Текст книги "Сказки для недетей"

Автор книги: Наталья Землянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Наталья Землянская
Сказки для недетей

Честь Скрумлей

…В то утро матушка Гримла овсянку варила. Это у нас обычаем: по утрам всенепременно тарелочка овсяной жижи. Кашка булькает себе в котле, матушка в кухне возится: шуршит по хозяйству, да одним глазком за варевом приглядывает, чтоб не убежало. Не усмотришь, так на улице ловить будешь, а там – соседи да прохожие люди! Ну, соседи, может, ещё и посовестятся, разве что ложку-другую зачерпнут. Хотя вон у Зюзелей, что через три дома от нас, как-то целый жареный кабанище сбежал вместе с вертелом, – так ведь и не поймали! – никто не признался: все только облизывались, украдкой усы масленые вытирая… С чужого же человека и подавно какой спрос?

Матушка, стало быть, хлопочет себе, каша из-под крышки тоже на неё посматривает, разговоры светские ведёт: какая, мол, погода на дворе, какие виды на урожай… Чай, скучно ей просто так булькать.

Только они как следует разговорились, – даже напевать чего-то уж стали хором, как дверь входная – бам-с!!! И с петель – долой!

– Что такое?!

Вваливаются в дом два дюжих медведя нехорошей наружности. Морды, правда, отдалённо знакомые. Местные, значитца. Уже легче…

Матушка не растерялась: быстренько со стены ружьишко сдёрнула, курки взвела:

– Чего надо, родимые?

– Ты, старуха, – отвечают, – оружие прибери! Не ровен час, выстрелит, а мы – пугливые: навалим со страху – будешь потом за нами убирать… Гы-гы-гы!

И предъявляют ей нашего Скрупа. Всего как есть избитого. Один из гостей незваных легонько так на весу его держит за шкирку, а тот – никакусенький! Лишь правым глазом живым моргает, а на большее и сил нет.

Тут бабка пуще того посуровела:

– Это, – спрашивает, – как понимать?.. – вежливо пока ещё интересуется. А сама уже когти выпустила.

Тогда второй швыряет ей под ноги початую колоду карт:

– А вот как!..

Матушка так и ахнула про себя!.. Вслух, конечно, ничего не сказала. Личико печёное дулечкой сморщила, глазками голубенькими заморгала: дескать, не пойму, о чём речь?

– Ты, старая, за отродьем своим получше присматривай! – рявкнули гости. – Ещё раз попадётся – не так отделаем!

Бросили они бедолагу на пол, пнули его по разику для острастки, и убрались восвояси.

Ну, что вы думаете? Матушка Гримла – на расправу скорая. Хлыстом его по окорокам отходила: мол, слушайся вдругорядь бабку, неразумная голова! Сколько же можно талдычить: хуже нет для вора приметы, чем карты украсть!

Что?.. Ну да, мы, Скрумли, испокон веку воровством промышляем. А чего такого? Каждому – своё ремесло. Притом, мы, коли не знаете, не какие-нибудь там разбойники с большой дороги! Работаем, в основе, на заказ, и дела нам поручают, как издавна повелось, деликатные.

Скруп молча наказание вытерпел, только зубами скрипнул разок, да и уполз к себе в угол. Лежит, постанывает… Старуха-то быстро сердцем отошла, и давай суетиться вокруг него! Травы заварила, примочки сделала, заговорной пыли из мешочка достала, – всего обсыпала.

Ничего, дней через несколько поправился дурень легкомысленный.

*****

Так бы и осталось всё досадным недоразумением: поделом получил братишка Скруп! Да с той поры стал он прихрамывать сильно. Помяли его медведи. А в нашем деле – это, ой, как неудобно! Сноровка теряется, и приметно слишком: так бы тенью безликой – шмыг в какую щелочку! – колченогого же всяк запомнит.

Скрумли, конечно, кровного родственничка без участия не оставили. Скинулись все понемножку, прикупили недотёпе кабачок.

Понятное дело, облагодетельствовали мы его не без заднего умысла. Заведеньице на бойком месте: пиво рекой течёт – монетой звонкой оборачивается. Народ за кружечкой расслабляется, беседы затевает. Супружница Скрупа, Мыфиля, вокруг столов прислугой угодливой шныряет, разговорчики слушает, всё полезное – на ус мотает. А в нашем ремесле словечко порой золотого стоит!

