Текст книги "Ресторан 'Караван-Сарай'"
Автор книги: Натиг Расулзаде
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Расул-заде Натиг
Ресторан 'Караван-Сарай'
Натиг Расул-заде
РЕСТОРАН "КАРАВАН-САРАЙ"
– Ну что, Кать, домой скоро?
– Да, собираться надо потихонечку.
– Поспеть бы вовремя на работу.
– Завтра пойдем билеты брать.
– Вот и кончился наш отдых...
– Вот и повидали Баку...
– Вот и искупались в море...
– Вот и сходили в "Караван-сарай"...
– Ладно тебе, хватит об этом!
Надя и Катя, или, как они ласково называли себя при знакомствах – Катюша и Надюша (с той лишь целью, чтобы слышать в чужих устах так упоительно звучащие свои имена, а самим бы тогда откликаться с готовностью – аюш-ки! или – оу! или – оеньки! – тоже ласково и мягко, как и надо было, по их понятиям, говорить в жарком южном городе), месяц назад в самый разгар работы в железнодорожном управлении города Пензы, когда с трудящихся под шиферной крышей управления, сжигаемой августовским солнцем, сходило семь потов, ухитрились – обе разом взять отпуска и, осуществляя давно желаемую мечту, переместиться со скоростью поезда сюда, в Баку, к южному морю и его, так сказать, дарам, – обильному солнцу и желтому песочку на берегу.
Главный бухгалтер – непосредственный начальник Катюши и Надюши, ворча что-то нечленораздельное, снизошел в конце концов до их слезных просьб и поставил свою закорючку-подпись на заявлениях, и благодарные Надя и Катя пообещали сердитому, но справедливому главбуху Максимычу за его способность входить в положение простых трудящихся привезти ему дары южного моря. "Ну, конечно, – проворчал на это Максимыч, – уж вы привезете... Хрен с бантиком привезете, а не дары моря..." Надя и Катя, зная крутой, но отходчивый нрав главного, ничуть на него не обиделись, а даже совсем наоборот: расцеловали ну, так просто от души чмокнули по разу старика в его небритые щеки и кинулись искать ходы-возможности, как бы им на правах работников непосредственно железнодорожного управления проехаться до места отдыха бесплатно, ну то есть в соответствии с законными для них льготами. У Кати, да и у Нади тоже, с финансами были большие затруднения, короче говоря, негусто у них было этих самых финансов, и сейчас, перед предполагавшимся отдыхом, они старались сэкономить каждую пятерочку, каждый троячок и каждый, с позволения сказать, руль.
И вот наконец они в поезде, то есть Катя и Надя, которые уже с этой минуты, постепенно, не без приятного ощущения, плавно переходили, превращались, переделывались в Катюшу и Надюшу; стоят, высунув головы из окошка, и с умильными улыбками глядят, как граждане провожающие провожают граждан отъезжающих. Катюшу и Надюшу никто не провожал, так как никого почти у них и не было, кроме матери старушки... Вот, гляди ты, чуть было не забыл! Катюша и Надюша, извольте осведомиться – сестры с разницей в возрасте в три года, Катюше – сорок два года, Надюше – тридцать девять. Короче – сестры, сестры родные. Но почти совсем непохожие друг на друга. Катюша – крупная, широкоскулая, с маленькими живыми, вечно смеющимися глазками, решительна и стремительна в движениях; Надюша – помельче, посветлее, помягче, не громогласная, как сестра, и гораздо уживчивее той. Вот такие, значит, эти сестры, что стоят сейчас, высунув головы из окошка поезда, и с любопытством, улыбаясь от избытка радости, осматривают людей, стоящих на перроне.
