Текст книги "Уравнение со всеми известными"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 15
Луиза Ивановна ухаживала в больнице за Юрой, Вера занималась с детьми, а Татьяна и Анна не выходили из кухни. С азартом истосковавшихся по праздникам людей они готовили застолье. В их семье к приему гостей всегда относились ответственно.
Из приглашенных на маленькое торжество по случаю выхода Юры из больницы не смог приехать только Игорь Самойлов. Зато вернулся из командировки Сережа Крафт. Кроме него и Веры, за столом сидели соседи Самойловых Слава и Марина, Луиза Ивановна, Татьяна, Анна и Юра. Гости нахваливали блюда – заливную рыбу, три вида салатов, фаршированные помидоры и яйца, печеночный и сырный паштеты, селедку под шубой, пироги, буженину, мясной рулет и телятину с грибами. Шутили по поводу изобилия на столе при пустых магазинах. Но ели мало.
Анна не замечала, как через силу все пытаются выглядеть веселыми, поддерживают разговор и стараются скрыть удручающее впечатление, которое произвел на них Юра. Для Анны, видевшей его каждый день и помнившей живым трупом, теперь муж был молодцом – сам сидел, держал в руке кусочек хлеба. Вот только описался – пришлось вывезти, переодеть. Передвигали Юру в инвалидном кресле, которое купила Вера. Стоило оно баснословно дорого – сто пятьдесят долларов. Вера представила валюту, заработанную ею на печально закончившихся переговорах, как подарок на новоселье. Анна настояла: подари не коляску Кирюшке, а инвалидное кресло Юре. На оставшиеся деньги Вера купила стиральный порошок, несколько коробок по двадцать пачек порошка в каждой. Праздничные подарки, что и говорить.
Когда Анна с Юрой выехали из комнаты, и за столом повисла гнетущая тишина. Можно было несколько минут не притворяться, что с этим человеком, еще два месяца назад здоровым и сильным, все в порядке. Короткая щетина и пластырь на голове, склоненной к плечу; тупой, безучастный, устремленный в одну точку взгляд; кормление с ложечки; вытекающая изо рта жижа, – все знали, что с Юрой плохо, но по-настоящему ужаснулись, только увидев.
– Конечно, тяжело, – бормотала Луиза Ивановна. – Но Анечка такая молодец. И вам всем мы благодарны. Ничего, не расстраивайтесь, это жизнь.
– Вот и мы!
Анна вкатила Юру. Для нее было привычным переодевать его пять раз в день. И она не видела никакого конфуза в том, что он писался в штаны. Когда в постель, гораздо сложнее – приходится все перестилать. Она разговаривала с мужем, как с нормальным, призывала к тому же остальных.
– Сережа, расскажи о своей поездке в Мексику. Юра там тоже был две недели в командировке. Юр, ты помнишь? Дай я тебе губы вытру.
Крафт, не глядя на Юру, говорил о своих впечатлениях и не мог выбраться из паутины общих слов и сентенций.
– Юра, – тормошила Анна мужа, – ты понял, что это те самые Марина и Слава, которые приняли Кирюшу? Ох, перепугались вы. наверное, когда я к вам ворвалась среди ночи.
Слава, у которого акушерская история от многих пересказов обросла массой выдуманных забавных деталей, сейчас не мог двух слов связать. Не мог он общаться с безучастным телом, ему даже трудно было представить, что эта шевелящаяся мумия – отец замечательного малыша.
Дарья, в отличие от мамы, чувствовала скованность взрослых и не понимала их. Ей объяснили, что папа еще нездоров. Ну и что, у нее тоже недавно живот болел, когда они с Колькой наелись зеленых яблок. Конечно, папа не такой, как был прежде. Но мама обещала, что он выздоровеет.
– Дядя Слава, между вами с папой дохлый бобик? – спросила Даша.
– Какой еще бобик? – насторожилась Анна.
– Это она от меня услышала, – пояснил Слава. – Со сменщиком конфликт вышел. Он в мое дежурство машину разбил, а отвечать мне.
– И в машине была ваша собачка? – уточнила Луиза Ивановна. – Как печально.
– Да нет, это выражение такое: между нами дохлый бобик, значит – поссорились.
– Слава, вы просто кладезь фольклорный, – покачала головой Татьяна.
– Он никогда при детях не выражается, – вступилась за мужа Марина.
