355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Найо Марш » Занавес опускается » Текст книги (страница 9)
Занавес опускается
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 11:14

Текст книги "Занавес опускается"


Автор книги: Найо Марш



сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

II

Дженетта, супруга Клода Анкреда, в отличие от Агаты не уловила в приветствиях родственниц никаких особых оттенков. Привлекательная, хорошо одетая женщина с веселым голосом и умными глазами, она вела себя спокойно и, казалось, получала удовольствие от роли наблюдателя. Речь ее была живой, но без аффектированных интонаций. Если Дженетта и чувствовала, что Анкредов раздирают междоусобицы, то виду не подавала и со всеми членами этого малоприятного клана держала себя одинаково приветливо и одинаково отстраненно.

Дездемона же, напротив, являла собой в семье Анкредов самый яркий, после сэра Генри, пример истинной театральности. Она была ослепительно хороша, с пышной фигурой и сочным голосом; каждая ее фраза звучала настолько значительно, будто была репликой из кульминационной сцены идущего с аншлагом спектакля. «Так и просится, чтобы при ней был соответствующий антураж, – подумала Агата, – например, секретарь, или драматург, или импресарио, или даже, может быть, влюбленный в нее режиссер». Она словно излучала щедрое полнокровное тепло, и у нее был дар увлекать людей вслед за собой в тот далекий от обыденной жизни сверкающий мир, где она чувствовала себя как рыба в воде. Попавший в ее орбиту полковник после рюмки хереса отбыл по месту назначения, и, конечно же, в ушах у него еще долго звенели ее пылкие слова благодарности. Повесив трубку, Агата прошла из маленькой комнатки в зал и оказалась лицом к лицу с вновь прибывшими. Она была рада увидеть знакомый светлый хохолок и вежливую улыбку Томаса – «старины Томаса», как она уже начала называть его про себя.

– А-а, приветствую. – Он захлопал ресницами. – Вот вы где! Надеюсь, фурункул беспокоит меньше.

– Прошел совсем.

– Мы тут говорим о папочкиной помолвке. Это моя невестка, миссис Дженетта Анкред, а это моя сестра, Дездемона. Как ваша картина? Хорошо получилась?

– Неплохо. А как получается ваша постановка?.

– Прекрасно, спасибо, – серьезно ответил Томас.

– Томми, дорогой мой, ну как она может прекрасно получаться, если там играет эта бездарность? – вмешалась Дездемона. – О чем ты думал, когда ее приглашал?

– Дези, я действительно говорил дирекции, что ты хотела сыграть эту роль.

– Нисколько не хотела. Сыграть бы, конечно, сыграла, но чтобы так уж хотеть – нет.

– Значит, никто ни на кого не в обиде, – мягко сказал Томас. – Дженетта, тебе, наверно, не терпится увидеть Фенеллу и Поля. У тебя, вероятно, впечатление, что из-за папочкиной помолвки их собственная отошла в тень. Ты на них тоже сердишься, как он?

– Я ничуть на них не сержусь. – Дженетта перехватила взгляд Агаты и улыбнулась. – Поль мне очень нравится, и я хочу с ним поговорить.

– Все это прелестно, – беспокойно сказала Дездемона, – но Милли говорит, если бы не Поль с Фенеллой, то папочкина бомба-сюрприз могла бы и не взорваться.

– Да ладно тебе, – благодушно сказал Томас. – Думаю, все равно бы взорвалась. Вы знаете, что уже вызван мистер Ретисбон и составляется новое завещание? Полагаю, завтра на юбилейном ужине папочка все нам сообщит. Дези, как ты считаешь, он тебя на этот раз вычеркнет?

