Текст книги "Врачеватель вселенной"

Автор книги: Автор Неизвестен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Мной тоже движет веская причина.

Она подняла руку и отбросила с глаз волосы.

– Никто не отговорит тебя от этой затеи? Ты все решил серьезно?

– Я не могу остаться, – сказал он.

– Утром, – пообещала она, – я отведу тебя к Эрику.

Дрожащий огонек свечи весело желтел в темноте, и золотая листва снова посыпалась дождем. В саду было тихо, и он выставил руки ладонями вверх. «Всего один листик, – думал он, – мне не нужно ничего больше, один листик из миллионов опадающих на землю».

Он пристально смотрел, а листья пролетали мимо и падали повсюду вокруг, но ни один из них не лег ему на руку. А потом внезапно появилось что-то – не лист, нет, бабочка, которая выпорхнула из ниоткуда, словно лист, голубая, как дымка над далекими холмами, голубая, как припахивающий дымком воздух осени.

На мгновение бабочка застыла в воздухе над его протянутыми ладонями, а потом стремительно упорхнула вверх, решительно преодолевая встречные потоки облетающей листвы – голубая пылинка в золотом море.

Он провожал ее глазами, пока она не затерялась в ветвях дерева, потом взглянул на руки и обнаружил, что на ладони что-то лежит… Но это был не лист.

То была маленькая карточка, два дюйма на три или что-то в этом роде, цвета листвы, но этот цвет происходил из какого-то внутреннего сияния, и карточка светилась скорее сама по себе, нежели отраженным светом, позволяющим человеку воспринимать цвет листвы.

Он сидел под деревом, глядя на карточку и недоумевая, как получилось, что он поймал ее, если падали вовсе не карточки, а листья. Он хорошенько рассмотрел карточку: она была не из бумаги, а картинку на ней он не мог понять.

Он сидел и разглядывал картинку, когда раздался голос матери – она звала его к ужину. Спрятав карточку в карман, он пошел в дом.

В обычных обстоятельствах магия развеялась бы, и ему никогда больше не довелось бы пережить второй такой же осенний день.

У каждого человека в жизни бывает всего один такой день, подумал Альден Стрит.

Альден спрятал карточку в карман и отправился домой ужинать, а потом – вечером, должно быть – положил в ящик комода у себя в комнате, потому что именно там он нашел ее в ту, другую осень.

Он вынул ее из позабытого тайника и держал на ладони, и тот осенний день тридцатилетней давности вдруг всплыл в его памяти так отчетливо, что он почти ощутил свежий запах воздуха в тот предвечерний час. И бабочка тоже была в его воспоминаниях, такая же пронзительно-голубая, и он понял, что она запечатлелась в памяти столь крепко, что теперь останется с ним навсегда.

Осторожно положив карточку на место, он отправился в деревню – разыскивать агента по недвижимости, с которым разговаривал накануне.

– Но, Альден, – удивился агент, – теперь, когда вашей матушки нет в живых, вам нечего здесь делать. Вас ждет работа в Нью-Йорке. Вы сами вчера говорили.

– Я слишком долго прожил в этом доме, – сказал Альден. – И слишком глубоко врос в него корнями. Думаю, мне придется остаться. Дом не продается.

– И вы будете жить в нем один? В таком большом доме – совсем один?

– Ничего другого не остается, – пожал плечами Альден и зашагал прочь, чтобы вернуться в дом и снова вытащить карточку из ящика комода.

Он уселся и принялся разглядывать рисунок на лицевой стороне карточки – странный рисунок, совершенно не похожий ни на один из тех, что ему доводилось видеть прежде, сделанный не чернилами, не карандашом и не кисточкой. Чем, интересно, его нарисовали?

И сам рисунок… Многоконечная звезда? Свернувшийся клубком дикобраз? Или ягода колючего крыжовника, только увеличенная во много раз?

Не имело никакого значения ни то, каким способом этот рисунок был выполнен, ни то, что он мог означать, ни то, из какого странного жесткого и шелковистого материала была сделана сама карта. Важно было то, что много лет назад, еще ребенком, он уселся под деревом, протянул руку, чтобы поймать падающий лист, и вместо него поймал эту карточку.

