Текст книги "Газета День Литературы # 168 (2010 8)"
Автор книги: Автор Неизвестен
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)
Андрей РУДАЛЁВ ПРАВЫЙ РУЛЬ
Так “исторически” сложилось ещё от рождения, что многие простые вещи понимаю и принимаю буквально. Строчка «широка страна моя родная» была принята сразу целиком и без каких-либо поправок и исключений, как данность, безусловная истина. Это точка отсчёта не только моей национальной гордости, но и человеческой радости. Ещё в младенчестве засыпая, тешил себя сладостной мыслью: хорошо, что у меня мои папа с мамой и моя страна, а не какая-то другая – это счастье. Даже не то, что другой не знаю, мне другой страны не надо и точка!
Широка, просторна, гостеприимна, радостна и прекрасна она, моя страна, – кто бы что о ней ни говорил... Для меня до сих пор является огромной загадкой привитая страсть к разъездам по заграницам. Может в этом и есть какой-то кайф, но, не познав своей страны, не ощутив её просторности, ты отказываешь себе в важном, может быть в самом важном.
Моя практически физиологическая потребность – ощутить, прочувствовать простор моей страны. Добраться туда – за Урал, в Сибирь и многим дальше, до самого океанского Владика. Без этого ты начинаешь ощущать себя в некой утлой клетушке, мерить расстояния временем на поезде до столицы, а страна постепенно в восприятии превращается в бесконечную череду разломов. При этом аксиома детства «широка страна моя родная» обретает налёт легендарности, мифологичности и нереалистичности. Что в ней широкого? От моего города до Москвы муторные сутки поезда, вот и вся широта, вот и вся масштабность! Бремя, а не радость!
Широка – это безгранична, всеобъемлюща, самодостаточна, со своим мнением и голосом. Сейчас ей навязали рамки от и до, натянули шагреневую кожу, которая уже начинает сжиматься. А гигантский разрыв по Уральскому хребту всё более усиливается, да и десятки других рытвин уже отчётливо маят тело моей страны.
Широкая страна крайне невыгодна, нерентабельна. Может быть, сдать в аренду? Тем более, что все мы узнали от премьеролюбимого исполнителя псевдопатриотических куплетов, что Рассея – это нечто «от Волги до Енисея», проект нового идеального государства? Этот показательный пример современной дикости (хотя, возможно, просто перспек– тивный проект) приводит Василий Авченко в своей дебютной книге «Правый руль».
Это счастливая и трагическая история, загнанная в угол, из которого нет выхода. Любое развитие событий в перспективе приведёт к жертвам, утратам. «Правый руль» – свидетельство и фиксация разлома страны, которая всё более превращается в «конструкцию», причём «странную», гибридную: «квазисоветскую по форме и антисоветскую по содержанию».
В книге много личного, а потому страстного и искреннего. Причём мои внутренние переживания и ощущения удивительным образом слились с тревогами, с голосом автора. В этой остроте, в этой боли для меня и состоит ценность послания Василия Авченко. В том, что страна едина только формально, и «мы ужасно мало знаем друг о друге», хотя всё ещё схоже мыслим и примерно одинаково чувствуем, рождённые в СССР.
В этой ситуации у поколения, принявшего на веру и впитавшего простые вещи, рождается общее ощущение: «моя настоящая родина – СССР». Этим закрепляется то, что все мы в прошлом; настоящее – странный сон, ошибка, от которой уже пошли необратимые последствия. Мы остались в прошлом со своими понятиями о мире, со своим взглядом на жизнь, который для нынешнего времени может казаться не совсем адекватным.
У нас из-под ног увели почву. Вместо неё постелили странный стилизованный палас, который уже стал вытираться и сечься по краям. Ну а ту родину нашу, с которой мы сжились, просто изувечив и беспрестанно надругаясь, убили. Убили цинично и без сожаления, причём эти убийственные токи крайне живучи и пульсируют до сих пор, ища новый выход энергии, свежие жертвы.