– Дорогой мой! – Дездемона живописно упала на софу и, раскинув руки, положила их на гнутую деревянную спинку. – Я так часто открыто высказывала свое мнение об этой особе Оринкорт, что ничего другого ему не остается. Мне наплевать, Томми. Если папочка ждет, что я замурлыкаю от удовольствия и брошусь их поздравлять, он глубоко ошибается. Мне такое не под силу. Для меня это чудовищное потрясение. Мне больно. Вот здесь, – добавила она и постучала белым кулачком по роскошному бюсту. – Мое уважение, моя любовь, мои идеалы – все вдребезги! – Сверкнув глазами, она посмотрела на Дженетту. – Думаешь, я преувеличиваю, Джен? Счастливая ты. Тебя выбить из колеи нелегко.

– Мне судить трудно, – непринужденно сказала Дженетта. – Я с мисс Оринкорт пока не знакома.

– Конечно, он же не твой отец, – с чувством напомнила Дездемона.

– Да, не мой, – согласилась та.

– Тю! – Дездемона горько вздохнула.

Разговор был прерван появлением Фенеллы: она сбежала по лестнице, промчалась через зал и, вскрикнув, бросилась в объятия матери.

– Ну-ну, полно, – ласково сказала Дженетта, на мгновение прижав дочь к груди. – Только без бурных эмоций.

– Мамочка, ты не злишься? Скажи, что не злишься.

– По мне похоже, что я злюсь? Глупенькая. А где Поль?

– В библиотеке. Ты туда зайдешь? Мамочка, ты чудо! Ты ангел!

– Успокойся, милая, хватит. Может быть, поздороваешься с тетей Дези и дядей Томасом?

Фенелла повернулась к ним. Томас осторожно ее поцеловал.

– Надеюсь, вы с Полем будете счастливы, – сказал он. – У вас все должно быть хорошо. Когда я прочел ваше объявление, то тут же полез в медицинскую энциклопедию. Там в разделе «генетика» написано, что брак между двоюродными братом и сестрой в принципе совершенно безопасен, при условии, что среди их общих родственников нет ярко выраженных сумасшедших.

– Томми! – возмутилась Дездемона. – Ты хоть чуть-чуть соображаешь?!

– Что ж, – сказала Дженетта, – такая компетентная справка должна придать нам бодрости. Фен, может быть, проводишь меня к Полю?

Они вместе ушли. С Галереи спустились Полина и Миллеман.

– Вот ведь морока, – видимо продолжая незаконченный разговор, жаловалась на ходу Миллеман. – Ума не приложу, как тут быть.

– Ты это про комнаты, Милли? – спросила Дездемона. – Категорически тебе заявляю: если с крысами до сих пор ничего не сделали, в «Брейсгердл» я не пойду!

– Но Дези… – начала Полина.

– Я спрашиваю, с крысами что-нибудь сделали или нет?

– Баркер потерял банку с мышьяком, – расстроенно сказала Миллеман. – Он с месяц назад травил крыс в комнате мисс Оринкорт, а потом банка куда-то пропала.

– Только этого не хватает! – пробормотал Томас.

– Жалко, он не подсыпал ей в стаканчик, куда она зубы кладет, – мстительно заметила Дездемона. – А как насчет «Терри»?

– В «Терри» я поселила Дженетту.

– Дези, поживи со мной в «Бернар», – великодушно предложила Полина. – Я буду очень рада. Сможем поговорить. Давай.

– Тут только одна сложность. – Миллеман нахмурила брови. – Мы же перенесли в «Бернар» всю папочкину антикварную мебель, и там сейчас даже некуда поставить вторую кровать. А к себе я вторую кровать поставлю спокойно. Дездемона, может, ты не против?.. Я в «Леди Банкрофт», ты знаешь. Комната просторная, места полно.

– Пожалуйста, Милли. Если, конечно, ты из-за этого не встанешь на уши.

– Не встану, – холодно ответила Миллеман.

– Мы с тобой все равно сможем поговорить, – сказала Полина. – Я же буду рядом, через стенку.