Он поднес карточку к окну и стал смотреть на сад. Исполинское ореховое дерево стояло так же, как и в тот день, но его листва еще не стала золотой. С золотом придется подождать до первых заморозков, а они могут ударить в любой момент.

Он стоял у окна, гадая, появится ли бабочка на этот раз, или бабочки бывают только в детстве.

– Скоро наступит утро, – заметила Китти. – Я слышала птичий крик. Птицы просыпаются перед самым рассветом.

– Расскажите мне об этом месте, – попросил Альден.

– Это нечто вроде острова, – начала объяснять Китти, – не слишком большого. Всего фут или два над уровнем воды. Его окружает вода и грязь. Нас привозят сюда на вертолете и сбрасывают вниз. Еду привозят точно так же. На всех ее не хватает. На всех ничего не хватает. Связаться с ними мы не можем.

– Там люди или роботы? Я имею в виду, в вертолете.

– Не знаю. Их никто не видит. Наверное, роботы.

– Вы сказали, еды на всех не хватает.

Она покачала головой.

– Ее и не должно хватать. Это Промежуток. Нам не полагается жить. Мы ловим рыбу, собираем коренья и прочую снедь. Перебиваемся кое-как.

– И умираем, разумеется.

– Смерть приходит ко всем, – отозвалась она. – Просто к нам – немного пораньше.

Она, сгорбившись, сидела на чурбаке, служившем стулом, и в неровном мерцании свечи по ее лицу пробегали тени, от которых ее плоть казалась живой, подвижной.

– Из-за меня вы не выспались, – сказал он.

– Я могу спать, когда захочу. Я не нуждаюсь в долгом сне. И потом, когда появляется новенький…

– Новенькие здесь нечасто?

– Не так часто, как раньше. И всегда есть надежда. Каждый новенький – это надежда.

– Надежда на что?

– На то, что он может принести нам ответ.

– Мы всегда можем сбежать.

– Чтобы нас поймали и вернули обратно? Чтобы сгинуть в болоте? Это, Альден, не ответ.

Она принялась раскачиваться взад-вперед.

– Думаю, ответа нет.

Но она все еще хранила надежду, он знал это. Вопреки всему, она сохраняла надежду.

Когда-то Эрик был крупным мужчиной, но с годами как-то усох. Его сила никуда не делась, но огонь в глазах угас. Это с одного взгляда понятно, подумал Альден.

Эрик сидел, прислонившись спиной к дереву. Одна его рука лежала на колене, другая, с короткими грязными ногтями, лениво ковыряла землю.

– Значит, ты твердо решил сбежать? – спросил он.

– Он ни о чем больше не говорил, – сказала Китти.

– Сколько ты здесь пробыл?

– Меня привезли прошлой ночью. Я на ногах не держался. Не помню, как это было.

– Ты не представляешь, что это такое.

Альден покачал головой.

– И не намерен выяснять. Полагаю, если я собираюсь уходить, то лучше сейчас, пока это место не подточило мои силы.

– Позволь, я тебе все объясню, – сказал Эрик. – Расскажу, как обстоит дело. Болото очень большое, а мы находимся в самом его центре. Док пришел с севера. Каким-то образом он разузнал, где находится это место, и заполучил какие-то старинные карты. Карты геологической съемки, сделанные много лет назад. Он изучил их и вычислил самый лучший путь к нам. И выдержал этот путь, отчасти потому, что был здоровым и крепким… но по большей части ему просто повезло. Десять других мужчин, столь же сильных, могли бы попытаться сделать в точности то же самое и заблудиться, потому что им не повезло. Здесь есть плавуны и аллигаторы. Здесь водятся мокасиновые и гремучие змеи. Здесь стоит убийственная жара. Болото кишит насекомыми, и нигде не найти воды, пригодной для питья.

Может быть, если точно знать путь, что-то и получится, но приходится искать дорогу. Приходится пробираться сквозь трясину, и время от времени ты натыкаешься на что-то, что не можешь обойти или перебраться, и тогда приходится возвращаться и искать другой путь. Ты теряешь уйму времени, а время работает против тебя.