Мы, действительно, мало знаем друг о друге. О той же Сибири, да и Дальнем Востоке мыслим штампами типичного европейца с примесью своих местных мифологем. Что я могу знать о своей большой стране, когда мне многим проще посетить Европу, Африку, да и те же дальневосточные страны, чем Камчатку, Сахалин, Владивосток? И, вполне возможно, под покровом этого незнания зарождаются новые нации, наподобие тихоокеанцев-праворульщиков, про которых нам рассказывает Василий Авченко. Разлом пошёл не только географический, но и по крови.
«У нас появились свои ориентиры, свои стандарты, своя система ценностей» – пишет Авченко о новой владивостокской ментальности. Всё это следствия близости и ориентации на автомобильную Японию, что синтезировалось в образе правого руля – «нерве», «философской категории», с которого возможно понимание Владивостока.
Правый руль – «солнечное сплетение», «болевая точка», «последний предел» дальневосточной нации. Символ спасения и надежды во времена крушения империи. Тогда по всей стране были свои символы спасения. Где-то огороды дачников, где-то тугие баулы челноков. Но здесь другое. Человек за рулем – уже совершенно иное «существо» – кентавр. Машина «расширяет границы дозволенного», даёт «чувство свободы и чувство ответственности».
Аномалия, неправильность – правый руль на наших дорогах порождает опасное свободомыслие. Это автомобильное диссидентство, разрастающееся в свою идеологию, пускает глубокие корни и влияет на сознание, корректирует его. Поэтому в общество и произошёл сброс информации о повышенной опасности подобного нестандартного положения руля на дорогах.
Правый руль – не просто иное техническое решение, иной, занесённый извне метод езды, который не вписывается в наш свод ПДД. За последние два с небольшим десятилетия, по версии Василия Авченко, он стал манифестом, голосом Дальнего Востока, «катализатором долгожданного возникновения зачатков гражданского общества», символом «противостояния Системе». Правый руль вырос в политическую категорию – «единственную безусловную ценность для приморцев».
Казус в виде правого руля меняет человека, делает его не как все. Он начинает выбиваться из общей схемы постсоветского человека, которому дали глотнуть воздуха свободы, отчего на какое-то время голова пошла кругом; когда уже стал приспосабливаться, привыкать, этот воздух ему перекрыли, пугая очередными приступами головокружения...
При помощи руля ты управляешь своим движением. Им постулируется свобода сознательного выбора и эту свободу есть потребность защищать и отстаивать. «Мы готовы стерпеть всё, но только не это» – говорит голосом всех дальневосточников об угрозе запрета правого руля автор. Угроза эта очень даже реальна, ведь японский правый руль кому-то намекает на дефицит лояльности и антипатриотичность. В нём даже, якобы, коренится и скрытый дух сепаратизма.
Аномалия ситуации состоит ещё и в том, что благодаря импорту подержанных японских машин «именно массовый и небогатый потребитель получил нормальные иномарки». Ну, а это никуда не годится, совершенно не вписывается в современную социальную конструкцию, проповедывающую жёсткое разделение на богатых и бедных, ведь она в какой-то мере стирает эти границы, а это уже равносильно преступлению общих правил, норм. Иноземный комфорт стал доступен, в этом усматривается серьёзное покушение на властную кастовую вертикаль. На саму основу основ.
Вместе с иным вольнодумным рулём в российском Приморье за последние десятилетия сформировалась «новая система координат», в которой «ближнее зарубежье – это Китай, Корея и Япония. Иномарка – это „Лада“». Всё более теряются и формализуются связи с метрополией, которая находится по ту сторону Урала и поэтому во многом условна. Авченко пишет: «Если в Чечне выросло поколение, не знавшее мира, то у нас выросло поколение, которое никогда не было в Москве». Вообще автор довольно часто сравнивает положение, в которое загнали эту мятежную кавказскую республику и Владивосток с окрестностями. Здесь тоже есть над чем задуматься...
