Текст книги "Звезда в хвосте Льва"

Автор книги: Наталья Андреева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Вот как? – удивился он. – Чиновницей, значит, были. А я было подумал…

– Что я всю свою жизнь полы в чужих кабинетах мыла? И я была человеком. Начальницей. И мне секретарша кофей на подносе подавала: «Чего еще изволите, Василиса Петровна?». Не всем же повезло, как вам, москвичам!

– В чем это нам повезло? – осторожно спросил он.

– Квартиры-то всем раздали, только вам после приватизации досталась миллионная собственность, а нам копеечная. Ну, разве это справедливо? Вы теперь все миллионеры, а мы, как были голытьбой, так и остались. Слезы точим в своих хрущобах. И сносить их, как у вас, в Москве, никто не собирается. Раевичи, вон! Шикарную двушку получили! За просто так. Разве мне не обидно на все это смотреть?

– Но мы живем в этих квартирах, работаем…

– Ага! Видала я, как вы, москвичи, работаете! У вас, что будний день, что праздник – все одно. Народу на улицах и в понедельник полно! Сдаете свои квартиры и жируете. По курортам катаетесь.

– Вы об этом хотели со мной поговорить? – Журавушкину принесли суп, и он с удовольствием опустил ложку в ароматную гущу. Пусть Василиса Петровна выплеснет свою злость. Видать, накопилось.

– Я ведь понимаю, на кого они все захотят спихнуть. У нас кто бедный, тот и крайний, – гнула свое Градова. – Понятно, кому вы поверите. Уж, конечно, не мне!

– Зря вы так. Если вы говорите правду, то я вам поверю.

– Он раньше меня в сад пришел.

– Кто? Раевич?

– Я же говорю, что он очень умный и хитрый. Хитрее всех. Я как-то ненароком лишку приписала. Когда расходы за месяц подсчитывала. Делов-то было на три копейки, но он мне тут же на ошибку и указал. А вы говорите – чудик!

– Значит, вы пытались устроить себе прибавку к зарплате из денег на хозяйственные расходы, а Ефим Иванович тут же это пресек. И дал вам понять, что прекрасно умеет считать. И поживиться за счет Ромашова у вас не получится.

– Да я к Андрею Георгиевичу как к родному! Умру за него, если надо! А вы говорите, что я хотела его обворовать! – еще больше разозлилась Василиса Петровна.

– Это не воровство, – поморщился Журавушкин. Суп был горячий. – Кто говорит о воровстве? Просто те, у кого много денег, должны делиться с теми, у кого их мало. Это на уровне подсознания, если хотите. Должны делиться – и все. Потому что все должно быть по справедливости. От Андрея Георгиевича, понятно, не убудет. А у вас нужда. Ваша дочь бедно живет. Две внучки, а теперь еще и правнук. Вам ведь деньги очень-очень нужны, Василиса Петровна?

– А вы знаете, что такое нужда? – раздраженно спросила она. – Видали вы ее? Ваша жена, небось, пакеты целлофановые не стирает, а колготки не штопает. И едите вы красную икру, на черную намазывая.

– Это невкусно, – машинально сказал он. И тут же поправился: – Суп, говорю, невкусный. А икру да, едим.

– А мы ее и по праздникам не видим!

– Ну, вы-то не прибедняйтесь. Я не думаю, что в доме у Ромашова не было икры и прочих деликатесов. Да и вы, когда в мэрии работали, немало себе позволяли. Просто вам обидно, что те времена закончились. И вы ненавидите всех тех, кому, по вашему мнению, повезло больше. Давайте сменим тон, Василиса Петровна. Вы добивались, чтобы я вас пожалел. А я не пожалел. То есть, не поверил. Кончайте прибедняться. Говорите: с чем пришли?

– Распутники они, – поджала тонкие сухие губы Градова. – Оба, и муж и жена. Она то и дело к Андрею Георгиевичу в спальню бегала, а он, то есть муж, на это сквозь пальцы смотрел. Потому что сам кобель. Видела я, как Настасья у него на коленях сидела. А он ей стихи срамные читал. Уговаривал, в общем. Развращал.

– Стихами?!

– Да вы бы их слышали! О каком-то старике, который молодую девку добивается. Своими ушами слышала! – горячо сказала Василиса Петровна. – Здоровьем внучки своей клянусь! Я, мол, грудь свою кусать тебе позволю.

– Да вы что? – озадаченно спросил Журавушкин.

– И прочие мерзости.

– У Насти же был Ромашов! Зачем ей роман с Раевичем?

– А я говорю: развращал. Обещал всякие непотребства. В поэтической форме.

– Ладно, допустим, – вздохнул Журавушкин.

– А когда Настасья замуж собралась, он ее и убил. Из ревности.

– Это ваша версия? Или чья?

– Я говорю, как есть.

– Тогда почему же Райская этого не скажет следователю?

– Она всю жизнь грехи его покрывает. Заботится о нем, как мамочка. За него и сядет.

– А вы? Сказали об этом следователю?

– Скажу. Надо будет – скажу.

– А разве еще не надо?

Градова поняла, что сболтнула лишнее.

– Это все, что вы мне хотели сказать? – спросил он, допив кофе.

– Пока да.

– Значит, вы рассчитываете прибрать Ромашова к рукам. До сих пор вам мешали сделать это Раевичи. А теперь у вас появился шанс. Понятно, что вы за него уцепились. Ох, боюсь я вас в суд приглашать, Василиса Петровна. Вы там такого наговорите!

– Скажу, как есть. Всю правду. Настасье чуть-чуть не хватило. Она мне нравилась. Молодец, девка! Да только нашелся кое-кто поумнее, – намекнула Градова. – А кто – сами думайте.

– Я понял. Идите, счет я оплачу. Ромашов знает, куда вы поехали?

– Зачем мне расстраивать Андрея Георгиевича? Что ему, забот мало?

– Значит, он остался с Дашей? Вдвоем?

– Раевич, небось, тоже дома торчит, – с досадой сказала Василиса Петровна. – Если со мной что случится, так и знайте: он это.

– Да что вы такое говорите!

– Что слышали, – она поднялась из-за стола. – Мне бы только Дашеньку пристроить. Старая я уже. Пожила. А у нее только-только жизнь начинается. И хорошо бы она была, не как у меня, эта жизнь. Не босиком по битому стеклу, а в атласных туфельках по ковровой дорожке. Ради них и живем. Ради детей.

Он не нашел, что на это возразить. Пока защита терпела одно фиаско за другим. То есть, на роль убийцы предлагали замену, но Рара на нее была категорически не согласна.

Журавушкин посмотрел на часы и достал мобильный телефон. Надо пройтись по Настиным подругам. И выслушать Ефима Ивановича. Что-то он скажет на обвинения, выдвинутые против него Василисой Петровной?

Улов его был небогатым: летом в Москве, действительно, никого не оказалось. Режиссер и продюсер разговаривали с ним неохотно, и лишь продюсер, сжалившись, пообещал, что, как только вернется в столицу, позвонит. Но когда это будет, он не знает.

– Я сейчас на съемках в Тунисе, – услышал Журавушкин. – Это может затянуться надолго. Жара, сами понимаете. Актеры вялые, грим течет.

– Да, я все понимаю, – вздохнул он, и в трубке тут же образовалась бездонная тишина: отбой.

Лишь одна из подружек Насти оказалась в Москве и то сразу потребовала за свою услугу пиар.

– Пусть это завтра будет в Инете! – выпалила она.

– Что именно?

– Мое интервью!

– Вы, видимо, не совсем поняли, кто я. Я не журналист, а адвокат.

– Аркадий Журавушкин? Так ведь?

– Да.

– Еще бы я вас не знала! Вам ведь поручили защиту Рары!

У него возникло чувство, будто под сердце подложили пуховую подушку. Оно сладко качнулось и медленно улеглось на лавры. После чего зажмурилось и приготовилось вкушать. Аркадий Журавушкин стал знаменитостью!

– У вас ведь будут брать интервью! – не унималась начинающая актриса. – На ток-шоу пригласят! Обязательно упомяните обо мне! А лучше, возьмите с собой! Взамен я вам такое скажу! Закачаетесь!

– Что именно?

– В ресторане скажу!

– В каком?

– Куда вы меня пригласите!

– Хорошо, – сдался он. – Когда и где мы встретимся?

– Завтра я не могу, – затараторила она, – у меня кастинг и съемки. Давайте послезавтра. В гостинице «Москва». Там куча всяких ресторанчиков, что-нибудь выберем.

Журавушкин представил пробки в центре и поморщился.

– А поближе нельзя? – осторожно поинтересовался он.

– Куда ж ближе-то? – откровенно удивилась его собеседница.

– К чему? – озадаченно спросил Журавушкин.

– Господи, к Кремлю!

Об этом он не подумал. Раз ты знаменитость, живи по статусу.

– Хорошо, – сдался он. – Послезавтра в шесть.

– В семь.

– Пусть в семь.

На этот раз он сам дал отбой. Девица вызвала у него большие сомнения. Ради пиара она соврет, и глазом не моргнет. Даже если ничего не знает, все равно будет рваться на телевидение. Дело-то громкое, а на дворе лето. Скандальных новостей до обидного мало, потому что звезды в отпусках, понятно, что за эту сенсацию журналисты уцепятся. Выжмут из убийства Стейси Стюарт все, до капли. Настя и так последние два месяца с экрана не слезала.

«Неудачно все получилось», – подумал он и позвонил Ромашову.

– Андрей Георгиевич, я могу к вам завтра подъехать?

– Конечно, что за вопрос!

– После обеда, сначала я хотел бы еще разок переговорить с Раисой Гавриловной.

– Как вам будет удобно. Мы вас ждем, – коротко сказал Ромашов.

Журавушкин вздохнул: надо еще заманить Андрея Георгиевича в ресторан, или домой, чтобы познакомить его с Галиной.

«Я тряпка!» – разозлился он. Но когда спать пришлось в одиночестве, мужское самолюбие моментально сдулось. Уютная квартира сделалась вдруг холодной и негостеприимной.

– Еду погреешь сам! – заявила жена и закрыла дверь в спальню перед его носом.

Раньше они никогда не ссорились. И Журавушкин сдался. Ему было неловко, но во время визита в усадьбу Ромашова, Аркадий Валентинович только и думал, как бы ввернуть про «знакомство с семьей».

Василиса Петровна сделала вид, что никакой встречи в кафе у них с Журавушкиным не было. А Ромашов первым делом спросил:

– Как там она?

– Раиса Гавриловна? Неплохо. То есть, плохо, конечно, но она не жалуется.

– Это не в ее характере, – улыбнулся Ромашов.

– Она сильная женщина, да?

– Да.

– Тогда почему вы мне сказали, что в тюрьме она может покончить с собой?

– Я просто за нее волнуюсь. И потом: разве с сильными людьми этого не случается? По-моему, это сильный поступок, покончить жизнь самоубийством. Далеко не каждый на это способен. Это ведь больно, – насмешливо сказал Ромашов.

– Вы могли бы?

– Я нет, – спокойно сказал Андрей Георгиевич. – Меня очень заботит, как я выгляжу. Самоубийцы выглядят отвратительно.

Журавушкин вспомнил характеристику Рары, данную ей Ромашову. Да, все так.

– А что насчет Насти? – спросил он. – Она могла покончить с собой или нет?

– Настя? Нет. Не думаю. Не знаю. Зачем? – пожал плечами Ромашов. – Она была на пике славы, ее всюду звали, ее фото были везде.

– Может быть, она от этого устала?

Устала?!..

«Раздавленный тяжким бременем славы, он готов был немедля сложить с себя лавровый венок»

– Я молодец, да? – Настины глаза сияли от восторга. – Ты только погляди! – она стала совать ему под нос глянцевый журнал. – Ну? Что скажешь?

– Хорошая фотография, – промямлил он.

– Хорошая?! Да ты погляди на тираж! Я справляюсь не хуже, чем эта твоя зазнайка Райская! А может быть даже и лучше! Сегодня к нам приезжает съемочная группа. Будь готов, милый.

– Какая группа?! – пришел он в ужас. – Зачем?!

– Затем, что мы с тобой стали парой года! Вот чего я добилась!

– Настя, остановись! Что ты, как остервенелая, кидаешься на журналистов!

– Потому что так и надо, – уверенно сказала она. – Прошло ее время, пришло мое. Вот видишь, как многому я научилась за этот год! Спасибо Раисе Гавриловне, – насмешливо протянула Настя. – Ну? Что ты стоишь столбом? Иди, переодевайся!

«И снова они терзали его своими вопросами…» – в ужасе думал Ромашов, добравшись до гардеробной и роясь в вещах. Повсюду были Настины тряпки, яркие, со множеством блесток и стразов, которые, отклеиваясь, прилипали к одежде Ромашова, а когда он рылся в шкафу, то и к рукам. Каким-то образом они оказывались на его лице, на волосах, на кончике носа, даже на ресницах, и у Ромашова создавалось ощущение, что он неизменный участник карнавального шествия. Оно, это шествие, продолжалось изо дня в день, и этот вечный праздник Ромашова уже начал утомлять.

Рара куда-то уехала, так что спросить, что надеть, было не у кого. Ромашов с досадой отбросил рубашку цвета хаки и побежал вниз, чтобы посоветоваться с Настей. Раз уж она это затеяла, пусть и выбирает ему наряд!

– Они скоро отсюда съедут! – услышал он звонкий Настин голос, доносящий из кухни, и споткнулся на лестнице. С трудом удержавшись на ногах, он замер и попятился.

– Наконец-то! – раздался торжествующий голос Василисы Петровны.

– Надо это отпраздновать! Нет-нет, не сейчас! Я жду съемочную группу. Приготовь к вечеру чего-нибудь вкусненького, мы с тобой коньячку вмажем.

Ромашов с удивлением услышал, что они на ты: Настя и Василиса Петровна.

– Куда ж они поедут? – хихикнула домработница Ромашова. – К себе в Кузьминки?

– У этих гадов и хата есть! Вот почему так: одним все, а другим ничего?

– Хватит, попили нашей крови!

– Как ты только все это вытерпела?

– Ради Андрюшеньки. Он мне, как сын. А эта… Ведьма. Захомутала его, да еще и муженька сюда пристроила.

– Пахать на них надо!

– Во-во!

– Еще мне замечания постоянно делают! Не так хожу, не так сижу! Не то говорю! Не там, видишь ли, ударения ставлю! И матом ругаюсь! Да пошли они в ж…!

– Ишь, в гамаках валяются целыми днями, книжки читают! Интеллигенция… – прошипела Василиса Петровна. – А мы, значит, хамское сословие. Как бы еще у них квартирку оттяпать.

– Это невозможно, – озабоченно сказала Настя. – Разве что развести их, а потом Раевича женить… Нет, это долго… Да пусть их. Полы-то за них никто теперь мыть не будет.

– Пусть-ка барыня тряпку в руки возьмет!

Ромашову надоело это слушать. Он попятился наверх, и со второго этажа громко крикнул:

– Настя! Иди сюда! Помоги мне выбрать рубашку!

Съемочная группа уехала еще до того, как вернулась Рара. У нее были какие-то свои дела в городе. Ромашов с трудом дождался ее приезда. Ему не терпелось поделиться услышанным. Он тайком прокрался в ее комнату, туда же вскоре пришел Фима. Словно трое заговорщиков, они уселись под лампой, не включая большого света.

– Подумать только, они подружились! – высказался Ромашов. – Да между ними сорок пять лет разницы в возрасте!

– Что ты хочешь: классовая солидарность, – тонко улыбнулась Рара. – Пролетарии всех областей и возрастов, объединяйтесь против москвичей-кровопийц. Конечно, они нашли общий язык!

– А что, собственно, происходит? – недоумевающее спросил Фима. – Если нам надо переехать, так мы…

– Прекрати! – поморщилась Рара. – Дело не в удобствах или неудобствах. Эту стервочку давно пора осадить. Лёвушка, как всегда, не может, – насмешливо сказала она.

– Она на меня давит, – пожаловался Ромашов. – Морально и физически.

– Это как? Садится на тебя верхом и требует секса? И у нее получается?

– Она на меня орет. А ты знаешь, что я этого терпеть не могу.

– Она орет, и ты тут же ломаешься. Но что-то же надо с ней делать? Девчонка совсем осатанела. Вошла в раж. Андрей, тебе придется выбирать.

– Но я не хочу! То есть, не могу.

– Но так больше не может продолжаться! Мы постоянно ругаемся! Десять лет в этом доме было спокойно. Почти десять лет, – поправилась Рара. – Потому что, когда Настя здесь появилась, она была тише воды, ниже травы. Это мы ей во всем потакали. Человека неинтеллигентного нельзя подтянуть до своего уровня, позволив ему все. Это его развращает. Она хорошего не понимает. Я просто уверена, что в детстве мать ее лупила ремнем. – Ромашов невольно вздрогнул. – А теперь на девчонку сыплются одни только пряники. Она считает, что это компенсация за голодное детство, и старается изо всех сил.

– Но я не могу ее выгнать! – отчаянно сказал Ромашов. – Ты же знаешь: мы в ответе за тех, кого приручили.

– Вот-вот, – оживился Фима. – Я спросил об этом у Бодлера, и он мне сказал: «Повсюду ищет ран тревожная рука».

– Прекрати! – одернула его Рара. – Это уже не смешно!

– А кто здесь смеется? – обиженно заморгал Ефим Иванович. – Разве я не прав?

– Насчет ран – да. В доме появилось оружие. Раз уж мы затронули классику, Андрей – Сент-Экзюпери, а Фима Бодлера, то я позволю себе вспомнить Чехова. Если на стене висит ружье, то оно обязательно выстрелит. Она ведь собрала все необходимые справки. Как вы думаете, зачем?

Мужчины нахмурились.

– В нашем доме, таким образом, образовалось два враждебных клана, – продолжала меж тем Рара. – Нас больше, но мы слабее, вынуждена это признать. Потому что они наглее и беспринципные. Если, конечно, ты, Андрей, принял нашу сторону, а не их.

– Но я же сижу здесь, а не на кухне!

– Значит, у них там опять военный совет! – в сердцах сказала Рара. – И ничего ты с этим не поделаешь! Небось, коньячок попивают? Или водочку?

– Не ситро, конечно, – вздохнул Ромашов. – И зачем мы только в это ввязались? А ведь я тебе, Рара, говорил.

– Что ты мне говорил? По прежней схеме? А результат? Ты теперь снимаешься в полном метре. У тебя настоящие большие роли. Потому что ты теперь – касса. Да тебя каждая собака знает! Настя обошла все телевизионные каналы со своей историей. А ее откровенные фото в Инете? Между прочим, Андрей, она сейчас знаменитее тебя. Это ты к ней теперь примазываешься, а не она к тебе.

– Ни к кому я не примазываюсь! – вспыхнул он. – Мне, между прочим, не двадцать, а скоро сорок! Не хватало еще мне устраивать стриптиз в Инете!

– В общем, давайте решать, – подвела итог Рара. – Либо мы слезаем с этой иглы, либо… – она замолчала.

– Либо что? – с нажимом спросил Ромашов.

– Может нам с Фимой, действительно, пора съехать?…

«…во времени и в пространстве…»

«Как же все это было на самом деле? – мучительно думал Журавушкин, идя к беседке. – Как это выглядело во времени и в пространстве? Кто пришел первым, кто вторым, а кто третьим? И кто спрятался в кустах персидской сирени? После трех роковых выстрелов? В конце концов, кто убил Настю?»

Ромашов ушел в дом, после того как Журавушкин сказал, что очень хочет побеседовать с Ефимом Ивановичем. Поскольку Раевич не появлялся, за ним пришлось пойти. Василиса Петровна тоже не показывалась, вроде бы она готовила обед. Журавушкин вдруг заметил сидящую на качелях Дашу и направился к ней. Захотелось разузнать подробности ее новой жизни. Довольна ей девушка? Уговорила ли она Ромашова оказать ей протекцию при поступлении в театральное училище или тот устоял? На коленях у Даши лежал толстый глянцевый журнал. Аркадий Валентинович сел на безопасное расстояние и деликатно кашлянул.

– Как вы думаете, какое платье лучше, светленькое, в цветочек, или голубенькое, с принтами? – встрепенулась Даша и, пододвинувшись вплотную, сунула ему журнал.

– Честно говоря, я в этом не разбираюсь, – замялся он.

– Но вы же не слепой! Вы гляньте! Гляньте! – не унималась девушка.

– По-моему, светленькое, – решился Журавушкин, мельком глянув на картинку. Жена и дочь всегда обходились без его советов. Разглядывая сделанные ими покупки, Журавушкин обычно говорил с озабоченным лицом: «Да, ничего». И торопливо уходил, чтобы его женщины не успели потребовать подробностей.

– Сразу видно, что вы ничего не понимаете в моде! – Даша сердито вырвала у него журнал.

– Я вижу, ты уже сделала свой выбор. Тогда зачем спросила мое мнение?

– Но о чем-то же надо разговаривать?

– По-твоему, со мной не о чем поговорить?

– Вы еще скучнее, чем Ефим Иванович. Хотя, нет. Ефим Иванович прикольный. Он такие стихи знает! Он мне читал. Говорит, их запретили, когда книжка вышла, и даже был суд. Этому, как его… забыла. Присудили штраф. Прикольно! Хотя, стихи так себе… «Дом-2» в сто раз круче. Там как-то все непонятно. Туманно очень. У этого… Да, Господи, как там его зовут?!

– У Бодлера?

– Во! Точно! Проще надо быть. Чего он современных-то поэтов не изучает, Ефим Иванович? Умный же, вроде, а таких простых вещей не понимает. Надо ему сказать… Посоветовать чего-нибудь. Вот пусть он, к примеру, кулинарные рецепты с французского переводит. А что? Идея! Я бы согласилась вести кулинарное шоу, если бы мне туда звезд нагнали. Как вы думаете, я буду классная телеведущая? – скорее утвердила, чем спросила она, и тут же, не дожидаясь ответа: – Чего бы мне у вас еще спросить? – Даша наморщила лобик. – Ну, ладно, попробую. Насчет псевдонима. По-вашему, имя Каролина с чем сочетается?

– Клюфт! – недолго думая, ляпнул он.

Из всех телевизионных каналов Журавушкин давно уже смотрел только «Спорт» и «Дискавери», поэтому сказал первое, что пришло в голову: имя популярной легкоатлетки, олимпийской чемпионки Каролины Клюфт. По реакции Даши Журавушкин понял, что зря не переключился на «Дискавери».

– Дурак! – вскочила Даша. – Это у тебя клюв! А у меня нос нормальный! – и она понеслась в дом, по дороге чуть не сбив с ног Ромашова.

– Что это с ней? – недоумевающее спросил тот.

– Я ее кажется, обидел. Ненароком. Мы говорили об ее псевдониме, – виновато сказал Журавушкин.

– А! Я вижу, она уже и вас достала! – рассмеялся Ромашов. – У нее такое прекрасное, звучное имя: Дарья Градова. Чего ж лучше-то?

– Согласен. Красиво и звучно.

– Нет, уперлась: я Каролина! Она такая шумная… – Андрей Георгиевич поморщился. – Ефим Иванович сейчас спустится. И вы сможете с ним поговорить.

– Скажите, а почему вы сейчас не снимаетесь? – поинтересовался Журавушкин.

– Сейчас лето. И потом: все знают о моих проблемах. Я уже подписал контракт с Федеральным каналом, буду соведущим в одном масштабном проекте. Вы представляете, какие это деньги?

– Да, представляю, – кивнул Журавушкин.

– Вот к осени и начнем. Если пилотные выпуски, а они уже отсняты, соберут хорошие рейтинги. Я не сомневаюсь, что так и будет. Материал отличный, и Рара так сказала. А у нее есть вкус. Я бы и сейчас мог сниматься, но пришлось отказаться. Я не очень хорошо себя чувствую. Морально.

– Понимаю, – еще раз мотнул головой Журавушкин.

– Идемте на веранду. Василиса Петровна что-нибудь нам подаст к чаю. Она сегодня пекла пирог… – Ромашов тяжело вздохнул.

Какое-то время они сидели в плетеных креслах, принюхиваясь к аромату вишневого пирога, тянущемуся из кухни. Раевич почему-то медлил. Журавушкин невольно сглотнул слюну. Домработница у Ромашова готовила отменно! Но подавать им свой шедевр явно не спешила. Не спешил и Ефим Иванович.

– Пойду, узнаю, в чем дело? – нахмурился Ромашов.

Когда он ушел, появилась Василиса Петровна с подносом.

– Довел девчонку до слез! – сердито сказала она Журавушкину, грохнув на стол пирог так, что фарфоровые чашки жалобно задребезжали. – На пластику собралась! К хиругам-мошенникам! Слава богу, ей еще восемнадцати нет! Осенью только исполнится. Может, к тому времени одумается… Вот кто ты такой, чтобы людям настроение портить? Она-то чем виновата? Ребенок ведь еще!

– Я-то тут при чем? – озадаченно спросил Журавушкин.

– А кто сказал, что у нее длинный нос? На клюв, мол, похож! Она вон, в слезах наверх убежала и в своей комнате заперлась! Я туда Андрея Георгиевича послала. Чтобы он ее успокоил. А то ходят тут всякие…

– Меня не так поняли, – принялся оправдываться Журавушкин, у которого мигом пропал аппетит. Вишневый пирог понапрасну стыл на подносе.

– Добрый день, – раздался на веранде картавый голос Раевича.

– Здравствуйте, Ефим Иванович!

– Ну, зачем вы так? – укоризненно сказал Раевич, присаживаясь к столу. Домработница вновь ушла на кухню.

– Я не совсем понимаю…

– Зачем вы довели Дашу до слез? Она была у меня, просила денег, – Раевич смущенно кашлянул. – Разумеется, у нас с Рарой есть кое-какие сбережения, но лично я не считаю, что в таком юном возрасте ложиться под нож хорошая идея. Напрасно вы внушили ей эту мысль.

– Я ничего не…

– С этим надо что-то делать, – озабоченно сказал появившийся на веранде Ромашов. – Вот уж не думал, Аркадий Валентинович, что вы такой знаток женской красоты! Да с чего вы взяли, что с таким носом Дашу не возьмут сниматься? Наоборот, изюминка всегда ценится. А если она сделает пластику, то будет как все.

Журавушкин озадаченно молчал. Дашино невежество привело к тому, что теперь все в доме всерьез обсуждают пластическую операцию, в которой девчонке совсем нет нужды.

– Да нормальный у нее нос! – в отчаянии сказал Аркадий Валентинович.

– Слово не воробей, – буркнула Василиса Петровна, вновь появляясь на веранде.

– Так о чем вы хотели со мной поговорить? – встрепенулся Фима Раевич.

– Если не возражаете, я хотел бы это сделать наедине, – Журавушкин покосился на Василису Петровну и увидел, что та разозлилась. Или это из-за Даши у Градовой-старшей такой вид? Надо бы все объяснить девушке. Что именно он имел в виду. Вовсе не ее нос.

Журавушкин бросил тоскливый взгляд на вишневый пирог и поднялся.

– Да-да, идемте в сад, – откликнулся Раевич и тоже торопливо встал.

Стул, на котором он сидел, чуть не упал. Его проворно подхватил Ромашов. Аркадий Валентинович отметил отличную реакцию знаменитого актера. Или вещи в этом доме падали так часто, что все его обитатели были настороже?

В любом случае, Ромашов был строен, как юноша, животом не обзавелся, зато мускулатура впечатляла, особенно сейчас, когда Андрей Георгиевич надел простую белую майку и клетчатые шорты, по-домашнему. Выглядел он отлично, хоть сейчас на фото!

«Он актер, ему это надо, – тут же мысленно начал оправдывать себя Журавушкин. – А я адвокат. Мне-то это зачем? Вон, Раевич, тоже неуклюжий! Зато на пяти языках без словаря говорит!»

– Как там моя жена? – первое, что спросил у него Раевич, когда они присели на скамейку в беседке.

– Говорит, что привыкла.

– Разве к тюрьме можно привыкнуть? – удивился Ефим Иванович.

– Ко всему можно привыкнуть. От безысходности.

– Но вы ведь все сделаете для того, чтобы этого не случилось? Обвинительного приговора?

– Мы, Ефим Иванович, мысделаем… А скажите-ка мне, почему именно Бодлер? Мало ли поэтов. Было и есть.

– В самом начале девяностых, когда все это безобразие начиналось, я совершенно случайно наткнулся на строки… – Ефим Иванович прикрыл глаза и процитировал:

 
Безумье, скаредность, и алчность, и разврат
И душу нам гнетут, и тело разъедают…
Упорен в нас порок, раскаянье – притворно;
За все сторицею себя воздать спеша,
Опять путем греха, смеясь, скользит душа,
Слезами трусости, омыв свой путь позорный…
 

– Ничего не напоминает, Аркадий Валентинович? Разве это не о нашем времени? «Мы к Аду близимся, но даже в бездне мы без дрожи ужаса хватаем наслажденья». Разве это не об эпохе потребления? Без дрожи ужаса…

– Это Бодлер, да?

– Предисловие к его поэтическому сборнику «Цветы зла». Вон они, повсюду, – Раевич кивнул на пышно цветущие клумбы.

– Да это вроде как не то. Извините, я, конечно, не знаток поэзии, но…

– Вот именно! – неожиданно сердито сказал Раевич. – С такой невинности все и начинается! Вроде как мы клумбы сажаем. Украшательством занимаемся. А к чему приходим? За пистолет хватаемся, чтобы по-прежнему ходить среди этих клумб! Которые нам уже дороже, чем спокойствие души! Мы к аду близимся…

– Я вас не понимаю, – озадаченно сказал Журавушкин. – Вы хотите сказать, что…

– Настю убила моя жена! Раз уж мы здесь вдвоем… – Раевич оглянулся и понизил голос: – Разумеется, на суде я этого не скажу. Но вам, как адвокату, чтобы вы знали. Вы ведь собираетесь ее защищать?

– Конечно! Это моя работа.

– Вот и постарайтесь, чтобы ей дали как можно меньше и условно.

– Но это невозможно! Речь идет о преднамеренном убийстве!

– Вам денег мало? Если Лёвушка поскупился на гонорар, я могу добавить.

– При чем тут мой гонорар? Есть закон, есть суд.

– Да полно, Аркадий Валентинович! Сейчас все покупается и все продается!

– Это вам Бодлер сказал?

– Именно так.

– Послушайте, Ефим Иванович, вы перепутали вымысел с реальностью. Сейчас как раз такое время, что еще надо поискать тех, кто возьмет взятку. Тем более, когда дело имеет такой громкий общественный резонанс. Меня могут привлечь к уголовной ответственности, если я вздумаю совать следователю деньги. Или судье. К тому же я этого не умею.

– А на кой вы тогда нужны? – сердито спросил Раевич.

– Найти истину, – пожал плечами Журавушкин.

– Я вам уже сказал, что Настю убила моя жена. А тот текст, который я должен озвучить в суде, вы мне напишите. Я его добросовестно выучу, и скажу без запинки. Но за эмоции не отвечаю. Зато мне непременно поверят. Врать я не умею, извините.

– Хорошо. Почему вы решили, что убила Раиса Гавриловна?

– А кто? Кто все время говорил про ружье, которое, коли уж оно висит на стене, обязательно должно выстрелить? Кто говорил, что Настю пора осадить? В конце концов, кто призывал нас к решительным действиям?

– Вас и Ромашова?

– Ну, Лёвушку к таким делам подпрягать бесполезно, – тяжело вздохнул Раевич. – Что он мог сделать?

– Как это что?! – аж подпрыгнул Журавушкин. – Сказать Насте: свадьбы не будет! Раз уж он ее так не хотел, этой свадьбы.

Раевич принялся смеяться. Да что там! Хохотать! У него даже очки от смеха запотели!

– Ох… Насмешили… – сказал Ефим Иванович, сняв очки и вытерев слезы. Потом достал из кармана носовой платок и принялся протирать им стекла. – Лёвушка интеллигент до мозга костей. Он может сколько угодно играть злодеев, но душа у него, как у младенца. Невинно-розовая. Вы видели, какие у него глаза? – Раевич вновь нацепил очки и насмешливо посмотрел на Журавушкина.

– Красивые.

– А цвет?

– Я не женщина, чтобы его разглядывать, – сердито сказал Аркадий Валентинович.

– Приглядитесь на досуге. Уверяю: вас ждет преинтересное открытие. Вообще Лёвушка – это бездна. Интереснейший человек, – оживился вдруг Раевич. – Я знаю, что у него репутация мачо, меж тем Настя им откровенно помыкала. Он совершенно не то, чем кажется.

– А какой он, по-вашему? – с интересом спросил Журавушкин.

– Лёвушка? «Скажи читатель-лжец, мой брат и мой двойник, ты знал чудовище утонченное это?». Ут онченное чудовище, – со смаком повторил Ефим Иванович.

– Это ваше мнение или Бодлера? А, может, Раисы Гавриловны?

– Наше общее, если хотите.

– Тем не менее, вы здесь живете, в этом доме, под одной крышей с ут онченным, как вы говорите, чудовищем. На его деньги.

– Ну, деньги мы вместе зарабатываем, – к его удивлению Ефим Иванович нисколько не обиделся.

– Хорошо. А как вы относились к Насте?

– По-моему, мы это уже обсуждали, – насмешливо сказал Раевич, продемонстрировав тем самым, что у него отличная память.

– Тогда я многого не знал, – сердито ответил Журавушкин. – Мне хотелось бы обсудить это еще раз, и во всех подробностях. Что было между вами и Настей?

– Вряд ли она вообще замечала, что я есть.

– А вот Василиса Петровна говорит, что Настя сидела у вас на коленях и вы читали ей стихи. Эротического содержания, – добавил Журавушкин.

– Ах, вы это о тех семи стихотворениях, которые цензура потребовала запретить… Якобы из-за их непотребства. Да это же невиннейшая поэзия, если взглянуть с точки зрения современности! Именно это я и пытался объяснить Насте.

– Посадив ее к себе на колени?

– Это была ее манера общения с мужчинами. Как бы это сказать? Слишком развязная. Она меня называла «милый старичок».

– Значит, никакого романа у вас не было?

– Да помилуйте! Какой у нее интерес во мне? Ей нужны были деньги и слава.