Скруп – простофиля, да жёнушка у него – умница. Оно, кстати, частенько так бывает.

*****

Проходит какое-то время, Скруп жирком покрываться начал, пузо отрастил. Хорошо ему! Уж и позабыл позор свой… А матушка Гримла, та – нет, она обиду никому не спустит! Для неё репутация важнее прочего. А как же? Мол, раз слабину дашь, потом и вовсе хвост оторвут! «Мы, Скрумли, не из таковских!» Та ещё старушка…

Лис Буглюм, хозяин ребятишек, что нашего недотёпу покалечили, промышлял ворожбою. Оно хоть и запрещено королевским указом, однако, народ к нему все равно потихонечку шастал. Казённые службы на Буглюма косо посматривали, но связываться боялись: ещё нагадает чего!.. Платит налоги исправно – и ладно. А кто попроще, – тем и вовсе мериться с ним не с руки. Известно же: у судьбы путей много. Какую карту откроешь, как истолкуешь, так и сбудется. Потому, кстати, Святая Церковь это дело и не поощряет, – гадание, то есть: на всё – воля Божья, и всё должно естественным чередом идти! К примеру, малый, что Скрупу заказал Буглюмовы карты украсть, долго не прожил: раскинул ворожей колоду, да и нашептал ему чего-то… Скруп-то ещё легко отделался!

Я, правда, думаю, Буглюм, трезво поразмыслив, побоялся с нашим семейством связываться: проучил дурака маленько – и хватит. А может, ему карты отсоветовали. Кто знает, какой там расклад вышел?..

Ну, а матушка Гримла, как потом оказалось, по-своему решила. Без всякого гадания. Скруп ведь у неё сызмальства в любимчиках ходил, поскольку рано сиротой остался и подле ейной юбки вырос.

*****

И вот как-то Мыфиля в кабачке услыхала, что Буглюм жениться надумал. Приглянулась лису в стольном граде некая девица из богатых на выданье. Вдогон к ней ещё две сестры подрастали. Да только опасались к ним свататься, потому как были непростого они роду-племени. А ворожей почему-то решил, что соперников ему не будет, и с копьём наперевес – вперёд!..

Но не тут-то было! Выкинули его сватов за ворота, точно бродяжек перехожих.

Раскинул обиженный лис картишки. Только смотрит – ничего не выходит: та семейка такой масти, что подобное колдовство их не берет. Там своя магия. Почище лисьей. (Про то уж потом Мыфиля от его собственной служанки вызнала).

А ещё ему карты сказали, что есть, мол, способ решить затруднения. И в один прекрасный вечер оказался Буглюм у нас на пороге.

Да-да!.. Припёрся собственной персоной! Мол, кто старое помянет – тому глаз вон! А кто не помнит добра – тому два!.. И мешочек тугой на стол – бряк! Извинение, значитца, за Скрупово увечье.

Ладно, выслушали мы его. Дельце-то пустяковое оказалось. Но для приличия цену заломили изрядную. Гостя аж перекосило!

Начали торговаться. Часа два, почитай, воду в ступе толкли: Буглюм, он же скупой, страсть! – но и мы не лыком шиты. Да и деваться ему некуда: уж больно девица приглянулась, а приданое её – того пуще. Сговорились, наконец, по рукам ударили. Вытащил Буглюм кошель, отсчитал задаток.

Матушка Гримла и говорит:

– Только мы, сударь, не сразу желаемое тебе добудем, а через какое-то время. Аккурат накануне дня Святого Георгия.

– Как? – ахнул ворожей. – Полгода ждать?!

Старушка трубочку табаком-самосадом не спеша набила, раскурила, как следует, пыхнула пару раз, пепел на его денежки стряхнула этак небрежно, и потом только ответила:

– Подождёшь, коли приспичило.

Буглюм насупился, колоду из рукава вынул, посоветовался: картишки ему, видать, то же самое сказали.

Ушёл женишок незадачливый, а Матушка Гримла трубочку в окно вслед ему выбила, да и замурлыкала себе под нос чего-то, довольная.

*****

…Долго ли, коротко ли, подошёл оговоренный срок. Стали два моих троюродных братца собираться в столицу. Им, как младшим, жребий выпал, поскольку дельце-то, я уж говорил, пустячное. И тут матушка Гримла вдруг заявляет: мол, пускай детишки дома остаются, а всю работу Гезза сделает… Наши, конечно, глаза от удивления выпучили, кто в тот час дома оказался, а я – больше всех! Потому как Гезза – это я и есть. Прозвище у меня такое.

Спорить с бабкой никто не стал – не принято у нас старшим перечить. Ну, и я промолчал, хоть удивлён был сильно.

Напросился я к соседу-купцу в попутчики, – тот как раз в столицу по своим делам собирался. Запряг купец в повозку двух тягловых лошадушек, слуги его взгромоздились на коников, что порезвее, и отправились мы в путь. Расстояние до стольного града немалое, но дорога хорошая, королевской дружиной охраняемая, и путешествовали мы скучно – большей частью дрыхли.

Подъезжать стали – тут дело веселее пошло: канун же Георгиева дня! В столице палят из пушек, фейерверки разноцветные в темнеющие облака пускают, а на всём этом разноцветье взмывают из-за дальнего леса в небо драконы серебряные – большие и маленькие. Они как раз обычно об эту пору на север улетают – ко льдам поближе: известно, кровь у них дюже горячая, и летняя жара наша им почти не под силу. А в этот день, кстати, они могут с королевской службы и навсегда уйти – обычай у них такой, и даже сам король им в том перечить не смеет. Правда, я уж давненько не слыхивал, чтобы кто-нибудь из них насовсем улетел. Есть, видать, у государя какая-то зацепочка, ввиду которой чудища служат ему верой-правдой до самой смерти. И несладка та служба, поверьте!

Обоз наш приостановился неподалеку от городских ворот, потому как зевак приезжих много собралось, и от того некоторое столпотворение получилось. И вот любовались мы, пока наша очередь продвигалась, как летучие ящеры на крыло становятся и клиньями тянутся на закат. Долгонько любовались, надо сказать, – в городе уже окошки в домах зажигали, когда я запетлял по улочкам в ту сторону, где жила Буглюмова зазноба.

*****

Нужный мне дом, огромный и высокий, примостился неподалёку от королевского дворца. Окруженный стеною и широким водяным рвом локтей в тридцать, – целая крепость! – смотрел он, казалось, с усмешкой: ну-ка, мол, что за наглец явился?.. Зря ухмылялся оконноглазый: обернулся я рыбкой блестящей, ров переплыл, принял обратно своё обличье, шустренько на стену вскарабкался… Привирать не стану: не так всё быстро делалось, как сказывается. Однако, ещё не пробило полуночи, как уж тенью бесшумной крался я по богатым чужим коридорам, устланным цветными коврами, украшенным затейливыми светильниками, – видать, и впрямь Буглюму, в случае удачи, светило неплохое приданое!

А нужна была мне маленькая комнатка за хитрой дверью в одной из башенок дома. Не люблю хвастать, как вы уже заметили, но любой замок для меня – пара пустяков. Здесь же пришлось повозиться: вход был запечатан заклинанием. Железной отмычке не справиться! Но недаром у нас в семействе, едва малыш становится на ноги, как его головёнку начинают пичкать всевозможными премудростями: нашелся в глубинах моей памяти нужный «ключик», хотя заговор был очень старый.

В заветной комнатёнке той между всего прочего находился стеклянный, плотно закупоренный сосуд. Он-то мне и надобен был… И, клянусь честью Скрумлей, ничего лишнего я не взял! – только эту стекляшку, где внутри помещалось в белёсой жидкости нечто округлое, слегка светящееся алым.

И вот, когда я тихим призраком скользнул прочь, – настолько ловко, что даже воздух не дрогнул, – раздался вдруг в тёплом чреве спящего дома мерзкий шёпот:

– Кто с-сдес-с-сь?..

Был бы на моем месте простой воришка – тут и сказке конец! От ночнухи-сторожилки ещё никто не уходил.

Не успев толком удивиться, откуда у почтенных обывателей в доме такая страсть? – шмыгнул я в ближайшую же дверь, которая, на моё счастье, оказалась не заперта. То была чья-то спальня. Не дыша, на цыпочках подбежал к чужой кровати и невесомым облаком юркнул под одеяло. Легонько дунув спящему в лицо, я обезопасил себя от его неурочного пробуждения.

