Текст книги "Испорченный вечер"

Автор книги: Натиг Расулзаде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Расул-заде Натиг
Испорченный вечер

Натиг Расул-заде

ИСПОРЧЕННЫЙ ВЕЧЕР

Это было ошибкой, и он понял, что совершил ошибку, как только увидел ее в холле гостиницы. Нет, нельзя было так неосторожно, так внезапно будить прошлое, тем более, когда прошлому уже более двадцати лет. Но дело сделано и теперь приходилось расплачиваться за необдуманные действия. А что придется расплачиваться, он почувствовал почти тут же, как увидел ее лицо. Боже; какой я дурак, подумал он.

Так уж случилось, что среди многочисленных приездов в Москву, среди беготни и суеты, в командировочной бестолковщине и неуюте, только в этот раз, только теперь у него оказался свободный вечер и, не зная, как убить его, сидя в своем номере в гостинице и рассеянно поглядывая на светящийся экран телевизора, он решил вдруг позвонить ей. Не раздумывая, поднялся с кресла и набрал номер. Номер ее телефона он хорошо помнил – ему даже не пришлось заглядывать в свою записную книжку – потому что звонил ей во время прошлых своих приездов в Москву, а память у него на номера была отличная. Он помнил ее голос со времени их последнего разговора – голос совершенно не изменившийся, голос из прошлого, из их молодости, когда они были влюблены друг в друга.. Господи, пронеслось у него в голове, едва он завидел ее, неужели это ее я так безумно любил двадцать лет назад? На миг возникла даже мысль бежать, пока она его не заметила, шмыгнуть, обратно в лифт и запереться в номере. Но потом он вспомнил, что время с тем же, если не большим успехом, переделало его. Эти облезлые волосы, этот выпяченный живот, неряшливость в одежде.

Что делает с нами время. Что делает.....

Он пошел к ней.

– Меня не пропускают, – сказала она буднично, едва, мельком взглянув на него, будто они виделись только вчера.

– С тобой вечно что-нибудь не так,– сказал он ворчливо.

Она глянула на него на этот раз чуть дольше, словно стараясь что-то понять, но за неимением времени-мимоходом.

– Ты это так хорошо помнишь?-сказала она.

– А что?

– С нами было вечно что-нибудь не так,-сказала она-ты не считаешь?

– Ладно,– сказал он,– поговорим об этом не здесь.

Когда у окошка администратора, наконец, подошла ее очередь и окончились идиотские формальности для получения пропуска в гостиницу, они пошли к лифту и поднялись на девятый этаж. В коридоре он намеренно чуть приотстал и сзади посмотрел на ее толстые ноги, и вдруг вспомнил, что она всего лишь на три года младше его, и выходит, что теперь ей под сорок, и та разница в три года, которая четко ощущалась, когда ему было двадцать один, а ей – восемнадцать, теперь стерлась, но все равно ее положение похуже, потому что она – женщина. И нельзя было ведь так опускаться, мрачно, начиная злиться от собственного глупого поступка подумал он, даже если тебе под сорок, ведь надо следить за своей внешностью, на то ты и женщина. На то ты и женщина, на то ты и женщинаа потом – на то ты – стучало у него в голове, пока он со все возраставшей неприязнью разглядывал ее спину, шею, изучал что-то неуловимо новое в ее походке, шагая за ней по коридору, устланному ковровыми дорожками грязно-зеленого цвета.

– Надеюсь, ты здесь один? – спросила она, когда они подошли к двери его номера.

Он молча кивнул, повозился ключом с тяжеловесной металлической пластиной, открыл дверь и показал ей рукой, чтобы проходила. На журнальном столике стояла непочатая бутылка виски, коробка конфет, большая бутылка фанты.

– Настоящее шотландское, – сказала она, глянув на бутылку, – неплохо живешь в оголодавшей Москве.

– Я взял в валютном, – сказал он, – садись. А насчет оголодавшей Москвы лучше не надо. Не сыпь мне соль на раны. Не поверишь – даже пройтись по любимым своим улицам на этот раз не тянуло. Так и сидел в номере...

– Ну, улицы-то остались такими же, – сказала она. – Но ты прав. Москва совсем не та, что... – она вдруг запнулась. Хотела сказать: не та, что в годы нашей молодости, -подумал он, – и правильно сделала, что недоговорила. Пока единственное, за время нашей встречи, что она сделала правильно с непонятным самому себе раздражением думал он, видимо, уже на целый вечер зарядившись дурным расположением духа.

