. – Бронь ему! Бронь!

Я рванулся в стену и беспрепятственно – выскочил на улицу и подумал на лету: "Бронь не сработала...".

Я летел свободно, за мною никто не гнался...

И вот я оказался уже дома, у себя в комнатке, завис над диваном и помыслил. "Да... И сегодня мне не удалось задуманное: рассекретить этих негодяев!.. Ну, да ладно, Остап Моисеевич, – еще встретимся!.."

После этих размышлений я подплыл к своему земному телу и начал привычно возвращаться в него, но не тут-то было! К моему удивлению и ужасу, я не мог этого сделать!..

"Что за чертовщина?!" – возмутился я и попробовал еще раз вернуться в свое земное тело, но и на этот раз у меня ничего не вышло!.. Потом я попробовал еще и еще, но все мои попытки вернуться обратно в земное тело оказались тщетными...

Я стал волноваться: я метался туда и сюда над своим лежащим неподвижно земным телом... И уже наступило утро, а я так и не вошел, так и не проснулся на диване...

ПРИЗРАК?

Шли томительные дни... На улице теперь с самого утра просыпалась ливневая, обильная жара, засыпала лишь в сумерки...

Врачи поставили диагноз – летаргия...

Моя мама не ездила больше в творческие командировки, после своих лекций в университете спешила скорее домой. Под ее глазами теперь появились отеки, но мама оставалась гордой пред горем, уверенной в близкой благополучности.

Она ухаживала за моим земным телом и, бывало, часами просиживала возле моего изголовья, и ей даже и невдомек было, что я в это время – все вижу. Чувствую и медленно оплываю свою комнатку, пробую дотрагиваться до вещей, прежде доступных мне, а иногда обнимаю маму, пытаюсь ее успокоить, и от этого она, случалось, вздрагивала всем телом, будто приходя в себя от дремы...

Конечно же я мог продолжать жить, и неплохо, в астральном мире, и меня, часто, так и манило – вырваться из комнатки и "надышаться" астральным всевозможьем!..

Но я ожидал чуда. Я надеялся: а вдруг как удастся мне возвратиться в свое земное тело, и потому, каждый день, и по нескольку раз, – я пытался это сделать...

...Иногда приходили врачи, а иногда товарищи, родственники, знакомые... Навещала Аня...

Но каждый день прибегала Вика и заботилась обо мне: она целовала меня в губы, а я не мог ощущать этих поцелуев, слов, ведь целовали не меня, а тот манекен, спящий слепок моей души на диване...

Однажды навестил меня и Паша Мечетов, мой друг, прозаик и поэт.

– Я же говорил, – сказал он вслух, обращаясь к моему земному телу, когда моя мама вышла на кухню приготовить для Паши чашку чая. – Не стремись к Богу, Сергей!..

Как-то приехал и Юра Божив, друг и поэт из Москвы: он часто приходил ко мне, остановился пожить у Вики.

Медленно шло время...

В один из глубоких вечеров в дверь нашей квартиры кто-то постучался, потом продолжительно просигналил звонок.

Мама уже спала... Сонная, она вышла в халате в прихожую и включила свет. Я тоже выплыл в прихожую. Но я не протиснулся сквозь стену, чтобы посмотреть первому на таинственного гостя, стоящего там, на лестничной клетке: хотелось встретить его по-земному, вместе с мамой.

Мама открыла дверь...

"Господи!.. – воскликнули все мои чувства. – Господи!..." И я заметался по прихожей в надежде: объяснить, вмешаться или еще что-нибудь!..

На пороге стояла Наташа!.. Живая, а на руках у нее был ребенок, запеленутый в легкое одеяльце!..

– Вам кого? – спросила удивленно мама у возникшей пред нею девушки.

– Я Наташа... – сказал девушка. – А это, – и она бережно откинула треугольник одеяльца, и лицо младенца обнажилось. – А это Сережина дочь, Сабина...

– А... Вы... – медленно выговорила мама.

Я замер в ожидании ответа и смотрел на Наташу тревожно.

– Жена... – тихо сказал Наташа.

КНИГА ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ВЗГЛЯД СО СТОРОНЫ

ПОТОК

У окна общежитьевской комнаты литинститута, в тесноте медленного полумрака ночи ютились на скрипучих кухонных стульях двое: я и Юра Божив, мой друг и поэт. Красный светлячок сигареты плавно подлетал из пепельницы к моему лицу, на секунду вспыхивал ярче, опустошая полумрак, и снова опускался в пепельницу. Юра перебирал четки, продолжительно и однообразно мыча не разберешь что, но я понимал: Божив вымучивает кришнаитскую мантру. Шло время.

Наконец, я не выдержал: бессловесное пространство показалось мне неуютным, и я медленно заговорил, осторожно и напористо подыскивая слова.

– Какая же едкая штука! – сказал я, имея в виду исполнение мантры.

– Что? – переспросил меня Божив и тут же продолжил свое трудолюбивое бормотание.

– Ничего, – тоскливо произнес я и раздавил красного светлячка сигареты в пепельнице, – ты писал, что чтение мантры похоже на космический музыкальный инструмент.

– А разве нет? – обронил Божив свой вопрос, будто сплюнул посреди мантры, и напористо забормотал громче прежнего.

– Тише. Ты что! – воскликнул я каким-то надсадным шепотом.

Божив тотчас присмирел и оглянулся назад: на его кровати спала Вика, и я почувствовал, как Боживу это было неуловимо приятно, но долг перед мантрой, узелки слов которой он смаковал, словно леденцы, заставил его опять отвернуться к окну и зашептать, набирая обороты: "Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна, Кришна, Харе, Харе..."

Но вдруг Юра остановился...

– Все, – сказал он, облегченно улыбнувшись, – шестнадцать кругов!

Потом он включил настольную лампу, стоявшую на широком подоконнике прямо возле него, и вспыхнувший свет из-под ее искореженной, видимо от частных падений на пол, шляпки косыми лучами будто обточил, заострил и без того исхудалое лицо друга.

Вряд ли на этом бледном лице сказывалась только лишь пресловутая полуголодная студенческая жизнь, полная нервотрепок и бессонниц, – Юра подрабатывал дворником, и, в общей сложности, со стипендией вместе, у него выходило, надо полагать, рублей сто пятьдесят в месяц, да и родители не забывали о сыне, поддерживали посылками. Конечно же нервотрепки и бессонницы несомненно потрудились над теперешним обликом Юры. Но эти, будто влизанные, крупные скулы говорили еще и о другом.

– Смотри, как ты похудел! – сказал, не удержавшись, я, тем самым подытожив свои размышления. – Не ешь калорийную пищу, дубина, бормочешь, будто старуха-колдовка... так и какую-нибудь болезнь уговорить к себе в постояльцы недолго!

– Ничего ты не понимаешь! – определил Юра, всматриваясь сквозь черное стекло окна в мутные переливы огоньков на улице. – Мне это все совершенно не трудно, а результаты... результаты очевидны.

– Да уж, это ты точно подтвердил, – всполошился я.

Я вскочил со стула и, чтобы не шаркать по полу, не одев тапочек, а прямо в носках, зашагал по комнате от окна до кровати, где спала Вика, и обратно – туда-сюда.

– Что мечешся? – спросил Юра. – Улови, определи свои мысли, вон как тебя размотало по сторонам, – посоветовал он озабоченно.

– Это ты ничего не понимаешь! – прошептал я, остановившись у окна.

– Ну что же, если ты так считаешь, то я готов тебя выслушать, подчеркнул Юра убедительно.

– Я понимаю, что переуверить сейчас, мгновенно, – вряд ли смогу. Но я знаю одно: не молчать, а говорить всегда нужно, отрешенно, но участливо. Говорить нужно в любом случае, даже если это абсолютно безнадежно, даже если тебя не поймут, сиюминутно отвергнут или даже убьют! Говорить – все равно надо! Хоть одно слово, да станет, после, – отправным, поворотным. Ведь слова не канут куда-то, они, как подводные течения: мы и не замечаем их русла, их многочисленные русла, а глядишь, сегодня – уже не думаем тек, как вчера, и не подразумеваем даже, что определило нас в этом – думать иначе... Знаю, отвергнешь ты кришнаитское безумие, лишь бы не поздно, Юра. Лишь бы не поздно! Я буду сейчас говорить еще и потому, что существует в мире удивительная, мало кому приметная зависимость. Ты знаешь, Божив, в жизни бывает именно так: значительное в нас – обязано – всегда незначительному. Ведь вряд ли кто может, из простых смертных, вообразить себе, проследить эстафетную перекличку событий, увидеть взаимосвязь между, ну, скажем, некогда случайно сломанной нами во время прогулки ветки на дереве и, предположим, – сегодняшним нашим каким-то открытием, откровением, проникновением. Пусть даже это была и не ветка вовсе, а что-то другое, но было же, обязательно!

– Я слушаю тебя, – только и сказал Божив, и вдруг: – Да! – неожиданно воскликнул он, но тут же сориентировался виновато на спящую Вику: глядя на друга, я покачал ему неодобрительно головою.

– Виноват, – сказал Юра, – но мне вспомнилось: ты же обещал пояснить тот отрывок в твоем письме.

– Вот с него и начну, – хладнокровно заявил я.

И я говорил, говорил, и время от времени прохаживался по комнате, делая тем самым пространственные паузы. Когда я отходил от Юры, углубляясь в комнату, я приостанавливался там, поодаль от спящей Вики, и чутко присматривался к другу: он сидел на стуле не шевелясь, я присматривался к нему, а может даже и не к нему вовсе, а к ореолу высказанных мною мыслей, обступавших Юру, дружески склонявшихся над ним. Мне так хотелось, чтобы Божив принял их участие, и когда я неуловимым чутьем понимал, видел, как какая-нибудь из них слабела и таяла в пространстве, тотчас снова стремительно подходил к Юре и укреплял эту слабеющую мысль. Я знал одно: когда я уеду из Москвы, Божив останется с ними, с моими мыслями наедине, и надо, чтобы они были крепкими и не погибли бы от пустячного взмаха руки. И потому я продолжал порождать, обуславливать все новые мысли. В то время больше никого на свете я не знал вокруг себя, кого бы я мог приобщить к обладанию знанием пути к наивысшей тайне, пути к тайне, которой невозможно овладеть в одиночку!

– Юра! – восклицал я. – Меня удивляет, вдумайся: почему имя Бога Кришны сегодня все больше стараются приукрасить?! Недавно я читал и возмутился: одна, не исключено, что с неким умыслом, несведующая областная газета в одной из своих статей о кришнаитах дала перевод имени Кришна как "привлекательный", "прекрасный"! Но ведь это наглая неправда, ложь! Кришна переводится с санскрита как "темный", "разрушитель"! Значит, ты служишь дьяволу, Юра! Опомнись, друг! Осмотрись, подумай!..

И потом, ты же знаком с понятием кармы. А чтением этой кришнаитской мантры ты разрушаешь или, на худой конец, загоняешь в дальний угол сознания свою карму, а кто же ее за тебя отрабатывать будет?!

Хорошо! Ты загнал ее в угол, загнал в этой жизни, но ведь ее все равно, карму, придется отрабатывать в следующем воплощении, а значит, эту жизнь, сегодняшнюю, ты прожил зря, остановил свою устремленность к истине! Если тебе удастся разрушить свою карму, тем хуже! Это хуже, чем загнать ее в угол! Не дай-то Бог! Ты и не представляешь, что тебя тогда ожидает.

Ты же понимаешь, Юра, что все должно из задуманного проявляться, а карму свою ты сам создаешь и сам же проявляешь на свет Божий! Как бы ни было тяжело отрабатывать свою судьбу, но если она есть – это хорошо! Тогда ты с помощью воли осознанно будешь ее отрабатывать, проявлять, в этом случае ты остаешься личностью, больше того: укрепляешь, растишь, познаешь свою и Божественную космическую сущность.

Но беда, если карма твоя разрушена: там на ее месте только месиво, крошево из добра и зла, тебе предстоит на многие и многие воплощения скотская, полусознательная жизнь, издерганная жизнь сумасшедшего! И эта жизнь будет продолжаться до тех пор, пока вся, некогда разрушенная кришнаитской мантрой, твоя карма, вернее – крошево, месиво твоей кармы не воплотится, не проявится полностью, не выдавится из тебя, как через ситечко мясорубки! А потом – все сначала: тебе предстоит опять нарабатывать и отрабатывать новую карму.

Но здесь тебя ожидает страшная, чудовищная беда!

Сегодняшним чтением кришнаитской мантры ты, Божив, друг мой, порождаешь ангела-разрушителя, который поселится в твоей сущности и будет всегда стремиться постоянно превращать в крошево и месиво и твою новую карму, кроме того, воплощением, проявлением этого крошева из себя ты будешь нарабатывать уродливую карму, ангел-разрушитель будет ее разрушать, и тогда с нарастанием снежного кома из тебя повалят все более уродливые крошева и месива! И этот процесс может перейти в бесконечность! Тогда исход, и только исход борьбы твоего ангела-хранителя с ангелом-разрушителем, воспитанным и порожденным тобою добровольно, покажет будущность твоей заблудившейся сущности! И неизвестно, через какое количество твоих воплощений твой ангел-хранитель одержит победу. Но если эту победу одержит ангел-разрушитель, то тебе, Юра, никогда больше не возвратиться самому в поток устремленности к истине. Но знай, что эта беда не будет принадлежать только тебе. С ангелом-разрушителем в сердце ты понесешь беды людям Земли. Господи, остановись, Юра, и пока твой ангел, ангел-разрушитель слаб – уничтожь его, изгони! Но за это уничтожение тебе придется поплатиться, и не исключено даже, что изгонишь ты ангела-разрушителя, уже наработанного тобою сейчас, ценою сегодняшнего твоего земного воплощения...