Между тем, обостренное чутьё ощущало приближение врага. На спасение оставались считанные секунды. Я обнял спящего жильца и мысленно окутал нас прозрачной пеленой, подстраивая своё сердце и дыхание под чужие ритмы. Если бы кто заглянул в ту минуту в комнату – я и хозяин спальни представились бы ему одним целым. Простой фокус этот неплохо бы прошёл даже в яркий день на базарной площади, набитой праздным людом. Но купится ли на такой обман страшный монстр, спешащий уничтожить чужака, незваным проникшего в хозяйские хоромы? Ночнухи, они иначе не умеют, – это вам не собаки сторожевые.

…А потом тягучее время капало чёрной слюною медленно-медленно! – так же дьявольски медленно, как эта жуть водила невидимыми усами на расстояние ногтя от моего лица. Как же она долго принюхивалась, тварь!..

«Вот тебе и пустячное дельце!» – единственная мыслишка, какую я себе позволил, когда чудовище наконец-то убралось прочь. Обо всём случившемся я поразмыслю позже, если сумею унести ноги подобру-поздорову: и о том, как хорошо, что не отправились отрабатывать Буглюмов задаток мои маленькие братцы, – нашли бы они тут свою верную смерть! И о том, как же мне повезло! А главное – почему эта тварь учуяла меня? Меня, заговорённого от неё?..

Не смея дышать, я осторожно приподнялся и осмотрелся. Вроде тихо… Спящий дом мирно посапывал, качаясь на волнах сладкой дрёмы. В высокие окна спаленки заглядывали любопытные звёздочки; мерцая, они насмешливо подмигивали мне: дескать, испужался, голубчик?.. Да чего уж там! Не то слово! Но только я в том никогда, конечно, не сознаюсь. Разве что в старости, когда, сидя у камина в кресле-качалке со стаканчиком вина в руках, буду сочинять правнукам байки о своей бурной молодости…

И тут вдруг что-то железное обхватило моё запястье!

Чертыхаясь и шепча заклинания, я пытался освободиться от кандалов, что приковали мою кисть к изголовью кровати, но все потуги привели к тому лишь, что свалился на пол, едва не вывихнув руку. Цепь оков соскользнула прочь и мгновенно оборотилась огромной змеёй. Свернувшись тугой пружиной, и приподняв верхнюю часть тулова, гадина угрожающе напряглась и зашипела, грациозно раскачиваясь из стороны в сторону. Её чешуйки слюдянисто блестели в лунном свете, отвлекая и завораживая. Извиваясь, она танцевала, неуловимо сокращая расстояние между нами. Я почувствовал, что слабею… Отяжелели веки… Она, видать, тоже это угадала, и, улучив момент, бросилась на меня. Но я сумел схватить её за шею! Клыкастая пасть оказалась прямо у меня перед носом! Пойманная, змея продолжала угрожать: её зев становился всё шире. Не долго думая, я воткнул кинжал прямо поперёк бездонной глотки.

– Браво, храбрец! – произнес нежный голосок, из-под шёлкового балдахина кровати раздалось хлопанье в ладоши. – Браво!.. – и на фоне оконного проёма обрисовалась тонкая девичья фигурка.

Выпустив бьющуюся в конвульсиях змеюку, я напрягся: в этом доме вора вряд ли ожидает что-нибудь хорошее…

Ах, судьба моя прихотливая, как же я ошибался!

До рассвета проговорили мы, забыв обо всём. Умирать буду – эту ноченьку вспомню!.. А ярче всего – глаза девичьи, точно звёзды: как взглянул в них раз – утонул навсегда, и не выбраться мне из того омута, не спастись!

Утром, чуть рассвело, хмельной, ошалевший, выскользнул я из чужого дома. Милая моя сторожей приструнила – ласковыми котятами легли мне под ноги страшные звери, а тяжёлые замки сами с ворот упали. Никто не видал, как расставались мы.

– Знаю, чужой я: всего несколько часов минуло, как встретились, но сердце моё навек пропало! Не жить мне без тебя!.. Что ответишь, если сватов зашлю?

– Посвататься-то легко. Многие судьбу пытали, – сказала девица. – Но пращур мой давным-давно наложил заклятие: тот сердечным другом девушке из рода станет, кто ночнуху вокруг пальца обведёт и змеиного стража одолеет. Ты это выполнил. Но есть и ещё условия. Узнаешь их, как придёт время… Люб ты мне. Но стану ли твоей – то тебе решать! – и как ни пытал её, ничего больше мне не сказала. Видно, не время.

И побрел я, оглушённый внезапной любовью, по тихим утренним улицам. В голове – пусто, за спиной – точно крылья выросли… Обратной дороги совсем не помню, – ни как земляков своих отыскал на постоялом дворе, ни как домой добирался, – ничегошеньки!

Дома легче не стало: только о ней, о милой своей, и думаю, только её перед глазами вижу, а в груди – так ноет! Так ноет!..

Буглюм-ворожей приходил, свой товар забрал – тот сосудец стеклянный, что я для него умыкнул. Довольный ушёл: остаток денег, как уговорено было, отсыпал, – даже не покривился. А мне – всё равно!

Родные ходят вокруг, перешёптываются меж собой… Жалеют! Девки да молодки на улице подмигивают, а какие и откровенно в гости зазывают… Тоска!

Зашел как-то в кабачок к Скрупу. Посидели, поговорили… А только хмель не берёт меня. Не лечит душу хмель!..

Жёнушка его, Мыфиля, из-за стойки вывернулась, прислушалась, поохала, да и говорит: мол, Буглюмка в столицу уезжает, жениться. Все у него уж сговорено с невестиной родней.

– Вот те раз! – попытался я удивиться.

– Конечно! – смеется Мыфиля. – В той стекляшке, что ты спёр, оказывается её сердце было. Глядишь, теперь его ласковее примут, чем в прошлый раз. Просись к нему в товарищи: вот и свою зазнобушку увидишь, а там… Если так не отдадут, то… Может, и не случалось Скрумлям до сей поры себе жён воровать, так ты – первым будешь!

*****

…Тем же вечером я уже мчался в столицу. Вперёд жениха и его челяди летел, охаживая коня плетью, торопя отстающих, и сетуя сквозь зубы, что так медленно ползут под копытами вёрсты. Ох, и долгой же мне показалась дорога!

Лучше бы она длилась вечно…

Отчего не сгинул я, сражённый рукою ночного татя? Не пропал, растерзанный хищными зверями?.. Почему конь мой не споткнулся? – сломал бы я себе шею, вылетев из седла, – и пусть бы вороны клевали мёртвые глаза мои! Зато не увидел бы возлюбленную свою в подвенечных одеждах, ведомую в храм другим!

Именно она оказалась предназначенной Буглюму. Этому жалкому червю! Она, а не какая другая из сестриц.

Родственники милой моей лишь одно испытание рыжему женишку устроили: дескать, если съест он сердце невесты, что в сосуде хранилось, мною же украденном, так она по гроб его будет. Лис алый светящийся комочек слопал мигом – и не подавился! – родня только успела переглянуться между собой. Странно так переглянулись, родственнички-то: довольно, да с усмешечкой тайной…

Да только мне не до чужих взглядов было, как понял чудовищную ошибку свою! Бешеная злоба тьмой застлала глаза, когда узнал я правду. Не помню, где взял оружие… Не помню, как схватили и били…

…Любимая, чем же прогневили мы Господа?.. Где милосердие ваше, Небеса? Как жить, как дышать? – ведь ты и жизнь моя, и моё дыхание!..

…Очнулся от холода: подземелье – мрак, сырость, цепи.

Что вору оковы? Что вору решётки?.. Тьфу!.. С помощью заклинаний высвободился из железных пут. Обидчики мои не догадались их заговорить. А вот с решётками – незадача вышла. Не было их там… Ящерицей ползал в темноте, ломая ногти, обдирая в кровь пальцы: обшарил каждый угол, ощупал все щели, все выступы и углубления, но ни окон, ни дверей не нашёл, – всюду камень!

Уныние – великий грех. Думай, думай, разбитая головушка! Ищи выход из западни! Или я не Скрумль?

Перебирал одно заклинание за другим, но холодные стены оставались недвижимы. Правда, оставалось ещё одно средство…

В ту нашу первую и единственную встречу, любимая доверила мне своё настоящее имя. То самое, что мать даёт дитю при рождении, шепнув ему на ухо, и которое до поры до времени знает только она. То имя, что дарят только самым близким. То, чем так рады завладеть духи и демоны, чтобы повелевать смертной душою по своему усмотрению. Ну, да вы сами всё знаете.

"Позови меня, когда станет совсем худо," – сказала она тогда. Но лучше я заживо сгнию в подземелье, чем сделаю это: почём мне знать, что ни одно исчадие зла не нашло себе убежища в этом каменном мешке? Разве могу я подвергнуть её такой опасности?

И едва решил так, – раздался страшный грохот! Тьма раскололась, и в просвет треснувших стен темницы увидел я серебряную главу дракона:

– Вот и последнее условие выполнил ты!..

*****

– Согласен ли ты, любимый, разделить мою судьбу?..

Согласен ли я пройти боль и муки перерождения, и стать уродливым, рогатым чудовищем? Провести во льдах добрую половину жизни, испытывая нечеловеческие муки голода? Рисковать своей головой ради малейшей прихоти короля?

– Да! Ибо я люблю тебя!..

*****

…В то утро матушка Гримла овсянку варила. Это у Скрумлей обычаем: по утрам всенепременно тарелочка овсяной жижи. Кашка булькает себе в котле, матушка в кухне возится: шуршит по хозяйству, да одним глазком за варевом приглядывает, чтоб не убежало. Вдруг дверь входная – бам-с!.. – чуть не с петель долой!

Вбегает запыхавшийся чумазый мышонок:

– Матушка Гримла! Матушка Гримла!.. Скореича!.. Улетают!.. – крикнул, на месте подпрыгнул разов несколько, точно мячик, – и бежать!

Старуха руками всплеснула:

– Охти ж мне!.. – полы длинной юбки подобрала, и за ним!

Так и проскакали по сонным улочкам – старый да малый – вплоть до окраины деревеньки. А за околицей ждали их двое.

Прощание было недолгим: длинные проводы – лишние слёзы. Утреннее солнышко ещё жмурилось да позёвывало, выглянув из-за дальних холмов, когда две пары упругих крыльев рассекли свежее голубое небо. Сделав круг над васильковым лугом, драконы взмыли выше, и вскоре растаяли в синеве.

– Дела-а! – вздохнул припоздавший Скруп, провожая взглядом улетевших.

– Бывает… – коротко отозвалась матушка Гримла, концом платка вытирая глаза, слезящиеся то ли от солнца, то ли ещё от чего.

И больше ничего не сказала, – слишком долго было бы рассказывать: и про то, как подменила она Буглюмовы карты, и как использовала старое заклятие, чтоб свести две судьбы, и много всего другого… Ведь начинать историю пришлось бы ещё с тех времён, когда девчонкой стянула она у подвыпившего проезжего сказителя мешочек старинных преданий. Среди прочих сказаний, было там и про то, что служит оковами дракону его собственное сердце: покуда бьётся оно, мучается крылатый в человечьем обличье, уязвимом и недолговечном. Стоит же сердцу пропасть, как обретает он долголетие и свободу: разве что король может править судьбой его, но то отдельная история, – так же как и про то, что случается с тем, кто отведает его вкус.

*****

…Давно ушла уж домой матушка Гримла – некогда ей особо рассусоливать: помимо счастья и оберега близких много и простых забот у хранительницы очага. А Скруп всё лежал в стоге прошлогоднего сена. Грелся на солнышке, почёсывал толстое серое брюшко, щурился, глядя в небо, и лениво размышлял: хорошо ли то, что негаданно выпало его кузену? И каково променять домашний уют на жизнь, полную скитаний и опасностей?

– Впрочем, – чуть погодя вымолвил он, – не всякой крысе дано стать драконом… Наверное, это чего-то да стоит!

И после долго ещё всматривался он в бездонную синь, где неспешно текли взбитыми сливками огромные облака, и думал, что теперь-то братец Гезза узнает их вкус…

Небо рыб

Зря я ему это рассказал. Всё заканчивается ссорой.

– Ты хоть понимаешь, что можно срубить на этом бабла?! – голос говорящего становится шерстяным и хриплым. – Понимаешь?

Его воспалённые глаза испытующе впиваются в моё лицо. Он наклоняется так близко, что отчетливо видно каждую красную ниточку жёлтых бессонницей белков, каждое пёрышко серой радужки, окаймляющей огромные зрачки, – безумные озера неутолённых желаний. Я не хочу оказаться там, во мраке чужого бреда, и молча отворачиваюсь к стене.

Пружины старого дивана сварливо скрипят подо мной – ему изрядно надоели и мы, и наши бесцеремонные гости. Оттого старик характером подл и мелочен: то коварно подогнет усталую ногу, то так громко стенает в ночи, что взбешённые соседи барабанят в стены, завидуя чужому короткому счастью. Вот и сейчас: из его дряблых руин в бок исподтишка впивается что-то острое. Но я терпеливо недвижим – лишь бы оставили в покое! Диван злорадно хихикает: шерстяная хрипота становится громче, назойливее, нестерпимее…

– Слышишь меня?.. Слышишь?!

Нет, я давно уже тебя не слышу. Как и ты меня. Родные братья, – но мы оба оглохли, раздавленные катком бытия, очерствевшие, покрывшиеся коростой взаимного равнодушия, из трещин которой всё реже сочится мутная сукровица чувств – глумливая пародия на прежнее. Говорят, кровь – не водица…

Быстрые шаги. Хлопает дверь – зло, громко, с вызовом.

Я вскакиваю:

– Вернись, урод!..

Бросаюсь к вешалке у входа. Так и есть: он опустошил мои карманы. Этот гад забрал наши последние деньги! Мои деньги!

Схватив куртку, вылетаю в коридор. Воняет помоями и кошками. Торопливо гудит убегающий лифт. Зачем-то бросаюсь по лестнице вслед, перескакивая ступени, хотя понимаю: не догнать… На чёрной улице пронзительно холодно. Ночь неприветливо щурится волчьими глазами редких фонарей. Я оглядываюсь: беглец растаял где-то в этих льдистых сумерках. Ковыляю к ларьку неподалёку: существо, обитающее в его глубинах, иногда ссужает избранных дешёвыми сигаретами в долг.

Затяжка обжигает ободранное морозом горло. Кашляю, ругаюсь, упрямо затягиваюсь снова… Из темноты выплывает бесформенная масса: многорукая, многоголовая. Стайка подростков. Самые страшные городские хищники.

Отработанным манёвром они берут меня в кольцо. Волчата бурно радуются нечаянной жертве. Я для них – возможность развлечься. Кто-то отпускает грубые шуточки, остальные гогочут. Это – прелюдия. Не вступая в переговоры, вытаскиваю нож. Шансов мало, но…

*****

…тусклый свет так режет глаза! Тупая боль будит сознание: жив… Расплывчатый мир постепенно приобретает узнаваемые очертания – это моя нора.

В кресле рядом с диваном – шевеление. Невзрачная девчонка, истёртая донельзя, точно медный пятак, прошедший через сотни рук, так что и рисунка не разглядеть, протягивает чашку:

– На водички! – в её глазах участие, смешанное с брезгливым любопытством. Так разглядывают сбитую машиной собаку: и жалко, и гадко.

Почему-то девочка кажется мне знакомой. Контуженой голове понадобится некоторое усилие, чтобы понять: она и есть то маленькое божество из злополучного ларька. (Превращение безликого существа в божество происходит, когда я узнаю, что девица спасла мое бренное тело. А может, и душу, если она у меня есть.)

– Сожгли магазинчик, – равнодушно упоминает она, собирая разрозненные бусины трагической ночи в единую нить. И еще спокойнее добавляет: – Ну, не жить пацанам, если Азамат их вычислит! – и поясняет: – Хозяин мой.

Из разговора выясняется, что спасительница нянькается со мной уже пару суток.

– Отсижусь у тебя немного, пока хозяин не отойдет. А то попаду заодно под горячую руку, – заявляет она.

У меня нет ни сил, ни желания сопротивляться её решению.

Совершенно освоившись, она уверенно хозяйничает в моем жилище: сообщив, что "время вечерять", быстренько сооружает нехитрый ужин. Это действо напоминает волшебство: холодильник, помнится, был девственно пуст. Попутно девица скучно и торопливо пересказывает свою немудрёную "жисть", обыденно убогую и предсказуемую, как у сотен её сестер, и страшную именно этой своей убогостью и повторяемостью.

– Как тебя звать? – перебиваю я. Мне вовсе не нужно её имя: хочется, чтоб она сменила тему.

Девчонка на секунду замолкает, её лицо отражает удивление, словно она вспоминает саму себя.

– Да Машка же я!– всплескивает она руками и, хлопая по коленкам, чему-то звонко хохочет. Смех совсем не похож на хозяйку: маленькие, серебряные монетки. Наверное, она его у кого-то украла.

Потом Машка зовёт к столу, но при попытках встать кружится голова, и она пробует кормить меня с ложечки. Это смешно и трогательно. Правда, проглоченная пища почему-то хочет обратно, и вот это мне уже не нравится. Медик-недоучка, я предполагаю, что схлопотал сотрясение. Хреново…

Размякнув после еды, Машка слоняется по квартире. Телевизора у меня нет. Всё мало-мальски ценное давно исчезло. Зато есть огромный аквариум. Она долго сидит перед стеклянным ящиком, разглядывая чужой мир за его стенами. Черты её лица при этом неуловимо меняются, становятся детскими. Жители застеколья, беззвучно хлопая ртами, тоже изучают её, серьёзно и внимательно. Мне вдруг припоминаются невесть когда читаные строчки: «…рыбы в аквариуме догадываются, что мир не кончается стеклом… там, за стеклом – небо рыб… они мечтают о нем… и верят, что попадут туда…» 1 Эти слова повторяющимся речитативом долбят череп изнутри и мешают уснуть… Там, за стеклом, небо рыб…

После она находит под диваном старые журналы – пыльные, мятые. В этой куче – несколько фото. Из тех времен, когда я был счастливым. В том, что она нашла их, – доля мистики: я думал, что сжег всё.

С трудом поднявшись на ноги, отбираю у неё фотки:

– Любопытной Варваре нос оторвали!..

Закрывшись в ванной, жгу их в раковине. Глянцевая бумага горит легко и весело. Потом долго смотрю в зеркало: исчезнувший в пепле человек с фотографий и тот, что глядит на меня сейчас, – они оба чужие. Я не хочу быть ни тем, ни другим: у одного из них есть вера, надежда и любовь, но я уже знаю, какую цену он заплатит за них, второго снедают холод и пустота. Что легче?..

Включив воду, долго сижу на бортике ванны, пока тошнота и головокружение не выгоняют меня из укрытия. Голова болит страшно! Ненавистный старик-диван сейчас кажется лучшим местом на свете. Но мне не дают провалиться в спасительное забытьё: стук в дверь заставляет подняться. В глазок вижу соседа. Тихий спившийся алкаш не вызывает опасений – между нами нейтралитет. Поэтому, наверное, я не слышу предостерегающего шёпота девушки:

– Не открывай!

Дальше – кадры заурядного фильма о плохих парнях. Обычно я такое не смотрю. Мне бы что-нибудь на уровне Копполы, но реальность частенько скупа на выдумку и режиссуру. Тот, кто играет в этом эпизоде главную роль, совсем не похож на Дона Карлеоне, – ему и его товарищам пасти бы овец где-нибудь на горных склонах. Но позже я по достоинству оценю их мастерство. Когда всё закончится… Когда стихнут гортанные голоса на лестнице, глубоко внизу в подъезде хлопнет простуженная дверь, и ночная тишина, нарушаемая лишь тонким скулёжем истерзанной Машки, ватным одеялом накроет мою несчастную голову. Вот тогда только мне станет по-настоящему страшно.

*****

У нас с Машкой есть неделя. Семь коротких дней, чтобы расплатиться за её глупость.

Как я понял из обрывков предыдущего трагифарса, девица, наблюдавшая из окошка ларька мою стычку с юными отморозками, после драки собственноручно запалила торговую палатку, решив свалить на них поджог и, как следствие, недостачу энной суммы. Но у ночной улицы есть глаза… Быстрое и жёсткое расследование привело к убежищу беглянки. Претензии Машкиного хозяина гораздо серьёзнее, чем стоимость утраченного имущества: как выяснилось из бессвязных всхлипываний незадачливой пироманки, у неё был куда более ценный товар. Некоторое количество «волшебного» порошка… Машка должна была, как обычно, передать его нужному человеку. Но в её мозгу, яростно озабоченном борьбой за выживание, давно уже зрел некий план, для осуществления которого не хватало лишь соответствующих обстоятельств. Драка и стала таким катализатором. Когда мои обидчики скрылись, невольная свидетельница мгновенно сообразила, что вот он, нужный момент!.. Вызвонив своего дружка, она отдала ему зелье. Парочка надеялась, таким образом, выкарабкаться из трясины беспросветного существования. Но Машку подвела природная сердобольность: не захотела оставить на произвол случая избитого человека. Прежде чем отключиться совсем, я успел назвать ей адрес. Притащив же меня домой, добрая самаритянка решила, что сумеет переждать бурю здесь, пока приятель займется реализацией.