III

Вечером в пятницу погода испортилась, и на извилистые крыши Анкретона обрушился ливень. В субботу Агата проснулась от звонкой нескончаемой дроби: кап-кап-кап.

По дороге в ванную она споткнулась о поставленный на лестничной площадке таз. В него одна за другой падали капли, сочившиеся сквозь ветхую заплату на крыше. Дождь шел весь день. В три часа так потемнело, что работать в театре стало невозможно, но Агата успела захватить все утро и теперь, в последний раз прикоснувшись кистью к холсту, отошла от мольберта и села. Она испытывала то странное ощущение пустоты, которое приходит к художнику, когда картина окончена. Труд был завершен. И в ее сознании образовался вакуум. Но так продолжалось недолго: работа перестала подчинять себе ее мысли и, освободившись от этого гнета, Агата сейчас думала только о скорой встрече с мужем. «Через день я смогу сказать: завтра!» Анкреды с их интригами потеряли для нее реальность. Они словно превратились в двухмерные картонные фигурки, суетящиеся на фоне аляповатых декораций. Этот перелом в восприятии повлиял на ее воспоминания о двух последних днях в Анкретоне, окрасил их в особый цвет, размыл их четкость и придал фантастический оттенок самым заурядным эпизодам, так что, когда вскоре потребовалось детально восстановить ход событий, она не могла доверять своей памяти полностью.

Ей предстояло вспомнить, что весь тот день сэр Генри, никем не видимый, провел в своих покоях, набираясь сил перед торжественным ужином; что в огромном доме царило нервное ожидание; что подарки для сэра Генри были выставлены в библиотеке, темной необитаемой комнате в восточном крыле, и что Анкреды часто совершали туда паломничество, разглядывая дары друг друга с исключительной предвзятостью. Агата тоже подготовилась к юбилею: набросав живой и забавный портрет Панталоши, она оправила рисунок в рамку и поставила среди других подарков, хотя подозревала, что в связи с постигшей Панталошу немилостью такой поступок могут счесть вопиющей бестактностью. Набросок был искренне одобрен самой Панталошей и ее матерью, а из остальных Анкредов на него обратил внимание только Седрик – он ошибочно усмотрел в нем ехидный отзыв о характере своей кузины.

Впоследствии Агата вспоминала, как, перебрав привезенные с собой вечерние платья, подумала, что для такого великого торжества все они слишком невзрачны. Она вспоминала, как с приближением вечера праздничное настроение в доме усиливалось; как, не зная отдыха, деловито суетились Баркер и его свита престарелых горничных. Но еще чаще, все с тем же недоверием к собственной памяти, она вспоминала пропитывавшее дом предвкушение кульминации, ощущение, что надвигается развязка. Тогда она думала: «Это потому, что приезжает Рори. Потому, что я одним махом справилась с большой, напряженной работой». Позже, когда она оглядывалась назад, эти ответы представлялись ей неубедительными, и она робко спрашивала себя, а не могло ли Зло, вселившись в мысли одного человека, излучать токи, наполнявшие тревогой целый дом?

Агата вычистила палитру, захлопнула ящик с изрядно похудевшими тюбиками и в последний раз промыла кисти. Портрет был установлен на сцене, его обрамляли малиновые бархатные шторы, убивавшие все впечатление. «Хорошо хоть, сейчас не весна, – подумала Агата, – а то бы они понавешали на него цветов». Спереди картину скрывал от зрителей легкий занавес – окутанный темнотой портрет дожидался вечерней торжественной церемонии. Полюбоваться им она сейчас не могла. Прогулка в такой ливень тоже исключалась. Не зная, чем заняться, Агата не находила себе места. Ужин назначили на девять, и ей надо было как-то заполнить целых три часа. Прихватив с собой книгу, она бродила из комнаты в комнату, но, куда бы ни зашла, всюду натыкалась на Анкредов: разбившись парочками, они, казалось, шушукались по всем углам. В кабинете она вспугнула целовавшихся Поля и Фенеллу, в гостиной потревожила шипевших наперебой Дездемону и Полину, под лестницей прервала сердитые переговоры Миллеман с Баркером и, уже не зная, куда приткнуться, двинулась в соседнюю с библиотекой комнату, известную под названием Большой будуар (Малый будуар находился на втором этаже). Непредвиденные встречи ей надоели, поэтому, подойдя к двери, она сначала остановилась и прислушалась. Ни звука. Она толкнула дверь и прямо напротив себя увидела Седрика с мисс Оринкорт: согнувшись в три погибели от беззвучного хохота, они бок о бок сидели на софе.