“Дашенька, вот кто спасет наше застолье”, – подумала Вера и вслух спросила:
– Ты ведь была с бабушкой в Детском музыкальном театре? Поделись с нами впечатлениями.
– Весь спектакль простояла спиной к сцене, – пожаловалась Луиза Ивановна, – и в полный голос канючила: “Пойдем в столовую, бабушка!”
– Что же тебе не понравилось, дочь? – спросила Анна.
– Во-первых, они поют.
– И что в этом плохого?
– Взрослые тетеньки делают вид, что они маленькие мальчики, и, вместо того чтобы ясно разговаривать, скучно воют протяжными голосами. Во-вторых, там по углам были такие служительницы, которые в разные моменты начинали хлопать, чтобы весь зал тоже хлопал.
– Ты, конечно, не хлопала? – спросила Вера, улыбаясь.
– Конечно, – подтвердила Даша, – а свистеть – меня Колька научил – бабушка не разрешала. Мне не нравится, когда меня заставляют хлопать, когда мне не нравится.
– Логично, – заметил Сергей, – мне бы тоже не понравилось.
Воодушевленная поддержкой, Даша продолжала:
– В-третьих, там хорошая столовая, ну ладно, буфет, буфет. И по стенам красиво развешано.
– Так не говорят – “красиво развешано”, – поправила Таня племянницу. – Что развешано?
– Картины разные из сказок. И шоколадки тоже с рисунками из сказок продают. Бабушка мне пять штук купила.
– Полпенсии, – вздохнула Луиза Ивановна.
– Я пойду братика проведаю. – Даша вышла из комнаты.
Луиза Ивановна продолжала жаловаться на поведение внучки, но Вера, Таня и Анна, не слушая ее, настороженно смотрели друг на друга.
– Братика она проведает, – повторила Таня.
– Пять шоколадок, – напомнила Вера.
– Караул! – подытожила Анна, и они бросились в детскую.
Не успели. Щеки и нос малыша были уже вымазаны коричневой массой, а сам он сосал плитку, которую держала у его рта старшая сестрица.
Ревели дети хором: Дарья, получив от матери шлепок, верещала, наказанная за попытку отравить брата, а Кирилл, лишившийся сладкого, заявлял о своем неудовольствии классическим плачем младенца.
Радостное настроение не покидало Анну и после ухода гостей. Она покормила Кирюшу, помогла Татьяне домыть посуду и убрать остатки еды в холодильник. Потом застелила постель: на Юриной половине кровати положила на матрас клеенку, сверху простыню. Вот сейчас наконец она ляжет рядом с ним, прижмется к нему. Вдруг ее тело, ласки разбудят в нем желание и это станет мощным толчком к выздоровлению?..
Юру она положила на спину, а сама устроилась у него на плече, крепко обняла за талию, ногу закинула на его ноги. Пыталась устроить его руки так, чтобы они покоились у нее на спине, но не получалось – они сползали безвольными плетями.
– Родной мой, милый, – шептала Анна. – Как хорошо! Как я соскучилась! Слава богу, ты со мной. Теперь мне кажется, нет, я уверена, все будет замечательно. Ты такой теплый, сильный – я без тебя истосковалась…
Муж не отвечал. Он спал.
Татьяна думала о сестре. Куда ни кинь – мрак. Маленькие дети, муж беспомощный инвалид, у Анны ни специальности, ни образования. Да и были бы – на кого она оставит семью? На Луизу Ивановну? Ей, Татьяне, давно пора уезжать. Согласится ли Аня отдать в Донецк Дашеньку? На время, может быть, и согласится. Но это не выход. А где выход? В семье сестры Василия пять лет умирала свекровь Татьяны. За парализованной старушкой ухаживали трое взрослых людей, и их жизнь походила на кошмар: стоны, невыветриваемый запах испражнений и лекарств, угрызения совести – как избавления ждали смерти человека, которого прежде любили, который всех выходил, вынянчил и на ноги поставил. Луиза Ивановна, со слов врачей, сказала, что Юра уже никогда не будет таким, как прежде. Аня в это не верит. Она верит в чудо. Чудо можно прождать всю жизнь. А пока нужно покупать хлеб, одежду детям, платить ежемесячно немалый взнос за квартиру. Зарплаты Татьяны, Василия, маминой пенсии едва хватает, чтобы жить самим. И это еще с учетом того, что прежде Анна обувала и одевала их в заграничные вещи. Чем они смогут помочь ей? Овощами с огорода? Наверное, все-таки лучше Анне продать квартиру и переехать в Донецк. Там они будут все вместе. Вместе легче.