– А как быть с едой?

– Если ты не привереда, с едой трудностей не возникнет. Ее можно найти по дороге. Это не хорошая еда. Твой желудок может не принять ее. Не исключено, что ты подхватишь дизентерию. Но с голоду не пропадешь.

– Это болото, – спросил Альден, – где оно?

– Частично в округе Маталуса, частично в Фэйрвью. Это местный Промежуток. Они все местные. Крупных нет. Только множество мелких.

Альден покачал головой.

– Болото видно из окон моего дома. Ни разу не слышал о том, что в нем есть Промежуток.

– О нем не оповещают всех и каждого, – ответил Эрик. – Не наносят на карты. О таких вещах не говорят.

– Сколько миль? Далеко отсюда до края?

– По прямой – миль тридцать-сорок. Только ты не будешь двигаться по прямой.

– А периметр охраняется?

– Над болотом летают патрули – ищут людей. Они могут тебя и не заметить. Если будешь старательно держаться под прикрытием. Но есть риск, что заметят. Тогда они встретят тебя на краю болота.

– Но даже если и не выследят, – спросила Китти, – куда ты пойдешь? Контролер поймает тебя. Или кто-нибудь другой увидит и донесет. Никто не осмеливается помогать беженцам из Промежутка.

Дерево, под которым сидел Эрик, росло неподалеку от сгрудившихся в кучку хижин, которые служили кровом обитателям Промежутка.

Кто-то, заметил Альден, развел большой костер, и от края воды к нему шел согбенный оборванный мужчина с утренним уловом рыбы. В тени одной из хижин лежал, растянувшись на тюфяке, еще один мужчина. Все остальные – как мужчины, так и женщины – с безразличным видом сидели, сбившись в группки.

Солнце на востоке едва начинало свое восхождение, но уже стояла душная жара. В воздухе пронзительно жужжали насекомые, а в бледно-голубом небе лениво кружили птицы.

– Док разрешит нам взглянуть на его карты?

– Может, и разрешит, – ответил Эрик. – Попробуй его попросить.

– Я разговаривал с ним вчера ночью, – сказал Альден. – Он сказал, что это безумие.

– Он прав, – заметил Эрик.

– У дока забавные идеи, – сказала Китти. – Он не винит роботов. Говорит, что они всего лишь выполняют работу, к которой их приставили люди. Что это люди придумали такие законы. А роботы только их исполняют.

И в этом тоже док прав, подумал Альден.

Хотя теперь трудно было разобраться, как же человечество в конце концов докатилось до такого положения. Возможно, виной тому было чрезмерное выпячивание роли здоровья и общественное ослепление, которое стало результатом этого выпячивания.

Безусловно, если задуматься, все это не имело никакого смысла. Человек имеет право быть больным. Если он вдруг заболел – тем хуже для него. Это только его дело, больше ничье. Но почему-то болезнь возвели на одну ступень с убийством. В результате затеянной из самых благих побуждений борьбы за всеобщее здоровье, которая вырвалась из-под контроля, то, что некогда было несчастьем, превратилось в преступление.

Эрик взглянул на Альдена.

– С чего тебе так приспичило выбраться отсюда? Ни к чему это. Кто-нибудь найдет тебя, кто-нибудь сдаст тебя. Тебя снова привезут сюда.

– Может, просто из духа противоречия? – предположила Китти. – Иногда человек идет на что угодно, чтобы доказать, что он не сломлен. Чтобы продемонстрировать, что его нельзя сломить.

– Сколько тебе лет? – спросил Эрик.

– Пятьдесят четыре, – ответил Альден.

– Слишком много, – покачал головой Эрик. – Мне всего сорок, но я не пошел бы на такое.

– Это из духа противоречия? – спросила Китти.

– Нет, – сказал Альден. – Дело не в нем. Мне хотелось бы, чтобы это было так. Но я не такой отважный. Просто у меня осталось одно незавершенное дело.

– У каждого из нас, – сказал Эрик, – осталось незавершенное дело.

Вода была черной, как чернила, и больше походила на нефть. Она казалась безжизненной; в ней не было ни проблеска, ни искры, она скорее поглощала солнечный свет, чем отражала его. И все же чувствовалось, что под ней должна таиться жизнь, что это всего лишь маска, предназначенная скрыть эту жизнь.

Это была не непрерывная водная гладь, а просачивающаяся вода, которая змеилась между кочками, небольшими поросшими травой островками и непокорными деревьями, стоявшими в воде. Когда ты смотрел на болото, пытаясь найти в нем какую-то систему и определить, что оно за птица, перспектива сливалась в одно бездушное и уродливое зеленое пятно, и даже вода отливала все той же гибельной зеленью.

Альден лежал на земле у края воды и вглядывался в болото, завороженный его необузданной зеленью.

Сорок миль, думал он. Разве под силу человеку выдержать сорок миль такой зелени? А их будет больше. Ведь Эрик сказал, что на этом пути будут тупики и придется возвращаться назад и искать другую дорогу.

Двадцать четыре часа назад его здесь не было. Двадцать четыре часа назад – или немногим больше – он вышел из дома и направился в деревню кое-чего купить. Но, приблизившись к банку, он вспомнил, что не почистил зубы – когда же он делал это в последний раз? – и сто лет не мылся. Прежде чем идти в деревню, надо было принять ванну, почистить зубы и проделать прочие необходимые вещи, как он всегда – ну, или почти всегда – поступал раньше, поскольку пару раз, когда он проходил мимо банка, скрытый контролер вдруг оживал и гаркал металлическим голосом, который разносился по всей улице: «Альден Стрит сегодня не чистил зубы! Позор Альдену Стриту, который не чистит зубы!» (или не принимает ванну, или не стрижет ногти, или не моет лицо и руки, или не делает еще чего-нибудь). Контролер продолжал бушевать и громогласно клеймить грязнулю позором, перемежая обличительные тирады трезвоном сигнализации и грохотом ракет, пока пристыженный неряха не бежал со всех ног домой – делать все то, в пренебрежении чем его уличили.

В маленькой деревушке, подумал Альден Стрит, еще можно было жить. По крайней мере, пока у медиков не дошли руки до установки домашних контролеров, как это уже сделали в некоторых крупных городах. Но на это могут уйти годы.

А в Ивовой Излучине жизнь была вполне сносной. Если ты не забывал соблюдать все правила, тебе ничто не грозило. Но даже если и забывал, зная расположение контролеров – один стоял у банка, другой на углу у аптеки – достаточно было просто держаться от них подальше. Они не могли уличить тебя в оплошности на расстоянии более чем одного квартала.

Хотя, вообще говоря, безопаснее было выполнить все предписания, перед тем как отправляться в деревню. И именно так, как правило, он и поступал, хотя пару раз забывал и был вынужден со всех ног бежать домой под смешки зевак, улюлюканье мальчишек и истошные вопли контролера. А потом, в тот же день или вечер, местный комитет приходил и взимал с него штраф, который полагался за подобный проступок.

Но вчера утром он не вспомнил, что надо принять ванну, почистить зубы и ногти на руках и проверить, чтобы ногти на ногах были аккуратно подстрижены. Он слишком напряженно и долго работал и слишком мало спал (что само по себе было способно заставить контролер изойти на мыло), и теперь, оглядываясь назад, припоминал, что двигался, казалось, в каком-то жарком густом тумане, совершенно ослабел от голода, а в голове у него словно деловито жужжала недовольная муха.

Однако он все же вовремя вспомнил про контролер у банка и обошел этот квартал стороной, чтобы не попасться. Но когда он приблизился к лавке (которая располагалась на безопасном расстоянии от банковского и аптечного контролеров), то услышал этот ненавистный металлический голос, который немедленно сорвался на крик ужаса и возмущения.

– Альден Стрит болен! – заверещал он. – Всем держаться подальше от Альдена Стрита! Он болен, не подходите к нему!

Затрезвонили колокола, взвыли сирены, в воздух полетели ракеты, а на крыше лавки замигал яркий красный огонь.

Он бросился бежать, поняв, что с ним сыграли чудовищную шутку: один из двух контролеров переставили в лавку или установили третий.

– Оставайтесь на месте! – закричал контролер ему вслед. – Выходите на середину улицы, подальше от всех остальных.

И он подчинился: остановился, вышел на середину улицы и стоял там, а из окон контор на него глазели белые перепуганные лица. Глазели на него – на больного и на преступника.

Контролер продолжал надрываться что было мочи, и Альден сжался в комочек, а белые перепуганные лица все смотрели, и через некоторое время (возможно, это было совсем быстро, но ему показалось, что он ждал целую вечность) из центра округа прибыла медицинская бригада.

И понеслось. Вся история выплыла наружу. И что он пренебрегал медосмотрами. И что его уже несколько раз штрафовали за серьезные правонарушения. И что он не делал взносов на развитие местной спортивной лиги. И что не принимал участия ни в одной из многочисленных оздоровительных и спортивных программ своей деревни.

Тогда они и сказали ему с глубоким возмущением, что он просто опустившийся грязнуля, и жернова правосудия завертелись с непогрешимой и молниеносной точностью. В конце концов он очутился перед высоким и могущественным человеком, который зачитал ему приговор. Хотя он не помнил, чтобы слышал из него хоть слово. В том месте зияла чернота, и это было все, что он помнил до тех пор, пока не проснулся в продолжении темноты и увидел два похожих на воздушные шары лица, склонившиеся над ним.

Его задержали, судили и вынесли приговор в течение лишь нескольких часов. И все это делалось из самых благих побуждений – чтобы продемонстрировать другим людям, что им не сойдет с рук попытка насмеяться над законом, который обязывал каждого беречь здоровье и поддерживать физическую форму. Ибо здоровье, гласил закон, это самое ценное, что есть у человека, и подвергать его опасности или бездумно растрачивать – преступление. Здоровье нации следует рассматривать как жизненно важный природный ресурс, и опять-таки подвергать его риску и бездумно растрачивать – преступление.

Поэтому его примерно наказали для острастки другим, и поучительная история непременно должна была появиться на первых полосах всех газет, чтобы лишний раз напомнить народу, что он должен повиноваться, что законы о здоровье – не пустая болтовня.

Он присел на корточках у края воды и устремил взгляд вдаль, а за спиной у него приглушенно шумел лагерь, расположенный чуть дальше в глубине острова: вот звякнул не то котелок, не то горшок, вот застучал топор – кто-то рубил дрова, вот налетевший ветерок захлопал обрывком брезента, натянутым в какой-то хижине вместо двери, вот кто-то начал переговариваться, негромко и смиренно.

У болота был хищный вид – и оно ждало. Уверенно и спокойно, убежденное, что никому не под силу пересечь его. Все его ловушки были расставлены, все сети раскинуты, и оно обладало терпением, похвастаться которым не мог бы ни один человек.

Возможно, подумал он, на самом деле оно вовсе не ждет. Наверное, глупо воображать иное. Пожалуй, это скорее существо, которому просто все равно. Человеческая жизнь для него ничто. Для него человеческая жизнь ценна ничуть не более, чем жизнь змеи, стрекозы или там малька. Оно не поможет, не предостережет, ему неведома доброта.

Он поежился, думая об этом безграничном равнодушии. О равнодушии, которое было еще хуже, чем если бы болото ждало со злым умыслом. Ибо если он ждало, стало быть, по меньшей мере знало о твоем существовании, по меньшей мере снисходило до того, чтобы придать тебе хоть какое-то значение.

Несмотря на полуденный зной, Альден ощутил липкий холод болота, которое тянулось к нему, и отпрянул, понимая, что ни за что не сможет бросить ему вызов. Вопреки всем смелым словам, которые он говорил, вопреки всей своей решимости, он не отважится так поступить. Оно чересчур велико, чтобы человеку было под силу сразиться с ним – слишком зеленым и жадным.