Да зачем же далеко ходить, Юра?! Кого воспитывают кришнаиты?... Так вот, я скажу тебе, кого: улыбчиво покорных, полуголодных, но забывших об этом, самодовольных от истязания людей, и не людей даже, а что-то вроде исхудалого, социально-фанатичного мусорника, в котором шипит ядовитая мантра, будто сладостная слюна ангела-разрушителя, шипит на кусках порубленной души!..

Ослепительно сочная луна зависала высоко в небесном пространстве, и здесь, в городской кухне, ее освещающий свет будто молоком заливал полированный стол.

– Космическое сознание... – прошептал Юра, сидя у окна. Вика тоже находилась на кухне, стояла возле него.

– Что? – спросила она, озабоченно очнувшись от раздумий.

– У Сергея дома должны быть где-то спрятаны ценные книги и личные записи, бумаги, он рассказывал мне о них в ту московскую ночь.

– Зачем тебе они?

– Как ты не понимаешь, – сказал Юра и привлек Вику к себе на колени, – может быть, только я и смогу ему помочь!

– Чем? – всхлипнула Вика и поцеловала осторожно Юру в щеку. – Я уже все молитвы перечитала, какие только могла...

– Его сон – необычен!.. Я знаю: ему удалось покинуть свое земное тело.

– Господи! – воскликнула Вика. – Его душа мается где-то?! Я еще давно чувствовала, что это дьявол его увлекает и... Господи! – устрашилась Вика промелькнувшей мысли и замолчала.

– Что? – настойчиво поинтересовался Юра. – Ты что-нибудь знаешь?.. Да?! Говори же!

– Все началось с той книги, которую я ему принесла в подарок! Будь она трижды проклята!

– Что за книга? Ну, не молчи же, говори! Я прошу тебя.

– "Возрожден ли мистицизм" Там все о загробном...

– Так, – задумался Юра, – надеяться не на что... Ждать или же действовать, прийти на помощь ему... Я должен помочь!

– Господи! – прошептала умоляюще Вика. – Я не хочу потерять и тебя, Юрочка! И тебя уже манит, зазывает Темный!

– Надо помочь Сергею... Понимаешь ты, – надо! – встрепенулся Юра, и Вика вскочила с его коленей и в ужасе прильнула к холодной кухонной стене.

За окном, там, внизу, на улице, будто расшатывались под порывами ветра желтые паруса столбовых фонарей...

А мне ото всего этого стало пуще не по себе! И я словно зажмурился, ослеп... Отшатнулся от кухни, и вдруг: во мраке зазвучали какие-то монотонные, будто заученные кем-то слова:

– День Ангела – девятнадцатый. Месяц – январь. В цифрах – ноль один. Год – одна тысяча девятьсот пятьдесят четвертый.

Тишина... Какая острая тишина! Малейшее движение мысли в сторону, и можно пораниться об эту тишину!

Вдох:

– Девятнадцать ноль один умножить на одна тысяча девятьсот пятьдесят четыре...

Серебрится поток тишины...

Выдох:

– Три миллиона семьсот четырнадцать тысяч пятьдесят четыре...

Все-таки поранился о тишину! Сверкнуло ее ослепительно белое лезвие, засияло снежно-перламутровое пространство, густо просочились изломанные красные лучинки цифр, над их рядами вспыхнули крупно два зеленых слова:

Формула жизни

3 1 8 15 22 29 26 43 50 57 64 71 78 85

7 2 9 16 23 30 37 44 51 58 65 72 79 86

1 3 10 17 24 31 38 45 52 59 66 73 80 87

4 4 11 18 25 32 39 46 53 60 67 74 81 88

5 5 12 19 26 33 40 47 54 61 68 75 82

5 6 13 20 27 34 41 48 55 62 69 76 83

4 7 14 21 28 35 42 49 56 63 70 77 84

И вот все растаяло, но крепкое чувство памяти увиденного сохранилось, будто все это парит за спиной, оглянись – и увидишь.

Зазвучал голос:

– Ноль – опасность насильственной смерти; единица – воля, выбор, вероятна смерть от болезни; два – судьба, пассивность, чувства, возможна случайная смерть; три – совесть, провидение, движение от основательного прошлого; четыре – реализация, необходимость формы, высшее, сознательное начало, жизнь; шесть – испытания; семь – победа; восемь – среда уровновешенных закономерностей, девять – сути вещей и процессов...

Массивный каменный пилон – вход в храм. Сверкает до гладкой нежности отполированный, каменный куб, а на нем сидит обнаженная, в золотых сандалиях, женщина, вся будто из воска, янтарно-полупрозрачна, строгие изгибы тела, женственные рельефы, ноги сжаты плотно, прямая спина, золотое кружево на шее едва опускается на верхнюю часть спины и груди. Правая рука со свитком папируса прижата к сердцу, несколько складок папируса лежат на коленях и с них опускаются до самых ступней. В левой руке – цветок лотоса, сильно сжата кисть, она прочно удерживает стебель. На голове женщины дымчатое, полупрозрачное покрывало, оно закрывает колени, и немного лишь из-под него выглядывает папирус. На голове женщины – металлический шлем с двумя рогами и шаром на них. Позади же, на фоне пилона – входа в храм, четко выступают две колонны огромные, они поддерживают портал...

...Отсырели краски лета, солнце искоса глядит, ну а я еще не петый, все во мне еще гудит! Шелушатся, блекнут краски, ветер морщится в листве, так случилось: не обласкан я по молодой весне... Может быть, застыло время настояться на тиши?.. Далеко заброшу кремень я спрессованной души! Не обласкан, не растаскан, берегу я свой уют. Я не выставляю краски, и дожди на них не льют! Да, вокруг меня – все блекнет, а моя душа – цветок, что не дрогнет, не намокнет – потому что я так смог! А моя душа все ярче, все заметнее для всех: где позволят ей – поплачет, где воспримут – дарит смех! Так и осенью: то солнце, то дожди... Я Арлекин. Хорошо мне так смеется там, где плачут дураки! Плачь и смех иной весною – не коснутся головы. И тогда, все ставши мною, назовут меня на "Вы"...

...Араб... Арестант... Артист... Вдова... Военнослужащий... Вор... Гости... Грабители... Дама... Девушка... Дети... Дитя... Друг... Жена... Женщина... Землекоп... Идиот... Карлик... Лакей... Люди... Мертвец... Мать... Милиционер... Младенец... Монах... Мужчина... Муж... Невеста... Нищий...

...Право в силе... Свобода – идея. Либерализм... Золото. Вера. Самоуправление... Деспотизм капитала... Внутренний враг... Толпа... Анархия... Политика и мораль... Право сильного... Непоборимость власти... Цель оправдывает средства... Толпа – слепец... Партийные раздоры... Наиболее целесообразный образ правления – самодержавие... Спирт. Классицизм. Разврат... Террор... Свобода, равенство, братство... Принцип династического правления... Уничтожение привилегий аристократии... Новая аристократия... Психологический расчет... Абстракция свободы... Сменяемость народных представителей...

...Печник... Подкидыш... Покойник... Почтальон... Президент... Противник... Слепой... Соучастник... Сын... Старики... Старушка... Толпа... Труп... Урод... Учитель... Царь... Царица (Король, Королева)... Ювелир...

...Александр Корщиков, Александр Корщиков...

...Небольшая книжица в красном переплете, машинописный текст, рассказ второй, сборник философских рассказов, двенадцать философских рассказов...

Александр Корщиков, Александр Корщиков...

Небольшая книжица в красном переплете...

ПРАВО В СИЛЕ?

Жил да был один счастливый человек, и все-то у него мирно и ладно укладывалось в жизни. Никто ему не мешал...

Однажды мимо его благодатного жилища проходил другой, хитрый человек. Откуда он, этот проходивший, был родом и куда шел, путь свой держал никто не знал. Одно только и значилось в его родословной бумаге, что прибыл он...

И вот захотелось этому прохожему человеку, хитрецу, остановиться на жительство в благодатном жилище счастливчика, ибо своего жилища хитрец не имел и строить не очень-то хотел...

Попросился он, и счастливчик приютил его у себя, приютил прихожанина, потому что жил он счастливо и нарушать свое благочувствование отказом в жительстве, дабы потом не помнить об этом злополучно, – не подумал.

Тут надо оговориться наперед о немаловажном обстоятельстве: счастливчик был очень сильным и крепким в телесах своих, а хитрец – совсем наоборот, народился хлипким, с масленым блеском в глазах.

Хитрец начал жить у счастливчика. Он откровенно побаивался его. Но жить хотелось ему по-хитрому: чтобы и в жилище счастливчика пребывать да в подчинении бы и счастливчик был!

Много рассуждал про себя хитрец о том, как же подчинить себе счастливчика. И вот однажды он придумал, поразмыслив.

Если на стороне сильного и крепкого счастливчика все права на уклад в благодатном жилище, и он, хитрец, обязан жить в подчинении, то почему бы не сделать наоборот?! Так, чтобы иметь право, и тогда – сила явится в подчинении тебе, ибо сила – слепа, а право – зряче! Так рассудил хитрец...

– Пусть же сила созерцает себя через право! – воскликнул он. И это означало, что сила счастливчика должна была перейти в единоначальное подчинение хитреца.

Теперь, когда вывод стал ясен, оставалось обозначить верно и непобедимо, исходя из уклада счастливчика, свое право хитреца. Надо было самому стать воплощением права. И тут хитрецу пришла на ум нужная идея!

Дело в том, что всякий раз, когда он, хитрец, обращался к счастливчику со своими предложениями об изменениях в жизненном укладе благодатного жилища, счастливчик всегда отвечал одно: так жить мне подсказывает сердце, ветер, река, лес и небо, забор...

И вот как-то поутру счастливчик вышел во двор после благодатного сна, чтобы привычно приступить к своему укладу жизни. И вдруг:

На заборе зеленой краской, крупными каракулями на языке счастливчика было написано: "Отныне главой сего благодатного жилища является прихожанин, и ты, счастливчик, должен ему подчиняться во всем!

Следом за счастливчиком, прищуренно улыбаясь, вышел и хитрец на порог дома и принял гордую позу избранного!

Счастливчик, привыкший подчиняться, прислушиваться к окружающим подсказкам, не удивился надписи на заборе, и хотя сердце у него и защемило незнакомо, но он подчинился безоговорочно, признал хитреца главой и низко поклонился ему. Ведь счастливчику и невдомек было то, что хитрец сам, вчера вечером, тайком, написал эти приказные слова на заборе!

– Ты видишь?! – воскликнул театрально хитрец, обращаясь к счастливчику. – Забор тебе сегодня подсказал, чтобы ты во всем слушался меня, ибо я есть – забороизбранный человек!

И начались с того самого дня и часа в благодатном жилище счастливчика "Заборные дни" правления хитреца. И напрасно счастливчик ожидал встретить каждое утро долгожданную надпись на заборе, которая бы возвестила облегчение и восстановила бы справедливость, вернула бы право распоряжаться в благодатном жилище его первому, истинному хозяину по законам: сердца, ветра, реки, забора и неба.

Но появлялись все новые надписи на заборе, закрепощающие счастливчика, и он уже и не знал, когда все это кончится, и что же ему теперь делать, и как жить дальше?..

"Получается, что не право в силе, а сила в праве!" – подумал я и отвернулся от книжицы в красном переплете. Но что-то остановило меня удаляться, растаивать от нее. И в следующее мгновение понял я: чтобы возвратиться в земное тело мое, надо обладать правом на волю это сделать. Не на волю – желать этого, а именно – на волю возвратиться! А я, пока еще, только лишь имел возможность желать вернуться обратно!...

Победить коллективную волю астральной шайки! Она явилась реальной силой, и я нуждаюсь в обладании правом на эту силу.

Астральная шайка сделала "надпись на заборе" подобно хитрецу. И я поверил в нее, подчинился своему заключению в астральном теле добровольно: вне камеры и связанных рук! Ибо моя камера и связанные руки – это моя вера!

Господи! Вот что значит пребывать не краешком, а без остатка в мире своей веры! Но мог ли я иметь с собою хотя бы тень сомнения? Казалось бы, как легко: не поверь в приговор астральной шайки – и все! И ты – снова дома, в теле! Нет! Подобного случиться не могло, в мире моей веры! Я не мог не поверить в приговор. Ведь если бы я это смог, то, прежде всего, я никогда бы не вышел в Астрал! Я избавился от веры вовне меня на физическом плане, но я еще так беззащитно верил тогда в реальность Астрала. В том и состояла моя беда...