Агату они заметили, только когда она уже вошла в комнату. Реакция была крайне необычной. Они уставились на Агату, разинув рты, улыбка мгновенно, как от огня, испарилась с их лиц. Седрик ужасно покраснел, а голубые глаза мисс Оринкорт превратились в ледяные шарики. Но именно она заговорила первой.

– Вот не ждали, не гадали, – произнесла Соня бесцветным голосом. – Посмотрите, кто к нам пришел.

– Милейшая миссис Аллен, – чуть дыша, вступил Седрик, – пожалуйста, проходите. Мы тут так расшалились, смеемся над всем подряд. Потому что все смешно: юбилей, вся эта возня, все эти подводные течения и так далее. Садитесь, похихикаем вместе. Или ваша выдержка и тонкий вкус вам не позволяют? Выдержка и тонкий вкус – боже мой, получилось, будто я про вино говорю или про сыр!

– Ничего, – сказала Агата. – Спасибо, но я пойду. Мне нужно наверх.

Провожаемая их молчанием, она вышла из комнаты и закрыла дверь.

В зале у камина сидел совершенно незнакомый ей пожилой человек и читал газету. На нем был деловой костюм, рубашка со старомодным стоячим воротничком и узкий черный галстук. Лицо худое, руки в синих прожилках и подагрических узлах. Увидев Агату, он выронил газету, сдернул с носа пенсне, издал странное восклицание – что-то вроде «м-м-мэ!» – и проворно поднялся с кресла.

– Вы кого-нибудь ждете? – спросила Агата.

– Спасибо, спасибо, нет-нет, спасибо, – быстро проговорил он. – Уже знают. Не имел удовольствия… Представлюсь. М-м-м… Ретисбон.

– А, да, конечно. Я знаю, что вы должны были приехать. Здравствуйте. – И она назвала себя.

Высунув кончик языка, мистер Ретисбон быстро подвигал им из стороны в сторону и яростно потер руки.

– Здрасссте, – пробормотал он. – Польщен. Значит, оба гости. Хотя я не совсем. По долгу службы.

– Я тоже, – сказала Агата, с трудом уловив смысл в этом наборе коротких фраз. – Я здесь работаю.

Она еще не переоделась, и мистер Ретисбон посмотрел на ее рабочую блузу.

– Ну конечно, – прокудахтал он. – Миссис Аллен? Урожденная Трои? Супруга инспектора Аллена?

– Совершенно верно.

– Имел счастье познакомиться. С вашим мужем. Профессиональные контакты. Дважды. Восхищен.

– Правда? – У Агаты тотчас поднялось настроение. – Вы знаете Родерика? Давайте сядем, поговорим.

Мистер Ретисбон втянул в себя воздух и то ли причмокнул, то ли икнул. Они сели перед камином. Он положил ногу на ногу и сцепил узловатые пальцы в замок. «Точно с гравюры Крукшанка[24]24
  Георг Крукшанк (1792—1878) – английский карикатурист, иллюстратор, гравер.