Он сделал над собой усилие, пытаясь сжаться в комочек, чтобы успокоиться, хотя отчетливо понимал, что никакого покоя нет и теперь никогда не будет, ибо он не оправдал собственных надежд.

Совсем скоро ему придется подняться и отправиться к хижинам. А как только окажется там, он пропадет навсегда, встанет в один ряд с остальными, которым тоже не под силу бросить вызов болоту. Он проживет здесь всю жизнь, добывая себе скудное пропитание, рубя дрова, ухаживая за больными и безразлично сидя под лучами солнца.

Его вдруг охватил приступ злости на систему, которая обрекает человека на подобную жизнь, и он проклял роботов, хотя и понимал, что не они виноваты. Роботы были лишь символом положения, сложившегося после принятия закона о здоровье.

Они стали врачевателями и целителями человеческого рода, потому что отличались быстротой и надежностью, потому что к их суждениям не примешивалось ни капли эмоций, потому что они были так же преданы своему делу, как когда-то были преданы самые лучшие доктора-люди, потому что они не знали усталости и корысти.

И все это хорошо и правильно. Но человеческий род, как всегда и во всем, перегнул палку. Люди сделали из роботов не только хороших и добросовестных докторов, но еще и блюстителей и безраздельных повелителей человеческого здоровья, тем самым собственноручно сотворив железных тиранов.

Интересно, задумался Альден, наступит ли когда-нибудь день, когда люди раз и навсегда покончат со своими тиранами и жупелами?

Злость улеглась, и он сидел на корточках, подавленный и испуганный, совсем один у черной болотной воды.

«Ты трус, – сказал он себе. И на душе у него стало горько, а под ложечкой холодно. – Поднимайся. Поднимайся и ступай к хижинам».

Но он не ушел. Он остался, как будто мог дать себе отсрочку, как будто оставалась надежда добыть из каких-то неведомых и неиспробованных источников необходимое мужество, чтобы углубиться в болото.

Но он знал, что эта надежда была пустой.

Лет десять назад он мог бы совершить что-либо подобное. Но не теперь. Слишком многое растеряно по пути.

За спиной послышались шаги, и он оглянулся через плечо.

Китти подошла и опустилась на корточки рядом с ним.

– Эрик собирает все, что нужно в дорогу, – сообщила она. – Он скоро придет.

– В дорогу?

– Еду. Пару мачете. Веревку.

– Но я не понимаю.

– Он только и ждал человека, у которого хватило бы духу рискнуть, и считает, что у тебя хватит. Он всегда говорил, что у одиночки нет никаких шансов, а у двоих, если они будут помогать друг другу, шанс может появиться.

– Но он же сказал мне…

– Естественно. Я знаю, что он тебе сказал. И что я тебе говорила

– тоже. И даже перед лицом всего этого ты не дрогнул. Так, во всяком случае, нам показалось.

– Нам?

– Ну разумеется, – сказала Китти. – Я тоже иду с вами.

Болоту понадобилось четыре дня, чтобы одержать победу над первым из них.

Как ни странно, им стал Эрик, самый молодой и самый сильный.

Он споткнулся, когда они шагали вдоль узкой земляной гряды, к которой с одной стороны подступали непроходимые заросли кустарника, а с другой – трясина.

Альден, шедший следом, помог Эрику подняться, но тот не держался на ногах. Он сделал пару нетвердых шагов и снова завалился.

– Мне нужно капельку отдохнуть, – выдохнул Эрик. – Самую капельку, а потом я смогу продолжать.

С помощью Альдена он дополз до крохотного островка тени и навзничь повалился на спину, как безвольная кукла.

Китти присела рядом с ним, откинула со лба волосы.

– Может, стоит развести костер? – спросила она Альдена. – Горячая еда подкрепила бы его. Да и нам всем не помешало бы перекусить.

Альден свернул с гряды и углубился в заросли кустов. Земля пружинила и влажно чавкала под ногами, а местами ноги вязли в грязи едва ли не по колено.

Он отыскал маленькое сухое деревце и ободрал с него ветки. Костер должен быть маленьким и из совершенно сухого дерева, поскольку любой клочок дыма мог быть замечен патрулем, сторожившим болото с воздуха.