Владивосток – это уже не провинция, а «другая Россия», «особый мир», который пока ещё зависит от Москвы, но всё более переходит на автономные источники существования, которые расходятся и даже конфликтуют с общепринятыми нормами...
Норма сейчас – это социал-дарвинистский путь, в котором правила устанавливаются «столичным меньшинством» для «провинциального большинства». Да и что тут удивляться? Идеология и система ценностей меньшинства сейчас превалирует в стране, взять хотя бы тот факт, что полтора процента населения РФ владеют половиной её национальных богатств... Соответственно, нормы и правила должны поддерживать существующий порядок вещей любой ценой.
Отсюда и углубляются расколы-разломы державы самой властью, их производство становится частью государственной политики. Расколотой, разрозненной стране легче что-либо навязать и внушить, например, что чеченец – это потомственный террорист, а дальневосточник – барыга и контрабандист.
Апофеоз обострения вопроса – декабрь 2008 года, когда владивостокцев, выступающих против повышения пошлин на иномарки, познакомили с главным атрибутом российской власти: дубинками подмосковных омоновцев. Своеобразная спецоперация по принуждению к левому рулю, к норме, которую диктует слепо-глухой центр. Это окончательно уравняло правый японский руль с «оранжевой угрозой» и чеченским сепаратизмом. Такая вот порочная любовь к иному, к инакомыслию, которая сейчас глушится даже не помехами на радиоволне, а жёсткой рукой с дубинкой-"демократизатором"...
«Наша вертикальная с царских времён и поныне страна не терпит свободомыслия» – констатирует автор. По его мнению, правый руль не вписался в эту вертикаль именно «своей инаковостью» и был зачислен в разряд «ересей», ведь всё иное здесь находится под большим подозрением. Недаром Авченко сравнивает его с двуперстием староверов. Отсюда и возникает серьёзная помеха властной элите «прочнее законсервировать достигнутое состояние».
Конечно, можно согласиться с Василием Авченко в том, что «москвоцентризм» имеет положительные и отрицательные аспекты. Но если раньше столица собирала вокруг себя земли, расширяясь и укрепляясь, то сейчас процесс идет обратный: она, как огромная чёрная дыра, втягивает, свёртывает в себя всё, активно высасывает из тела страны животворные соки, качает кровь вместе с углеводородами и людьми. Процесс идёт слишком односторонний, ещё немного и территории начнут отпадать, как старая иссушенная кожа. Какой-то защитной реакцией от этого могут стать центробежные тенденции, перспективный полицентризм, который сможет скрепить разъезжающееся по швам тело страны.
Василий Авченко сетует на то, что Приморье «корчится безъязыким», отсутствует адекватная коммуникация со страной, другими её регионами. Однако не только у Дальнего Востока сейчас нет «своего голоса», но и прочая страна, так называемая провинция, а это вся немосква, остаётся практически безгласной. Импульсы по её нервным окончаниям не доходят до центра, он попросту остаёся глух ко всему и пребывает в нарцистической самозамкнутости. Любая новость с мест проходит через жабры и фильтры столичной информационной диктатуры. Любой голос обрабатывается центральным компьюте– ром под нужную тональность. Нет ни одного мощного нестоличного издания или телеканала, который бы вещал на всю страну. Поэтому она и пребывает в состоянии информационной блокады, причём кольцо блокадное сформировалось не по внешнему контуру, а было синтезировано внутри.
Собственно, Дальний Восток с аномальностью, которая сконцентрировалась в правом руле, хотя могла с таким же успехом обозначиться, к примеру, и через образ уссурийского тигра или Тихого океана, есть символ общей ситуации дел, которая сложилась в стране. Это «экстремальная, доведённая до абсурда, гипертрофированная Россия. Отрезанный ломоть и территория неопределённости». Всё её существование сейчас аномально и не поддаётся законам здравого смысла. Она существует всё ещё вопреки. «Я вообще не вполне понимаю, каким непостижимым образом по-прежнему существует такая огромная и всё-таки условно единая Россия» – недоумевает автор. Это «разорванное пространство», в котором ещё покоятся энергии того взрыва, разорвавшего на раненые изувеченные части единую империю. И при этом наблюдается катастрофическое затухание творческой энергии страны, которой «хватает только на то, чтобы еле-еле поддержать построенное ранее советскими атлантами».
Ближайшее будущее, которое рисуется, – в лучшем случае сеть вахтенных посёлков. А за ними уже брезжит перспектива новой Аляски, которую никто не в состоянии удерживать, да и нет такого желания. Это – дикая, непонятная, безгласная территория – бремя, обуза. Так будет, если мы не услышим друг друга, если не пойдём к друг другу навстречу. И вместо слов «широка страна моя родная» в голове будет крутиться бред «от Волги до Енисея».
Северодвинск
Ирина ШЕВЕЛЁВА «КАК ЧЕСТЬ СВОЯ»
К 70-летию поэта Анатолия Парпары
В главенствующем роде литературы, каким является поэзия, считает Анатолий Парпара, «поэтическая драма по-прежнему вершина современной поэзии». Мысль Парпары подтверждена тем, что к концу века настоятельная потребность обратиться к созданию драматических вещей захватила многих поэтов, стала давать плоды.
К историческим поэмам-драмам Анатолия Парпары театры стали присматриваться сразу по их выходе. Например, калужский драматический. Но… вклинилась идеология накануне 600-летия Куликовской битвы. Калужанину А.Струку поэт откровенно излил душу:
"Кто вам сказал, что традиционно-классические драмы написаны для чтения, для звучания на радио? Как же быть с Шекспиром, Лопе де Вегой, «Борисом Годуновым» Пушкина, с трилогией А.К. Толстого? Каждое серьёзное поэтическое произведение требует своего сценического прочтения. Современные же режиссеры почему-то берут на себя смелость становиться соавторами Чехова, Булгакова и других классиков, развращённые мягкостью современных драматургов.
К примеру, А.К. Толстой создал свой поэтический театр и даже обосновал его законы в своих проектах постановки на сцене. Как же можно разрушать волю создателя? … И если прозаические пьесы ещё могут выдержать «привнесения» режиссера, то поэтическая драматургия отторгает чужеродное. Поэтому так мало поэтического в театре. Да и актеры разучились понимать поэтическую речь.
Мне предлагали ставить «Противоборство» несколько раз, в частности, во Владимирском театре, но я отказался из-за режиссерского агрессивного вмешательства в ткань произведения. Калужский же облдрамтеатр даже заключил со мной договор на постановку драмы, но потом деликатно отошёл в сторону".
Было предложение от Театра Моссовета. Но трудности – преодоление их инерции – оказались слишком сложными для устоявшихся модернистских штампов. Правда, «рискнули» один-два театральных коллектива, да и то, сыграв лишь отдельные фрагменты драм. Например, духовный театр «Глас» в Москве.
Безусловно, не каждому театру дано поднимать исторические эпохи, вводить в репертуар сильные новые характеры. Исторически взглянуть на современность в тематически близких драмах. Что полностью исключает потребность зрителя в полноценном театре. «А как со зрителем? – размышляет А.Парпара. – У него есть ещё желание увидеть классику. Человеческий интерес к драматургическим произведениям так же глубок и необходим людям, как во времена Софокла и Еврипида, ибо человечеству предстоят великие задачи: спасение субкультуры, очищение земной атмосферы, решение проблемы продовольствия. Эти задачи должны быть обеспечены духовной валютой – подвигами героев. Народ, не имеющий достойных примеров перед глазами, может оказаться бездеятельным мещанином, иваном, не помнящим родства, а в итоге прахом для удобрения другим народам, по верному замечанию Петра Столы– пина. Русский народ изначально тяготел к театральному действу. А.Н. Островский, большой знаток народной души, писал: „Исторические драмы и хроники развивают и воспитывают сознательную любовь к Отечеству. Публика жаждет знать свою историю“».