[Закрыть]
», – подумала Агата. И начала рассказывать ему про Родерика, а он слушал ее с таким видом, будто она дает очень важные показания и он вот-вот вызовет своего клерка, чтобы тот присутствовал в качестве свидетеля. Впоследствии Агата очень живо вспоминала эту сцену и то, как в середине своего монолога виновато оборвала себя:

– Простите, я вам уже наскучила своей болтовней. Не знаю, что на меня нашло.

– Наскучили? – переспросил мистер Ретисбон. – Наоборот. Именно так. И позвольте добавить. Но строго между нами. Я этот срочный вызов воспринял э-э… с некоторым сомнением, как э-э… не совсем обусловленный необходимостью. И вдруг такой неожиданный и поистине очаровательный сюрприз – беседа с дамой, чей удивительный талант давно вызывает у меня глубочайшее уважение… М-м-мэ! – добавил он и, наклонившись к Агате, коротко, по-воробьиному кивнул головой. – Именно так.

В это время в зал вошли Полина и Дездемона. Они сейчас же подскочили к мистеру Ретисбону.

– Ради бога, извините, – начала Полина. – Мы вас так надолго оставили. Но папочке только сейчас сообщили… он немного взбудоражен. Оно и понятно, такой великий день. Через несколько минут он вас примет, дорогой мистер Ретисбон. А пока мы с Дези были бы очень рады, если бы вы… мы считаем, что нам надо…

Агата поднялась и пошла к выходу. Они тянули, явно дожидаясь, когда она отойдет подальше.

– У нас к вам всего два слова, мистер Ретисбон, – уже в дверях услышала Агата сочный голос Дездемоны. – Только чтобы вас предупредить.

– Если желаете, то разумеется. – Голос у мистера Ретисбона неожиданно стал сухим и ломким.

«Не на того напали, – бредя по коридору, подумала Агата. – От мистера Ретисбона они мало чего добьются».

IV

«Да это же сцена из фильма, – оглядывая стол, подумала Агата, – а я тот самый персонаж, который появляется всего в одном эпизоде». Сравнение с кино напрашивалось само собой. Разве упомнить, сколько раз и в скольких фильмах нам показывали точно такие же парадные трапезы с благородным старым аристократом во главе стола? Где, как не на экране, увидишь такое изобилие? Где еще бывает такое море цветов, такие роскошные эдвардианские канделябры и такие невероятно учтивые светские разговоры? И только в кино подбирают такие точные типажи. Даже сосед-помещик (длинный, тощий, с моноклем в глазу) и приходский священник (румяный, откормленный) – оба, вероятно, приглашались на это торжество каждый год, – даже они, казалось, были специально подобраны для крохотных вставных эпизодов и до неправдоподобия соответствовали своим ролям. А мистер Ретисбон? Эталонный образец поверенного в делах семьи. Что до самих Анкредов, то стоило лишь взглянуть на них или услышать их безукоризненно темперированный смех и прекрасное произношение, как сразу было ясно – в главных ролях только звезды. Агата начала придумывать название для этого фильма. «В честь сэра Генри», «Удивительное семейство»…

– Пока все довольно мило, правда? – услышала она слева от себя голос Томаса. Она и забыла, что он сидит рядом, хотя именно Томас сопровождал ее под руку из гостиной в столовую. Справа от нее сидел Седрик; адресуясь к ней и Дездемоне – она была за столом его дамой, – он то и дело взахлеб произносил очень фальшивые монологи, звучавшие так, будто они предназначались для ушей его деда. Судя по всему, Томас до этой минуты молчал.

– Да, очень мило, – поспешно согласилась Агата.

– Я в том смысле, – понизив голос, продолжал Томас, – что кто не знает, никогда не догадается, как все перепуганы новым завещанием. То есть все, кроме меня и, пожалуй, еще Седрика. Но не догадаться, верно?

– Тссс, – предостерегающе шепнула Агата. – Да, конечно.