Вернувшись на твердую землю, он при помощи мачете настругал с ветки щепок и с величайшей осторожностью сложил их в кучку. Огонь должен заняться с первой же спички, ибо спичек у них совсем немного.

Подошла Китти.

– Эрик уснул, – послышался рядом ее голос. – Он не просто вымотался. Думаю, у него лихорадка.

– Сейчас день, – сказал Альден. – Мы останемся здесь до утра. Может быть, ему станет получше. Дополнительный отдых может поставить его на ноги.

– А вдруг не поставит?

– Тогда мы задержимся еще на день. Нас трое. Мы же решили, что должны держаться вместе.

Китти протянула руку и коснулась его локтя.

– Я не сомневалась, что ты так скажешь. Эрик был так уверен в тебе – и не ошибся. Он сказал, что ты именно тот человек, которого мы ждали.

Альден покачал головой.

– Дело не только в Эрике, – решительно проговорил он. – И не только в нас. Дело во всех тех, кто остался там. Помнишь, как они помогали нам? Они отдали нам еду, хотя это означало, что им самим придется поголодать. Они отдали нам два рыболовных крючка из шести, которые у них были. Один из них скопировал карту Дока. Они раздобыли мне пару ботинок, потому что кто-то сказал, что я не привык ходить босиком. И они все пришли проводить нас и смотрели нам вслед, пока мы не скрылись из виду.

Он замолчал и взглянул на Китти.

– Дело не только в нас, – повторил он. – Дело во всех… во всех, кто находится в Промежутке.

Она подняла руку и откинула упавшие на глаза волосы.

– Тебе кто-нибудь говорил, – спросил он, – что ты красивая?

Китти скорчила гримаску.

– Очень давно. Много лет назад. У меня была тяжелая жизнь. Но когда-то, думаю, меня можно было назвать красивой.

Она передернула плечами.

– Разводи костер. – В голосе Китти прозвучали повелительные нотки. – А потом отправляйся ловить рыбу. Поскольку путешествие затягивается, нам понадобится еда.

Альден проснулся при первых робких проблесках рассвета и лежал, глядя на чернильную воду, которая в первых лучах зари казалась черной эмалированной поверхностью, только что выкрашенной и не успевшей еще просохнуть, влажно поблескивавшей там и сям. Какая-то большая неуклюжая птица вспорхнула с трухлявого древесного пня и, тяжело захлопав крыльями, полетела над самой водой, вздымая на черной эмали легкую зыбь.

Альден неловко уселся. Кости ломило от сырости и ночного холода, он совершенно окоченел.

Неподалеку лежала, свернувшись в клубочек, Китти. Альден взглянул туда, где накануне спал Эрик, и никого не увидел.

Пораженный, он вскочил на ноги.

– Эрик! – позвал он, резко вскакивая на ноги.

Ответа не последовало.

– Эрик! – крикнул он еще раз.

Китти потянулась и села.

– Его нет, – сказал Альден. – Я только что проснулся и увидел, что он куда-то пропал.

Он подошел к тому месту, где лежал Эрик; трава до сих пор была примята.

Он наклонился, чтобы оглядеть землю, и провел по ней рукой. Травинки пружинили под его пальцами – они уже начинали распрямляться. Похоже, Эрик ушел уже давно. Его не было… Сколько? Час? Два? А может, больше?

Китти встала с земли и подошла ближе.

– Он спал, когда я подходил взглянуть на него, перед тем как ложиться, – растерянно объяснял Альден. – Что-то бормотал во сне, но спал. У него еще был жар.

– Наверное, – отозвалась она, – надо было кому-то из нас присмотреть за ним. Но внешне с ним было все в порядке. А мы оба устали.

Альден оглядел гряду и ничего не увидел – никаких следов пропавшего человека.

– Что, если он заблудился? – предположил он. – Проснулся в бреду. Встал и куда-то пошел.

Если это действительно так, они, возможно, никогда не найдут его. Он мог упасть в воду, ухнуть в болотную жижу или в зыбучий песок. Не исключено, что он сейчас лежит где-нибудь, обессиленный, и тихо умирает.