Малейшие мизансцены в драмах А.Парпары требуют точных знаний и обширного размаха. Сценических находок требуют любые ситуационные столкновения персонажей, любые монологические реплики, как, например, реплика известного в ту эпоху наёмника Маржарета. Москва оккупирована поляками:
Мой Бог, такая ночь,
Я думаю, была страшнее ада,
Хоть я в аду, признаться, не бывал.
Мы обнаружили телег пятнадцать,
В которых было спрятано оружье.
Естественно, возниц – по голове
И в прорубь. Было девять стычек,
В которых мы убили двадцать русских,
Но восемь рыцарей мы потеряли.
Мой Бог, два месяца таких дежурств –
И я лишусь всех немцев.
А восстание москвичей? А Нижний Новгород с обращением к нему Минина? А перипетии ополчения, возглавляемого князем Пожарским? А победная реляция Ивана III:
А знаете, что это означает?
Что иго сброшено!
Что нашим детям
Расти вольготно.
Мы теперь свободны.
Но ведь ещё надо ввести на сцену просторы Руси, обозначить расстояния, захваченные действом, передать невероятную скорость сменяющих друг друга и образующих историческое единство событий, сам ветер той или иной годины, ощутимый в широте авторского дыхания, колыханье крыльев свободы. Надо со знанием передать расстановку сил, показать, что за каждой стоит. Надо донести идею автора.
Да, автор облегчает сценические трудности зримой передачей происходящего, вкладывает в уста героев раскрывающие эпоху и личность монологи, диалогизирует борьбу мнений. Сценичность его вещей отметил критик Алексей Бархатов: «С различных сторон предлагает автор взглянуть на московские дела, перенося действие из Кремля в ставку хана Ахмата, с берегов Угры в столицу Крымской орды, предоставляя слово князьям и смердам, послу короля Казимира и служилому царевичу Нордоулату. Масштабней и ярче встаёт перед читателем политическая борьба того времени». Отмечает Бархатов также «вкрапление в текст мелодичных исконно русских песен, ухарских криков зазывал и лотошников, присказок и поговорок. Действие живёт зримой и яркой сценической жизнью». Кстати, «исконно русские песни» созданы поэтом, как и многие присказки и поговорки!
В общем, «беда» драм А.Парпары в том, что они требуют размаха, не только финансового, но и душевного, умственного; требуют творческого напряжения, любви, знаний. Прикосновения к правде русской истории. Кстати, ведь это и «беда» Пушкина, чей «Борис Годунов» до сих пор считается не сценическим. ЕЩЁ НИ ОДИН РЕЖИССЕР НЕ ПРОСЛАВИЛ СЕБЯ ДОСТОЙНОЙ ПОСТАНОВКОЙ ПУШКИНСКОЙ ТРАГЕДИИ! (Хотя в последние годы такие попытки, с немалыми затратами, и предпринимались, в том числе под открытым небом, в окрестностях Санкт-Петербурга.)
Итак, при наличии же требуемых для театрального постановщика свойств драмы Парпары легки к постановке, живы, доходчивы. Созданы для взволнованного участия зрителей в родном ему национальном действе. Свободны в произношении, чисты по речи. Вызывают на отклики.
Увы, не каждый
Позволить может груз такой нести,
Как честь своя, –
высокомерным укором брошенные канцлером Литвы Львом Сапегой слова. Поляком, прекрасно знавшим обо всём, что происходит на Руси. Кто чего стоит. И ответно звучащее в устах князя Пожарского слово об Отечестве:
Когда не мы, то кто спасет его?!
Историческая «дилогия о России» – драмы в стихах Анатолия Парпары «Противоборство» и «Потрясение», создаваемые автором в течение 15-ти лет, сегодня входят в русскую культуру. В момент трагичного духовного и общественного разброда, когда от художника требуется прямое, публицистическое вмешательство в жизнь Отечества.
Труд А.А. Парпары отвечает стремлению современных русских людей к осмыслению историко-государственному, к общенародному движению. Отвечает из самого центра исторической мысли – мысли о Московском царстве. Пожалуй, нет более злободневной темы. Ей, кстати, посвящена самая популярная ныне книга «Народная монархия» Ивана Солоневича.
«Вмешательство» драматических поэм Анатолия Парпары в вековой спор оказалось громом среди ясного неба для одних и нужнейшим патриотическим произведением для всё расширяющегося числа людей, тянущихся к истории своего Отечества.
Такая острая реакция на стихотворное произведение вызвана замечательной особенностью, привнесённой автором в современные размышления о прошлом и будущем.
…В истории есть события знаменательные и словно бы выпадающие из памяти потомков, несмотря на всю их важность и полное отсутствие ложной таинственности. Ум и воображение людей, включая и профессиональных историков, словно бы не доверяют тем самым реальным, очевидным фактам, о которых узнают, непременно требуются «подтексты», «тайная дипломатия» и всё в этом роде. «Уцелеть» и удержаться в памяти в своём первозданном виде могут лишь ослепительно яркие события и деяния – как высочайшие, так и ужаснейшие. И как часто это случалось в мире, пробудить память способно лишь слово поэта.
Однако замутнение исторического зрения потомков небезобидно. В нём-то и причина всевозможных «загадок истории», появления «загадочных исторических личностей».
Таким лицом, в сущности, сделан великий князь и первый законодатель Всея Руси Иван III. Наверное, нет ни одной его чисто человеческой черты, которую не назвали бы труднообъяснимой. Вся его государственная деятельность «загадочна», толкуется вкривь и вкось. И словно бы ни при чём непреложнейший факт его царствования – знаменитое Великое Противостояние на Угре (сниженное до действительно загадочного «стояния на Угре»), окончательное свержение ордынского ига.
Сила инерции исторического мышления велика. Можно опубликовать буквально все факты, но ни капли не изменить в устоявшемся, «общепринятом» («общенавязанном») воззрении.
И здесь, как всегда, на помощь приходит поэзия. Пристальный и проникновенный взгляд поэта один способен разглядеть за горами фактов и вроде бы достоверных или полудостоверных версий абсолютно достоверное, а именно помыслы и чувства, одушевлявшие предков, управлявшие событиями. Недаром сердце народное всегда доверяло песне и преданию.
В поэтической драме Парпары десятилетия, отданные Иваном III на одоление и в противоборстве опаснейших вражеских сил, вся его напряжённая, многоразветвлённая политика, его труд по устроению отношений – в великокняжеской семье, с соседними русскими землями, с дальними и ближними странами, царствами, ханствами, княжествами и королевствами отразились в центральном образе властителя Московского. В его ясно звучащей московской речи:
Лишённый мудрого правителя народ,
Разбросанный по княжеским уделам,
Каких явилось столько на Руси, что ногу
Поставить негде, чтобы не споткнуться
О государство новое, забыл,
Что он един…
В эпоху окончательного избавления Москвы от ига, в княжение-царствование Ивана III дух Москвы достиг высшей зрелости, и голос её зазвучал на весь тогдашний мир, после долгих веков забвения и презрения, как голос Руси. И заговорила Москва словом великого князя. Не потому, что он был верховным властителем. Ведь и в Смутное время верховных властителей было с преизбытком, но все они оказались исторически бессловесными. Прямо по-пушкински – «тени». И Лжедмитрий – тоже «тень Грозного». В Смутное время самодержавная власть высказалась устами патриарха Гермогена, народная же – устами Минина.
В эпоху Великого Противостояния на Угре глас Божий оказался доверен основателю державы, русскому царю.
Удивительно, но именно этот историософский факт с предельной четкостью зафиксирован в драме Парпары. В обеих драмах дилогии троим персонажам доверены ключевые монологи: великому князю, Гермогену, Минину. Монологи, которые, естественно вырастая из общего течения событий, вновь претворяются в событие, в действие.
А это течение событий ни более ни менее, как возрастание и всемирная победа Московского царства. И все они – на виду, на площади, в народной толпе. Автор детально прослеживает, проходит с предками путь Москвы.
Первый посадский
Князь пятый год Орде не платит дани.
Рассердится Ахмат. А нам – разор…
Василий
…Иль худо, что давно уж
Не слышим крики горькие: «Татары!»…
…Когда отцы церковные вернули
Престол Василию,
что Тёмным прозван был,
То сын Иван, десятилетний отрок,
Ему в делах московских помогал…
Второй посадский
Так значит, мы уж тридцать лет в покое?
Василий
Какой покой?
Живой перекрёстный обмен мнениями так замечательно ложится в массовую сцену на театре! Способен увлечь и сегодня – ещё бы! Ведь дело касается Москвы! Речи о политике, о судьбе и нравах князя, о собственных опасениях и заботах, о бытовых занятиях москвичей в пору бурного строительства столицы. Об удачах и обидах, об исторических сроках и небесных знамениях… Они побуждают принять и сегодня в них горячее участие – в том числе и на рынках, на подмостках театров…
Народный приговор выносится князю нелицеприятно, смело. Судят его отношения с боярами да князьями:
Обидит волк лисицу! Жди! Но если
Лиса плутует, может наказать,
В пример другим…
Но рядом с едкой насмешкой – разумная справедливость, отдание должного, жалость, сострадание (которым не раз и не два ещё будут пользоваться лукавые властители).
«Иван хлебнул в достатке лиха с малых лет», при нём, ребенке, ослепили его отца. Народ всё знает, неизвестно какими, но своими, путями. Хотя молва долго перетолковывает, переплетает все подробности случившегося, творит легенду, соответствующую историческим представлениям различных слоев населения. Мы ведь забыли ещё и то, что в первый раз прозвище Грозный было дано именно Ивану III.
Для Ивана Русь, Государство немыслимы иначе, как Московскими. Без этого сердечного, наследственного чувства, сосредоточившего все помыслы князя, были бы пустыми, напыщенными все его «строительские» рассуждения. Великий князь строит не схематичное царство, не «идеальное» здание государственности, а обустраивает родную землю. Поэтому монолог Ивана о Москве – одухотворенность созидателя, поэтический восторг творца.
Великий князь Московский Иван III творил по Божьей воле, душой переживая этот процесс и как дело рук своих и как нечто высшее, свершаемое по воле Провидения. Сказочная древность в строках княжеского монолога о Москве:
Лебёдушкой любимая Москва
Плывёт среди лесов непроходимых,
Мужает не по дням, а по часам,
И в облике всё четче проступают
Прекрасные и зрелые черты.
Москва, Москва, сквозь пелену веков
Предвижу я твоё предназначенье…
Здесь основа политики государей Московских, основа, на которой стояла и стоит Москва. Жестокости, вероломства, завоевательской алчности хватало у всех столиц мира. Не избежала этого и Москва. Но «Тебя я вижу добрым и сердечным, Оплотом тех, кто с горем и ненастьем Нечаянную дружбу заводил». На взывающие к ней мольбы других стран и народов славна лишь одна она. «Порукой в том – лишённая корысти, Поистине народная душа» столицы России. Ведь и сегодня подлинная Москва, сама обескровленная потрясениями новой смуты, с подавленным собственным мнением, ещё находит в себе силы весомо выразить его, остановить «мировой пожар». Это поразительно! И, естественно, пока стоит Москва,
Мы смертны все –
тебе ж бессмертной быть.
Иван и в этом монологе, и в рассуждениях своих об облике Москвы предстает у Парпары знатоком искусств и ремёсел, тонким и точным их ценителем. Более того – направляющей силой их расцвета. Вот его отзыв о Дионисии:
И более всего в нём привлекает
Стремление величье показать.
Не Богородица, а русская царица.
И праздник красок!
А вот о Рублёве:
И дерзость, что являли
Глаза его святых, то дерзость русских,
Которую приходится скрывать.
Важно отметить, что автор вовсе не пользуется случаем высказать собственные художественные оценки устами исторического персонажа. Правда образа Ивана III – действительная историческая правда, с тщанием добытая. В дилогии А.Парпары нет «отсебятины», событийно-оценочных домыслов, натяжек. Высоко оценённый академиком Б.А. Рыбаковым, труд А.А. Парпары исторически безукоризнен. В печатных откликах на дилогию даже явные и пристрастные недоброжелатели не сумели подловить поэта на неточностях и ошибках. Напротив, мнения профессионалов таково: по драмам «Противоборство» и «Потрясение» можно – и нужно! – изучать историю. А ведь есть ещё кафедра, «с которой можно поведать миру много добра», по Гоголю, – театр!
Можно – это понятно, а за то, что нужно, говорит непривычный для современности исторический, национальный оптимизм произведений. И дивная вера их русских героев в преодолимость бед. И рисуемая русскими художниками из века в век сцена-картина:
Откуда ни возьмись, казаки,
Оборванные, грязные и злые,
На иноземцев бросились гурьбой.
Те – на коней и, побивая пеших,
К монастырю Донскому – наутёк.
Пытался их остановить Ходкевич,
Но бесполезно. Бросили добычу,
Свои припасы, с пленными обоз –
И побежали.
Исторической правдой у Парпары дышит и торжество Московской Победы, всегда с великой радостью и великой горечью, тревожное в предвидении будущих битв.
Дилогия символично завершается разговором Пожарского и Минина, долгим, пространным разговором о народе, о России. Представим, что герои ведут его словно бы сегодня, словно бы на знаменитом своём памятнике. На Красной площади, заполненной тревожными толами наших дней.
В драме «Потрясение» герои беседуют в выстуженной комнате обгоревшего дома у кремлевской стены:
Пожарский
Я воевода давний, и война,
Хоть страшная, но всё-таки работа
На ниве брани. За неё народ
И платит деньги воинской дружине…
А русская земля несёт потери
Не десять и не сто, а тыщи тыщ…
Минин
Но если эта смута, разоренье
И безначалье десять лет продлятся,
Не сможет больше вынести народ.
Поднимется на власть, что унижает,
И выберет Болотникова вновь…
Разговор не имеет завершения. Пути истории теряются в грядущем. И вослед векам звучит голос великого русского – гражданина Минина:
Когда ж устанут грабить города,
Когда ж устанут нивы наши жечь?
Клянусь, Москва, что непокорных плеч
Им не унизить больше никогда.
На этот завет работает русская история. Подчас он казался невыполнимым. Но тогда происходило чудесное воскрешение в памяти – сердце народном – былого, золотом-добром блистающего былого. Как воскресло былое в Великую Отечественную войну. Как воскресает оно в наши дни и годы – с первого всенародного торжества в честь Куликовской битвы в 1980 году. Как воскресает оно в великолепных исторических картинах, драмах поэта А.Парпары.
Воздействуют произведения Парпары не только написанным текстом, а и биоэнергетическим полем, вызванным автором из глубины веков. Потому что герои заряжены высшими людскими понятиями о жизни и подвиге, о родине, вере, любви.