– Это потому, что мы сейчас играем этюд «дружная семья». Все как в театре. Когда два актера ненавидят друг друга лютой ненавистью, они играют любовь так, что веришь каждому вздоху. Вам, наверно, трудно это себе представить. Кто не работает в театре, вряд ли поймет. Ну да ладно. – Томас положил ложку на стол и мягко посмотрел на Агату. – Итак, что вы думаете об Анкретоне?

– Он завораживает.

– Очень рад. К тому же вы приехали в разгар интереснейших событий, не так ли? Все эти интриги и свары. Знаете, как закончится ужин? Папочка провозгласит тост за здоровье короля, а я затем подниму тост за папочку. Я, так сказать, старший из присутствующих сыновей, и придется говорить, хотя жаль. У Клода получилось бы гораздо лучше. В прошлом году тост произносила Панталоша. Я с ней этот номер отрепетировал, и она вполне справилась. Папочка пустил слезу. А в этом году из-за лишая и недавних проделок ее не пригласили. О, что я вижу! – воскликнул Томас, глядя на услужливо поднесенное Агате блюдо. – Новозеландские раки? Не может быть! Я думал, Миллеман не разрешила их подавать. Папочка еще не видел? Если он их углядит, быть беде.

Томас оказался прав. Когда блюдо приблизилось к сэру Генри, он задиристо взглянул на свою невестку и положил себе внушительную порцию. За столом мгновенно наступила тишина, и Агата заметила, как Миллеман в ответ на поднятые брови Полины сделала беспомощное лицо: мол, я против, но что поделаешь.

– Он настаивал, – шепотом объяснила Миллеман сидевшему слева от нее Полю.

– Что? – громко спросил сэр Генри.

– Ничего, папочка.

– Это называется каменный омар, – сказал сэр Генри, обращаясь к мистеру Ретисбону. – Такой же омар, как я балерина. Просто какие-то моллюски из меню антиподов. – Под косые взгляды родственников он положил в рот большой кусок и, показывая на свой бокал, добавил: – Их нужно чем-то запивать. Баркер, я сегодня нарушу мое правило. Шампанского!

Баркер, поджав губы, наполнил его бокал.

– Вот это молодец! – одобрила мисс Оринкорт. Анкреды замерли от ужаса, но тотчас спохватились и лихорадочно заговорили все одновременно.

– Ну вот, – бесстрастно констатировал Томас. – Что я вам говорил? Шампанское и раки. Нам это еще аукнется.

– Не так громко, – нервно пробормотала Агата, но, увидев, что сэр Генри погружен в галантную беседу с Дженеттой, чуть успокоилась и осторожно спросила: – Ему это действительно так вредно?

– «Вредно» не то слово, – сказал Томас. – Раки для него погибель. – И, помолчав, добавил: – Кстати, у них какой-то не тот вкус, вам не кажется?

Агата уже и сама пришла к этому выводу. Сомнительное блюдо, решила она.

– Не ешьте их, прикройте сверху хлебом, – посоветовал Томас. – Лично я так и сделаю. Сейчас подадут индейку, с нашей же фермы. Возьмем себе побольше, правильно?

Не считая этого маленького происшествия, ужин продолжался на той же возвышенной торжественной ноте, и наконец сэр Генри – всем своим видом голливудский фельдмаршал – поднялся и провозгласил тост за здоровье Его Величества короля.

Затем, несколько минут спустя, встал Томас и, скромно кашлянув, начал свою речь.

– Что ж, папочка, – сказал он, – я думаю, ты знаешь, что я сейчас скажу, ведь сегодня твой день рождения, а мы все понимаем, какое это великое событие и как прекрасно, несмотря ни на что, по традиции собраться в этот день всем вместе. Кроме Клода, конечно, хотя жаль, что его нет, потому что он придумал бы тост поновее, а я не смогу. – За столом началось беспокойное шевеление. – Я скажу только одно, – стойко продолжал Томас. – Для нас большая честь собраться здесь, вспомнить о твоих былых успехах и пожелать тебе долгих лет жизни. – Томас на миг задумался. – Да, пожалуй, это все. Ой, чуть не забыл! Ну и конечно, мы все надеемся, что ты будешь очень счастлив в семейной жизни. А теперь прошу всех выпить за папочкино здоровье.