Альден углубился в густой кустарник, который рос в болотной грязи. Он тщательно обошел вдоль всей гряды, но не обнаружил никаких следов, кроме тех, что он сам оставил накануне. А следы должны были остаться, потому что едва стоило сойти с гряды, как ты сразу же оказывался по щиколотку, если не по колено, в грязи.

Он принялся продираться сквозь кусты, москиты и прочая мошкара с назойливым жужжанием вились над его головой, вдалеке клекотала какая-то птица.

Он остановился передохнуть, помахал руками перед носом, чтобы разогнать надоедливую мошкару.

Клекот не прекращался, но теперь к нему прибавился еще какой-то звук. Он прислушался, надеясь, что звук повторится.

– Альден, – снова послышался крик, такой слабый, что он едва его уловил.

Он выскочил из кустов обратно на гряду. Крик раздавался с той стороны, откуда они пришли накануне.

– Альден!

Теперь он понял, что зовет его Китти, а не Эрик.

Он неуклюже поспешил по гряде на крик.

Китти сидела на корточках на краю тридцатифутового озерца – там, где гряда расступалась и пропускала воду.

Он остановился рядом с ней и посмотрел вниз. Она показывала на след ноги. Он был в стороне от других следов – их собственных, оставленных в грязи накануне и ведущих в противоположном направлении.

– Мы не останавливались, – сказала Китти. – Мы шли без передышки. Это не может быть наш след. Ты ведь сюда не ходил, да?

Альден покачал головой.

– Значит, это след Эрика.

– Оставайся здесь, – велел он.

Он плюхнулся в воду и перешел озерцо вброд, и на другой его стороне заметил следы, направленные в ту сторону, откуда они пришли.

– Эрик! Эрик! Эрик! – несколько раз позвал Альден.

Никто не откликнулся.

Еще через милю он наткнулся на трясину, через которую они перебрались днем раньше – целую милю или даже больше болотной жижи, которая основательно истощила их силы. Здесь, на топком берегу, следы обрывались возле самой кромки моря жидкой грязи и воды.

Он присел на краю трясины и принялся вглядываться в воду, там и сям усеянную кочками, ядовито-зелеными в утреннем свете. И не уловил ни признака жизни, ни шевеления. Лишь однажды рыба (или не рыба, а что-то другое) на миг разорвала воду, и по ней разбежались зыбкие круги. И ничего больше.

С тяжелым сердцем Альден повернул назад.

Китти все так же сидела на корточках у края воды.

Он покачал головой.

– Эрик пошел назад, – сказал он. – Не понимаю, как это ему удалось. Он был совсем слаб и…

– Решимость, – сказала Китти. – И, наверное, забота о нас.

– О нас?

– Как ты не понимаешь? Он знал, что болен. И чувствовал, что идти ему не под силу. И еще он не сомневался, что мы останемся с ним.

– Но мы же все приняли такое решение, – сказал Альден.

Китти покачала головой.

– Он не хотел становиться обузой и дал нам шанс.

– Нет! – закричал Альден. – Я ему не позволю. Я вернусь назад и отыщу его.

– Через трясину? – спросила Китти.

Альден кивнул.

– Возможно, ему едва удалось перебраться через нее. Скорее всего, он отсиживается где-нибудь на другом берегу.

– А вдруг он так и не попал на ту сторону? Вдруг он остался в трясине?

– Тогда я, конечно, не смогу его найти. Но я должен попытаться.

– Что меня беспокоит, – откликнулась Китти, – так это что ты станешь делать, если найдешь его. Что ты ему скажешь?

– Приведу его назад, – ответил Альден, – или останусь с ним.

Она подняла голову, и в глазах у нее стояли слезы.

– Ты вернешь ему его подарок, – сказала она. – Ты швырнешь его ему в лицо. Ты превратишь его прощальный великодушный жест в ничто.

Она взглянула на Альдена.

– Ты смог бы на это пойти? – спросила она. – Он совершил прекрасный и достойный поступок – быть может, последний в его жизни. И ты хочешь отказать ему в этом?