Глава 16
Анна рассказала Вере о том, что ее ограбили. Теперь единственная надежда на счет во Внешторгбанке. Не поможет ли Сергей вызволить деньги? Сергей мог, у него были связи, и Вера завела об этом разговор, как только они приехали домой.
– Мне нужно подумать, – ответил Сергей.
– Сереженька, о чем тут думать? У них положение катастрофическое. Пособия Юре и на детей еще не оформлены, а пенсии Луизы Ивановны не хватает даже на квартплату.
– Можно догадаться по тому гастрономическому разгулу, который мы наблюдали. На это уплыли наши скудные сбережения? И вряд ли вернутся? Ты как договорилась с Анной?
– О чем я могла договариваться с человеком в таком состоянии?
– На мой взгляд, у нее совершенно нормальное состояние. Кстати, когда Юра разбился, она и бровью не повела. Мы все бегали как ошпаренные, а она свысока посматривала.
– Ты ошибаешься.
– Может быть, не важно. Меня не волнует Анна, меня волнуешь ты.
– Почему? – напряглась Вера.
– Потому что ты три месяца работаешь у них нянькой, домработницей, таскаешь им деньги, стираешь загаженные штаны. В кого ты превратилась? У тебя нет своей семьи?
Анна Рудольфовна с ним разговаривала, поняла Вера. Сейчас начнутся упреки другого рода. Но Сергей говорил только об участии жены в делах Самойловых:
– Ты просто не понимаешь, что тебя используют. Анна устроилась очень выгодно: свекровь, сестра, подруга – целый штат прислуги. Ты знаешь, сколько бы стоило нанять вас за зарплату? Ты видела, сколько барахла привезли Самойловы из Перу? Видела, когда мы встречали их в Шереметьеве? Нам и не снилось. Счета в банке у нас тоже, кстати, нет.
– Зато у нас есть импортный автомобиль и отремонтированные дача и квартира. Сережа, мы не о том говорим. Ты можешь помочь им вызволить деньги, и это надо сделать.
– Совершенно не уверен. Более того – я не стану этого делать.
– Сережа, это наши друзья.
– Бывшие.
– Почему бывшие? – поразилась Вера.
– Вера! Твое прекраснодушие часто выглядит как идиотизм! Я буду общаться с этим куском мяса? Приглашу его в гости, чтобы он обмочился в присутствии мексиканского посла? Не строй из себя наивную дурочку!
Привлеченная шумом, в гостиную вошла Анна Рудольфовна:
– Что здесь происходит? Серж, ты кричишь.
Пока сын объяснял ей суть разногласий, Вера думала о том, что есть ситуации, в которых аргументы, объяснения “почему?” просто не приводятся. Почему нельзя отбирать у ребенка последний кусочек хлеба? Почему нельзя отказать слепому, который просит тебя перевести его через дорогу? Почему не бросают раненых, не бьют младенцев, не выгоняют на улицу стариков?
– Она не понимает простой вещи, – кипятился Сергей.
– Сыночек! – скривилась Анна Рудольфовна. – Что за манеры? В присутствии человека называть его в третьем лице!
– Хорошо, извини. Вера не понимает простой вещи. Есть связи, которыми не разбрасываются и которые не используют направо и налево. Замминистра – это не сантехник. Сантехника можно рекомендовать всем знакомым, и он за трешку сделает нужную работу. Замминистра нужен нам самим, для серьезных вещей. Дергать его по мелочам для чьих-то нужд – абсурд!
Чем больше говорил Сергей, тем тверже становилась Вера в своем стремлении добиться от мужа помощи Самойловым. Сергей ошибается, он может поступить недостойно, а потом будет жалеть. И даже если он никогда не пожалеет, что не проявил участия, Вера, сейчас и здесь, не позволит ему – им обоим – отсидеться в бездействии.
– Сергей! – сказала она. – Я знаю, что в любом споре каждая сторона считает себя правой, а доводы противоположной не слышит. Я не стану приводить тебе никаких доводов. Я прошу тебя помочь людям, очень прошу!
Анна Рудольфовна скорее, чем сын, увидела решимость Веры. Во взгляде этой девчонки была оценка, испытание ее сына – как он поступит, так и будет она к нему относиться. Жена должна любить ее мальчика безоговорочно, безо всяких оценок. Глупый, довел ситуацию до конфликта. Он еще маленький. Надо было пообещать, а потом сослаться на других, которые не смогли ничего сделать. Теперь уже так не получится. Мало того что невестка едва не закрутила интрижку с долговязым доктором, так она еще сыну претензии предъявляет. Врезать бы ей по первое число. Но нет, нельзя. Права врач Пчелкина: наказание за несовершенные поступки крайне болезненно, и оно же подталкивает на совершение этих поступков, уже оплаченных авансом.
– У меня от ваших криков мигрень начнется, – сказала Анна Рудольфовна. – Сереженька, принеси шкатулку с моими таблетками. Вера, – продолжила она, когда сын вышел, – мне крайне неприятно видеть, как ты изменилась в последнее время. Задумайся, пожалуйста, над словами своего мужа о приоритете интересов нашей семьи. И потом, я тебя просила не вешать на Сергея проблемы, которые можно решить без его участия. Почему ты не обратилась ко мне? Один из вице-президентов банка – сын посланника в Швеции и многим обязан моему мужу. Завтра я ему позвоню. Посланнику, естественно.
Ее речь едва не закончилась нелепо – словно она собирается позвонить умершему мужу. Настроение Анны Рудольфовны окончательно испортилось. До полуночи она не отпускала Веру – просила достать новые таблетки, принести теплое молоко, сделать массаж висков и компресс на лоб. Вера надеялась, что, когда свекровь угомонится, они в постели с Сергеем еще раз все обсудят, поймут друг друга, помирятся. Но он уже крепко спал, когда она пришла.
Утром Вера отправилась на вернисаж в Измайловском парке, на котором раскинули свои лотки продавцы изделий народных промыслов, и купила матрешки с портретами Горбачева, Рейгана и Ельцина – пошлятина, но именно это требовалось Сергею, чтобы передать какому-то знакомому в Мексику.
Она уже выходила из парка, когда почувствовала, что кто-то дергает ее за юбку. Маленькая девочка возраста Даши Самойловой. Чумазая, со спутавшимися волосами, потеками и разводами на лице, одетая не по погоде тепло – в стеганую старую куртку, ситцевое платье и спортивные штаны. На ногах сандалии, видны маленькие пальчики, серые от грязи.
– Теть, дай денег на чебурек. – Девочка показала на палатку, где пекли и продавали чебуреки.
“Беспризорная? – подумала Вера. – В газетах пишут о тысячах бездомных детей. Не верится. В наше время – и беспризорники”.
– Пойдем, – сказала Вера, – я сама куплю тебе чебурек.
Девочка равнодушно пожала плечами, и они стали в очередь.
– И кока-колы купишь? – уточнила малышка.
– И кока-колы, – кивнула Вера, глядя на ее кулачок, в который по-прежнему была зажата юбка, словно девочка боялась, что Вера убежит. – Где твои родители?
– Нету. Папку посадили, а мамка подалась куда-то.
– И с кем ты живешь?
– А… – Девочка неопределенно махнула рукой.
– Тебе не жарко в куртке?
– Если оставлю, то сопрут, и ночью укрыться можно.
Девочка говорила, а сама озиралась по сторонам, но не в ожидании опасности, а как будто высматривая возможную добычу.
– Как тебя зовут? – спросила Вера.
– Катька.
– А фамилия?
Катя не ответила, засунула руку под платье и принялась что-то поправлять ниже пояса – явно какой-то предмет.
– Что ты там прячешь? – поинтересовалась Вера.
– Крышку от кастрюли в трусы засунула. Мальчишки, гады, лезут.
Вере на несколько секунд стало плохо, защипало в глазах. Стоящие в очереди люди уже давно прислушивались к их диалогу. Вере стали советовать отвести девочку в милицию.
Катя отскочила в сторону и зло выкрикнула:
– Не дамся в милицию! Ты мне чебурек обещала! И кока-колу!
– Я не отказываюсь от своих обещаний. – Вера старалась говорить спокойно. – Видишь, наша очередь уже подошла. Иди занимай столик.
Девочка ела жадно, некрасиво, громко чавкала, вытирала рот ладошкой. О Вере, сидящей напротив, она уже забыла и, отрываясь на секунду от еды, озиралась по сторонам – маленький выносливый зверек, который уже знает, что нельзя расслабляться и нужно контролировать окружающую обстановку. Маугли в городских джунглях.
– Катя, как ты отнесешься к тому, что я приглашу тебя в гости? – тихо спросила Вера.
– Не поняла. – Девочка перестала жевать и насторожилась.
– Я приглашаю тебя к себе домой. Ты покушаешь и посмотришь телевизор.
Вера замерла, боясь услышать отказ. По спине пробежали мурашки. Неужели сейчас эта девочка исчезнет, будет ночевать в подвалах, где “мальчишки лезут”, а она пойдет домой, в тишину, сытый уют?
– А ты меня в милицию потом не сдашь?
– Нет, не сдам.
– Поклянись на крови. Я не хочу в приют, я там была, одна дылда, гадина, там лупилась.
– Что значит “на крови”? Ты хочешь, чтобы я разрезала себе руку?
– Не-а, – впервые рассмеялась Катя. – Че? Не знаешь? Говори: клянусь своей кровью, что не отведу Катьку в приют.
– Клянусь своей кровью, что не отведу Катю в приют, – послушно повторила Вера.
– Ладно, пошли, – девочка слезла с кресла, – меня в метро без денег впускают.
– Давай поедем на такси? – предложила Вера. – Только, пожалуйста, выброси крышку из трусиков. Тебе никто не будет угрожать.
– Ни фига! Я всю помойку перерыла, чтобы ее найти. Не выброшу.
Сошлись на том, что Вера положила крышку в пакет с матрешками. Уродливые портреты глав государств на матрешечных телах уткнулись носами в алюминиевое орудие самообороны ребенка.
Дома Катя не противилась тому, чтобы прежде всего быть вымытой в ванне. Вода стекала с нее серыми потоками, но она не жаловалась, когда мыло щипало многочисленные ссадины. Вера вытерла девочку пушистым полотенцем и надела свою футболку – получилось, будто трикотажное платьице. Трусиков подходящего размера не было, пришлось обойтись без них. Катины собственные и стирать не имело смысла – дырявые и задубелые от грязи, они отправились в мусорное ведро. Больше ничего из своих нарядов Катя выбросить не позволила, несмотря на уверения, что ей купят новое.
У Кати оказались необыкновенно красивые волосы – цвета выгоревшей соломы, они свисали мягкими прядками, а высушенные феном и расчесанные щеткой, легли крупными волнами.
– Да ты; у нас красавица. – Вера повела девочку к зеркалу. – Смотри, ты похожа на Снегурочку.
– Снегурочка – это кто? – спросила Катя и тут же забыла о вопросе и потребовала: – Есть давай.
Она сидела на диване, подогнув под себя ноги, нажимала кнопки на пульте дистанционного управления телевизором и безостановочно ела все, что приносила Вера. Курица с картофельным пюре, бутерброды, фрукты, чай, конфеты, чипсы, орехи – Вера удивлялась, сколько пищи может поместиться в маленьком человечке. Завтра определенно будем мучиться несварением желудка, но отказать ребенку ведь невозможно. Вера не находила себе места, садилась рядом с Катей на диван, пыталась обнять ее, поговорить с ней. Но девочка, не привыкшая к ласке, отталкивала тетю, а разговорам предпочла телевизор, выбирая программы с мультфильмами или фильмы с погонями и сценами насилия. Вере хотелось еще что-то сделать для маленькой дикарки, но она не могла придумать что. Ушла было на кухню готовить ужин, но через каждые пять минут заглядывала в комнату.
Вернулся с работы Сергей.
– Пойдем, пойдем, я тебе покажу, – радостно тянула его из прихожей в гостиную Вера. – Вот Катя, познакомься.
Девочка повернула голову от телевизора:
– Твой мужик?
– Да, это мой муж. Его зовут дядя Сережа. Ой, – нервно рассмеялась Вера, – ты же не знаешь, меня зовут тетя Вера.
Катя не слушала ее. Она смотрела фильм, в котором герой косил из автомата шеренги людей.
– Ни фига себе, – восклицала Катя. – Ну балдеж, ни фига себе.
– Я тебе все объясню. – Вера взяла за руку Сергея, который не произнес еще ни слова, и повела на кухню.
Она говорила сбивчиво, возбужденно: то рассказывала о знакомстве с Катей, то вспоминала статью о беспризорниках в какой-то газете, то говорила о покупках, которые нужно сделать для Кати. Сергей брезгливо поморщился, услышав про крышку от кастрюли в трусах:
– Какая мерзость!
– Да, да, ужасно. Ребенок столько пережил! Она, конечно, отстает в развитии, очень маленький словарный запас, не знает простых вещей, ест руками, не пользуется туалетной бумагой. Но это неудивительно и поправимо. Зато, мне кажется, у нее замечательные личностные качества, прежде всего независимость и сила духа. Она совершенно не заискивает передо мной, перед нами, ты обратил внимание? Она не просит внимания, а разрешает его оказывать. Маленький стойкий оловянный солдатик. Она была такая чумазая! Под ногтями грязь – невымываемая, пятки – что-то страшное.
Сергей никогда не видел жену в таком лихорадочном состоянии. Болтала и не могла остановиться – и это Вера, которая своей сдержанностью кипяток в лед превращает! Как ей не идет суетливость – проигрывает внешне, превращается в сварливую торговку. Кроме того, Сергей не мог припомнить, чтобы он сам, его заботы приводили когда-либо Веру в такое эмоциональное возбуждение. Какая-то вшивая беспризорница! Но сейчас говорить с женой бесполезно, она ничего не поймет и не услышит.
– Мама утром уехала на дачу? – спросил он. – Ты ей звонила? Как она добралась?
– Нет, извини, забыла.
– Я сам позвоню.
Ночью Вера не могла уснуть. Все планировала их жизнь с Катей, завтрашние покупки одежды, игрушек, книжек. Сложен ли будет процесс удочерения? Где взять ее документы? Есть ли у нас адвокаты, которые берут на себя подобные хлопоты? Сереже девочка не очень понравилась, но, с другой стороны, смешно ждать от него сразу пылкой любви. Как и от Анны Рудольфовны. В конце концов, они давно собирались усыновить ребенка. Рука Божья поручила ей в момент душевного смятения Катю. Надо обязательно познакомить Катюшу с Дашенькой. Ничто так не убыстряет развитие, как пример сверстника. Вера тихо рассмеялась, представив себе, как две хулиганки обмениваются жизненным опытом. Она несколько раз вставала, чтобы проверить девочку, которой постелила в большой комнате на диване. Катя спала, свернувшись калачиком, и казалось, даже во сне ее не покидало напряжение чуткого зверька.
Вера достала мамину икону и долго молилась – благодарила Бога за указанный путь и благодать душевную, просила о счастье для всех родных и близких.
Утром она помогла Кате умыться, накормила завтраком и оставила в ее распоряжение холодильник и съестные запасы в шкафу. Вере нужно было заехать на работу в институт. Там она неожиданно попала на собрание, где три часа обсуждали сложившуюся ситуацию, то есть жаловались на жизнь и призывали поднять общественность на защиту академической науки. Потом она поехала в “Детский мир”, ужаснулась ценам и отправилась на барахолку у Большого театра за одеждой для Кати, затем покупала продукты. Несколько раз Вера звонила домой, в первый раз Катя ответила, а потом было “занято” – очевидно, девочка плохо положила трубку.
Дверь открыла Анна Рудольфовна. Вера чмокнула ее в щеку и бросилась в комнаты:
– Где наша маленькая разбойница?
Девочки нигде не было. Вера свалила покупки на диван и обошла квартиру, заглянула в ванную и туалет. Девочки не было.
– Анна Рудольфовна, где Катя?
– У меня второй день раскалывается голова, – ответила свекровь. – Говорят, что нынче необыкновенно сильные магнитные бури. Но, в конце концов, должны же быть какие-то лекарства, способные унять мою мигрень!
– Анна Рудольфовна, где девочка?
– Сейчас приедет Сергей и все тебе объяснит.
– Что объяснит? Что вы сделали с девочкой?
– Не кричи, я же говорю тебе: у меня головная боль!
– Что вы с ней сделали?
– У тебя такое лицо, будто мы съели этого подкидыша на обед. Без истерик! Ты на них никакого права не имеешь! Скажи спасибо, что я тебя покрываю. Сергей не знает о твоих шашнях с доктором Колесовым. Позор! Стоило только мужу уехать! Как девка подзаборная, крутила хвостом на глазах у всей клиники. А ты знаешь, что он ни одной юбки не пропускает? Даже умалишенными, своими пациентками не брезгует. И вся больница это знает, только поймать не могут. Стыд на нашу семью!
– Мне, нет дела до доктора Колесова, как и ему до меня. Вы заблуждаетесь и понапрасну меня оскорбляете. Анна Рудольфовна, куда вы дели ребенка?
– Ее оскорбляют! Не надо ханжить передо мной. Ты Сергея можешь обмануть, но не меня. Мне все рассказали авторитетные люди.
– Анна Рудольфовна! Где девочка?!
Приехал Сергей. Он вошел в комнату, поцеловал мать, чуть замешкался, внимательно посмотрел на жену и тоже поцеловал ее в щеку. Вера смотрела на него, молитвенно сложив на груди руки:
– Сереженька, где девочка?
– Мама тебе не рассказала? Подождите, я пойду переобуюсь.
Сергей отвез Катю в милицию, а оттуда ее передадут в детприемник, где установят ее родителей, а если таковых не объявится, отвезут в детдом. Сергею пришлось отпрашиваться с работы на полдня.
– Ведь это человек, – прошептала Вера.
– Вот именно, – подхватил Сергей. – Человек! И она имеет право и должна жить со своими родителями. Никому, в том числе и тебе, не позволено играть ее судьбой. Тебе хотелось развлечься, понянчиться, но ты не представляешь, какую ответственность чуть не взвалила на себя, на нас всех. Это не бирюльки! Это человек!
– Неизвестно, какая у нее наследственность, – вступила Анна Рудольфовна. – Люди заводят собаку – и то смотрят на родословную. Ребенок абсолютно испорченный, сморкалась в скатерть, обзывала нас, разгуливала без трусов и еще визжала как резаная.
– Я ей обещала, – тихо заплакала Вера. – Я ей на крови поклялась.
– Прежде чем обещать, – Сергей нервно ходил по комнате, – ты обязана была посоветоваться со мной, с мамой! Это эгоизм высшей степени! Тебе на нас наплевать, тебе блохастая беспризорница, идиоты приятели дороже нашей семьи! Я не против и никогда не был против детей. Своих детей! И если я не желаю подкидышей – это мое право. Потому что оно выстрадано, потому что я многим пожертвовал ради тебя. Тебя! А в ответ? Что я получаю в ответ? Ты хочешь подсунуть мне суррогат отцовства? Не желаю! Не желаю тратить душевные силы на чьих-то выродков!
Они еще долго говорили, Сергей и Анна Рудольфовна, говорили по очереди. Ополчившись против Веры, они испытывали удовольствие единения людей, которые совершили подлость, а потом слились в экстазе самооправдания.
Вера молчала. Она и прежде никогда не умела ссориться, выяснять отношения, доказывать свою правоту. Она убегала в молчание. В детстве в ответ на обиды подружек или родителей она на долгое время замолкала. Не отвечала на вопросы, тихо выполняла распоряжения и не роняла ни слова. Она не хотела кого-то наказать, проучить, доказать свое – она просто не могла говорить. Молчание было панцирем, в который она пряталась, чтобы обрести душевное спокойствие. С годами, поняв, что ее молчание обижает людей, что оно воспринимается болезненнее, чем самые грубые отповеди, Вера научилась пересиливать себя и вместо полного безмолвия скупо, односложно отвечала.
Вера не могла бы рассказать, о чем она думала, отгородившись от мира стеной молчания. О несправедливости обвинений, которые прозвучали в ее адрес, и об оправданиях, которые следовало бы найти для людей, причинивших ей зло, о природе, литературе, музыке – и ничего конкретного, ничего такого, что можно было бы лотом вспомнить и пересказать. Она лечилась, отказавшись от общения. Но каким лекарством, не знала.
Сейчас она погрузилась в молчание полное и абсолютное, как в детстве. Вера ходила по квартире, делала какую-то работу – гладила Сергею рубашки, пришивала оторвавшиеся пуговицы, готовила. Свекровь и муж что-то говорили, спрашивали, требовали – она не слышала. В голове медленно-медленно поворачивался жернов, который должен был перемолоть боль. Вера убрала вещи, купленные девочке, в шкаф, чтобы потом отдать их Даше, но сейчас видеть друзей не могла. Она уходила на улицу и часами бродила на Ленинских горах, не замечая ни людей, ни природы.
К концу третьего дня стена молчания стала таять, и Вера могла произносить “да” или “нет” на вопросы мужа и свекрови. Еще несколько дней – и она станет прежней.
Спустя неделю во время уборки Вера обнаружила за полкой с обувью алюминиевую крышку – все, что осталось от Кати.