Гости с шумом поднялись – они явно привыкли к более длинным речам, и быстрый переход Томаса к финалу застал их врасплох.

– За тебя, папочка! – сказал Томас.

– Папочка! – как эхо, подхватили Дженетта, Миллеман, Полина и Дездемона.

– Дедушка, – пробормотали Фенелла, Седрик и Поль.

– Сэр Генри! – громко произнес священник.

– Сэр Генри! – вслед за ним повторили мистер Ретисбон, сосед-помещик и Агата.

– Нуф-Нуф! – пронзительно вскрикнула мисс Оринкорт. – Будь здоров! Зимой и летом держи хвост пистолетом!

Сэр Генри принял все это в традиционной классической манере. Повертел в руке бокал, задумчиво уставился в тарелку, взглянул на Томаса, а под конец протестующе поднял руку и дал ей безвольно упасть. Выражение его лица свидетельствовало, что он с трудом сдерживает нахлынувшие чувства. Когда все снова сели, он поднялся с ответной речью. Агата приготовилась услышать громкие фразы и долгие цветистые тирады. Учитывая нынешнюю обстановку в семье Анкредов, она никак не ждала слов, исполненных трогательной простоты и глубокой проникновенности. Но тем не менее в речи сэра Генри присутствовало и то, и другое. А кроме того, это была речь истинного мужчины. За свою бродячую актерскую жизнь, сказал он, ему много раз приходилось выходить на поклоны и произносить короткие слова благодарности перед многочисленными аудиториями. Но как бы приятны и трогательны ни бывали порой эти встречи, для него, старика, нет более близкой и родной аудитории, чем его чада и домочадцы да еще несколько давних, испытанных друзей. Он и дорогой старина Томми – люди одной закваски: они не умеют многословно выражать то, что у них на сердце. Но, может быть, они от этого ничуть не хуже? (Полина, Дездемона и священник пылко его поддержали.) Сэр Генри помолчал и взглянул сперва на Поля, потом на Фенеллу. Ему очень хотелось, сказал он, приберечь для сегодняшнего праздника новость о счастливой перемене в его жизни. Но домашние обстоятельства, так сказать, вынудили его поспешить, и теперь о выпавшей ему удаче знают все. (Сосед и священник явно не знали, потому что вид у них был обалдевший.) Тем не менее, продолжал сэр Генри, осталось соблюсти один небольшой ритуал.

Он достал из кармана кожаную коробочку, открыл ее, вынул ослепительно сверкавшее кольцо, сделал знак мисс Оринкорт, чтобы она встала, надел ей кольцо на безымянный палец и его же поцеловал. В ответ мисс Оринкорт одним опытным взглядом оценила кольцо и пылко обняла сэра Генри. Зрители разразились бурными аплодисментами, а Седрик, пользуясь шумом, пробормотал:

– Это же бабушкин солитер, только в новой оправе. Он самый, клянусь! О други, залейте скорбь мою вином!

Сэр Генри достаточно решительно посадил свою невесту на место и продолжил речь. В их роду, сказал он, по традиции главе семьи следует жениться дважды. Так, знаменитый Сиур Д'Анкред… – на некоторое время он углубился в генеалогию. Чувство неловкости постепенно сменилось у Агаты скукой. Однако новый поворот в сюжете заставил ее прислушаться. Кроме того, в их роду существует традиция, говорил сэр Генри, согласно которой счастливый жених в такой день публично сообщает семье, как он распорядился своим имуществом и состоянием. (Мистер Ретисбон очень высоко поднял брови, и в горле у него что-то булькнуло.) Возможно, подобная откровенность в наши дни вышла из моды, но соответствующий прецедент легко найти у Шекспира. Так, например, король Лир… Взглянув на страдальческие лица своих дочерей, сэр Генри не стал проводить аналогию дальше и лишь заметил, что намерен придерживаться традиционного, откровенного подхода к этому вопросу.

