Текст книги "Крокодил"

Автор книги: Натиг Расулзаде

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Расул-заде Натиг
Крокодил

Натиг Расул-заде

КРОКОДИЛ

Часам к десяти уже творилось черт знает что, дым стоял коромыслом, и многие из присутствующих, безнадежно опьянев, и таким образом машинально выбыв из состава веселившихся, валяющиеся там и сям в просторной трехкомнатной квартире, невольно становились дезертирами, нарушая договоренность всей компании гулять до утра. Но оставшихся потреблять и вкушать это обстоятельство мало трогало; было шумно, бестолково, крикливо и уютно, как бывает, когда собираются только близкие и давно знакомые люди. Это и были давно знакомые люди: компания человек в двадцать молодежи собралась отпраздновать юбилей пять лет со дня окончания института. Звон посуды, улыбки; воспоминания лились рекой, соперничая в шумном своем течении только с другой рекой – вином, поглощаемым экс-студентами в огромном количестве. По всему было видно, что запланированная на гульбу ночь превратится в легкое дуновение, в иллюзию, заполненную многоголосым храпом ослабевших – не в силах дойти до дому – гуляк; и хозяин квартиры Ф. уже предчувствовал это и пьяными своими мозгами старался сообразить, куда можно будет пристроить (даже если половина из них разъедется, надо полагать -девушки) столько остающихся ночевать гостей. Хотя некоторые из них уже пристроились, как могли. Но в том-то и дело, что Ф., человек слишком аккуратный и педантичный, не мог позволить, чтобы -пристраивались, кто как мог. Грош цена ему тогда, как хозяину квартиры. Он сам подал мысль друзьям, чтобы собирались у него, и теперь чувствовал себя в ответе за комфорт своих гостей; даже если вся компания скопом решит переночевать у него, он, Ф., должен соответствовать и не ударить в грязь лицом. Надо было, непременно надо было придумать, куда и как разместить столько человек, чтобы всем было удобно. Постепенно Ф. стала раздражать эта мысль, ему казалось, что она мешает думать о чем-то более важном, что сумеречно, призрачно шевелится в голове; казалось, что эта обыденная мысль отгоняет краешек другой, более неотложной, раздражительно-привлекательной, которую необходимо додумать и которую Ф. вот уже столько времени пытается поймать дрожащим от нетерпения, неверным сачком логического подхода. Нет, не получалось. Не давалась более важная мысль, не ловилась. А тут еще Эсмира прилипла к нему. Хлебнула лишнего. Явно хлебнула лишнего и не дает ему прохода, преследуя глупыми расспросами о неудавшейся в прошлом году женитьбе Ф. Женитьба в прошлом году на самом деле расстроилась, об этом знал кое-кто из его институтских приятелей, информация, как водится, пошла дальше по цепочке, и теперь все присутствующие были осведомлены, что, впрочем, мало волновало Ф., пусть знают. А Эсмира – девушка его студенческих лет. Они долго, почти два года встречались, и уже решили было пожениться, как только закончат институт и получат дипломы, но разошлись вследствие какой-то пустяковой размолвки, которую очень просто было бы устранить и загладить, но, видимо, у Ф. был талант разрушать еще не построенное, и противоположная сторона, учуяв этот дар небес в будущей своей половине, решила ретироваться, пока не поздно, то есть, пока она одна, а не с прибавлением. И вот теперь, когда все прошло и оба давно уже успокоились, Эсмира вдруг на этой вечеринке, напившись и, естественно, опьянев (нарочно опьянев, на зло ему с неприязнью думал Ф.), решила, как видно, отравить ему удовольствие от редких теперь общений с друзьями. С бокалом шампанского, который давно уже оставили последние озорные пузырьки, вследствие чего выглядел он особенно уныло (разжиженная касторка с плавающими звездочками электрических лампочек), она преследовала его по всей квартире, задавая пьяные, порой рискованные вопросы, ответы на которые явно не интересовали ее, и шокирующие Ф. своей не девичьей циничностью. Ф. полагал, что не пристало молодой особе задавать столь пошлые вопросы. Вот такой он был, этот Ф.

– Ф., – капризно, тягуче произносила Эсмира. – Эй, Ф., скажи мне по секрету, на ушко... ладно?..

– Чего тебе? – хмуро спрашивал Ф., неохотно отстраняясь от крикливой кучки что-то спорящих, хохочущих.

– Она ушла от тебя по соображениям истраченной потенции? – невозмутимо спрашивала Эсмира. Ф. подчеркнуто терпеливо вздыхал.

– Нет, – покорно отвечал он. – Я уже говорил тебе: я не спал с ней.

– Ах, да, я забыла, – фальшиво улыбалась Эсмира, – совсем забыла, что спал ты только со мной, – и видела по его лицу, что сумела уколоть его самолюбие. А почему же тогда вы разошлись?

– Мы и не сходились, – говорил Ф. скучным голосом. – Просто решили еще раз все хорошенько взвесить, обдумать. Дать друг другу время, не торопиться... Еще год. Если мы на этот год решим, что...

– Ф., а трахаться за этот год тебе разрешается? – делая наивные глаза, серьезно спрашивала Эсмира.

– Ладно, не говори глупостей...

– Нет, совсем не глупости...

– Ну, отстань, пойдем к ребятам

– А ты ответь сначала.

– Ну, что за ерунда.

– Вовсе не ерунда. Я серьезно. Может, мне сейчас хочется... Может, я хочу с тобой сейчас...

– Не ори, дура.

– Э-э... Можно подумать, это для кого-то здесь секрет. Весь наш курс был в курсе... Извини за каламбур.

– Скорее – тавтология.

– Сразу видно, ты не зря оканчивал филологический.

– И ты тоже. Только какого фига нам это дало, до сих пор не могу понять. Самое последнее дело быть сейчас филологом в нашем богоспасаемом отечестве...

– Вполне поддерживаю ваше мнение, уважаемый сеньор, -сказала она, чуть дурачась.

– Спасибо за поддержку.

– Пожалуйста.

– Спасибо за пожалуйста.

– Спасибо за спасибо за пожалуйста, – сказала она с застывшей улыбкой на лице. – Я тебя ненавижу. Ты испоганил мне жизнь.

– Послушай, Эсмира, – сказал он примирительным тоном, Может, не стоит здесь все это затевать, а? Мы собрались отдохнуть, расслабиться, все давно не видели друг друга... К чему ты?..

– Ты испортил мне жизнь.

– Э, затвердила, – с досадой махнул рукой Ф., пьяно икнув.

– Ну, если ты на самом деле так считаешь...

– На самом деле, – подтвердила она, прервав его.

– Если на самом деле так считаешь, – терпеливо повторил он, – то, может, твоя жизнь большего и не стоила, а?

– Где ты позаимствовал столь остроумную фразу?

– Сам придумал. Я по природе остроумный. А здорово сказал, да?

– Не смей так говорить, подлец! – она начинала заводиться, и это было заметно.

У Ф. окончательно испортилось настроение.

– Не смей так говорить, – повторила она. – Ты подлец, испоганил, испоганил...

– Успокойся. Ты пьяна, – Ф. отошел от нее, взял со стола чей-то стакан с минеральной водой и протянул Эсмире. – На, выпей и успокойся.

Она взяла стакан и плеснула содержимое ему в лицо, потом невозмутимо отхлебнула из своего бокала с выдохшимся шампанским. Ф. с мокрым лицом, пошатываясь, пошел открывать дверь, у которой уже несколько минут настойчиво звонили. Открыл. Двоящаяся соседка в халате, четыре дряблые щеки.

– Вы знаете, который час?! – тут же заголосила она, войдя в поле зрения. Прекращайте этот бардак! Знаете, который час?

– Который? – спросил Ф.

– Одиннадцать.

– Спасибо, – сказал Ф., собираясь захлопнуть дверь.

– Нет, вы погодите! – заорала соседка, подставив под дверь ногу в солдатском ботинке. – Говорю вам: если вы сейчас же не прекратите этот тарарам, я в милицию... – И тут она, прервав себя, более внимательно посмотрела на мокрое лицо Ф. – Что это у вас с лицом? – подозрительно спросила она.

– Это он плакал, – сказала за спиной Ф. подошедшая Эсмира. Рассказывайте, – недоверчиво проговорила соседка, но на всякий случай поинтересовалась: – А что случилось?

– У его жены выкидыш, – удовлетворила Эсмира любопытство старухи и, перехватив ручку двери, захлопнула ее перед носом у соседки, чьи вопли, приглушенные дверью, тут же раздались с лестничной площадки, да так истерически, будто ей прищемили щеки.

– Признайся, – сказала Эсмира, – ты с ней спал?

– С кем?

– С этой соседкой.

– Нет, – устало ответил Ф. – Ей шестьдесят четыре года.

– Такого подлеца, как ты, это не остановит. А откуда ты знаешь так точно ее возраст?

– Она моя бабушка.

– Какого подлеца, как ты... Чтоб ты сдох... Ты испортил всю мою жизнь, начала Эсмира, и каждый раз, будто задыхаясь, делала непонятные паузы посреди фразы. – Я любила тебя. Я не могу без тебя. А ты можешь. Чтоб ты. Сдох. В конце концов. Вот увидишь. Ты обязательно. Обязательно. Подохнешь, С тобой, Обязательно что-нибудь. Случится. Может, даже вот этой. Ночью. Может, даже вот. Сейчас.

– Пошли к ребятам, пока со мной ничего не случилось, – примирительно, с вымученно-добродушной улыбкой на лице сказал Ф., полуобнял Эсмиру за плечи.

– Пошли, пошли, погалдим, не дуйся, дуреха... Вечеринка ведь, не поминки. Собрались похохотать, а ты все норовишь кайф сломать... Ну, пойдем...

– Он еще зубы скалит, подлец. Нет, ты подожди... – она ухватила его за локоть и чуть не упала, потеряв равновесие.

Он поддержал ее и в какой-то миг она оказалась в его объятиях, прохладных объятиях, холодных, холодных объятиях, но тут же отстранилась, с каким-то тихим, детским всхлипом.

– Подожди, – повторила она. – Я сейчас пьяна, и ты знаешь, я очень редко бываю в таком состоянии, и потому я воспользуюсь...

– Ты прямо тост произносишь. Ах, минутку, – сказал Ф., минутку. Телефон. Я сейчас.

Он пошел к телефону, поднял трубку, послушал, что-то коротко ответил и очень скоро подошел к ней.

– Твоя морганатическая жена звонила? – язвительно спросила Эсмира.

– Нет, – сказал Ф., – моя любовница

– Почему же ты не пригласил ее сюда? Наверно, она страшная уродина, и тебе было бы стыдна ее показывать друзьям?

– Вовсе нет. Она симпатичная девушка. Удобная и ненадоедливая. С хорошо развитыми грудями и чувством меры. А не пригласил я ее потому, чтобы не портить однородную компанию, она ведь не училась с нами... Представляешь, что было бы, если б каждый из ребят пришел со своей девушкой... Винегрет, бардак и говно, а не компания...

– И если б девушки пришли со своими кавалерами....

– Да, – сказал Ф., – точно.

Наступила пауза, тягостная для обоих.

– Хочешь анекдот? – спросил Ф. и, не дожидаясь ответа, торопливо выпалил: – Бывший радист, закончив половую связь, объявляет:

– Конец связи. Смешно?

– Смешно. Сам придумал?

– Честно говоря, да. Ну хватит нам шушукаться в углу. Пойдем к ребятам...

– Нет, заупрямилась Эсмира. – Я сейчас ухожу, но прежде должна сказать тебе...

– Эсмира, – сказал Ф., – расслабься. Ты ничего не должна.

– Нет, должна сказать, – настаивала она.

– Ты уже много чего сказала.

– Нет, – сказала она. – Ты что думаешь, если у тебя есть эта квартира, ты так и будешь приводить сюда девок. До конца своей жизни...

– Ты глупости, говоришь, – прервал он ее. – Пьяный бред.

– Ничего не бред. До конца своей поганой жизни будешь портить девочек, как испортил мне всю жизнь. Ты испортил мне жизнь, слышишь, негодяй? Ты был у меня. Первым. Я безумно любила тебя. Ну почему? Почему?

Ф. молча ждал, пока она выговорится.

– Почему ты меня бросил? Что я тебе сделала? – слезливо, некрасиво причитала Эсмира, сама прекрасно понимая, что говорит абсолютно ненужные, недейственные, потасканные слова, но не могла остановиться. – Разве нам было плохо вдвоем? Ты думаешь, если у тебя такая квартира, ты будешь тут трахаться, портить девочек, и все тебе так сойдет? Нет, ошибаешься. Дорогой. Ошибаешься. Дорогой негодяй. Пусти меня! – она вдруг резко дернулась, как в припадке, хотя он и не прикасался к ней.

– Я тебя не трогаю, – сказал Ф.

– Открой дверь. Я ухожу.

– Поздно, Эсмира. Не дури.

– Открой, я сказала.

– Подожди, сейчас кто-нибудь пойдет проводить...

– Не нарывайся на скандал.

– Ладно, я сам провожу.

– И не думай, – она нервно порылась в сумочке, достала жвачку, лихорадочно стала разворачивать, уронила яркий фантик под ноги, сердито наступила на него и откусила половину резинки. – Перебью запах немножко. Дома еще не привыкли, чтоб от меня пахло вином. Чтоб ты сдох, скотина! – она резко впихнула ему в рот вторую половинку жвачки, больно ударив его по губам костяшками пальцев, распахнула входную дверь и сбежала по ступенькам подъезда.

Ф. побежал за ней, догнал уже на улице, взял осторожно под локоть.

– Не беги, я провожу.

– Нет, нет, – слишком энергично запротестовала она. – Уходи. Я не, хочу. Тебя видеть. Не хочу!

– Хоть на такси посажу, дуреха.

– Не-ет! – закричала она. – Сказала же – нет!

– Не ори, – сказал он, мрачно оглядывая почти пустую улицу. – Идиотка пьяная. Ну и иди. Пусть тебя изнасилует сторож зоопарка.

– Лучше сторож, чем ты! – закричала она. – Уйди. Уйди!

Ф. поглядел ей вслед; видел, как она торопливой, нетвердой походкой удалялась по улице. Ноги у нее были красивые, длинные в меру, то есть, не от ушей росли, как говорится, а просто длинные, красивые ноги, но она так их рискованно переставляла при ходьбе, что казалось, вот-вот запутается в них. Что-то далекое, давнее кольнуло, заворочалось в думе у Ф. Он вернулся к себе, к друзьям, к шуму и гаму, уже заметно шедшим на убыль. Вечеринка, безвозвратно испорченная для Ф., кончалась, как кончается все на этом свете. Так он думал, поддавшись на миг лирическому настроению. Ф. уныло провожал уходивших ребят и девушек; более трезвые расталкивали спящих пьяных, забирали их с собой, и в итоге, вопреки всем ожиданиям Ф., он остался один в своей квартире; как-то так получилось, что никто не остался ночевать тут, у него. – И слава богу, сказал самому себе Ф., запирая дверь за последним гостем.

Он открыл форточки, чтобы проветрить квартиру, взял веник и стал подметать пол, местами неприятно липкий, загаженный, оплеванный, забросанный окурками и пеплом, залитый вином, стал кряхтя прибирать весь этот свинарник, оставленный друзьями. Голова гудела, в глазах двоилось, слегка поташнивало, когда он резко нагибался, но педантичность Ф. и привычка приводить все в порядок до того, как лечь спать, взяла, как обычно, верх, и Ф., пошатываясь от усталости и чрезмерного возлияния за вечер, все же старался как можно аккуратнее прибрать в комнатах, чтобы не чувствовалось дискомфорта, когда ляжется спать; как у всех закоренелых неврастеников, у Ф. была привычка обязательно доделывать, что бы ни взял в руки, даже если начнется землетрясение; недоделанное угнетало и нервировало его. Подметая окурки и разную дрянь с пола, Ф. наткнулся на сплющенный фантик от жвачки. Крохотный, ярко-зеленый крокодильчик на бумажке, казалось, был жив, когда его растоптали, до того он был красочно изображен. Ф. невольно залюбовался картинкой. Потрогал фантик концом веника, потом прошелся по нему жестче, но веник не брал словно бы приклеенную к полу бумажку, Ф. поддел край фантика совком, яркий крокодильчик изогнулся, как змея, готовящаяся к броску, и обертка жвачки спружинила, на этот раз приклеившись к двери ванной комнаты. Крайне раздраженный, с гудящей головой, подступающей то и дело к горлу тошнотворной волной, тяжело дыша, Ф. схватил неподатливый, словно бы издевающийся над ним фантик двумя пальцами и швырнул в совок. Когда Ф. ссыпал содержимое совка в мусорное ведро на кухне, взгляд его задел часы на стене – четверть второго. Ф. вымыл тщательно руки и завалился спать; протянув слабеющую, вялую руку, он нащупал выключатель ночника у изголовья и щелкнул им. Квартира погрузилась в тьму, и почти однов ременно с этим Ф. погрузился в сон. Точнее впал в сон, тут же, сразу, захлестнутый волной отчаянной усталости.

К редкому потрескиванию паркета и мебели в кромешной тьме квартиры, вскоре, среди глубокой ночи, вдруг присоединились невнятные, посторонние, неквартирные звуки: что-то вроде тихого шороха и легкого, еле различимого царапания, исходившие, казалось, из угла кухни где находилось мусорное ведро. Через некоторое время шорох и царапанье сделались слышнее, а вскоре – гораздо слышнее и явственнее. Становилось ясно, что кто-то, а вернее, что-то возится там, под полиэтиленовой крышкой полупустого мусорного ведра. Неожиданно ведро зашевелилось, стало потихоньку раскачиваться, постепенно все сильнее и сильнее, будто бы плясало на одном месте, с каждой секундой все больше входя в раж, и вдруг, не удержав равновесия, упало, повалилось на бок, поехало в одну сторону, в другую и застыло. Крышка откатилась и мягко, почти бесшумно улеглась на коричневый линолеум кухонного пола. Мятые бумажки, пустые пачки из-под сигарет, огрызки яблок, окурки высыпались из опрокинувшегося мусорного ведра, а вслед за этим из него осторожно, тыкаясь острым носиком в воздух, опасливо вылез... грязно-зеленый крохотный крокодильчик. Он, шустро перебирая тоненькими лапками, юркнул в еще более сконцентрированную тьму под кухонным шкафом, слегка пошумел там чем-то, как разыгравшаяся мышь, и когда выбирался из-под шкафа, был уже гораздо крупнее. Крокодильчик лениво походил по кухне, вырастая с каждым ударом сердца, увеличиваясь, делаясь все больше, все крупнее, все свирепее. Подняв морду, он смахнул со столика объедки вместе с посудой и сожрал все на полу, проглотив заодно и два пластмассовых стаканчика. Грязные, страшные когти не перестающего расти пресмыкающегося, царапали линолеум, оставляя на нем глубокие следы без видимых усилий мощных бородавчатых лап, мокрая слюнявая морда бронированного чудовища тыкалась туда и сюда, опрокидывая в темноте стулья, толстое, тяжелое туловище мягко елозило по полу, огромный хвост бил по стенам и шкафу, из-под которого он всего лишь несколько минут назад вылез таким маленьким, беспомощным, теперь же крокодил не умещался на кухне. Под очередным ударом хвоста дверца шкафа вдруг распахнулась, обнаружив свое содержимое. Крокодил резко, как молния, изогнулся, метнулся на звук дверцы, сунул в шкаф свою морду, опрокинул трехлитровую банку с рафинадом и стал пожирать сахар с пола. Теперь уж это был крупный, сильный самец, пресмыкающееся с мгновенной реакцией и могучими челюстями, гроза зверей, посмевших напиться из его воды. Крокодил лениво, хотя и мучимый голодом, однако никак не подгоняемый им и сохранявший чувство собственного достоинства, вышел из кухни, пополз по квартире, поводя мутным, сонно-болотным взглядом вокруг, и вскоре обнаружил спящего, как убитый, пьяного Ф. Крокодил медленно, мягко подполз к нему, раскрыл зловонную пасть и перекусил Ф. руку, свисавшую с края кровати, и тут же стал заглатывать свою жертву, стал проталкивать тело Ф. в свою пасть, в свое темное чрево.

Пронзенный чудовищной, парализовавшей все его существо, болью, от которой из ушей его хлынула кровь, глаза выскочили из глазниц, а крик застрял в сузившемся спазматическом горле. Ф., уже переставший быть Ф., до этого мгновения видел во сне изумрудную лужайку, залитую ярким летним солнцем, далеко, далеко отсюда, где-то на неизвестном никому острове.