– Что ты замолчала?-спросил он.

– Так,-сказала она.-Помолчать хочется. Соберусь с духом. Посмотрю на тебя молча.

– Не стоящее зрелище,-сказал он.

– Оба мы теперь – не стоящее зрелище, – сказала она.

– Знаешь, в последнее время, ну лет десять уже, наверно, мне приходится делать над собой усилие, чтобы сказать комплимент. А сегодня вечером я хотел бы отдохнуть, просто поболтать с тобой...

– Дело не в возрасте,– сказала она.

– Что ?-спросил он.– Не понял, что ты сказала....

– Я говорю, в данном случае, дело не в возрасте, если тебе приходится делать усилие над собой, а в том, что ты злой.... Злой, злой мальчик,-чуть дурачась, прибавила она.

– Думаю, я ничуть не изменился, – сказал он – Значит, я был таким всегда. И тогда, когда ты знала меня. Впрочем, по-моему, мы не туда забрели. К чему все это?

– Я никак не могу найти верный, или нет, скорее нужный тон в разговоре, сказала, она, – Чувствую, нам много надо, нет, опять не то... Мы многое могли бы сказать друг другу – вот так будет точнее. Но чтобы сказать это многое, надо найти верный тон. Сейчас я немного волнуюсь... то есть, какой-то дискомфорт, как это ни покажется тебе удивительным.

– Мы выпьем, – сказал он, – немного выпьем, и все это пройдет... Это все ерунда, – он налил в стакан из бутылки, при двинул ей ее стакан, налитый золотистой жидкостью до четверти, кивнул подбадривающе. На искрящейся поверхности виски в стакане плавали крохотные звезды электрических ламп. Она прищурилась на эти звездочки, покрутила на столике свой стакан.

– Надеюсь, до совращения перезрелых дам у нас с тобой не дойдет? пошутила она, подняв стакан.

Он тоже поднял свой стакан и чуть ударил им об ее.

– Обязательно дойдет, – сказал он. – Я отобью у тебя охоту обзывать присутствующих стариками. За тебя, спасибо, что ты еще жива, моя старушка...

– Еле жива,– вставила она в его фразу.

– Нет, нет, выглядишь совсем живой. Так что, не будем тянуть и притворяться, что мы не алкоголики и способны выдержать долгие тосты. За тебя, за наше прошлое, за чудное время, за наши воспоминания,– сказал он с неприятным чувством сознавая, что становится чересчур слащавым и сентиментальным, что слова вылетают из его разговорившегося рта непроизвольно и, наверное, он будет жалеть, но махнул на все рукой в душе – сказанное сказано -и лихо опрокинул виски в глотку. Она выпила тоже, поморщилась и так и оставалась некоторое время с кислой миной на лице, то ли от выпитого с густым духом спиртного, то ли от его излишне чувствительной концовки тоста, стараясь выражением лица поддержать и одобрить его слова. Он, мельком глянув на ее лицо, тут же еще больше пожалел о вылетевшей фразе, цветистой и распоясанной, как чувствительная шлюха, и прежде чем она что-то скажет, подхватил со стола бутылку и поспешно налил в оба стакана. Она странно глянула на него.

– Тебе надо напиться? – спросила она. – Что-то не так?

– Он задумчиво посмотрел на нее и не ответил.

– Да,– сказала она,– что-то не так, как ты ожидал. Да?

– Не в том дело-сказал он и замолчал.

– А в чем?

– Я пока не знаю.

Она не стала настаивать, чтобы он высказался более определенно и следующие две-три минуты они молчали, и только после этой продолжительной паузы оба отметили про себя, что молчать им в присутствии друг друга по-прежнему как в былые времена, не тягостно, естественно и уютно.

Стук в дверь прервал молчание. Он пошел к двери, хотя она была незаперта и можно было просто крикнуть от стола, чтобы входили.

Вернулся он с двумя стаканами в руках.

– Это коридорная, – сказал он. – Вчера я просил у нее стаканы. Она принесла их. Надо было дать ей на чай? -неуверенно проговорил он.

– Не знаю, – сказала она.

– А, ладно, потом дам.

– Сядь и угомонись, – сказала она так, будто уж очень он

разошелся.

Он сел.

– Ты, ел сегодня ? – спросила она.

– Сегодня ?

– Ну, да, сегодня, – повторила она.. – Я помню, ты, раньше ел не чаще одного– двух раз в день. Сейчас нет?

– Сейчас нет? Я нажил себе гастрит и теперь должен питаться вовремя.

– И еще ты нажил себе лысину, небольшую, маленькую лысину, – сказала она.

– И теперь должен ложиться вовремя,-подхватил он в том же шутливо-дурацком тоне.

Примерно к середине вечера в запале этого дурацкого тона, он вдруг осознал, что пошлости, которые независимо от самих себя, они оба говорили, сильно утомляют его, и у него душа сжалась и заскулила, прося пощады, простоты, естественности. Он вдруг замолчал, оставив без ответа какой-то очередной незначительный ее вопрос. Тогда она, не настаивая, не повторяя вопроса, тоже замолчала и долгим взглядом поглядела на него, как бы не видя. Он вспомнил этот ее взгляд, и что-то отдаленно – будто капля прошедшего дождя с чужого окна, сорвавшись падает на тротуар на твоих глазах, – вот так отдаленно что-то оторвалось, тихо вскрикнуло в его душе.

– Мы весь вечер все делали неправильно, – после длительного молчания проговорила она.

– Кто знает, – не сразу отозвался он, – кто знает, как это было бы правильно.

– Да, верно, – сказала она. – Можно я выпью?

– Да, конечно, – сказал он и налил ей виски,

– Побольше, – попросил она.

Он молча налил ей до краев. Она выпила в одиночестве, ничуть не обидевшись, что он не поддержал ее, и ничуть этому не удивляясь.

Через некоторое время она заговорила, но он тут же прервал ее.

– Я знал, что ты хотела, – сказал он,

– Что?

– Набраться смелости, чтобы высказаться, – сказал он. -Ну, как?

Тебя разобрало?

– Не поняла.

– Я имею в виду – виски подействовал уже?

–Да..

– И теперь ты собираешься мне что-то сказать?

–Да.

Он молчал

– Не надо, – сказал он. – Я знаю все, что ты мне можешь сказать.

– Ладно, – сказала она. – Тоща я скажу только одно: вся эта серятина и бред, что мы оба несли тут в этот вечер... все это оттого, что нам слишком больно всерьез касаться нашего прошлого. Всерьез говорить о нем. Мне, например, очень больно вспоминать, – она замолчала. И сама наполнила свой стакан.

– Тебе будет плохо, – предостерег он ее, кивая на стакан в ее руках.

– Да, – сказала она. – Мне будет плохо. Но теперь это нормальное мое состояние. Я и представить не могу, чтобы мне было не плохо.

– Не пей вина, Гертруда, – сказал он, боясь серьезного тона в их разговоре и стараясь вернуть давешний, беззаботный.

– Не подумай только, что я стала зашибать, – сказала она и, выпив не больше четверти стакана, поставила его на столик.

Когда он провожал ее по коридору гостиницы, она вдруг разом заметно опьянела, стала приставать к дежурной возле лифта с глупыми распросами о своей подруге, некогда работавшей в гостинице стала беспричинно хихикать, прижимаясь к нему на стоянке такси, затеяла с таксистом легкую, пьяную перебранку из-за стоимости проезда, которую тот назвал, хотя видела, как он тут же расплатился с таксистом. На прощание она с чувством расцеловала его и чуть картинно перекрестила.

– Храни тебя бог,-сказала она, села в машину и уехала, не оглянувшись не него, стоявшего на стоянке.

Он, как только она уехала, почувствовал облегчение. Но на душе, в которой ничего не шевельнулось за долгий вечер, было пасмурно и тяжело. Может, она и права,-подумал он,-может и мне больно ворошить наше прошлое. Кто знает?

Но твердо он знал теперь одно: глупо стараться вернуть вчерашний день. Ни к чему это не приводит, ничего не дает, кроме легкого разочарования и горечи. Глупо, глупо,-стучало у него в голове, когда он под ночным московским небом в далеких мелких звездах вышагивал ко входу в гостиницу. Глупо, глупо....Но что-то было еще, кроме этого "глупо", что-то, что подсказывало ему, что вечер этот был прекрасен, как и все, что невозможно повторить, он ясно это ощущал в себе и, отпирая ключом дверь своего номера, он вдруг, будто ослабев на миг, прислонился плечом к косяку двери, да так и остался стоять, словно пронзенный внезапной мыслью.