– Сегодня, – сказал он, – я составил… Мой старый друг Ретисбон поправит меня, если я употребил не тот термин… («М-м-мэ!» – смущенно отозвался мистер Ретисбон.) Спасибо. Итак, сегодня я составил завещание. Это нехитрый короткий документ, продиктованный теми же побуждениями, которые руководили моим предком Сиуром Д'Анкредом, когда он…

Над столом взвихрились досадливые вздохи. Но на этот раз экскурс в историю Древнего мира был сравнительно недолгим. Прочистив горло, сэр Генри сугубо торжественным тоном, таким торжественным, словно он читал проповедь, без обиняков выложил присутствующим условия своего завещания.

Агата думала только о том, как бы не встретиться с кем-нибудь взглядом. И потому усердно разглядывала ближайшую к ней деталь гигантской вазы. Всю оставшуюся жизнь любое упоминание о последней воле и завещании сэра Генри будет вызывать в ее памяти образ толстого серебряного купидона, который в энергичной и одновременно легкомысленной позе парил сбоку от центральной чаши, закрепясь на ней лишь большим пальцем левой ноги, и, согнув правую руку, удерживал на самом кончике указательного пальца огромный, в три раза больше его самого, рог изобилия, изливавший потоки орхидей.

Сэр Генри перечислял. Пять тысяч фунтов его преданной невестке Миллеман, пять тысяч фунтов его дорогой доченьке Дездемоне. Его врачу, его слугам, его охотничьему клубу, церкви – всем по-барски щедро. Мысли у Агаты разбрелись, но проскользнувшее в его речи сравнение – похоже, он проводил параллель между собой и каким-то библейским патриархом – вновь заставило ее сосредоточиться.

– …на три части. Все остальное поделить на три части. Так вот она, кульминация. Своей невесте, Томасу и

Седрику он завещает каждому пожизненно по трети процентного дохода со всего остального капитала. А сам капитал станет закрытым фондом, предназначенным исключительно для сохранения и поддержания в порядке Анкретона, который со временем будет преобразован в Музей истории театрального искусства имени сэра Генри Анкреда.

– Виват! – прошептал сбоку от нее Седрик. – Нет, правда, я ликую! Могло быть гораздо хуже.

Сэр Генри перешел к краткому обзору заключительной части завещания. Его сын Клод (он повернул голову к Дженетте), слава богу, унаследовал достаточные средства от своей бабушки по материнской линии и потому с помощью этого капитала, а также природных дарований сумеет обеспечить свою жену и… (короткий взгляд на Фенеллу) и дочь. Что касается Полины (Агата услышала, как та тихо ойкнула), то она получила значительное приданое к свадьбе, а затем унаследовала немалое состояние, щедро завещанное ей покойным супругом. У Полины свои представления о том, как надо воспитывать детей, и она успешно справляется с этой задачей.

– Экий увесистый камешек в огород Поля и Панталоши, – с наслаждением прошептал Седрик. – Вы не находите?

– Тссс! – остановила его Дездемона.

Далее сэр Генри пустился в туманные и несколько двусмысленные рассуждения о том, что семейное единство мощная сила и что, как бы велико ни было искушение, нельзя напрочь забывать о моральных ценностях семейного очага. Внимание Агаты снова рассеялось, но, услышав собственное имя, она вздрогнула и навострила уши.

– …миссис Агата Трои-Аллен. Ее выразительное и, хотя там изображен ваш покорный слуга, позвольте все же добавить, великолепное полотно, которое вы сейчас увидите…

И к своему изумлению, Агата услышала, что портрет завещается государству.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю