Текст книги "Радости и горести (Повесть в письмах)"

Автор книги: Наталья Теребинская

Соавторы: Ксения Шнейдер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Ксения Николаевна Шнейдер и Наталья Владимировна Теребинская
Радости и горести (повесть в письмах)

От Люси Климовой – Ирине Алдан. Деревня Марьино, 18 марта 194… года.

Дорогая Ирочка, ты, наверное, удивишься, подумаешь, кто это мне пишет? А пишет тебе незнакомая девочка, зовут меня Люся, и я тоже тебя никогда не видела, а только слышала по радио, как ты играла на скрипке. Это было уже давно, и я всё думала о тебе и хотела написать письмо, а адреса не знаю. Потом надумала в радио написать.

В тот день, когда ты играла, у нас шёл мокрый снег, и окна все залепило. В комнате темно. И у меня нога болела. Наши все на работе, только мы с дедушкой дома. И всё мне надоело, даже книжку неохота читать.

После дедушка радио включил, и мы с ним слушать стали. И вот объявили: «Ирина Алдан, тринадцати лет, сыграет на скрипке первую часть концерта…» – не помню какого. Мне не очень понравилась музыка, хотя ты очень быстро и хорошо играла. А зато потом ты стала играть «Поэму» Фибиха, и это мне понравилось больше всего, что я в жизни слыхала. Я потом всё старалась не забыть мотив, но всё-таки забыла.

У нас в деревне много девочек, только уж больно много они смеются, а я уже два года не хожу в школу. Мне хочется и поговорить, не всё же смеяться. Вот я лежу и с тобой разговариваю в мыслях, понимаешь? А позавчера видела тебя во сне, только не разглядела, какая ты. Я сама так воображаю: волосы у тебя чёрные, локонами по спине, а глаза голубые. И всё лицо такое задумчивое. Ты подари мне свою фотокарточку, я увижу, такая или нет. Ну вот, пришли ребята, я потом допишу.

* * *

Это они насчёт выставки забегали. В школе выставка будет, вот они и пришли взять рукавички для выставки. Я быстро их теперь вяжу, разные узоры вывязываю. Вся почти деревня теперь в расписных рукавичках ходит. Мы с тётей Настей красим шерсть в разные цвета; хочется, чтобы цвет ясный был.

А сейчас я тебе вяжу рукавички. Они будут двойной вязки, зелёные, а резинка – половина серая, половина чёрная. Кто-нибудь из наших поедет в Ленинград и свезёт тебе.

Ну, до свиданья, Ирочка, дорогая моя подружка! Напиши мне ответ, что согласна со мною дружить, и выступи ещё раз по радио, пожалуйста.

У тебя, наверное, есть подруга, и ты ей про меня расскажешь и письмо моё покажешь.

Твоя ЛЮСЯ.

От Ирины Алдан – Люсе Климовой. Ленинград, 25 марта 194… года.

Дорогая Люся!

Сегодня 25 марта, я запомню этот день на всю жизнь. В этот день сбылась моя мечта. Я нашла друга. Я говорю себе: поздравляю тебя, Ирина Алдан, у тебя есть друг, ты получила письмо от друга. Сначала я расскажу тебе, как всё было. Сейчас ведь каникулы, и я решила побольше играть на рояле, а то я совсем рояль запустила. Сижу и играю гаммы. Звонок. Почта. Письмо из радиокомитета. Ага, думаю, опять выступать. Я не очень люблю играть по радио, неприятно, когда публики нет, играешь, как в пустоте, только свои да дикторша. Мне всё кажется, что меня никто не слушает, а где-нибудь говорят: выключи радио – надоело!

Разрываю конверт, а там ещё один, и в нём – письмо от тебя! Прочла и сразу поняла, что ты будешь мой настоящий друг. Хотела сразу же тебе отвечать, даже начала уже писать, но не могла усидеть на месте. Стала почему-то носиться по комнате, такая дура! А Шерхан бегал за мной и хватал меня за ноги.

Значит, тебе понравилась «Поэма?» Я её один раз в концертном зале играла. И когда кончила, не сразу стали хлопать. Это такая коротенькая тишина, я её люблю больше аплодисментов. Вот не терплю, когда кашляют, – значит, плохо играла. Не всегда ведь удаётся хорошо сыграть. Иногда какая-нибудь глупость помешает, вроде платья. У меня есть только одно концертное, из маминого эстрадного, чёрное бархатное с гипюровым воротником. Но я из него выросла, и если чулки не очень длинные, нехорошо получается: играешь, руки высоко держишь, и платье вздёргивается, видны голые коленки. Не могу же я играть и думать о чулках! Неужели непонятно? А мама говорит, не нужно шить. Они все – и папа, и мама, и Андрей Никандрыч – это мой профессор, – вообще не любят, когда я выступаю. Другим можно, им «эстрада не противопоказана», даже уговаривают. Это тех, кто трусит, боится публики. А если я не трушу, значит, мне нельзя! Меня, видите ли, портит! А я люблю выступать. Люблю горящие прожекторы с двух сторон, люблю, когда меня слушают, и люблю, да, да люблю, когда хлопают. И ничего в этом плохого нет. В блокаду мы где только не выступали: и в госпиталях, и в жактах, и даже в землянках у бойцов. И как нам все были рады! Как нас все любили! А теперь – здравствуйте! – чуть не за преступление считают, если хочешь выступать. И ты думаешь, только взрослые так рассуждают? В том-то и дело, что нет. У нас одна девочка – председатель отряда – прямо на собрании заявила: Алдан слишком увлекается концертной деятельностью. А Никандрыч, профессор мой, говорит: научись думать пальцами, а аплодисменты – дело десятое.

Тебе смешно – «думать пальцами»? Я-то понимаю, но ещё не совсем научилась.

Ну, хватит про меня. Напиши, что у тебя с ногой? Это меня страшно беспокоит. Надо хорошему врачу показаться. И ещё не понимаю, ты пишешь, что в школу не ходишь, а потом «наш класс», как же это? Какая ты милочка, что связала мне рукавички! Понимаешь, в блокаду везде было очень холодно, и как я ни берегла пальцы, а всё-таки чуточку их поморозила. Теперь их надо очень кутать. Мама сшила мне рукавицы, они тёплые, но ужасно некрасивые, мальчишки берут их для бокса. Моя мама очень хорошо поёт, а шьёт плохо. А я сама ничего не успеваю.

Люся, пусть о нашей дружбе никто не знает. Это будет наша тайна. И знай, что у меня никакой подруги нет, а есть враг.

Ну, до свиданья! Целую тебя тысячу раз. Скорей напиши письмо, такое же огромное, как моё.

Твоя Ирина АЛДАН.

Да, насчёт карточки: не могу прислать, у меня нет похожей.

От Люси Климовой – Ирине Алдан. Марьино, 30 марта 194… года.

Дорогая моя подружка! Вот как жизнь моя переменилась. Просто не поверить, что такая девочка со мной дружит, мне письма пишет!

Нынче вечером тётя Настя с работы пришла, лампу зажгла, самовар поставила, попили чаю, потом она в правление пошла. Тётя Дуня – к соседке, а дедушка – на печку, спать. Лежу, вдруг кто-то в окно стукнул. Я по стуку сразу признала – Феликс. Я тебе не писала про него, это наш колхозный почтальон, школьник. Ну, стукнул, значит, сейчас заявится. Письма-то я и не ждала: он вечерами не носит. Так, думаю, проведать пришёл. А он, как вошёл, сразу: – Не знаю, что, говорит, с тобой и делать, плясать тебя не заставишь. – Ух, я как закричу! Ты, кричу, письмоносец и должен письма безо всякого отдавать!

Я, говорит, не обязан в неурочное время бежать сломя голову, чтобы гражданке Климовой корреспонденцию доставлять. – Ну, прямо на нервах играет. Ладно, говорю, я тебе спою. А у меня голос неверный, плохо пою. Он и руками замахал: спасите, граждане! – подаёт письмо.

Ты спрашиваешь, что у меня с ногой? Она у меня ранена. Мы с мамой в Калинине жили и от фашистов бежали, по дороге они начали нас бомбить, ну вот и ранили. Ещё ты спрашиваешь, почему я про шестой класс говорю – наш класс: так я же в нём учусь. В школу не хожу, мне ребята уроки домой приносят, помогают. Вот этот самый Феликс геометрию объясняет. Учительница тоже приходит, проверяет. Осенью, наверное, в школу пойду. Мне всё костыли обещают, а не дают, полежи, говорят, ещё. Если бы ты знала, как лежать надоело!

Пока кончаю письмо. Тётя Настя пришла, велит спать, сейчас лампу загасит. Завтра опять писать буду. Да, кто же это у тебя враг, не поняла я?

31 марта.

Ой, не знаю прямо, как и писать! Случилось такое, и уж лучше я тебе сразу сознаюсь. Феликс всё выведал у меня. Вот как это было. Только я собралась тебе утром писать, он и является. Между прочим, говорит, это какая Алдан тебе пишет, не та, что по радио выступает? Я и глаза вытаращила. Нет, говорю, не та совсем. А ты откуда знаешь? – А обратный-то адрес – И. М. Алдан. – Я молчу, и он молчит. После говорит: – Я эту Ирину Алдан хорошо запомнил, она «Скерцо» Чайковского играла. – Вот тут я и попалась! Какое скерцо? «Поэму» она играла! Он и давай меня отчитывать: нечего, говорит, врать, если не умеешь. А я и верно не умею. Ты теперь на меня рассердишься, что тайну не сохранила, боюсь, и писать больше не будешь.

У Феликса настоящая фамилия – Климов, как и моя. У нас в Марьине полдеревни Климовы, и у некоторых есть ещё какая-нибудь фамилия, чтобы не путать. Их уже давно Гармошкины зовут. У них дедушка был первый гармонист на деревне, а отец Феликса – гитарный мастер. Они все к музыке способные. Феликс на всём играет: и на гитаре, и на балалайке, и на домре. Он тебя два раза слышал. В тот раз был концерт школы-десятилетки при Ленинградской консерватории, это когда мы с дедушкой слушали. А ещё до этого передавали выступления ребят, награждённых медалью «За оборону Ленинграда». Это мне всё Феликс рассказал. Значит, и ты медаль получила?

Я писем твоих ему не давала читать, только сама прочитала ему то место, где ты про врага пишешь. Спрашиваю: что ты думаешь, кто этот враг? А он, знаешь, что говорит: что это шпион и что ты будто его выслеживаешь. Я перепугалась и говорю: не может быть, она же девочка! Ну и что, говорит, она особенная, ленинградская. Феликс говорит, это раньше была кровная месть из-за наследства, а теперь, если уж враг, значит, общий.

Теперь у меня две тревоги: первое – кто твой враг; второе – что ты рассердишься и писать перестанешь. И пока не напишешь, покою мне не будет.

ЛЮСЯ.

От Ирины Алдан – Люсе Климовой. 5 апреля 194… года.

Люсенька моя родная!

Ну, могу ли я сердиться на тебя? Могу ли не написать тебе? А что Феликс знает, так и пусть себе знает. Только, чтобы уж больше никому. Феликс думает, мой враг – шпион! Смешной человек, это было бы хоть интересно, а у меня даже не враг, а врагиня, девочка, пианистка, Лена. Учится со мной в одном классе, председатель совета отряда.

Живёт она у нас, недавно только из эвакуации вернулась. Её мама – школьная подруга моей мамы, она доктор, папа тоже доктор, хирург. Они ещё не демобилизовались из армии.

Ты бы знала, как я ждала эту Лену, когда узнала, что она из Сибири едет прямо к нам! Вот, думала, будет у меня друг. Потом, она ведь пианистка, играть можно вместе, она мне будет аккомпанировать. Это, знаешь, как сближает?

И вот, здравствуйте, приехала. И ничего не получилось. Мне теперь ни в школе, ни дома покою нет. Ну вот тебе пример. У нас есть такое занятие – ансамбль скрипачей. Вообрази: пятнадцать человек играют в унисон, тянут все вместе одно и то же. Говорят, это дисциплинирует и нужно для чистоты интонаций. А мне всё это ни к чему. Я ведь уже в большом симфоническом оркестре играю, в нашем, консерваторском. Сам Никандрыч как-то сказал (не мне, конечно, я случайно узнала), что у меня на редкость чистая интонация. Ну вот я и отменила для себя эти занятия. Это же специальный предмет, и на успеваемость класса мои пропуски повлиять не могут. Никак я не думала, что Лена и тут вмешается. Она же не скрипачка, какое ей дело! А ведь вмешалась. Сначала прочла мне нотацию: сознательность, дисциплина, всякие слова. Я сказала, что у меня на это есть свои причины и даже постаралась объяснить ей. Да разве она способна понять!

Ох, простить себе не могу, что я, да, я сама выбирала её в председатели! Правда, мы выбирали её за железный характер, мальчишки её побаиваются, а это очень важно. Вот и выбрали. Но это совсем не значит, что я во всём должна с ней соглашаться! Я, например, считаю так: артист, музыкант, художник должен отдавать своё искусство народу. Иначе зачем нужна музыка? И для чего нас учат? Конечно, мы ещё не настоящие артисты, знаю прекрасно. Ну и что же? Ведь и нас слушают с удовольствием. А нам радость.

Я вот выхожу на эстраду, поднимаю смычок, играю. Если это, например, Осенняя песнь Чайковского, люди сидят задумчивые, печальные, думают про что-то своё. А вот я исполняю что-нибудь светлое, радостное, и лица веселеют, люди забывают свои огорчения. Это я очень хорошо поняла, когда выступала у раненых. И потом, по-моему, наша, музыкантов, обязанность уже сейчас помогать всем людям, как тимуровцы помогают старикам и больным. Ну, а Лена рассуждает иначе. Для неё главное – её план работы, мероприятия, сборы.

Ты не думай, что я против пионерских сборов, я даже сама придумала тему: «Композитор и море». Это про Римского-Корсакова. Я бы рассказала, как он был моряком, как попадал и в штиль и в шторм, как потом написал музыку, передал море в своих сочинениях. Помнишь Шехеразаду? И вообще это замечательно – быть моряком и композитором! Я, конечно, об этом своём замысле никому не говорю. Зачем? Чтобы испортили всё? Ведь у нас как? Сейчас Ваня Королёв сделает доклад про детские годы Чайковского! Вот выходит и начинает «излагать», как на экзамене. Потом Лидочка Мельникова, робея и спотыкаясь, пробормочет про «Времена года». Сестрички Валя и Ляля отбарабанят вальс из «Щелкунчика», совсем как на уроке, хуже, чем на уроке. И так далее. Очень содержательный сбор! А Лена сияет: «мероприятие выполнено». Можно там где-то галочку поставить. А что скука, – это её мало беспокоит. Вот только Ира, видите ли, «играла хуже, чем на концерте». Это она мне каждый раз преподносит. А как же, она думает, я могу играть, если меня тошнит от таких «мероприятий»?

Ох, сколько написала, и всё о Лене. Хватит!

Про медаль Феликс правильно сказал: мы все ребята из концертной бригады Дворца пионеров награждены за выступления на фронте. Только никакие мы не особенные: ведь тогда фронт очень близко был, на трамвае доедешь. Жили мы все в детском доме. С Консерваторией я не уехала, потому что мама заболела.

В детском доме хорошо жилось, дружно. Мы заботились друг о друге. А теперь и учиться стало труднее и вообще всё не клеится. Мама часто уезжает в гастрольные поездки, папа всё старается из меня человека сделать. А главное – Лена. Я по папиному лицу вижу, что он уже знает про ансамбль: успела доложить. Я сегодня так на всё это разозлилась, что, когда скрипку настраивала, квинту перетянула, она и лопнула. Всё из-за Лены.

Дорогая Люсенька! Какое счастье, что ты у меня есть! Ты одна меня понимаешь. Целую тебя. Привет Феликсу.

Я прочла «Аэлиту» Алексея Толстого. Ух, как интересно! Непременно достань и прочти.

Твоя ИРИНА.

От Люси Климовой – Ирине Алдан. Марьино, 10 апреля 194… года.

Дорогая Ирочка! Просто сказать не могу, как мне тебя жалко, что ты так расстраиваешься из-за Лены. Только, может, ты напрасно очень уж переживаешь. Я ведь к Феликсу тоже прицепляюсь, что ноги не вытирает, когда в избу входит. Или другой раз понапрасну на братишку налетит, вот я его и ругаю. Он иногда и поворчит, а по-настоящему не обижается.

Я если, бывает, рассержусь, сейчас – за вязанье, вот и успокоюсь. А Феликс, тот за молоток хватается; в хозяйстве всегда нужно прибить чего-нибудь, вот он и давай колотить, сердце и отойдёт.

Я всё думаю, как бы это вас с Леной помирить? Может, если бы ты её поучила, как интересно сборы проводить, она бы тебя послушала. Ты это так хорошо написала про музыку и море. Вот бы ей и сказала, так сбор бы и провели.

Ты, Ирочка, не расстраивайся, из сердца выброси это и будешь счастливая.

А я так рада, что ты из-за Феликса не обиделась на меня, что будешь писать. До чего ж бы я хотела с тобой по Ленинграду погулять!

Твой поклон я Феликсу передала, так он даже красный весь стал. Ничего не сказал, а сразу видно – очень обрадовался.

Ирочка, будешь сниматься, непременно мне карточку свою пришли. Ну, до свиданья, моя родная подружка! Сейчас буду маму ждать; она в городе на селекционной станции работает. У ней много дней выходных накопилось, вот она и приедет.

Целую тебя. ЛЮСЯ.

От Ирины Алдан – Люсе Климовой. Ленинград, 16 апреля 194… года.

Люсенька, дорогая моя подружка!

Я прочла твоё письмо, подумала и знаешь, что сделала: пошла к Лене и рассказала ей мой замысел про Римского-Корсакова, как ты советовала. Думаешь, она обрадовалась, вдохновилась? Ничего подобного: помолчала, а потом говорит: «Да, можно вставить в план». Ну, видишь? Как такому человеку отдавать свои мысли, мечты?

Послушай, что было дальше. Со мной сегодня приключилась ужасная глупость: сорвалась на контрольной по геометрии. Не люблю геометрии. Ну на что она музыканту? Но не в этом дело. Словом – двойка. И, к сожалению, это не только меня касается, а то я не печалилась бы нисколько: двойка, так двойка. Но вот класс… соревнование. И я решила тут же дать классу слово, что я исправлю отметку хоть на четвёрку. И только я это решила, вдруг встаёт Лена и заявляет: «Я обещаю подтянуть Иру по геометрии». Что мне оставалось делать? Я сказала: «Спасибо Лене Корецкой, но я уж сама как-нибудь». Получилось глупо.

Теперь вот что, Люся: я тебе даю слово получить четвёрку по геометрии (пятёрка не выйдет, знаю). Ты думаешь, у меня нет воли? Есть. Если у меня какой-нибудь пассаж не получается, я могу это место повторять двадцать раз, пятьдесят, сто, и в самом медленном темпе, пока не придёт настоящая лёгкость, пока не зазвучит так, как будто это не я играю, а само играется. И я эту геометрию вызубрю, что бы там Лена ни говорила.

Люсенька, ты опять просишь у меня карточку. Я не хочу сниматься, плохо выхожу на фотографии, у меня лицо не фотогеничное.

Кончаю письмо, иду зубрить проклятую геометрию.

Целую. Твоя ИРА.

От Люси Климовой – Ирине Алдан. Марьино, 22 апреля 194… года.

Дорогая Ирочка!

Вот что мы сегодня с тётей Настей надумали. Ирочка, попроси свою маму и своего папу, пускай они отпустят тебя к нам в Марьино сразу, как экзамены кончатся. Ты им скажи, у них колхоз хороший, после войны хорошо поправляемся. Тётя Настя бригадиром сейчас, ей новый дом построили. Скажи, у Настасьи Климовой свои куры и гуси, свинью резали, сала насолили. Скажи, мёд есть, дедушка наш за пчёлами ходит; а мёд, он ещё полезнее конфет. Скажи, дома у них все смирные, непьющие, никаких хулиганств не бывает, а то бы тётя Настя живо за дверь выставила. А жить мы с тобой будем в горенке, это такая пристроечка.

Ирочка, попроси, уговори, скажи, Климовы все приглашают. Они меня все жалеют, боятся, чтобы я не скучала в деревне.

Мы лошадь за тобой пошлём и в бричку много сена положим. От станции тридцать два километра. Феликс за тобой поедет. Я той дорогой уже три раза ездила. Последний раз, когда домой после операции ехала. Это уже в августе было.

Дорога сначала ровная, шоссейная, потом на просёлочную сворачивает, всё лесом и лугом, потом через речку, у моста брёвна прыгают, и опять лесочком.

Там есть одно место, как горелую пустошь проедешь, сразу лес тёмный и папоротники растут огромные. Здесь Феликс каждый раз говорит: «Куда ты завёл нас, не видно ни зги, – Сусанину с сердцем вскричали враги». Феликс нарвёт папоротников, я уж знаю.

А если дождь пойдёт, Феликс тогда из-под сиденья кожан вынет и тебя укроет, и дождь будет по тебе стучать, а не промочит.

В Марьино приедете, уж темно. Наш дом пятый от края. Ребята прибегут, скажут: – едут! А у нас уже всё готово, самовар кипит, в печке всё поспело.

Потом за стол сядем. Тётя Настя угощать начнёт, варенец подаст, знаешь, такая простокваша с коричневыми пенками? Потом свинину жареную поставит с картошкой, после чай с мёдом и ватрушками. Все едят, а тётя Настя станет у печки и смотрит. А если скажут – вкусно, она скажет: «Ну, уж какой вкус!» Потом мы пойдём спать в нашу горенку и будем разговаривать, потом заснём, а потом будет уже утро.

Я тебя, Ирочка, ещё за то люблю, что ты простая и не гордишься, и про себя даже говоришь, как ты другой раз ленишься или не так делаешь. А я знаю, что лучше у меня нет и никогда не будет подруги.

Вот ведь я ещё и не думаю, кем буду; раньше говорила, в балерины пойду – очень танцевать любила, а теперь уж какой там балет! А у тебя уже сейчас есть специальность. Я никогда ни одной такой девочки не знала во всю жизнь.

Приезжай, Ирочка, пожалуйста! Ты только сама захоти, неужели тебе папа и мака откажут?

Целую тебя. Твоя ЛЮСЯ.

От Ирины Алдан – Люсе Климовой. 22 апреля.

Дорогие друзья, Люся и Феликс! Ура! 2 мая в 19 часов 20 минут слушайте радио. Я буду играть скрипичную сонату Грига.

И пусть Феликс непременно послушает нашего виолончелиста Володю Бирюкова, это прекрасный музыкант. Лена будет играть первую часть концерта Мендельсона. Сейчас за стенкой выколачивает октавый этюд Черни – технику набивает. Её тоже стоит послушать. Остальное мало интересно. В первый раз в жизни жду с нетерпением выступления по радио, прямо себя не узнаю, волнуюсь ужасно. Это всё потому, что вы будете меня слушать. Непременно напишите мне оба, как понравилось. Честно напишите. Ну вот, Лена перестала греметь, надо скорее браться за скрипку.

До свиданья. Ваша ИРА.