Личная жизнь, надо сказать, ни у той, ни у другой не получилась. Катя дважды выходила за одного и того же военнослужащего, капитана сухопутных войск; вышла раз – через три года развелась, детей не было; года через два офицер проездом вновь оказался в Пензе, снова сошлись, думая, ну, ладно, первый блин комом, может, еще получится совместная жизнь, расписались честь честью, но так же, как и в первый раз, долго жить не смогли, про себя говорили: характерами не сошлись; у офицера оказался неисправимо-жесткий характер, который еще на занятиях по строевой подготовке был бы весьма кстати, но к семейной жизни мало подходил – требовал капитан беспрекословного послушания и минимум возражений, как старший по званию, вот так вот... Катя вернулась через год от своего капитана из города Грозного, где он служил и к тому времени уже успел дослужиться до звания майора (в некоторой степени именно благодаря своему неподходящему к семейной жизни характеру), вернулась в свою родную Пензу и жила в ней, как умела, до сегодняшнего дня. Надя же всего раз выходила замуж за одного разбитного, веселого паренька, слесарем на заводе работал, и опять же, обычная история: стал зашибать слесарек по маленькой, от хорошей жизни вроде, с жиру бесился вроде, все уже имел, всего достиг, ну, на самом деле, елки-палки, чего еще человеку надо – жена есть, квартиру получил, руки, говорят, золотые, в коллективе ценят, деньгу зашибает прилично, даже банька в квартире имеется два на три, хоть ты периодически каждую неделю в ней мойся, чего ж еще?.. И стал закладывать наш слесарек, слесарек-дурачок, Борька такой, рябой-рябенький, и дозакладывался, дурашка, до того, что стал при любой погоде вещи из дома пропивать, чуть ванну не пропил (видимо, в периодическом купании необходимость отпала); ну, тут, конечно, Надя не выдержала: и так муж со всякой рванью, пьянью, да косыми опилками устраивал ей "белые ночки", терпела, да и прорвало – турнула его, пьяненького, с лестницы, да так и не пускала домой, пока развода не получила. А насчет детей Надя, значит, по молодости лет (в двадцать замуж выходила за Борьку) послушалась умного и более опытного мужа и ребенка не захотела иметь, короче, аборт, значит, сделала, а потом, в остальные четыре года нормальной жизни с мужем родить не могла, да потом и родить не от кого было, честно говоря, Борька спился, и не от такого же заразы, опустившегося, утратившего человеческий облик Борьки-пропойцы рожать, в самом-то деле! Так что жили сестры с матерью, втроем жили, ничего, жилплощадь вполне позволяла, мать пенсию получала, они обе – зарплату, хватало на троих, да и много ли им надо?.. Только вот пьяный Борька повадился заходить – стоял под окнами, на бутылку клянчил, спать мешал, а Надька по мягкости сердечной иной раз и снисходила; снизойдет, бывало, даст рубль, Борька и уходит счастливый... Жила мать в домике своем деревянном, одноэтажном, на окраине Пензы, и после неудавшихся супружеских жизней дочери поселились у нее, а Надьке даже – такая вот непрактичная эта девка, прямо досада берет! – в голову не пришло оттягать половину Борькиной жилплощади, заброшенной и загаженной сейчас хуже конюшни, половину жилплощади, что по закону ей полагалась, и продать ее или еще как использовать в своих целях и в полное свое удовольствие... Так и жили у матери, две комнаты в избе имелись просторные, ну и огород, конечно, садик небольшой – вишни да яблоки. Одно плохо: вовсе уж на отшибе домик стоял, ближайшие соседи аж в трехстах шагах, кричи – не докричишься. Вот Борька гад и пользовался, придет, бывало, и заведет свою старую песню про то, что он непременно отдаст, сторицей вернет, он не какой-нибудь там шмаровоз-алкаш подзаборный, к нему уважение имеется среди приятелей, очень даже интеллигентного свойства людей; да так стоит, ноет, ноет, зараза, сил нет.
– Борька! – сердилась заспанная старуха – мать Кати и Нади. – Слышь, чичас в милицею позвоню. Брысь в момент отсюда!
– Позвони, мать, позвони, – жалостливо вздыхал Борька, – хочешь, монетку дам, двушечку, у тебя-то в избе небось телефон-автомат?.. – Он озабоченно искал по пустым карманам, хлопал себя по лбу. – Портмонет-то свой я дома оставил, в сейфе несгораемом. Придется тебе в милицию телеграмму отправлять...
– Борька-зараза! – слышался возмущенный голос Надьки. – Не смей над матерью, рвань такая, издеваться! Сейчас с Катькой выйдем – костей не соберешь.
– Вы бы лучше поднесли человечку, – снова настраивался на нытье Борька, человечек больной просит, а они... Ух, живоглоты!..
– Говорила тебе, – злилась Катя на сестру, – говорила: не давай ему ни копейки, потом не отвадишь, вот теперь радуйся...
– Да как же, Кать, – шептала Надя, – а ежели помрет? Так даже доктора говорят – помереть может в этом состоянии...
– А пусть подыхает! – громко отвечала Катя.
– Слышь, дружочек, – между тем любопытствовала мать у больного человечка, все больше наглевшего под окном и уже собиравшегося запеть, – времени-то пол-одиннадцатого... Даже даст тебе Надя деньги, где ж ты достанешь ее, проклятую?
– А-а... – загадочно и пьяно ухмылялся Борька, чувствуя ломающееся вражеское сопротивление и свою близкую победу. – Тут и темнота ваша обнаруживается, мама, тут и отрыв ваш от современности очень даже ярко ощущается... Ведь всему городу домик тот известен, где до утра можно самогонку покупать. Вот люди! – весело изумлялся он. – Живут на свете, живут, а таких вещей не знают!
– Эх! – огорченно вздыхала мать. – Лечиться тебе надо, голубок сердешный, лечиться...
– А это уж наше добровольное дело, и ущемлять права граждан потребляющих не дозволяется! – отвечал Борька.
Надя выносила или – чаще – кидала ему рубль, и он, довольный, уходил.
– Калитку за собой закрой!,– сердито кричала ему вслед Надя.
– Еще как закрою, – прижав руки к груди от переполнявшей его признательности, отвечал он, не зная, как еще благодарить, и избыток чувств находил свое выражение в его обычном лексиконе: – Уж я так закрою ее, так закрою вашу трафалалуйную калитку, что она на туруруй зачурдадонится и никогда больше не откроется на трампапатуй!..
– Не ругайся, зараза пьяная! – кричала из окна Катя. – Пьянь паршивая, шляется, спать не дает.
– Прощеньица просимо! – по-шутовски кланялся Борька у калитки и уходил с желанным рублем в кармане.
Вот так и жили, работали, отпуска обычно проводили дома, с матерью, помогая ей по хозяйству, в саду, в огороде, сами чего требуется чинили в избе, умелы были на руку; и то сказать, недостатка в работе не было – постирать, поштопать, погладить, сготовить, посадить, вырастить, да мало ли найдется женщине дел, когда свое хозяйство? И не замечали как отпуска пролетали. А года три назад пришла в голову Кате дерзкая идея о поездке к морю, на юг, естественно, летом, обе – Катя и Надя – загорелись этой идеей, и было решено, как возьмут отпуска за два года (в прошлом году ни той, ни другой не удалось ими воспользоваться в связи с утечкой бухгалтерских кадров и уходом одной штатной единицы в декретный отпуск), так сразу же, не откладывая, поехать к морю, все равно куда, главное – чтобы море было, большое, синее, прохладное, сливающееся с ослепительным горизонтом, как в кино показывают, и чтобы было оно щедрое, полное даров моря, и чтобы берег под южным жарким солнцем желательно с песочком, песчаный, значит, пляж...
Путевок сестры не достали, путевки в дома отдыха, а тем паче в санатории к тому времени, как Катя и Надя вспомнили об этой незначительной детали предстоявшего отдыха, оказались все больше в северные области необъятной нашей страны, на юг же к тому времени, как сестры спохватились, все путевки, коими располагало их родное железнодорожное управление, оказались давно расхваченными более опытными и дальновидными потенциальными отдыхающими.
– А бог с ними, с путевками! – легкомысленно и беспечно отмахнулась от подобной мелочи Катя. – Так поедем... Сами по себе... Как их там называют, которые сами по себе-то?.. Дикарями, что ли?..
– Значит, дикарками, – сказала Надя, имея в виду себя и Катю.
И они по-дикарски в августе месяце навострились поехать в Баку (самая жара в Баку, программа "Время" передавала справку о температурах, сказала Катя, самая высокая температура сейчас в Баку, столице солнечного Азербайджана, жара, благодать, никаких тебе осадков в виде дождей, здорово, а?).
И вот, получив отпускные, взяв еще немного из отложенных на книжку сбережений на непредвиденные расходы, что были, однако, вполне предвидены, в том смысле, что обязательно предстояли, – Катя и Надя теперь, высовывая свои помолодевшие от радости, жаждущие южного загара лица из окна вагона, смотрели на чуть-чуть взволнованную публику на перроне и ждали отхода поезда, и уже сейчас их тесная комнатка – бухгалтерия в железнодорожном управлении, и само это управление, и ворчливый Максимыч казались далекими воспоминаниями, впереди же их ждал роскошный отдых на берегу южного моря, в котором вода прозрачна, как слеза, ждали новые и, может, вполне солидные знакомства с интересными, загорелыми до черноты южанами, любящими жестикулировать при разговоре, ждало их ежедневное лежание на горячем песке, гуляние по приморскому бульвару (есть и такое в Баку, они узнавали, и еще много чего есть в этом городе, большие возможности таятся в нем, в его щедрых, гостеприимных людях – об этом Катя узнала у знакомой продавщицы в магазине винно-водочных изделий, которой сама же год назад помогла с билетом на поезд до Баку. Винно-водочная Люська отдыхала по путевке в Баку, правда, не в самом городе, в город ее только возил на своем личном автомобиле тамошний Люськин кавалер, солидный, как она утверждала, степенный и со средствами, а отдыхала она близ Баку, в селении большом, где санаторий)...
А селение, дай бог памяти, чудное название такое... Говорит, что даже Есенин там бывал, врет, наверно, как суслик, да не в этом дело... Так вот, была эта Люська из винно-водочного в Баку и каких только чудес ни рассказывала, полной пригоршней навешивала Катьке лапшу на уши – и как гуляли до помрачения, и как в море купались после захода солнца, и какие там чудные .шашлыки подавали в забегаловках ихних, еще про ресторан один врала, чудной, говорит, ресторан, и название у него какое-то дикое: "Караван-сарай"... Одним словом, если даже девять из десяти у нее враки, все равно оставшийся один говорил о том, что летом в Баку – рай... Это ж надо – винно-водочная Люська, которую здешние алкаши за квартал обходят, пользовалась там успехом и гуляла по-царски, вот так дела!). И много чего еще ждало впереди Катю и Надю, много приятного, неожиданного, радостного, прекрасного – одним словом, отдых. Так думали сестры, с любопытством вертя головами, будто высматривали на перроне кого-то, хотя с матерью, единственным человеком, кто мог бы прийти их провожать, они попрощались дома: куда ей, старухе, из другого конца города на вокзал тащиться...
Тут, однако, и поезд тронулся. Забились сердца у сестер, будто за медленно проплывающим серым зданием' вокзала они уже узрели теплое долгожданное южное море. Они продолжали стоять возле окна, тихо, безотчетно улыбаясь, в предвкушении другой, неведомой доселе жизни.
– А ведь в самом деле, Кать, – произнесла вдруг почти пугливо Надя, отвечая скорее на свои мысли. -^ Мы ж вот так вот впервые едем отдыхать-то, а?..
– Чего, страшно? – улыбаясь, спросила Катя и, хотя сама чуточку растревожилась от этих Надиных слов – как-то там все сложится, ведь не в гости же к родственникам едут? – все же лихо подмигнула сестре. – Не робей, брат, напустим им шороху с их южным морем!..
Кому именно "им" предполагалось напустить шороху, ей представлялось довольно туманным, но из описаний южных удовольствий, слышанных от Люськи-продавщицы, вырисовывались "они" в глазах Кати толстыми, кривоногими, черными, с брюшком и грудью, поросшей колечками волос, да еще с толстыми кошельками, любящими после третьей стопки сорить деньгами и бахвалиться, что все купят и продадут с той лишь целью, чтобы снова, значит, купить...
Весь жаркий августовский день в Баку Катюша и Надюша пробегали по городу с высунутыми языками в поисках крыши над головой, иной раз садились в такси, но, желая сэкономить, только лишь в крайних случаях, пробегали по знойным улицам с размякшим от нещадного солнца асфальтом под ногами, с вещами в руках (не догадались сдать на вокзале в камеру хранения), и уже к вечеру, осовелые и разморенные до крайности, с поникшими плечами, получили, наконец, комнатку с умывальником в гостинице "Гек-гель". Так что в первый день города они толком и не разглядели, гонимые страхом остаться на ночь без приюта, не до разглядывания им было. Но ничего, впереди весь отпуск, успеется – и эта мысль, мысль о том, что все еще предстоит, заставляла их сердца биться чаще, взволнованнее. Соседи за тонкой сверхзвукопроницаемой стеной оказались чрезвычайно беспокойными молодыми людьми, они грохотали шашками, бросали кости – играли в какую-то южную игру, сопровождая пушечные выстрелы шашек по доске громкими восклицаниями на своем языке, хохотали, одним словом, издавали звуки, кои до последнего были слышны в комнате Катюши и Надюши так явственно, будто у них в комнате и происходила эта катавасия, а поближе к одиннадцати, когда обессиленные дневными заботами сестры, успев перекусить в гостиничном буфете, набитом выпивающими и закусывающими мужчинами, уже собирались мирно отойти ко сну, к ним, стукнув для приличия два раза в дверь, ввалился высокий молодой человек, несмотря на отсутствие солнца, в солнцезащитных очках и, невзирая на жару, с огромными усами, прикрывавшими весь рот. Молодой с усами, от одного вида которых становилось жарко под мышками, представился интеллигентом из города Кировабада и культурненько предложил, не надо ли чего. То есть свои, скорее всего весьма сомнительного свойства услуги. От интеллигента при приближении к нему на три шага, оказалось, разит, как из бочки, то есть очень даже неинтеллигентно пахнет, вследствие чего Катюша, не дав ему выговориться, вытолкала в один момент его из комнаты с умывальником, заперла дверь и легла на свою постель с не очень чистым бельем. Интеллигент некоторое время постукивал, скребся за дверью вполне воспитанно, будто почесывал дверь, захлопнувшуюся перед его чудовищными усами, одновременно что-то бормотал, смешивая два языка :– понятный и непонятный, потом вдруг стук стал настойчивее, а после того, как Катюша, приподнявшись в постели, неожиданным басом пообещала: "А вот сейчас милицию вызову, достучишься у меня!" – стук внезапно прекратился и стучавший от> шел на цыпочках, бормоча на родном языке что-то явно неинтеллигентное, что можно было определить по его тону.
Утром, позавтракав в том же буфете гостиницы, Катюша с Надюшей собрались поехать к морю, на пляж. Они, вернее. Катюша осведомилась у буфетчика за стойкой, грузного и небритого мужчины, как можно проехать на пляж.
– Вы на пляж хотите? – поинтересовался небритый, засверкав золотыми зубами в улыбке. – А какой вам нужен? Он говорил с южным акцентом, но почему-то акцент этот оказался, если прислушиваться, явно не грузинского свойства. Сестрам казалось, что каждый порядочный кавказец должен непременно говорить именно с грузинским акцентом – к этой мысли их приучили фильмы по телевизору, в которых усатые кавказские люди говорили с характерным грузинским выговором. Да еще анекдоты. Рассказывая эти веселые анекдоты, приятели Катюши и Надюши в их родном городе подражали необычному говору "гэноцвале" – азербайджанцев, грузин, армян. Но тем не менее Катюше понравилось, как говорит буфетчик, и она некстати подумала, что если б он еще и брился, то было бы совсем неплохо.
– Нам что поближе, – сказала она, явно разочаровав буфетчика.
– Нет, дорогая, – возразил он неожиданно, будто лучше знал, куда им надо. – Который пляж поближе, тот плохой, мазут там бывает. Такие красивые барышни могут быть совсем черные от мазута. Нефть, понимаешь, нефть!..
– А куда же нам ехать? – огорчилась Надюша. – Чтоб без нефти?
– Куда? – удивился буфетчик, будто бы сроду не слыхал, ничего глупее этого вопроса, и, приговаривая, стал загибать свои толстые пальцы, так что по вытатуированным на них цифрам Катюша поняла, что он ее ровесник. – Во-первыхБильгя, во-вторых, – Бузовна, потом – Загульба, потом еще – Приморск... Сколько хочешь, дорогая, выбирай...
Сидевших за столиком рядом со стойкой буфета двух молодых людей лет тридцати – тридцати пяти на вид этот разговор заинтересовал, они стали подмигивать буфетчику за спиной сестер, выразительно показывали ему на них глазами, корчили рожи, и наконец, один из парней вмешался в разговор, не поднимаясь из-за столика, уставленного не менее чем дюжиной бутылок пива.
– Самый хороший пляж в Мардакянах, – сказал молодой человек, и Катюша вдруг вспомнила название поселка, в котором отдыхала винно-водочная Люська. Грэс. Отличный пляж.
– Да, да, правильно говорит, – поддержал его охотно буфетчик. – Мои друзья как раз собираются ехать на этот отличный пляж. Если хотите, они могут взять вас с собой.
– Да ну, что вы! – возразила Катюша. – Зачем им беспокоиться...
– Какое беспокойство, – обиженно отозвался молодой человек из-за стола; второй любитель пива пока хранил молчание, – мы же все равно на машине. Можем и вас взять с собой...
– Ну вот еще, завезете куда, а потом как мы будем возвращаться? простодушно заявила Надюша.
– Да что вы! – развел руками молодой человек и вроде бы обиделся на такое заявление. – Мы же тоже должны возвратиться вечером. Тебе ведь, – обратился он к молчавшему приятелю, – нужно быть к вечеру в городе? Да, Алик?
Молчаливый Алик кивнул и остался молчаливым. Катюша и Надюша нерешительно переглянулись.
– Ну как, Надюша, поедем, что ли?..
– Конечно, поедем! – отозвался приятель Алика. – Какие разговоры! Вы, кажется, тут живете?
– Ага, – ответила Катюша.
– На третьем этаже, – доверчиво сказала Надюша. – В номере...
– Идите за купальниками, – не дал ей договорить парень, – а мы здесь кое-чего возьмем закусить.
Такая неожиданная решительность и доброжелательность, обнаруженная серьезным с виду молодым человеком, отметала последние колебания сестер. Они поднялись к себе в номер, захватили купальники.
– Считай, повезло нам, – убедительно сказала Катюша сестре. – Так бы на автобусе, полном народу, в такую жарищу пришлось бы ехать, а так на машине прокатимся...
– Ребята все-таки незнакомые, вдруг чего... – неопределенно предположила Надюша.
– Да ну тебя, – отмахнулась Катюша, – съедят, что ли?.. Искупаемся в море и тут же назад...
– Нет, – задумчиво проговорила Надюша, – ребята вроде приличные, добрые, сами предложили довезти... Верно?
– Верно, верно, собирайся.
Катюша и Надюша спустились в буфет, где обнаружили только приятеля молчаливого Алика с охапкой свертков и бутылок.
– А где же ваш друг? – поинтересовалась Катюша.
– Он в машине ждет. Пошли.
Надюша озабоченно косилась на свертки в его руках, не решаясь что-то спросить.
– А вас-то как зовут? – опять поинтересовалась Катюша.
– Меня – Рафик, – с готовностью отозвался парень. – А вас?
– Ее – Надюша, а меня – Катюша.
– Вот и хорошо, – сказал Рафик. – Пойдемте.
По-русски он говорил бойко, почти без акцента, и это приятно удивило сестер и с первых же минут, как он раскрыл рот, оставило хорошее впечатление у Катюши и Надюши, ожидавших, что в Баку с местным населением придется в основном объясняться языком мимики и жестов.
Они вышли на улицу, залитую солнцем, где в желтых "Жигулях" сидел неразговорчивый Алик, уселись в машину, причем Рафик побросал все покупки на заднее сиденье между сестрами, и помчались с ветерком к синему морю и желтому песочку, о коих в последнее время навязчиво мечталось Катюше и Надюше.
– Не мог похуже лахудр пригласить, – обратился по дороге мрачно молчавший Алик к приятелю по-азербайджански.
– Э-э, – беспечно отмахнулся Рафик, – никто же нас там не увидит...
Он тоже говорил на азербайджанском, и потому Катюша посчитала своим долгом вмешаться, что и сделала фразой, заимствованной из репертуара многоопытной винно-водочной Люськи.
– Воспитанные люди в обществе женщин говорят на ил языке, – заявила она и уже по собственной инициативе прибавила: – Откуда нам знать, а вдруг вы нас ругаете?..
– Что вы! – живо отозвался Рафик. – Зачем нам вас ругать? Просто я спросил у Алика, хватит ли в баке бензина... Ведь нам и возвращаться потом придется.
– Тем более могли бы говорить по-русски, – резонно заметила Надюша.
Пляж, на который они приехали, оказался далеко не с желтым песочком, что представлялось в грезах сестрам весьма даже натурально, а совсем наоборот это был дикий, скалистый пляж, замусоренный и очень запущенный, где почти ни души не было, если не считать изредка попадавшихся на глаза купающихся, в основном парочек.
Эти парочки купались на солидном друг от друга расстоянии и, кажется, были этим вполне довольны. Во всяком случае, поползновений к сближению между ними не наблюдалось.
– Зато на этом пляже самая чистая вода, – успокоил Рафик несколько разволновавшихся сестер, начавших предъявлять претензии, – сами сейчас убедитесь, вода здесь чистая, как... как черт знает что...
Обещанная чистота воды несколько успокоила Катюшу и Надюшу, они влезли в свои купальники за ближайшим бугорком за неимением раздевалки, что на таком пляже показалось вполне естественным, окунулись разок-другой и впрямь в очень прозрачную – дно видать было – воду, и настроение у обеих заметно улучшилось. Искупавшись и позагорав вволю, то есть, как водится у приезжающих к морю, до солнечных волдырей, Катюша и Надюша вспомнили и о своем номере в гостинице, который с таким трудом им достался и который теперь каждую минуту боялись потерять (а вдруг их за что-нибудь выселят?), обнаружили, что голодны, что вроде бы вечереет, вроде бы солнышко хочет закатиться, висит, багровое, на краю моря, будто их ждет и сердится, что задержались, не дают ему идти спать.
– Пора и вернуться, – сказала Надюша.
– Да уж, умаялись, – лениво, разморенная водой и солнцем, поддержала сестру Катюша.
Но тут как раз обнаружилось, что Алик, который к тому времени сделался разговорчивым не хуже своего приятеля Рафика и очень симпатичным, неподалеку отсюда имеет дачу, где можно приготовить шашлык, они и мясом запаслись, кстати. Сестры нерешительно переглянулись, есть, однако, хотелось, да и ребята – оба веселые, гостеприимные, свои, как говорится, в доску – не внушали особых опасений, держались уважительно.
Дача при ближайшем знакомстве оказалась запущенным одноэтажным домиком с небольшим, почти голым, без деревьев, участком; в двух комнатах пахло затхлостью, матрацы на двух престарелых железных кроватях образца третьей пятилетки были сыроваты, а возле крошечного сухого бассейна во дворе лежало давно засохшее нечто, хотя тут же, в десяти шагах, имелся деревянный туалет с огромными щелями, заросший весь изнутри и снаружи паутиной. Короче, дача оказалась в весьма заброшенном состоянии, но шашлык, что приготовили Рафик с Аликом, поднял упавшее было настроение, показался сестрам изумительно вкусным, и водка летела птицей под жирный шашлычок, и по мере того как весело и непринужденно проходило застолье, вернее, застулье (потому что за неимением стола были сдвинуты три табуретки и один стул), по мере того как потреблялось спиртное и мир представал в ярчайших красках своих, несмотря на позднее время, и многообещающее что-то, таинственное висело в воздухе. По мере того, одним словом, как шло время, ребята становились Катюше и Надюше родней и ближе. Так что когда вдруг совершенно естественным образом из всей атмосферы дружелюбия и сердечности возникли поцелуи, поцелуи-поцелуйчики, то никто этому не удивился. В общем, подружились.
Надо сказать, что в своем городе ни Катюша, ни Надюша не имели любимых, кои могли бы время от времени оказываться под рукой: одно время, правда, после мужей и у той, и у другой были какие-то связи, но то время прошло, и сестры жили сами по себе. Ну, конечно, случалось кое-что в веселых компаниях, не без того. Скажем, на встрече каких-то праздников, на именинах, куда Катюша и Надюша неизменно появлялись вдвоем. И, ясное дело, каждый раз, когда та или другая знакомилась с интересными, да даже и не очень интересными мужчинами, они думали об одном – что время их уже проходит, вот-вот окончательно пройдет, и тогда ищи-свищи свое счастье по белу свету, не найдешь, не докличешься, а мимо пройти ох как страшно, а может, это именно тот человек, а вдруг это – в кои-то веки – обернется настоящим чувством, а ты в свои тридцать девять и сорок два мимо протопаешь, может, именно это знакомство и есть главное в твоей жизни, и оставшиеся годы проведут они в радости и взаимопонимании, и вместе, значит, состарятся, а даст бог – и детей заимеют...
Одним словом, ждали. Одним словом, искали. Что ж, все правильно.
Утром все четверо, слегка закусив и опохмелившись остатками теплой водки и шампанского, опять поехали на пляж, искупались, придя в несколько бодрое состояние и погрузившись в машину, отправились обратно, в город. По дороге Алик и Рафик казались утомленными, и уже ни тот, ни другой не старались шутить и поддерживать разговоры, чтобы завоевать расположение сестер и развлечь их. Ребята сидели нахохлившись, напустив на себя равнодушный, отстраненный вид, словно были недовольны чем-то и старались побыстрее отвязаться от своих новых знакомых. Когда же Катюша от переполнявшего ее веселья простодушно запела в машине, Алик, уже нетерпеливо поджимавший на газок, чтобы, значит, быстрее очутиться на месте назначения, глянув через зеркальце в салоне на смеющееся, радостное, загоревшее лицо Катюши на заднем сиденье, обратился на своем языке к Рафику:
– Теперь только не хватало им пуститься в пляс.
Катюша, почувствовав раздражение в его голосе, виновато приумолкла, а Рафик, стараясь разрядить обстановку – что же в самом-то деле, молчать, как на поминки едут? – чтобы не оставить о себе неприятное впечатление, неожиданно стал рассказывать о достопримечательностях Баку, но в основном о ресторанах и кафе, где можно было, по его мнению, вполне солидно кайф ловить.
– Ребята, а дискотека у вас есть? – вдруг, входя в роль разбитной девчонки, поинтересовалась Надюша.
– Конечно, есть! – гордо ответил Рафик.
– Сходили бы, а? – попросила Надюша.
– Только этого не хватало, – отозвался почти даже весело Алик.
Сказал он это, естественно, по-азербайджански и, как оказалось, очень даже зря, потому что тут же получил прокол в талоне вежливости.
– Воспитанные люди в обществе женщин говорят на языке, доступном им, неожиданно светским тоном заметила ему Катюша.
– Слыхали уже, – пробормотал Алик неласково, подтверждая догадки сестер о своей невоспитанности, а Рафик, чтобы замять ситуацию, принялся трещать без умолку на свою любимую тему – о том, какие прекрасные имеются в Баку рестораны и разные там шашлычные и прочее.
– Мальчики, – вдруг вспомнила Надюша, – говорят, у вас ресторан один есть, так там до того все необычно... Как название-то, Катюша?
– "Караван-сарай", – подсказала Катюша.
– А, "Караван-сарай"! – с готовностью отозвался Рафик и пустился рассказывать об этом экзотическом, очень восточном, очень в азербайджанском национальном стиле ресторане, что находится в крепости, возле Девичьей башни, и в ресторане этом вместо кабин имеются каменные кельи вроде пещер, кельи эти завалены коврами, уставлены низкими столиками, на коврах, на лавках разбросаны подушки-мутакке, чтобы граждане жующие, то бишь принимающие пищу, могли облокачиваться и даже возлежать за яствами, подобно древним римлянам, а водка и еда в ресторане "Караван-сарай" – экстра-класса, пальчики оближешь!
