Текст книги "Явление хозяев"

Автор книги: Наталья Резанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Не всем дано быть такими храбрыми, как ты, госпожа, – проворчал поэт. – Что поделать, я не принадлежу к гордой расе завоевателей мира, но всего лишь к древнему народу любомудров и служителей прекрасного.

– Не сердись, мой Феникс, – рассмеялась Петина, – и не усматривай в каждом моем слове оскорбление своей гордости.

– Ничего, – иронически заметил Апиола, – я знаю прекрасное лекарство от его раненой гордости. Сытный обед, глоток вина – и дух поэта снова готов воспарить к небесам.

– О, ты устыдил меня! Полдень давно миновал, а я угощаю своих гостей одними разговорами.

Смикрин был послан искать подходящее место, чтобы становиться. Петина ни за что не остановилась бы в продымленной харчевне(чего, наверное, больше всего жаждал Феникс), она предпочитала обедать вдали от посторонних глаз, где-нибудь на живописной лужайке, окруженной грабами или платанами, вблизи прозрачного ручейка. Когда такое место нашлось, слуги расстелили на траве ковры, набросали подушки, разложили салфетки и принесли корзины и блюда. Промедления не последовало – кушанья подавались уже горячими – они разогревались в пути на походной жаровне, следовавшей на второй повозке, вино же охладили в ручье. Гедда на сей раз находилась вдали от обедающих – она кормила собак.

За обедом вновь зашла речь о недавнем процессе, и Петина не преминула похвалить ораторское искусство Сальвидиена, несомненно, обратившее ход дела в его пользу.

– Если ты и впрямь хочешь кого-то благодарить, – ответил он, – то благодари Феникса. Если бы он не рассказал мне об этом Ламприске, то я мог бы сколь угодно долго обрушивать на головы судей потоки своего красноречия – вряд ли дело решилось бы так удачно.

Поэт самодовольно хмыкнул.

– Безусловно, показания Ламприска были очень важны, – сказал Апиола, – но и тебя, друг Сальвидиен, чутье не обмануло – хотя бы в том, кто явится источником полученных для тебя сведений…

– Меня удивляет, – продолжал Сальвидиен, – что Евтидема не подвергли инфамии. Занятия скоморошеством входят в разряд проступков, за которые полагается лишение гражданской чести.

– По имперским законам – да, – подтвердил Апиола, – но, как ты наверняка заметил, в Арете несколько более вольные нравы. То, что за морем считается непростительным, здесь сравнительно легко забывается. Городские советники, спору нет, осуждают Евтидема, но многие связаны с ним торговыми или денежными обязательствами, и постараются забыть его позорное прошлое.

– Бьюсь об заклад, – подхватил Евтидем, – что месяца через два – да что там, раньше, он снова начнет хорохориться. Нет, боги свидетели, я этого так не оставлю. Не эпиграмму, сатиру я на него напишу… «О бесстыдном старике, проповедующем чистую жизнь». Или что-нибудь в этом духе.

– Вижу, что тебя бесполезно отговаривать.

– Увы, я твой слуга, благороднейшая госпожа моя, но прежде всего – я слуга своей музы.

Далее дорога пошла кверху, и местность стала меняться. Грабовый лес, рощи земляничных деревьев и можжевельники сменили каменные дубы и черные сосны. Но потом вновь начались обширные сады, чаще стали встречаться крестьянские повозки.

Они прибыли в Гортины, как и предвидела хозяйка, с наступлением вечера, и слишком утомленные в пути, чтобы собираться для общей трапезы. Слуги препроводили каждого в отведенные ему покои, где можно было вымыться, переодеться, отужинать и спокойно отойти ко сну. Остальное – что бы под этим не подразумевалось – было оставлено на будущее.

* * *

– Если бы только мясо! – рассказывал Смикрин. – И рыбу, и яйца, и простоквашу – все они едят! Сейчас-то мяса побольше, а пока щенками были – хлебали и кашу и молоко. Они тогда еще на арене не жили, а как прочие, при псарне – идешь, бывало, мимо, видишь, как она их кормит, а они по глупости морды отводят, и думаешь – эх, лучше сам бы съел, – а ведь все мы, по милости доброй госпожи, не голодаем. Но она дела не бросала, потчевала. Другая за детьми родными так не ходит, как эта варварка – за собаками.

Еще бы, ведь от ее усердия зависит ее жизнь, – подумал Сальвидиен, но разъяснять этого словоохотливому рабу, разумеется, не стал.

Охота была назначена на завтра. Единственный из гостей, кто пожелал в ней участвовать, был Апиола, в ком вероятно, еще не успела остыть кровь его предков-воинов, подчинивших в прошлые столетия юг и восток континента власти Империи. Сальвидиена, как было помянуто, более возбуждала охота за доказательствами и правила противника в палате заседаний, а Феникс откровенно заявлял, что готов ко встрече с кабаном лишь в том случае, если он будет хорошо прожарен. Петина, утомившаяся вчерашней дорогой, сегодня долго почивала, и Алким, управляющий, предложил гостям, если будет на то их желание – осмотреть имение. Апиола, уже неоднократно здесь бывавший, ушел в лес со своими слугами и двумя арендаторами Петины. Взяли они и собак – но не бравронов, а обычных сторожевых псов. которых держали при усадьбе. Они тоже были изрядной величины, но белые, длинношерстные, с острыми мордами и лохматыми хвостами. Когда их выводили, они беспрерывно басисто лаяли. От бравронов, сколько бы не видел их Сальвидиен, он не слышал ни звука.

Феникса из всех достопримечательностей имения явно интересовали лишь хорошенькие служанки. Пусть милой его взору Салампсо здесь не было – другие тоже не дурны. И он устремился туда, где слышались смех и беготня.

Таким образом Сальвидиен прохаживался по Гортинам сам по себе. Впрочем, в добровольных вожатых недостатка не было. Местные челядинцы Лоллии Петины уже знали от своих городских собратьев, что этому человеку нужно оказывать почтение. Он увидел пастбища, виноградники, пшеничные поля, оливковую рощу, обширный плодовый сад и огороды – и это еще не считая наделов, выделенных арендаторам. Отчет не лгал – Гортины действительно были процветающим имением. Навскидку можно было даже сказать, что цифры, указанные Геддой, несколько занижены – но Сальвидиен поостерегся делать такие выводы. Точно все можно будет утверждать только после сбора урожая, а сейчас, как бы ни было жарко, лишь начало лета.

Гедду Сальвидиен приметил на первом служебном дворе, рядом с псарней и конюшней. Сидя на пороге деревянной пристройки, она осматривала лапы Пифона и Аллекто, опасаясь, видимо, что они сбиты о булыжники дороги. Подошедший Смикрин пояснил, что когда Гедда приезжает вместе с собаками, она и ночует здесь, в пристройке. А то был случай, эти демоны прогрызли дыру в стене, и выбрались наружу. Хорошо еще, эта варварка – слух у нее звериный, что ли? – спохватилась, прибежала вовремя, и никому вреда не было. А то порвали бы в клочья, хоть человека, хоть скотину. Правда, поглядеть на них сейчас – кроткие, как ягнята, хочешь – играй с ними, или за ухом их чеши, но все же делать такого не следует. Это только госпожа может, или Гедда. Ну, она-то понятно, почему – кормит их с тех самых пор, как их полуслепыми щенятами привезли.

Смикрин болтал охотно и дружелюбно, несмотря на устрашающую внешность – он был волосат, широконос, с широкими, несколько повернутыми внутрь плечами и могучими руками. Сальвидиен бы затруднился определить его происхождение. Говорил он на местном наречии, но это еще ничего не означало. Судя по всему, Смикрин был потомственный, а не купленный раб. Адвокат почти не прислушивался к его болтовне. Конюх уже забыл про собачий рацион и повествовал о каком-то неведомом адвокату происшествии.

– … и что удумал: упоил парня хмельным пивом. Не допьяна, но крепко. А лошади, кровные, особо, они ж запаха пивного не терпят, просто бесятся! И как тот в седло стал садиться, конь как дал задом – бедолага и рухнул на землю. Ногу зашиб, хорошо, не голову. А конь-то мог и покусать, не хуже собаки…

Гедда, что-то завидевшая на другой стороне двора, встала и двинулась туда, минуя большую кухню, давильню для масла и амбары. Собаки следовали за ней, хотя и были не на привязи. Проследив за ней взглядом, Сальвидиен увидел Алкима, пожилого человека, настолько сутулого, что он казался горбатым. В руках у него были вощеная дощечка и стило. Опять, похоже, нужно проверять счета…

Внезапно Сальвидиену стало скучно. Он оставил Смикрина бормотать свои конюшенные истории, и пошел прочь, через сад, к господскому дому.

Сад здесь был устроен ради плодов, а не для красоты, как в Сигиллариях, только возле дома кусты и деревья были подстрижены, чтобы не оскорблять взора зрелищем безобразной дикости. Там Сальвидиен услышал сердитый визг, кто-то с чувством выругался, между кустами мелькнуло полосатое платье, и на дорогу вывернулся Феникс.

– Не девка, а кошка, – радостно сообщил он. – Укусила меня, когда я ее зажал, и бороду пообещала вырвать. Хитра, знает, как мужчин завлекать…

– Это которая? – без любопытства спросил Сальвидиен.

– Черненькая – это Дорион? Или Кидна? Да, вроде бы Кидна. Притворщица!

– А ну как она и впрямь добродетельна?

Феникс расхохотался.

– Добродетельна! Все рабыни только об одном и думают. А у них здесь не господин, а госпожа. С кем им утешаться? Не с быдлом же всяким. Они тут девушки разборчивые, для них это все равно, что со скотами. Впрочем, есть при этом доме и такие, которым только жеребцы да псы и подходят… Я даже стишок думаю сочинить – «Две суки в одном седле». Ну, а если с черненькой не повезет, займусь другой, рыжей.

– Она, кажется, откуда-то с севера, – сказал Сальвидиен, припомнив свежую, белую, не тронутую местным загаром кожу Дорион и ее яркий румянец. – А ты произнес, помнится, пламенную речь против северных женщин.

– Разнообразие тоже порой приятно. И если северянку как следует разогреть… вдобавок, она в теле, как я люблю, а эта, как ее – Кидна? – уж больно худа.

Сальвидиен мог усомниться, что Феникс будет иметь успех и у других служанок Петины, независимо от их происхождения, телосложения и цвета волос. А также в том, что эти девушки стали бы столь же рьяно отстаивать свою добродетель, окажись на месте поэта кто-нибудь другой, скажем Мимнерм или красавчик Стратоник. Но ему неинтересно было об этом думать.

Петина поджидала их на террасе. В имении она одевалась не менее изысканно и элегантно, как и в городе. На ней было вишневое, высоко подпоясанное платье, на руках – браслеты, украшенные бледно-розовыми ониксами, узел темных волос поддерживала лента, прошитая нитью золотой проволоки.

– Не правда ли, мой Сальвидиен, я верно поступила, отстояв Гортины от поползновений жадного Евтидема? – спросила она после обычного обмена любезностями.

Адвокат не стал уточнять, что отстоял Гортины именно он.

– Безусловно, госпожа моя. Помимо того, что Гортины стоят не в пример больше суммы, указанной нашим Розанчиком, это поместье слишком прекрасно, чтобы отдавать его кому-либо.

– Мнится, будто все боги объединились, дабы создать это место, где есть все способы, чтобы усладить взор! – возвестил Феникс.

Сальвидиен мог бы поклясться, что сельские красоты в глазах Феникса – ничто в сравнении с улицами большого города, с их чадными харчевнями, уступчивыми девицами, театрами, общественными банями и лавками, в каждой из которых можно услышать свежую сплетню. И опять же, не стал спорить. тем более, что уже заметил – Феникс никогда не выдерживает до конца принятой им на себя роли угодливого льстеца. И это забавляло адвоката.

– Сигилларии – тоже чудесное место, – вежливо заметил он, – но здесь открывается прекрасный вид на горы.

– Именно это мне и нравится, – согласилась Петина.

На дорожке появилась Гедда – без собак.

– Почему ты так задержалась? – спросила Петина, без гнева, впрочем. – Надеюсь, с твоими питомцами ничего не случилось?

– О, счастливый дом, где хозяева вынуждены дожидаться рабов! – в сторону заметил Феникс.

– Аллекто и Пифон здоровы, госпожа, и смогут принять участие в охоте. А задержалась я из-за Алкима. Он закупает к жатве серпы – ведь как ты знаешь, в Гортинах нет своей кузницы, – и ему помстилось, что поставщик его обманывает.

Петина, казалось, пропустила последние слова мимо ушей.

– Лучше не корми их сегодня, Гедда – пусть завтра они проявят больше рвения… Так о чем мы говорили, друзья мои?

– О красоте имения и его расположении, – подсказал Сальвидиен.

– Ах, да… горы. Дальше к югу, за границей провинции, начинаются степи, которым не видно конца. Я ездила в Леополис, посещала тамошние святыни, и в полной мере ощутила, сколь угнетают эти открытые пространства.

Леополис был столицей Таргиты, одного из небольших буферных княжеств, отделявших Южную провинцию от царства Артабаны, главной соперницы Империи и на полях сражений, и на мировых рынках. Правда, граждане Империи могли чувствовать себя в Таргите вполне безопасно – тамошний князь был марионеткой Золотого Престола, и в крепости Леополиса стоял сильный имперский гарнизон.

Что касается Верховной богини Таргиты, которой был выстроен в Леополисе великолепный храм, то о служении ей Сальвидиен слышал много того, что предпочел бы не слышать. Почитание Сияющей Матери Пустоты – таков был один из титулов таргитской богини, – вовсе не было запретным, вроде культа тех же гоэлитов, а при некоторых императорах даже поощрялось, и распространилось как в метрополии, так и во многих провинциях. Да, чтили ее и мужчины и женщины, но среди жрецов не было ни мужчин, ни женщин. Лишь те, кто отдали в дар богине свое мужество. Здравому рассудку Сальвидиена это претило.

Однако, если отвлечься от крайностей обрядов некоторых религий, следует признать, что в здешних краях привлекают внимание лишь те случаи, когда человек добровольно идет на подобную жертву – зачастую же, лишив мальчика возможности сделаться мужчиной, в бедных семьях дают ему тем самым возможность достичь благополучия. Евнухи и в Мисре и в Арете считаются самыми лучшими слугами. Как правило, именно они возглавляют домашний штат, а в семейных домах им поручена забота о женской половине. Так заведено, и с этими правилами Сальвидиен успел ознакомится, прибыв в Арет, прослышал же о них еще в Архипелаге. А вот в штате Петины, как в Сигиллариях, так и в Гортинах, он не видел ни одного евнуха. Следует из этого какой-либо вывод? Возможно, следующий – во многих отношениях, отдав дань местным обычаям, Лоллия Петина сохраняла привычки уроженки метрополии. Там подобные порядки презирали, полагая их проявлением изнеженности нравов.

Отвлекшись от умственных упражнений, Сальвидиен решил вернуться к разговору. Феникс и Петина, расположившись на мраморных скамьях у парапета, обсуждали есть ли вероятность создать в нынешнее время большую эпическую поэму. Нечто похожее Сальвидиен слышал при своем первом визите в дом Петины. Но на сей раз беседа приняла новый оборот. Кто-то из прислуги – Ликорис или Гедда – принес из внутренних покоев превосходно прорисованную карту известного мира, и Феникс тыкал в папирус палец с желтоватым ногтем.

– Величественные события прошлого? Все сотни раз пересказано и разжевано. Деяния небожителей? Благодаря сочинителям прошлых веков мы знаем их родословные лучше имен собственных прабабушек. Конечно, некоторых прабабушек лучше и позабыть, не говоря о прадедушках и более близких родственниках. Остаются завоевания… или путешествия. Конечно, доблестная Империя уже принесла свои штандарты с орлами в самые отдаленные области земли, но все же границы мира еще не вполне совпадают с границами Империи. И помимо Артабаны, с ее безобразной, оскорбляющей взгляд роскошью, тупыми царями, ничего не смыслящими в искусстве, и нелепейшими обычаями, есть еще Серика и Хинд, откуда, как говорят, исходит вся мудрость мира. Но кто решается пускаться туда по караванным тропам, чрез жаркие пустыни, населенные львами-человекоядцами , драконами и превосходящими силой как тех, так и других тварями Солнца – грифонами? Только купцы, и побуждает их к этому жажда не знаний, но наживы. Достойный ли это предмет для поэмы?

– Но ты, Феникс, указал на карте лишь одно направление. А мир гораздо больше, даже если судить лишь по этому рисунку. И каждый из нас повидал в нем немало примечательного. Причем, – Петина лукаво улыбнулась , – не только по собственному желанию.

Сальвидиен повернулся к Гедде.

– Далеко отсюда твои края, ученая прислужница?

– Далеко. – Она указала на карте направление, противоположное тому, которое ногтем начертил Феникс. – Если по суше, то нужно пересечь Артабану, потом царство Хайкашен, потом Великую Степь… Но я этого не видела, – добавила она, предупреждая следующий вопрос, – нас везли на корабле.

– А ты хотела бы вернуться туда?

– Нет, – спокойно ответила Гедда.

– По крайней мере, хоть эта не притворяется, – промолвил Феникс. – А то послушать рабов-варваров, так все они мрут от тоски по своей далекой потерянной родине, на самом же деле их туда на цепи не затащишь. Так что и освобождать их глупо. Кому свобода не в радость, тому и рабство не в тягость.

– Почему, Гедда? – Сальвидиен оставил замечание Феникса без внимания.

– Я слишком долго прожила здесь. О чем бы я стала говорить с тамошними людьми?

– Сколько тебе лет? – Сальвидиен припомнил, как Петина уронила, что, когда она купила Гедду, та не знала имперского языка. Понадобился бы долгий срок, чтобы позабыть родную речь.

– Я точно не знаю, господин. – Она посмотрела на него в некоторой задумчивости, и Сальвидиену на миг подумалось, что столь раздражающие синие глаза хороши лишь в поэтических творениях, но не в жизни.– Помню только, что, когда меня уводили в рабство, голова моя не превышала тележной оси.

– Экое варварство! – бросил Феникс. – Уж не о дикарях ли Великой Степи ты мечтаешь прочесть поэму, госпожа моя?

– Об этих, может быть, и нет. Но, если вдуматься, разве все герои и полубоги древности, которых вы, поэты, так возвеличили, не были такими же дикарями, не знавшими ни меры, ни удержу, крушившими в слепой ярости все и вся, дравшимися из-за женщин, как злобные звери, и с наслаждением увечившими трупы врагов?

Феникс не сразу нашелся, что ответить. Видимо, что-то святое для него в классической литературе все же было. Он насупился и произнес:

– Вот поэтому я и рад, что не живу в героический век.

– А я – не знаю, – сказала Петина. – Конечно, мне не хотелось бы менять блага, дарованные нынешней эпохой, на суровую, бедную, пусть и добродетельную жизнь героев древности. Но сильные страсти – не принесли ли мы их в жертву удобствам, друзья мои?

– Это риторический вопрос, госпожа моя.

Как и ожидал Сальвидиен, Феникс не удержался в границах, которые предписывают льстивое поклонение патронессе, и продолжал дерзить.

– Не для того ли, чтобы уловить хоть отзвук сильных страстей, ты устраиваешь завтрашнюю охоту? – спросил он Петину.

Она тонко улыбнулась.

– Ты совсем забыл, друг Сальвидиен – охоту устраивают мои арендаторы. А я … неизвестно даже, буду ли я на ней присутствовать.

* * *

Женщины никогда не участвовали в охоте – ни в метрополии, ни в ее наиболее богатых и культурных провинциях, таких, как бывшее царство Аретийское. Не поэтому ли предания всех этих стран в изобилии населяли охотницы, столь же отважные и умелые в обращении с оружием, сколь и прекрасные? Поэты и художники охотно расцвечивали их образы всеми красками, имеющимися в их распоряжении. Петина, при всей увлеченности искусством и знанием мифологии, сама изображать охотницу не собиралась, отведя себе, как обычно, роль зрительницы, и то по окончании действия. Всем руководил Апиола. Накануне ему удалось, как он и хотел, обнаружить, где укрывается выводок. Поднять оттуда кабанов должны были загонщики, которых он, с разрешения хозяйки, выбрал сам, и выгнать их на широкую прогалину между лесом и горной речкой. Это место Апиола выбрал потому, что охотился верхом, как и подобало человеку благородного сословия. Охоту с сетью и капканами он отвергал, как развлечение пошлое. Взрослых кабанов было лишь двое, но звери эти были настолько опасны, что Апиола, при всей своей гордости, не предполагал схватываться с ними один. Он взял с собой тех же охотников, что сопровождали его вчера.

Петина предполагала подъехать к месту травли позже, дабы полюбоваться на трофеи. Сальвидиен, поразмыслив, решил присоединиться к ней, а Феникс и вовсе отказался от какого-либо участия в охоте, даже косвенной, и заявил, что наилучшую помощь благородной забаве он окажет, не мешая последней. Возможно, он предпочитал подольше поспать, а возможно, созерцание прелестей служанок вдохновляло его больше, чем кабанья травля.

Сальвидиен, однако, встал рано, чтобы посмотреть на выход охотников. Они собирались на заднем дворе.

Апиола возвышался над всеми на своем жеребце. Готовясь к нешуточному бою, аретиец облачился в привезенный из города охотничий полудоспех из нескольких слоев льняной ткани, пропитанный особым составом, сообщавшим ему прочность. Его ноги прикрывали кожаные набедренники и наколенники, а левую руку – небольшой круглый щит, в правой же он сжимал длинное охотничье копье – контиус. Его спутники были вооружены более короткими копьями – аконтиумами, приспособленными для метания. И у всех при себе были длинные кривые ножи. У загонщиков, помимо колотушек и трещоток для поднятия шума, были дубинки, а у некоторых даже луки и стрелы. Всего же их собралось человек тридцать.

Единственной женщиной среди загонщиков была Гедда. И уж ей-то, коли госпожа старательно творила из нее мифологический персонаж, полагалось бы иметь тугой лук и полный колчан, как у тех легендарных охотниц. Но у нее не было даже ножа.

– Где твое оружие? – крикнул ей Сальвидиен.

Она, похоже, даже не поняла, о чем речь. Впору было согласиться с Фениксом, что слова ее – заемные, а сама она глупа.

– Ну, лук или дротик, как у вех.

– Мне не нужно, – ответила она и пошла к известному Сальвидиену сараю.

Да, видимо, глуп оказался он. Зачем ей оружие? Вся ее забота – удержать до времени псов, а потом спустить их.

Других собак уже выводили. Лай заливисто стоял над двором, так что уши закладывало. Проснулась ли уже Петина в своих покоях? Или оттуда не слышно лая, окриков и взрывов хохота?

Сальвидиен вдруг почувствовал, что ему как-то не по себе среди толпы вооруженных рабов – пусть они, судя по всему, были преданы своим господам и довольны жизнью. И стало несколько спокойней, когда все они двинулись за ворота, удаляясь в утренний туман, все еще заволакивающий лес – впереди Апиола, вооружившийся как на войну, последней – Гедда с черно-золотистыми псами на сворке.

* * *

– Если перевалить через ту гору, можно сесть на речной корабль, и оттуда попасть в Таргиту. А оттуда, через Артабану, ведет дорога в Хинд, туда, где пустыни населены львами-человекоядцами, и – кого еще там упомянул наш стихотворец? – драконами и грифонами…

– … а также мантихорами, пигмеями, шалашеногами, голованами и прочими сказочными тварями, каких только воображение стихотворца и способно породить, – подхватил Сальвидиен.

Они сидели в повозке, на обочине дороги. Кроме возницы, их сопровождала Ликорис, занимавшая обычное место подле госпожи, и Смикрин. Он приехал верхом на крепком пегом мерине, а сейчас спешился и сидел, лишь изредка приподнимая нечесаную голову – когда ему мерещилось, будто приближается охота. Но ее не было слышно. Загонщики ушли вниз по горе. Только ветер шумел в дубовой листве. Петина куталась в покрывало, более плотное, чем то, что она носила в городе и скорее напоминающее дорожный плащ. Сальвидиену казалось, будто ее что-то гнетет. А может, ее просто раздражала вся эта ею же самой затеянная охота. Сальвидиен, напротив, после кратких и необъяснимых мгновений смятения, пережитых им утром, был вполне спокоен и доволен происходящим.

– А ты, высокоученый муж из рода Бассов, не хотел ли бы пройти по тропе, ведущей туда, где родина мудрости?

– Увы, госпожа моя! – голос его был полушутлив-полусерьезен. – Я вовсе не против путешествий, но предпочитаю страны хорошо известные и обжитые. Где бы не находилась родина мудрости, под благословенной сенью Империи мудрость приобрела наиболее приемлемые для жизни формы. И чего стоит мудрость, если за нее нужно платить отказом от привычных нам удобств… как за сильные страсти? Это не мудрость, а дикость. А в Хинде, как я слышал, тамошние философы настолько не отошли от первобытной дикости, что в знак приверженности мудрости расхаживают нагишом… Голые танцовщицы или атлеты – это я еще могу понять, но голые философы… – Он рассмеялся. – Зрелище, должно быть, отвратительное! Мой ответ тебя разочаровал?

– Вовсе нет, друг Сальвидиен. Мне приятно слышать, что ты, в отличие от иных своих собратьев, не оставляешь остроумие за дверями судебной базилики, куда нам, бедным женщинам, нет доступа. Кстати, о судебной палате. Я, как ты догадываешься, пригласила тебя не просто полюбоваться горными видами и побеседовать об отвлеченных материях. Есть одно дело… Нет, пожалуй, нам лучше будет поговорить о нем приватно, вечером, когда нас ничто не будет отвлекать.

– Как скажешь, госпожа, – вежливо произнес Сальвидиен.

Действительно ли возникла новая юридическая проблема? Или речь идет о «деле» совсем иного толка? Из них троих на роль избранного «счастливца», как выражался Феникс, более всего подходил Апиола. Может быть, Петина оскорблена тем, что аретийский аристокат пренебрегает ее обществом, предпочитая ему охотничьи забавы, и решила отомстить ему наиболее доступным и приятным для женщин способом? Правда, Петина сама устроила эту охоту… но женский ум так непоследователен!

Впрочем, вечером он все узнает.

Смикрин вновь приподнялся.

– Госпожа, ты слышишь?

Снизу доносился отдаленный ритмический шум. Словно бы все колотушки и трещотки, которыми снабдились загонщики, разом взялись аккомпанировать какой-то неслышной отсюда мелодии.

– Зверь получил смертельный удар, – Смикрин явно знал по опыту, что там происходит. – Они бьют в честь победителя.

– Этакое петушиное кукаренье над куском свинины, – прокомментировала Петина. – Что ж, поедем, посмотрим на наших доблестных охотников.

Смикрикн взобрался в седло, а возница тронул поводья. Они не стали углубляться в лес, да в повозке это и было невозможно. Сльвидиена это радовало. Подобно большинству своих соотечественников, он не любил лесов и испытывал перед ними безотчетный страх. Если судить по Апиоле, аретийцам это чувство было неведомо.

Они ехали по дороге, поскольку охотникам с добычей ломиться сквозь заросли несподручно, а следовательно, встречи не миновать. Постепенно шум становился громче. Он был не таким ритмичным, как вначале. Зато теперь отчетливо слышались голоса. Они вразнобой, но с воодушевлением выводили победную песню.

Сальвидиен ожидал, что это будет гимн в честь Диктинны-охотницы, но, видимо, здешним арендаторам подобные боголюбивые тонкости были ни к чему. Сальвидиен не мог уловить в их пении связных фраз, только уханье, оханье, и беспрерывное «Эй-я».

Вскоре из-за поворота дороги показалась процессия, двигавшаяся неторопливым шагом. Как и утром, впереди ехал Апиола, но сейчас он снял доспех, отстегнул щит, и все это вместе с копьем, передал слугам, окружавшим его коня. Следом несли добычу, привязанную к кольям – старого секача, свинью и полдюжины полосатых поросят. Позади вели собак, утомленных, с вываленными языками.

При появлении повозки вся эта поющая и бьющая в колотушки толпа разразилась приветственными воплями.

– Эй, рабы! – воскликнул Апиола. – Добычу к ногам вашей повелительницы!

Он попридержал жеребца, и охотники, выйдя вперед, сложили убитый выводок возле повозки. Сальвидиен, сам – в силу избранной профессии – любитель драматических эффектов, мог оценить эту сцену по достоинству. Прекрасная, утонченная женщина, а перед ней – звери, воплощение грубой силы, жадности и жестокости. Особенно должны были это чувствовать здесь, в Южной провинции, где свиньи считались воплощением смерти, такой же всепожирающей, как они, а кабан представлялся посланцем преисподней.

На измаранные засыхающей кровью клыки секача налипла трава.

– Как я погляжу, друг Апиола, ты по праву должен считаться героем сегодняшней охоты – кто иной мог еще поразить кабана?

Апиола с ловкостью спрыгнул на землю.

– Мог, моя Петина – твои люди неплохо знают дело. Но кабана и впрямь убил я. Не сочти это за такую уж доблесть. Конечно, кабан тяжелее и вооружен смертоносными клыками… не рассчитай я удара, он мог бы вспороть брюхо моему Белолобому… но копье меня не подвело. Однако, – он усмехнулся, – свиньи не в пример злее кабанов, и в ярости бросаются на преследователей. Поэтому есть и пострадавшие. – Он указал на одного их охотников, который стоял, опираясь на плечо соседа. Нога у него была в лубке из свежей коры. Впрочем, он улыбался щербатым ртом. – Вот этот малый ударил свинью аконтиумом, да так неудачно, что сломал его – ведь у этих тварей шкура жестче воинской брони, упал, да еще напоролся ногой на обломок. По счастью, твои бравроны вцепились в свинью и не позволили ей растерзать беднягу, а вот тот храбрец, забыл , как звать его, – Апиола кивнул в сторону еще одного арендатора, – добил злобную тварь, вогнав ей в глотку дротик. О прочем, моя Петина, не стоит и распространяться.

– Значит, бравроны всего лишь висели на боках у свиньи, а не дрались с ней? – с некоторым раздражением спросила Петина.

– На задних ногах, если быть точным. Для охотника, имеющего точный глаз, и верную руку, достаточно. Уж ежели о чем пожалеть, так о том, что я прежде них положил кабана. Клыки кабаньи против клыков собачих – это было бы зрелище, волнующее кровь!

– Но тогда тебе не представилось бы слугам выказать свою доблесть… – Слушайте меня! – в повелительном тоне Лоллии Петины вовсе не было резкости. – Пусть тот, кто поранился, идет к лекарю на усадьбе. Пока рана его не затянется, он освобождается от работ. Гедда! – привстав в повозке, она заглянула за головы толпящихся охотников. Рабы и арендаторы расступились. Некоторые, несмотря на свой вполне воинственный вид – с опасливой поспешностью.

Гедда, с собаками на сворке, прошла к повозке. Ее волосы, обычно лежавшие гладкой шапкой, были растрепаны, сапоги заляпаны кровью и грязью. Но это были единственные зримые свидетельства ее пребывания на охоте. В отличие от прочих загонщиков, она не выглядела ни утомленной, ни возбужденной. Впрочем, в сравнении с ее упражнениями на арене, которыми Сальвидиен был свидетелем, охота могола представиться детской игрой.

– Гедда, – продолжала Петина, – узнай у управляющего, чьи участки были потравлены. Пусть свинью разделят между ними. А кабана – во владение того, кто сразил его!

– Если позволишь, дражайшая Петина , – сказал Апиола, – я возьму себе лишь пресловутые клыки, в память о доставленном развлечении, а тушу дарю твоим людям, что так славно помогли мне сегодня.