355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталья Резанова » Третий день карнавала » Текст книги (страница 1)
Третий день карнавала
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 22:30

Текст книги "Третий день карнавала"


Автор книги: Наталья Резанова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Наталья Резанова
Третий день карнавала

Статья была закончена аккурат, когда начало темнеть. И очень хорошо: иначе пришлось бы зажигать лампу, а керосин подорожал. Вдобавок от его сладкого запаха у меня начинает болеть голова.

Никто меня не торопил: из-за карнавала типография была закрыта, и у меня в запасе имелся еще день. На сей раз мне дали времени больше, чем обычно. Предполагаемое строительство подземки в Тримейне уже перестало быть горячей новостью, и шеф требовал «глубокого аналитического разбора» всех плюсов и минусов грядущей стройки. На кого еще свалить, как не на меня? Реакция городских властей предсказуема, а тут можно было отбрехаться – «баба писала, что она в этом понимает?»

Я ни в коем случае не склонна была осуждать шефа за эти милые уловки, но также не собиралась оповещать его, что могу работать быстрее, чем он думает. Иначе совсем на шею сядут, мать их… Могу я позволить себе хотя бы день отдохнуть, как все нормальные столичные жители? Правда, выспаться, как мечталось, все равно не удастся. Вскоре на улицах начнется самая потеха.

Я снимала мансарду в старом университетском квартале. После «великой перепланировки столицы», что последовала за гражданской войной, самые обветшалые дома здесь были снесены, но и тем, что поновее, было лет по двести. А новая застройка сюда еще не добралась. Потому и жилье здесь было дешево (относительно, конечно), и публика обитала соответственная. Когда они начинают веселиться, тут такой грохот и гам стоит, что иностранец решит – опять война началась.

А выползать смотреть на все эти шествия-танцы-пляски неохота. Мне этого добра в рабочее время хватает. Когда пишу театральные обзоры. Так что следует посмотреть, что осталось из жратвы, и все-таки попытаться поспать. Заткнув уши.

И в этот момент, разумеется, в дверь постучали. Неужто начальство все-таки пригнало посыльного за статьей?

– Кого там еще черти несут?

– Подруга моя, ты, как всегда, любезна.

Голос был мне знаком, и я сползла со стула, чтобы открыть дверь.

Либби ввалилась в комнату, шурша цветастым платьем с множеством оборок. Маска болталась на груди, белокурые кудряшки рассыпались по плечам и прилипали к потному лбу. Погода стояла нежаркая, но Либби то ли успела недавно сплясать на улице, то ли взмокла, взбираясь по крутой лестнице.

– Ну ты даешь! – бесцеремонно провозгласила она, плюхаясь на табуретку. – Третий день карнавала, а ты сидишь тут, как сова… Нет! Я этого так не оставлю. – Она стукнула кулаком по столу. – Веселиться!

Не то чтоб мы были такими уж близкими подругами, но давность знакомства давала Либби право на некоторую фамильярность. Мы вместе посещали муниципальную школу для девочек на улице маршала Рондинга. Паршивая была школа, надо сказать. Но ни у моих родителей, ни у родителей Либби не было средств оплачивать гимназию. А мы обе понимали, что надо так или иначе получить образование, поскольку придется зарабатывать на жизнь. Ибо фея, выдающая благонравным девочкам в награду за хорошее поведение богатых женихов, ушла в бессрочный отпуск.

После школы я потеряла Либби из виду, слышала только, что она устроилась сестрой милосердия в госпиталь святой Гизелы. И несколько лет спустя, когда я уже закрепилась в «Тримейнском курьере», встретила ее вновь. Жизнь репортера столичной газеты отнюдь не складывается из общения с разными богемными компаниями, хотя модные романы создают такое впечатление. И общаемся мы с этой публикой – актерами, музыкантами, художниками – чаще ради информации. Но общаемся, это верно. Вот в компании молодых художников я и встретила Либби. В качестве натурщицы.

История, которую она мне поведала, ничего удивительного в себе не содержала. Госпиталь святой Гизелы – старейшая и самая почтенная больница Тримейна, но, как и везде, сестрам там платят гроши. Прожить на них решительно невозможно. Либби стала искать приработков, и оказалось, что приработок приносит больше дохода. Вдобавок работа в больнице – тяжелая и грязная, а позируя, всяко не надрываешься. Да и возможность повеселиться есть, а Либби, что скрывать, любила это дело. О том, что будет после того, как она утратит товарный вид, Либби не задумывалась, поскольку в настоящее время проблем с заработками у нее не было. Либби – девица высокая, пышная, белокурая – во вкусе Рубенса или Кнаппертсбуша, и если вы посещаете вернисажи или вхожи в живописные салоны, то наверняка лицезрели ее в обликах античных богинь, наяд, дриад и тому подобных персонажей. Особой популярностью она пользуется у представителей школы «Эрдского пробуждения»: они считают, что со своей статью, русыми кудрями и голубыми глазами моя однокашница соответствует образу «северных дев-воительниц» (вот сейчас прямо она все бросила и ратоборствовать побежала, только папильотки из волос вынет).

И всю свою жизнерадостность Либби была намерена обрушить на меня.

– Хватит уже свои каракули черкать! Карнавал же! Будем развлекаться!

– А почему бы и нет… – иногда лучше уступить, чем спорить. Я убрала статью в ящик, нашарила под столом плетеную бутыль с красным фораннанским, оставшуюся после очередных гостей, и выдвинула ее оттуда. – Тут вроде еще есть. Выпьем, посидим…

– Нет уж, нет уж! Никаких посиделок за бутылкой с задушевными разговорами! Сейчас карнавал, дурища! И я заставлю тебя веселиться во что бы то ни стало! А если тебе деньги жалко тратить – ладно, угощаю! Хотя ты и сама получаешь прилично, скупердяйка бессовестная.

Тут она была не права. Я экономлю вовсе не из скупости. Да, у меня бывают неплохие гонорары (хотя могли бы быть получше). Но ветеранская пенсия отца – это горькие слезы. Поэтому большая часть моих заработков уходит родителям, а того, что остается, хватает в точности на то, чтобы снимать эту мансарду и не помирать с голоду. Ну, раз Либби приглашает – грех не воспользоваться.

Жакет, башмаки, кой-какие мелочи для самозащиты – и я готова к выходу.

– Ты бы хоть принарядилась, что ли, – Либби оглядела меня с сомнением. – Праздник все-таки.

– А вот у меня накидка с капюшоном. Сойдет за эту… как ее… баутту.

– А как же маска?

– Ничего, капюшон надвину. Здесь не Несса, мы не для туристов развлекаемся, а для себя. Да и прошли те времена, когда за появление без маски на карнавале могли и побить.

Тут не совсем права была я – не насчет маски, а насчет туристов. Кое-где в Тримейне празднества устраивались именно для того, чтоб завлекать заезжую публику побогаче – например, в парке при бывшем загородном императорском дворце в Иснаре. Там и фейерверки самые зрелищные, и лучшие театральные представления, и «высокая кухня». Но мы туда не направились – не по карману, да и далеко. Хотя в конечном счете приземлились мы именно в парке – после того как потоптались на переполненных народом улицах и получили свою долю тычков, щипков, непристойных предложений и тому подобных праздничных радостей.

Либби хотелось плясать, мне – есть, а ничего подходящего нашим запросам на улицах не наблюдалось. Я спросила у Либби, почему она не в своей богемной компании, и получила в ответ нечто невразумительное. Наверное, поссорилась со своим нынешним дружком (тем, что писал с нее маркграфиню Мехт) и теперь пребывала в поиске нового кавалера, я же нужна была как предлог.

Таким образом, мы добрались до Кауль-парка. Некий предприимчивый господин Кауль еще до прошлой войны устроил в нем летний театр и открытую площадку для танцев. И хоть было уже не лето, народ в праздничные дни устремлялся сюда со всей охотой.

Я, между прочим, здесь и по делу бывала. Тут выступала знаменитая шансонетка Тереза Шаброль, она же Звезда Подонков, играл оркестр маэстро Олифанта, пел мрачный исполнитель уголовных романсов Эпаминонд Ботан – обо всех них мне приходилось писать. Но сейчас меня больше волновало то, что в аллеях парка расположились многочисленные едальни.

Я пресекла все попытки Либби затащить меня в кондитерские и пирожковые и решительно направилась туда, где пахло жареным мясом. Это было небольшое кафе под тентом. Хозяин стоял за стойкой, а его помощник готовил на решетке мясо с овощами. Его-то я и заказала, в смысле мяса, а не помощника, в то время как Либби, томно наморщив нос («как ты можешь столько жрать, и как это в тебя влезает?»), направилась к бару и жеманно заказала рюмочку шерри-бренди. Ничего, через пару часов будет трескать жареные пироги, запивая их галлонами пива (лишь бы не абсента).

Я уселась за стол, прислушиваясь к звукам музыки, доносившимся с разных сторон парка. Оркестра было два. На северо-западе вальсировали, на юго-востоке канканировали. Причем исполнителей канкана отсюда было даже видно.

Принесли мясо, и я принялась восстанавливать силы. То, что я объедаю Либби, меня не смущало. Она наверняка раскрутит какого-нибудь кавалера. А нет здесь подходящего – так заберется на эстраду… и после того, как девушка с такими формами спляшет канкан, обязательно найдутся желающие оплатить ей ужин.

Ага, так и есть. И плясать не пришлось. Уже болтает с кем-то у барной стойки. Как со старым знакомым. Я рассеянно окинула взглядом приобретение Либби. Ничего, с виду приличный. Лет под тридцать, худое симпатичное лицо, короткие темно-русые волосы, подстриженные усы. Пиджак и брюки не новые, но из хорошей ткани, вместо жилета – вязаный кардиган. Явно из образованного сословия, но на окружающих Либби художников и скульпторов не похож. Инженер или…

Я не успела додумать, потому что они проследовали к столу.

– Хелен, познакомься, это доктор Штейнберг. Мы вместе работали у святой Гизелы.

Эк я дала маху. Не «как давние знакомые». В самом деле давно знакомы.

– Доктор, это моя подруга Хелен Тайрон. Она журналистка.

Тут все ясно. Демонстрация доктора мне – «и я занималась серьезной работой», демонстрация доктору меня – «И у меня есть культурные знакомые». В общем, и мы не армейским сапогом рагу хлебаем. Я приготовилась к традиционному дурацкому вопросу, откуда я знаю Либби, но доктор, усаживаясь за стол, спросил:

– Тайрон? Это не вы писали в «Курьере» о положении дел в военных госпиталях?

Я даже оторвалась от ужина.

– Мне всегда казалось, что врачи не очень-то читают материалы, написанные… эээ… неспециалистами.

– Но, видите ли, до святой Гизелы я сам работал в военном госпитале. И ситуацию знаю не понаслышке. Удивительно, как ваша статья прошла цензуру.

О, да. Скандал тогда был на весь Тримейн – тиражи газеты резко подскочили (хотя мне с этого ничего не перепало), а на меня уронило свой взор военное ведомство. Если б они взялись за меня всерьез, скорее всего, меня бы посадили, и никакие знакомства в полиции мне б не помогли, потому как ведомство это совершенно другое. К счастью, волшебное заклинание «писала баба» сработало и в тот раз, с газеты слупили штраф, но, учитывая рост подписчиков, это быстро окупилось. Всего этого, конечно, первому встречному я рассказывать не собиралась и потому снова принялась за еду.

– Вы здесь за новым материалом?

– Нет, просто ужинаю. – И почему все всегда думают, что репортеры вечно рыщут за добычей? Хотя, если он расскажет что-то интересное, я этим пренебрегать не стану.

Он немного помедлил со следующей репликой, и Либби, воспользовавшись моментом, вклинилась в разговор, принявшись расспрашивать о каких-то общих знакомых.

– Не знаю, – отвечал доктор, – по правде сказать, я уже не работаю у святой Гизелы… перешел в другую клинику.

– Вот как? – Насколько мне было известно, у врачей в госпитале святой Гизелы, в отличие от сестер, жалованье было вполне приличное.

Он, кажется, уловил ход моих мыслей.

– Я ушел не ради заработка, это был скорее научный интерес… перешел в клинику профессора Сеголена.

Тут я навострила уши. Действительно, я не специалист в медицинских вопросах, но кое-какие сведения по теме отлавливаю. А профессор Филипп Сеголен наделал немало шуму своими публичными заявлениями. Если верить им, то с лечебницами для душевнобольных у нас дела обстояли еще хуже, чем с военными госпиталями. Больных, правда, не держат на цепях, как в прошлом веке, но в лучшем случае просто изолируют от общества, в худшем же подвергают их методам физического воздействия и морят голодом. И это – когда в других странах взяты на вооружение передовые методы: инъекции, гипноз, лечение электричеством, оздоровительные ванны… В общем, доктор Сеголен – личность прогрессивная, кумир либеральной общественности и объект яростной ненависти медиков старой школы. И да – я слышала, что благодаря частным пожертвованиям, Сеголену удалось открыть собственную клинику.

– Что, клиника профессора Сеголена действительно такое передовое заведение, как говорят?

– Разумеется… но может быть, не стоит об этом? Девушки пришли на карнавал, развлечься, а я им про такое.

– Карнавал – это тоже сумасшествие, – хихикнула Либби, вот уж от кого не ожидала поддержки.

Доктор воспринял это как проявление интереса.

– Может, сначала выпьем? – Он повернулся к стойке.

– Остались только шипучка и портер! – крикнули оттуда.

– Давайте портер, – сказала я.

– Эх, гибни моя талия… – красноречиво вздохнула Либби.

Доктор принес всем по кружке, и мы выпили за встречу. Потом я напомнила о своем вопросе.

– Да, – подтвердил Штейнберг, – все оборудовано по последнему слову науки.

– Мне вот что любопытно – вы уж простите, доктор, это профессиональное – как Сеголену удалось раздобыть достаточно средств на покупку здания в городской черте? Ведь это частная клиника, не государственная, а Сеголен не из семьи миллионеров. У нас, конечно, есть благотворительные фонды, но, учитывая, как взлетели в последние годы цены на недвижимость… разумеется, если это секрет…

– Никакого секрета здесь нет, – перебил он меня. – Все дело в том, что профессору удалось купить здание практически по цене земельного участка. Видите ли, это бывший особняк виконтессы Эльстир.

– Ах, вот оно что…

– Нечего тут по-китайски разговаривать, – сердито сказала Либби, – нормальным людям непонятно!

– Либби, ты что, в школе все уроки истории прогуливала?

– При чем тут это?

– Вспомни седьмой класс, раздел «революционные кровопролития».

– Так это когда было!

Не знаю, что имела в виду моя подруга – учебу в седьмом классе или события почти столетней давности. Надеюсь, что последнее. Наша революция не было отмечена продолжительными периодами террора, подобными тем, что имели место во Франции, но все же без проявлений жестокости не обошлось. Доказательством была судьба Клары-Виктрикс Эльстир. Общественное мнение обвиняло ее в том, что вовлекла императорское семейство в неумеренные траты из государственной казны, для чего она прибегла к черной магии. Результатом стали череда неурожайных лет, массовый голод и эпидемии. Хотя, строго говоря, вся вина виконтессы заключалась в увлечении модными тогда оккультными теориями, всяким магнетизмом-месмеризмом, а более всего в том, что она была дружна с императрицей Эуфимией. В начале революции императорская чета, как известно, бежала морем за границу (дурацкое словосочетание «бежала морем», но так было написано в учебнике), и толпа сорвала ярость на виконтессе Эльстир. Ее буквально растерзали (о подробностях, в учебник не попавших, я лучше умолчу), а отрубленную голову водрузили на пику под окнами Нового дворца.

Это я вкратце изложила Либби и добавила:

– Насколько мне известно, после Реставрации особняк вернули наследникам виконтессы.

– Это так. Но они его продали. Следующие владельцы – тоже. Видите ли, с этим зданием были связаны разнообразные дурные слухи…

– Угу, я тоже это слышала. Вроде бы там бродит обезглавленная Клара-Виктрикс и ищет свою потерянную голову. И тому подобное.

– В общем, сложилось устойчивое мнение, что дом приносит несчастья всем своим владельцам, меж тем, здание, стоявшее сто лет назад за пределами города, теперь оказалось внутри него, и не в худшем из кварталов.

– Это ведь недалеко отсюда?

– Да, не очень. Цена из-за репутации дома все время падала. Профессор Сеголен, будучи человеком просвещенным, не придавал значения всем этим суевериям. Он купил особняк, полностью отремонтировал его, а частично и перестроил, чтобы тот мог служить в качестве современной лечебницы.

Окончание рассказа было вполне благополучным, но в голосе доктора я что-то не слышала триумфальных нот.

– Ну, так это прекрасно.

– Да, прекрасно. – Он совсем помрачнел. Неподалеку раздался выстрел, и доктор, побледнев, вскочил с места. Лишь мгновением позже он осознал то, что остальные поняли сразу, – в аллее разорвалась шутиха.

А у врача из нервной клиники нервы ни к черту… Определенно, в прогрессивной лечебнице дела обстояли не самым лучшим образом. Но расспрашивать об этом – преждевременно. Пусть сам дозреет.

– Прости, Либби. Ты же плясать хотела, а я тут затеяла эти разговоры…

– А мне интересно! – очевидно, после кружки портера страшилки увлекли Либби больше, чем пляски. – Вот если бы кто-нибудь написал об этом, уж я бы почитала. – Тут ее осенило. – Вот ты и напиши!

– Для профессора Сеголена это вряд ли будет хорошей рекламой. Ну, это как доктор скажет. Впрочем, я все равно сейчас занята другой работой – статьей о строительстве метрополитена.

Я специально ввернула этот малоупотребительный термин вместо привычной «подземки». Если доктор сейчас начнет выспрашивать, что там и как, значит, я ошиблась, и проблемы в клинике Сеголена вовсе не так значительны.

– Нет, об этом не следует писать, – сказал Штейнберг. – Там возникли некоторые сложности… профессор считает, что надо избежать огласки, а я вот не уверен.

Есть! Заглотил наживку. Одним мужчинам надо изливать душу священникам. А другим – девицам на карнавале. Даже если одна из них репортерша. Однако наживка должна быть вкусной…

– Вообще-то, учитывая специфику вашего учреждения, странно было б скорее, если б не возникло никаких проблем. Даже и без связи с мрачной славой особняка и скорбной судьбой виконтессы et cetera. Конфликты с родственниками пациентов, да и сами больные – не такие, как в обычном госпитале.

– Если б это было так, никто из нас не стал бы заморачиваться. Но проблемы связаны именно с пресловутыми слухами и легендой о призраке виконтессы. Я не берусь даже определить, кто за этим стоит. У профессора Сеголена множество врагов в медицинских кругах, и они идут на все, чтобы доказать ошибочность его методов лечения, не брезгуя самыми грязными методами. Но, возможно, дело не в них. Дом, как я уже сказал, перестроен и находится в отличном состоянии…

– …и если заставить снова продать его по бросовой цене, кто-то получит немалую выгоду, так?

– Вы все правильно уловили.

– Нет, не все. Кто-то мешает профессору, запугивая ваших пациентов призраком безголовой Клары-Виктрикс?

– В общем, да. – Вид у доктора стал совсем удрученный. Его можно было понять. Пациенты и без того психи, а если их еще основательно напугать, там такое начнется… тут уж не только портером, тут чем-то покрепче необходимо лечить нервы.

– Но у психиатрической клиники непременно должны быть дежурные охранники. Они что, не в состоянии поймать мошенников?

– Охранники, безусловно, есть. Также и врачи, и санитары добровольно вызывались нести стражу в ночное время, но не смогли поймать никого, кто бы проник снаружи на территорию клиники.

– Вы намекаете, что злоумышленник находится внутри клиники? И скрывается под личиной кого-то из персонала? Или пациента?

– Об этом мы тоже подумали, и профессор провел внутреннее расследование. Однако все сотрудники клиники – уважаемые люди с безупречными рекомендациями. А больные – ну, это больные.

То есть признать, что среди пациентов затесался симулянт – значит поставить под сомнение репутацию обожаемого профессора. Ну, а я при своей работе таких притворщиков повидала, куда там почтенным докторам. Опять же, безупречные рекомендации легко подделываются… Но зачем я буду огорчать доктора подобными замечаниями, особенно при том, что я еще не выковыряла изюм из этой булки?

– Ладно, оставим пока в стороне ваших недоброжелателей и вернемся к мрачным историям этого особняка. Быть может, они выведут нас на личность мошенника.

Доктор нахмурился.

– Должен заверить вас, что никакого призрака виконтессы в окровавленном саване, требующего назад свою отрубленную голову, никто не видел.

– Да и каким местом она его требует, если голова отрублена? – цинично заметила Либби.

– А учитывая обстоятельства убийства, там и савана не должно быть, – добавила я.

– А какие там были обстоятельства?

– Когда толпа ворвалась в особняк, Клара-Виктрикс попыталась укрыться в одной из комнат. Почему-то она считала, что там будет в безопасности, во всяком случае, так пишет Маккензи в «Истории революции». Разумеется, она ошиблась, и ее выволокли оттуда. Убийство произошло на улице. Полагаю, на жертве в это время было домашнее платье.

– Я бы на ее месте выскочила через чердачное окно. Или удрала через погреб.

– Разумно. А я бы просто постаралась не оказаться на ее месте. Но мы с тобой, Либби, не аристократки старого режима. Извините, доктор, мы все время вас перебиваем. Вы рассказали, чего в особняке не видят. А что видят?

– Да в том-то и дело, что ничего! – с досадой воскликнул он. Если б доктор не был в таком настроении, я бы решила, что он неудачно пошутил. Сообразив, как это прозвучало, он уточнил: – Я бы не сумел описать это как зримый образ. Люди говорят о неких сгустках тьмы, появляющихся из темных же закоулков здания и внезапно исчезающих. Таких, будто тьма в них приобрела некую плотность и способность перемещаться по своей воле. А также о том, что от них исходит леденящий сердце холод. В общем, игра теней…

– Люди – это пациенты или персонал?

– И те, и другие.

– Однако, по-моему скромному разумению, эти сгустки тьмы больше подходят на роль призраков, чем скелет в саване, бряцающий ржавыми цепями… или как там обычно рисуют гостей с того света. И как раз поэтому того, кто эту пакость вам устроил, сложнее поймать. Явление традиционного призрака – с саваном и цепями – требует некой бутафории и костюмов. Здесь, полагаю, достаточно только фонаря, чтобы создать игру теней для нужного эффекта. А может, и фонаря не надобно. Каким бы капитальным не был ремонт, каким бы современным не было оборудование лечебницы, она все равно остается старым домом, овеянным мрачными легендами. Достаточно запустить подходящие слухи да погнать их в правильном направлении, как призраки сами собой начнут мерещиться в каждом углу. Врачи, конечно, люди просвещенные, но среди них и сиделок наверняка найдутся суеверные. Про пациентов и не говорю. В такой ситуации очень трудно объяснить окружающим, что не стоит бояться, не то что поймать злоумышленника на горячем.

– Если б это была только массовая истерия, которая, в конце концов, лечится как медикаментозно, так и специальными процедурами, мы бы справились. Но когда доходит до смертных случаев… – он осекся, сообразив, что сказал слишком много.

Я не заорала: «Продолжайте, продолжайте!», а выдержала подобающую паузу. Потом сказала:

– Вот, значит, как. Почему же вы не обратитесь в полицию? Уверяю вас, там не все сплошь болваны, хотя нынче принято так думать. – Я знала, о чем говорю, но не стала уточнять откуда.

Доктор, осознав, что я не гоняюсь за сенсациями (а я не гоняюсь, не мой стиль), ответил также с достаточной мерой откровенности.

– Уже упоминалось, что это частная клиника. Мы зависим от оплаты за лечение и от пожертвований. У многих психиатрических лечебниц дурная слава. Смерть пациента – или даже нескольких – ничего не меняет. Более того, родственники, отдавшие больного в подобную клинику, радуются, что избавились от обузы. Бог им судья. У нас не так. Мы принимаем пациентов не для того чтобы держать их в изоляции, а чтобы лечить. И смерть пациента очень дурно скажется на нашей репутации.

Пациент. Стало быть, умер не кто-то из персонала. А профессор желает избежать огласки. Эх, начальство, все-то оно одинаково, что военные, что чиновники, что прогрессивные профессора.

– Но ведь с этим надо что-то делать, – не знаю, как это у меня вырвалось.

– Я и сам понимаю, что надо, – тихо отвечал Штейнберг. – Всю голову сломал. Пошел вот сюда перед дежурством, чтоб отвлечься от тягостных мыслей. Встретил вас, решил – поболтаю с девушками… а болтаю все о том же.

– А вот я бы посмотрела на этот дом с привидениями, – ляпнула Либби. Я бросила на нее умиленный взгляд. Мне самой так никогда не суметь. Нужна подлинная непосредственность.

– И в самом деле. Сейчас же праздник. Да еще ночь. Персонала в особняке минимум. А вот злоумышленник вполне может себя проявить именно сегодня.

Нет, доктору не надо было лечить нервы крепкими напитками. Похоже, он уже успел принять определенное количество, хотя, как и подобает бывшему сотруднику армейского госпиталя, держался хорошо. Но идею прихватить нас на дежурство, чтобы посмотреть, что творится в его родной психушке, он воспринял с энтузиазмом.

– Действительно, в такую ночь никто не заподозрит, что мы ведем поиски! – И даже не подумал заявить, что мы, мол, подвергаем себя опасности, что барышням совсем не пристало шататься по ночным дурдомам, не говоря уж о том, что мы подбиваем его злостно нарушить внутренний распорядок лечебницы. Этот тип определенно мне нравился. Либби тоже, хотя и в другом смысле. Она подхватила доктора под руку, как только мы вышли из кафе и двинулись по аллее Кауль-парка.

Музыка все еще играла, на сей раз это был вальс «Волны Эрда».

– Чтобы не терять времени, – сказала я, – может, по пути вы просветите нас, в чем заключалась подозрительность смерти пациента?

– Пожалуй, большинство людей не сочло бы ее подозрительной. Когда мужчина сорока пяти лет, весьма полнокровный, внезапно покидает сей мир ненасильственным путем, принято писать: «Скончался от удара» и не задумываться над дальнейшим.

– Да, апоплексия – болезнь сорокалетних, так мне говорили. Что же встревожило вас?

– Прежде всего, я настаиваю на этом – смерть действительно наступила от естественных причин. Не было оснований обращаться в полицию. Мгновенная остановка сердца. Да только не страдал он болезнями сердца, вот в чем дело.

– Но чем-то же он страдал, если угодил в лечебницу?

– Намекаете, что он был буйно помешанным? О, если б это было так, то подобная смерть вполне объяснима. Прилив крови к мозгу вследствие припадка вполне может привести к печальному исходу. Но господин Бекке… ох, я назвал имя, ну да неважно… итак, Ульрих Бекке был, безусловно, душевнобольным человеком, но тихим. Его болезнь состояла, если можно так выразиться, в выпадении значительных фрагментов воспоминаний. Он осознавал, что ему говорят, но не узнавал родных и знакомых, с трудом отдавал себе отчет, что происходит вокруг. Был мягок и покорен, но выполнял предписания врача лишь сразу после того, как о них слышал – иначе забывал. Иногда у него бывали периоды просветления. Тогда ему разрешали прогулки – доктор Сеголен считает, что больным необходим свежий воздух. Но и в периоды рассеянности его болезнь не требовала ни фиксации, ни сильнодействующих лекарств, действие которых могло бы прискорбно сказаться на работе сердца.

– Вы упоминали родных… стало быть, в лечебницу его поместили родственники?

– Не думаю, что они получили какую-то выгоду от его смерти. Он был не настолько состоятельным человеком. Итак, вследствие особенности своего заболевания Ульрих Бекке не обращал внимания на слухи о призраках. Разумеется, его предупредили, что не следует выходить из палаты одному, но он мог попросту забыть об этом.

То, что излагал доктор, звучало вполне логично, и я не стала его перебивать. Пусть и были у меня сомнения насчет родственников. Может, наследства они и не получили, зато от необходимости платить за лечение избавились.

– Сиделка, пришедшая к больному с ужином, не застала его в палате и кликнула санитаров. Время было вечернее, но не позднее, персонал был на местах. Поэтому Бекке быстро нашли. Мертвым.

– Где?

– На нижнем этаже, в коридоре, ведущем от приемной к черному ходу. Черный ход, заметьте, был заперт изнутри. Лестница, по которой Бекке, по всей вероятности, спустился, находится за углом, так что упасть с нее он не мог.

– А освещение там есть?

– Есть газовый рожок, но на тот момент свет был выключен. То есть, Бекке спустился по лестнице, свернул за угол и умер. От невыясненных причин.

– А кстати – в палате он помещался один?

– Один. Методика профессора Сеголена не допускает проживания нескольких больных в одной палате.

– А-га. Но ведь палаты все равно должны запираться?

– Верно. Каждая палата запирается снаружи. Но на замок запирают только буйных. Каковых у нас почти не содержится. Остальных закрывают на задвижку.

А задвижку, подумала я, всяко можно отпереть изнутри. С помощью, например, шпильки или вилки. Хотя сумасшедшим вроде не должны давать острых предметов… ну да кто его разберет, этого Сеголена с его методикой.

– Значит, Бекке как-то сумел открыть дверь и выйти. А так как он смутно сознавал, куда идет, направился в дальний коридор и… Да, вроде ничего подозрительного, если б не слухи о призраках. Санитары ведь не следили за его палатой?

– Раньше он не предпринимал попыток открыть дверь. До этого раза.

А может, он и в этот раз не пытался. Кто-то открыл дверь и позвал Бекке. А он, как существо тихое и покорное, двинулся навстречу своей смерти. И застрелите меня из ржавого садового ведра, если доктору эта мысль не приходила в голову.

А ведь это гораздо хуже, чем пугать психов страшными байками. И то – снаружи вряд ли кто мог проникнуть. У парадного входа наверняка охранник, дверь заперта. Время было не позднее, персонал заметил бы постороннего. Весь вопрос, зачем все это нужно.

– Мы почти пришли, – сообщил Штейнберг.

В конце улицы виднелась высокая ограда. У ворот ярко горели фонари, так что с этой стороны никто не мог приблизиться к лечебнице незаметно. А вот само здание было погружено во тьму. Если б не замечание доктора, я бы вообще не обратила внимания на дом.

– Там высажен сад, – сообщил Штейнберг, – но относительно недавно. – Он отпер замок на воротах. – Днем здесь стоит привратник, однако в ночное время мы ограничиваемся сторожем в доме. Вероятно, он не спит… – Доктор не закончил фразу, вздохнул, задумался.

Деревья в саду были молодые, тонкие. Штейнберг правильно заметил, что сад высажен недавно. Кустарник невысокий, подстрижен ровно. Вообще все было устроено так, чтоб пациенты могли получить удовольствие от прогулки, но не спрятаться. Все более-менее просвечивало. В дневное время.

Но сейчас ночь.

Вздыхал доктор не зря. Пройти незамеченными не получилось: сторож бодрствовал. Это оказался немолодой, грузноватый, но крепкий дядька. Наверное, отставной солдат или полицейский.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю