Текст книги "Девушка с приветом"
Автор книги: Наталья Нестерова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]
Я не рассказала Сержу только о самом больном – о том, что Толик уговорил меня сделать аборт.
Почему я вообще разоткровенничалась?
Наши тела так быстро и стремительно познакомились, что теперь сознание, очевидно, наверстывало упущенное, заполняло пустоту душевную. Для меня радиознакомство с женой Анатолия, осознание унизительности собственной роли, последовавший затем улет в сладкое забытье имели судьбоносное значение. С Анатолием рассталась навсегда, а с Сержем.., лучше сейчас не думать об этом. Попробовать проверить: действительно ли существует тот чудный бред или он мне только приснился?
Я поставила два пальца домиком на животе у Сержа и стала шагать ими, направляясь к шее.
Лежавший рядом голый мужчина не понимал моего настроения или не желал понимать:
– Кэти, ты уверена, что не хочешь видеть своего.., своего друга, что не примешь его? В том смысле, что это фин, как это? Финиш?
Моя рука безвольно упала. Вот и расплата.
Нечего было расписывать непоколебимость разрыва с Толиком. Серж испугался, что теперь я буду донимать его горячей привязанностью. Как же! Одинокая бабенка, только и знает, что на шею кому-нибудь вешаться.
Получил фашист гранату, говорили мы в детстве. Почему мы называли себя фашистами?
Неужели он не понимает, что его вопрос, по меньшей мере, неуместен, оскорбителен?
Женщина лежит с тобой в постели, а ты ее спрашиваешь, не будет ли она спать завтра с другим. Я почувствовала, что сейчас начну дрожать – от внезапно снизившейся температуры тела или от отвращения к себе.
– Кэти, что случилось? Почему ты вдруг поменяла лицо? – Серж попытался притянуть меня к себе, но я быстро отпрянула и села на край дивана.
– Я хочу пойти в душ. Что же касается твоего вопроса, то я уверена, что разберусь в своих проблемах.
Где моя одежда? Небольшое мысленное усилие, и я вспомнила, что она должна быть разбросана по пути следования из кухни в комнату. Очень пикантно.
– Возьми, пожалуйста. – Серж набросил мне на плечи мягкий махровый халат.
Джинсы, блузка, свитер, белье – вся моя одежда была собрана в кучу у входной двери. На куче возлежал Рэй.
– Хорошо устроился, – возмутилась я. – Не жестко?
Рэй тихо, предупреждающе зарычал и показал свои замечательные зубы.
– Мило! Можешь не скалиться, я тебя не боюсь. Ты, конечно, замечательный пес, но делиться с тобой гардеробом я не намерена.
Как я теперь все это надену?
– Он не хочет, чтобы ты уходила.
Серж подошел сзади и положил руки мне на плечи.
– Ему придется смириться. – Не оборачиваясь, я двинула ключицами, чтобы освободиться от объятий.
– Могу предложить тебе спортивный костюм.
– Спасибо. А мои вещи, пожалуйста, положи в пакет.
* * *
Душ можно и дома принять, идти меньше десяти минут. Я ополоснула лицо (пунцовое при холодном ознобе тела), расчесала волосы и заплела их в косу. Надела костюм, который Серж просунул в щелку двери, – теперь во мне взыграла стеснительность, словно он не видел меня голышом. У спортивных брюк пришлось подвернуть пояс, а у джемпера – рукава. Ничего, накину сверху куртку и добегу до дома.
Серж вскипятил чайник, но я отказалась ужинать.
– Я провожу тебя, – предложил он.
– Об этом не может быть и речи! – Я возмутилась так, словно он мне деньги предложил за постельные утехи.
* * *
Никогда еще собственная квартира не казалась мне такой убогой и тусклой. Жилище старой девы, которая тужится сделать его веселеньким и нарядным. Пестрое покрывало из лоскутков, яркая шаль в качестве скатерти на маленьком столике, ажурные шторы, бахрома на абажуре большого торшера – не хватает кошки и канареек в клетке.
Было восемь часов вечера. Через час можно завалиться спать, а пока надо придумать какое-нибудь дело. Может, стирку затеять? Я слонялась по квартире, брала вещи в руки и тут же бросала, включила чайник и через минуту выключила, щелкала пультом телевизора по каналам – и ни на чем не могла остановиться.
Зазвонил телефон. Я бросилась к нему так, словно решалась моя судьба. Но это был Толик.
– Юленька, куколка, завтра днем никак не смогу приехать, только вечером. Понимаешь, гости, – язык у него заплетался, – наехали, решили заночевать, я вырвался на улицу, в магазин, выпивки не хватило. И вот звоню тебе. Ты меня любишь, малышка?
– Нет, я тебя уже давно не люблю.
Толик меня не расслышал. Из трубки донесся какой-то грохот и лязг.
– Здесь стройка рядом, – сообщил он. – Значит, завтра вечерком я как штык, хи-хи, ну, ты поняла.
– Ни завтра, ни послезавтра – никогда, пожалуйста, ко мне не приходи. И не звони. Я забыла о твоем существовании и не хочу вспоминать.
– Но, девочка моя…
– Твоя девочка сидит дома и воспитывает твоих детей. Все, прощай! Держись подальше от стройки, как бы плита на палец не съехала.
– Что? Какая плита?
Не отвечая, я положила трубку на рычаг.
Толик мне напомнил о завтрашнем дне.
Воскресенье. Выходной. Одна. Я сойду с ума.
Стала звонить в отделение и узнавать домашний телефон Нади Колодяжной. Она завтра должна дежурить, я слышала, как Надя искала, с кем бы поменяться. Я себя не предложила именно потому, что собиралась встретиться с Толиком, поздравить его.
Надя оказалась дома, и моему предложению подежурить обрадовалась – завтра у ее сына соревнования по плаванию.
Сутки в отделении, потом, в понедельник, рабочий день – отличная у меня профессия, позволяет спрятаться от душевных невзгод. И в одинокой жизни есть преимущества – я могу спать сколько угодно, хоть двенадцать часов подряд. Поспать я люблю, и замечательным цветом лица обязана именно этой слабости.
Заснуть мне не удалось. Я ворочалась с боку на бок, отгоняла от себя видения нашего свидания с Сержем, но они возвращались все в новых деталях. Тревожное забытье превращало воспоминания в мечты – я видела себя с Сержем в других обстоятельствах, в другой обстановке, неизменными оставались только его нежность, руки и губы. Потом я вспоминала его бессовестный вопрос. Серж дал мне понять: наша связь – случайность, казус, который иногда происходит со взрослыми людьми, не обремененными другими, более серьезными отношениями.
* * *
Это походило на начало болезни. То, что вирус крепко закрепился в моем теле и начал разрушительную работу, я окончательно осознала к середине дня в понедельник.
Внутренняя паника сочеталась с жалостью к себе, полной растерянностью и желанием плакать.
Мы пили чай в ординаторской. Надя Колодяжная – милая женщина; кажется, со временем мы можем стать подругами. Леша Кравцов – молодой хирург, любимец Октябрьского. У хирурга – так же, как у портного, – должны быть умные руки. Умные руки – это дар, талант. Конечно, и без хорошей головы не обойтись. Но рукастость заменить натаскиванием сложно. Леша, маленький, худенький, похожий на подростка, был хирургом от Бога. Октябрьский постоянно подтрунивал над Лешей, говорил, что ему надо искать невесту в средней школе.
Леше в самом деле невозможно дать его двадцать шесть – скорее шестнадцать.
– Юля, что такая грустная сегодня? Устала на дежурстве? – спросила Надя.
Я не успела ответить, как Октябрьский заявил:
– Беременная, наверно. Возьми неделю за свой счет и сделай аборт.
Я оторвала глаза от чашки и посмотрела на него:
– По тому, с какой легкостью вы даете подобный совет, можно догадаться, что часто к нему прибегаете. Искренние соболезнования вашим дамам.
В другом состоянии я, наверное, промолчала бы, как молчала прежде в ответ на его выходки. Но теперь мне вдруг захотелось хоть кому-нибудь из мужиков врезать по морде. Взыграла половая ненависть. Начальство – лучший объект для нее, конечно.
– О! – воскликнул Октябрьский и довольно заулыбался, – Что я вам говорил? Она самая настоящая ехидна.
– О присутствующих людях в третьем лице не говорят, – машинально повторила я тетушкины уроки. – Не «она», а Юлия Александровна.
– Ты меня еще поучи, девчонка! Вылетишь отсюда, только задница сверкнет.
– А почему, собственно, «вылетишь»? – спросил Леша. – Если человек перед вами не лебезит, не подхалимничает, так сразу плохой.
– К вашему юмору, Сергей Данилович, еще привыкнуть надо, – поддержала его Надя.
– Что? – возмутился Октябрьский. – Бунт на корабле? Начальство критиковать? Тут никакой вонючей демократии не будет! – Он погрозил мне пальцем. – Не смей народ мутить. Втюрилась в какого-нибудь идиота и хамишь. Ты тоже, – он обратился к Леше, – дубина стоеросовая. Видишь, девка одинокая, в самом соку, и ушами хлопаешь. Точно ведь, не от тебя беременная.
– Сергей Данилович, как вас жена терпит? – улыбнулась Надя. – Вы, конечно, добрый человек, но язык у вас!
– А я с женой не только языком работаю. Поняла? Все, я ушел. Носова, зайдешь потом ко мне.
Я заглянула к Октябрьскому перед самым уходом. Он тоже собирался домой, натягивал дубленку. Не глядя на меня, пробурчал:
– Можешь взять на этой неделе несколько дней…
– Спасибо, мне не нужно.
– Я сказал: на этой! На следующей ставлю тебя в график операций, будешь ассистировать мне.
– Правда? Спасибо.
– Кушай на здоровье.
* * *
По дороге домой меня покачивало, как от усталости. Страдания были душевными, а реакция на них вполне соматической, то бишь телесной. На злополучном перекрестке, где машина сбила Рэя, зазевавшись, я чуть не угодила под колеса автомобиля.
Мимо дома Сержа шла с минимальной скоростью, едва переставляя ноги. Может быть, он сейчас выйдет гулять с собакой?
Мы увидимся… Я сделала крюк, обошла здание, чтобы заглянуть в окна. Света в них не было.
У себя дома мне стало совсем тошно. Не было сил даже придумывать занятия. Я свернулась на диване в позе эмбриона, прижала к животу подушку и тихо стонала. Если за двое суток возможно вырастить в себе такое нестерпимое желание увидеть человека, находиться с ним рядом, касаться его, то что будет через неделю, месяц?
Все затертые фигуры речи – про томление тела, про кровь, которая то стынет, то закипает в жилах, – были вовсе не фигурами, а сущей реальностью. Только червь сомнения – совсем не червь, а удав. Зачем я взбрыкнула, умчалась от Сержа? Подумаешь, какая честная девушка! В постель к малознакомому человеку прыгнуть – запросто, а когда он хочет понять, что ты за фрукт, – гимназистку из себя строишь, в белом фартуке и с голой попой.
Я читала, что глубокие психические страдания могут вызывать вегетативные реакции, вроде рвоты или поноса, но мало в это верила. В самом деле, нелепо звучит: меня стошнило (или пронесло) от большой любви. Теперь поверю. Едва успела добежать до туалета, где мой пустой желудок принялся судорожно выворачиваться.
Доплелась обратно, рухнула на диван, попыталась разобраться в своих смятенных чувствах: пошто мне так неймется? Хочу вновь оказаться в объятиях Сержа? Безусловно.
Сладко. Мечтательно. Но не это главное.
Есть соединения приборов, которые входят один в другой прочно, без щелей, в космической технике, например. Приставили, резьбу закрутили, сверху шайбу повернули, щелк – все, намертво, герметично. Я не просто встретила свою половинку, я встретила человека «по резьбе» своего. С другими может быть тесная связь, но только с ним возможно сращивание – как у сиамских близнецов, защищенная изолированность – как на космическом корабле.
Недаром мы с Сержем стали говорить о сокровенном, едва вернулись на землю. И не от обиды я умчалась – от страха. Жутко стало, когда почувствовала: впервые в жизни так плотно вкручиваюсь в человека, что посторонней молекулы в зазоре не остается. А капризы и обиды – чепуха, дезертирские уловки растревоженного сознания, пошлые ужимки показной невинности.
В Серже без следа растворились и мое плебейское достоинство, и женская гордость. Я визжать готова от восторга, что он умнее и выдержаннее меня, спокойнее и мудрее, старше по возрасту и богаче по содержанию. Если продолжить космические сравнения, то он – чудо орбитальной техники, открывшее шлюз для стыковки с примитивным челноком. Ох и худо мне на земле! Тянет ввысь.
Говорят, страсть безрассудна, а я ветвисто рассуждаю. Нет, это о другом: в том смысле, что любовь-то зла, полюбишь и…
Сидит Серж в данную минуту и сокрушается, что поторопился с холодильником, – надо было раньше девушку соблазнить, малыми затратами бы отделался.
* * *
От звука телефонного звонка я вздрогнула, как от резкого крика в ухо. «Он! Он! Он!» – застучало в голове. Звонила Ирина.
– Я еще похудела! – радостно известила она.
– Молодец. Ир, плохо себя чувствую, не могу говорить.
– Что с тобой?
– Отравилась.
– Несчастная, чем?
– Любовью.
– Чем-чем?
– Консервами.
– Я говорила, что пристрастие к морским гадам тебя до добра не доведет?
– Необязательно к морским.
– Что ты бормочешь? Рвота была?
– Была.
– А понос?
– Осталось дождаться.
– Тебе нужны куриные пупочки! Это, знаешь…
– Знаю. Все, Ирка, пока.
Ирина суеверно боялась лекарств. Пилюлям и микстурам предпочитала народные средства. Однажды чуть не отправилась на тот свет, игнорируя антибиотики и лошадиными дозами поглощая прополис во время тяжелого бронхотрахеита. К счастью, у нее с тех пор образовалась аллергия на продукты пчеловодства, но она упорно продолжала заготавливать гранатовые корочки и перегородки грецких орехов, куриные пупочки и различные травки. Я не могла внушить подруге: чем длиннее список побочных эффектов лекарства, тем более солидную проверку оно прошло. Как только Ирина видела перечень побочных действий и противопоказаний в аннотации на препарат, тут же обзывала его отравляющим веществом. И при этом она могла купить с рук у подозрительных велеречивых личностей какой-нибудь корень придунайский молотый, «избавляющий организм от шлаков за один прием».
– Что такое шлаки? Где они находятся? Объясни мне, медику! – горячилась я, ревизуя ее аптечку и выбрасывая шарлатанские снадобья. – Человеческий организм не топка паровозная! Все нормальные люди свои шлаки в унитаз спускают. Кроме тебя! У тебя ими башка забита.
Мысли о подруге ненадолго отвлекли меня от собственных проблем. А мелькнувшая идея – попросить у Иркиных снабженцев приворотное зелье для Сержа – говорила о крайней степени расстройства моего психического состояния.
Повод увидеться с Сержем имелся – вернуть ему спортивный костюм и забрать свою одежку. Но не сегодня, не сейчас, ведь костюм следует постирать, некрасиво возвращать чужую вещь без чистки. А мне подавай Сержа сию минуту. Нужно хотя бы начать действовать. Вместо того чтобы отправиться в ванную и постирать костюм, я уткнулась в него лицом, пытаясь уловить запах Сержа.
Два коротких звонка в дверь. Я всеми силами не разрешала себе думать, что это он.
Но это был именно он.
– Добрый вечер, Кэти, – сказал Серж, не переступая порога.
Не переступал, потому что я не шагнула назад, застыла в дверях. Несколько минут назад проклинала моральные запреты, которые не дают права плюхнуться на землю и ползком добраться до этого человека. Казалось бы, увидав его, должна была завизжать от восторга, броситься ему на грудь или хлопнуться в обморок. Ничего подобного. Я даже не улыбнулась. Вместе с остановившимся сердцем пропали и эмоции.
Серж тоже, между прочим, не спешил с объятиями и лобызаниями. Он смотрел на меня спокойно, и только складка между бровями выдавала напряжение.
– Где Рэй? – спросила я, так и не трогаясь с места.
– Дома. Я заехал к тебе прямо после работы.
Верно: под распахнутыми полами пальто виден костюм, белая рубашка и галстук.
– Может быть, ты прогуляешь его, а потом зайдете ко мне поужинать? – Я проговорила так быстро, что сама не поняла смысла сказанного.
Но Серж понял.
– С удовольствием. Нужно что-нибудь приобрести?
– Купить? Нет, – покачала я отрицательно головой.
– Тогда до встречи, – сказал он, направляясь к лифту. – Мы не задержим твоего поджидания.
Когда он волновался, отношения с русским языком у него особенно не складывались.
Я вернулась в комнату и плюхнулась на диван – ноги не держали. Замечательная все-таки у меня квартирка: покрывало с затейливым узором и аппликациями, уютный большой торшер, столик, покрытый дорогой шалью, красивые складки гардин – чудно!
Уютное гнездышко, свитое стараниями девушки с хорошим вкусом.
Приготовлю на ужин жареную картошку и филе индейки – по рецепту для микроволновой печи. В качестве закуски – морской коктейль из баночки, приправлю его майонезом.
Есть и коробка конфет к чаю, подаренная еще травматологическими пациентами. Надо посмотреть на ней срок годности.
С лицом что-то происходит, оно побаливает от напряжения. Заглянула в зеркало – ну конечно, улыбаюсь так, что сверкают обе челюсти. Мышцы устали тянуть рот до ушей.
Морщин будет – не оберешься. Я стянула губы на привычное место, но через минуту они снова поползли в сторону.
Не смогла спрятать улыбку и когда раздался звонок в дверь. Быстро Серж управился – я только картошку успела почистить.
Толик! Мою лучезарную улыбку он расценил по-своему и бросился меня обнимать.
– Юленька, девочка, твой папа пришел. Папа пришел к своей девочке.
– Ты! Ты! – захлебнулась я от возмущения и стала вырываться из его объятий.
Извивалась, уворачиваясь от мокрого рта, из которого разило перегаром. – Зачем ты пришел? Я же тебе сказала! Убирайся немедленно!
– Ну, ну, малышка. – Толик отпустил меня и похлопал ниже спины. – Веди себя хорошо. – Он стал снимать пальто.
– Что ты делаешь? Не раздевайся! Я сказала – уходи!
– Пропусти меня. – Он легко отодвинул меня в сторону. – Папе надо сделать пи-пи.
И направился в туалет. Идиот! Я сорвала пальто Толика с вешалки, готовясь всучить, лишь только он выйдет. Но Толик, облегчившись, как ни в чем не бывало отправился на кухню.
– Картошечка? Славно, я есть хочу.
– Немедленно убирайся вон! Видеть тебя не могу! Что ты расселся? Вставай! Уходи!
– Юльчонок, не ори, пожалуйста. У меня голова раскалывается после двух дней пьянки. Сейчас я приму пивка, отпустит, и мы с тобой поговорим.
Я ловила ртом воздух, а Толик открыл одну из принесенных им бутылок и стал пить прямо из горлышка.
– Принеси мне из прихожей тапочки, милая, – сказал он, опустив бутылку и громко икнув.
– Я тебе двадцатый раз повторяю – уходи! Я не хочу тебя видеть, слышать, дышать с тобой одним воздухом. Уходи! Ты русский язык понимаешь?
– Он все поймет, – раздался позади меня голос Сержа.
Я забыла захлопнуть дверь и не услышала, как он пришел.
– Что за хмырь? – Толик откинулся на спинку диванчика и по-хозяйски разложил на ней руки.
Серж не обращал на него внимания, смотрел на меня.
– Ты уверена, что действительно не хочешь его видеть? Я спрашиваю потому, чтобы тебе не было неприятно, если я спущу его вон.
– Ты! Меня спустишь?
– Легко, – бросил Серж, даже не повернув головы. – Кэти?
Мне решительно не давали вставить слово. Теперь на кухню протиснулся Рэй. Он подошел к Толику, зарычал и показал свои изящные зубки.
– Откуда эта мерзость? – Толик отпрянул в угол. – Уберите распоротого урода.
– Ты сам урод, – сказала я. – Забирай свои бутылки, уходи и навсегда забудь дорогу к моему дому. Рэй, пропусти его.
Собака не пошевелилась. Серж забрал у меня пальто Толика и велел:
– Отведи Рэя в комнату.
Что происходило, пока я тянула за ошейник упирающегося пса, закрывала его в комнате, – не знаю. Но когда я вернулась, расстановка действующих лиц поменялась. Толик, прижав пальто к груди и что-то бормоча, двигался к двери. На него шел Серж. Он не говорил ни слова, но, если бы на меня наступал человек с таким выражением лица, я бы предпочла ретироваться на четвереньках.
– Ты еще пожалеешь, пожалеешь, – наконец я разобрала, что бормотал Толик. Он не переносил ситуаций, в которых последнее слово оставалось не за ним.
– Конечно, пожалею, – согласилась я, вытащила из тумбочки его тапочки и водрузила сверху на пальто. – Пожалею, что не сделала этого раньше.
Я захлопнула за Толиком дверь и, не глядя на Сержа, пропищала совсем как Ира:
– Ой, у меня и ужин-то еще не готов, – и шмыгнула в кухню.
Включила плиту, плеснула на сковородку масло, стала шинковать картошку.
– Кэти, – тихо позвал Серж.
Я оглянулась. Неужели только что его глаза походили на лазерное оружие? Серж смотрел на меня ласково, нежно, как бы зовя к себе. Я тут же воспользовалась приглашением и бросилась ему на шею.
Запертый на кухне Рэй протяжно выл, картошка на сковородке горела, и запах несло по всей квартире. Но все это было за пределами мира, в который Серж погрузил меня, когда мы перебрались в комнату.
И если бы он вздумал прерваться и пойти тушить пожар, я бы не отпустила его, вцепилась ногтями и зубами или отправилась вместе с ним, облапив его тело, как осьминожка.
Из сладкого забытья я плавно перетекла в сон и почти не слышала, как Серж сказал, вставая:
– Кэти, я на минутку. Надо все-таки выключить плиту, вся квартира в дыме, и соседи стучат по радиаторам, голос Рэя их, очевидно, беспокоит.
* * *
Я удивлялась своей глупости: как могло лицо Сержа казаться мне заурядным, среднеарифметическим? Он замечательно красивый мужчина! Причем в развитии: с каждым днем становится все красивее. У него мужественные и в то же время тонкие черты лица, замечательная улыбка. Совсем не детская.
Почему, если хотят похвалить улыбку, то называют ее детской? Глупости. Улыбка у Сержа взрослая, мужская и добрая. Это доброта сильного человека, который воспринимает окружающих как создания слабые и беспомощные, требующие его опеки.
У Сержа особенный взгляд. Возможно, чрезмерно пристальный и изучающий. Я не раз замечала, как люди тушуются перед ним.
Мне и самой он казался арктически холодным, пока мы.., не познакомились поближе, скажем так.
Хорошо помню томные взгляды Анатолия. Словно я облита медом с ног до головы. И он предвкушает, как будет этот мед слизывать, задерживаясь на выпуклостях и вогнутостях моего тела. Серж смотрит не просто прямо в мои глаза, он смотрит в зрачки, куда-то в глубину меня. И ему нравится то, что он там видит. Уголки губ у него чуть растягиваются (еще не улыбка, а готовность к ней или, напротив, спрятанная улыбка), брови слегка приподнимаются, как будто от удивления, – и я чувствую себя необыкновенно красивой, до такой степени обворожительной, что победительницы конкурсов красоты должны захлебнуться от зависти. Меня начинают беспокоить уколы ревности: умение так смотреть на женщину способно завалить обочины жизненного пути Сержа разбитыми девичьими сердцами.
* * *
Мы встречаемся больше месяца. На дворе стоит зима. Говорят, очень суровая. А нам кажется, так тепло не было никогда. Видимся мы каждый день после работы и в выходные. Безо всякой системы: то через день перебираемся из одной квартиры в другую, то неделю проводим у него или у меня. Теперь я не вызываюсь подменить кого-то на дежурстве и придирчиво изучаю график – не вписали ли мне лишнее дежурство на неделе.
Серж не объяснялся мне в любви. Нет, в постели он, конечно, говорит чудные вещи, но это в постели. В определенные моменты я тоже могу признаться в чем угодно, даже в марсианском гражданстве. Самыми проникновенными словами, которые я услышала от него, были: «Кэти, ты очень много для меня значишь». По-моему, звучит восхитительно.
Анатолий привил мне иммунитет против всяких ласкательных прозвищ: «цветочков», «котиков», «лапонек», «зайчиков», «птичек» и прочей флоры-фауны. Благодаря Толику я, наверное, никогда не смогу сказать человеку, что люблю его.
Люди недалеко ушли от подопытных собак Павлова. И если в момент счастливой эйфории в нас воткнуть электрод под напряжением, то стойкий рефлекс появится быстро.
Однажды предусмотрительный Толик что-то недопредусмотрел, и я забеременела. Ждала его дома, счастливая и радостная, целый день репетировала: вот он приходит, я бросаюсь к нему со словами: «Я тебя люблю – и у нас будет ребенок».
Проделала все в точности – и получила разряд электричества. Толик посерел лицом, глаза у него забегали, как у сломанной куклы.
Тут и выяснилось, что он женат (говорил – разведен), что у него (ранее бездетного) два отпрыска, младший родился несколько месяцев назад. Толик пускал скупую мужскую слезу, заламывал руки, твердил мне, сдвинувшейся умом от неожиданности и горя, о своей любви. Он окружил меня нежнейшей заботой и участием. Дома сказал, что уезжает в командировку, и поселился у меня до аборта. Сам отвел меня к врачу, встретил после операции. Если бы не плотная стена его надзора, если бы он немного ослабил хватку, я бы, наверное, одумалась, сохранила своего первенца. Или если бы мама была жива. Она бы не позволила выцарапать из меня комочек живой плоти.
Последующие месяцы Толик провел на коленях, ползая вокруг меня и вымаливая прощение. Вымолил. И прощение, и возобновление отношений. Только теперь они походили на пустую коробку от съеденных конфет. Красивая коробка, выбросить жалко, но полакомиться нечем.
Вот поэтому слова «люблю тебя» застревают у меня в горле от страха перед электрическим разрядом. А если я еще когда-нибудь забеременею, то никогда не признаюсь мужчине. Это будет мой ребенок, и ничей больше, как я была – только мамина дочка.
Не потому ли я стала вспоминать грустное прошлое, что оно разительно отличалось от замечательного настоящего?
В настоящем существовала новая работа, на которую я мчалась вприпрыжку. Я не обладала талантами Алеши, но, как сказал Октябрьский, «руки у Носовой растут не из задницы, и она еще всем нос утрет». Была какая-то работа у Сержа, о которой я не удосуживалась расспрашивать. После трудовых свершений мы пулями неслись домой, чтобы слиться в радостных объятиях. Таким образом, жизнь распадалась на две половинки, вместе составляющие союз хорошего с лучшим. Счастье – это когда действительность лучше любой мечты, когда тебе ничего не хочется менять и не о чем грезить.
Ирина меня спрашивала:
– Ты хотела бы выйти за него замуж?
– Нет, – отвечала я не задумываясь. – То есть да, конечно. Нет, но чтобы ничего не изменилось.
– Юлька, все бабы хотят выйти замуж.
– Правильно, но для меня неправильно.
Обладая самым лучшим, что только может быть между мужчиной и женщиной, стану я это менять на расхожие будни?
– Медовый месяц чаще случается до свадьбы, – учила меня опытная подруга. – А дети?
– Дети – это восхитительно. Но у меня в связи со специфическим детством и тяжелым опытом в запоздалой юности выработался извращенный взгляд на их воспитание. Мужу тут нечего делать.
– Саша тоже так думает?
– Какой Саша? Ах да, Саша. Я не интересовалась.
Тем, что у Сержа не было связано со мной, я вообще мало интересовалась. Потому что… ох, не хочется об этом говорить.., потому что я чувствовала темное облако за границей наших отношений и, кажется, даже знала, как оно называется. Но ведь внутри границ все обстояло великолепно: цельно и органично.
– Мы с тобой живем удивительно однообразно, – заявила я как-то Сержу.
– Кэти, если ты называешь это однообразно, то я просто не нахожу слов.
– Я не «это» имею в виду. Я хочу сказать, что нам надо ходить в театр, например.
– Только в оперу или на балет. Я был в двух театрах, как называется? Где разговаривают. Первый раз чуть не заснул. А во втором театре в острые моменты артисты поворачивались к нам спиной, снимали брюки и показывали голые.., что ниже спины. Возможно, это очень авангардно, но я себя чувствовал оскорбительно.
– Тебе просто не повезло. Хотя, с другой стороны, из десяти спектаклей только после одного тащишься полтора часа в Орехово-Борисово, не жалея о потраченном времени. Мы можем ездить в выходные по Подмосковью. К стыду своему, я совершенно не знаю окрестностей столицы.
– Идея мне нравится.
Я купила отлично изданную книгу «Дворцы и парки Подмосковья», и по ней мы вырабатывали маршруты. В постели. В постели они и заканчивались. То есть планировали: в субботу едем в Абрамцево. Наступала суббота, мы просыпались в полдень, пока завтракали и потом занимались любимым делом, уже смеркалось, ехать куда-либо было бессмысленно. У нас появился свой календарь памятных дат – «это было в воскресенье, когда мы ездили в Архангельское, или в субботу, когда мы посетили Никольское?» – спрашивали мы друг друга. Если бы не Рэй, которого надо было прогуливать дважды в день, я бы видела белый свет только по дороге к метро.
Серж, смешной, очень переживал, что я пользуюсь этим видом транспорта.
– Метро, – хмурился он, – опасное место, там возможны любые преступления.
– Наше метро? – смеялась я. – В нем даже карманники перевелись, потому что на каждой станции дежурит десяток милиционеров. Боятся террористических актов.
– Ты недооцениваешь, не представляешь себе, что такое терроризм.
– Но хорошо представляю, что такое травматизм. В метро он намного меньше, чем на улицах.
– Я не могу каждый раз забирать тебя с работы на машине, потому что ты заканчиваешь раньше и пребываешь в другом конце города. Мы должны нанять для тебя шофера.
– Кого?
– Разве я не правильно сказал?
– Ты хочешь, чтобы водитель каждое утро подвозил меня к больнице и забирал вечером после работы?
– Верно.
– Ни за что! Коллеги будут смотреть на меня, как на пассию нового русского!
– Не вижу ничего оскорбительного в том, чтобы меня называли новым русским. Это какая-то моральная проблема?
– Как если бы я, вроде тех артистов, показала своим сослуживцам голую задницу!
Изумленный Серж пробормотал что-то о непостижимой логике нашего бытия, но от своего не отступил. Принялся донимать меня просьбами освоить «шоферствование».
– И в какой машине я буду «шоферствовать»?
– В моем «ниссане», если он тебя устраивает. Но можно купить и другую, только, мне кажется, все-таки лучше, чтобы это тоже был автомат коробки передач.
Серж вынудил меня записаться на водительские курсы, но я их посещала с тем же успехом, с которым мы путешествовали по Подмосковью.
Любимый мужчина при близком рассмотрении (читай – сожительстве) оказался патологическим транжирой. Он никогда не приходил с работы с пустыми руками. Мой холодильник был забит дарами моря: консервированными и замороженными мидиями, креветками, омарами, осьминогами. Как я их ни люблю, но поглотить все было немыслимо. Фрукты, сладости, дорогое вино – Серж всегда заявлялся нагруженный множеством пакетов. Моя хозяйственная рачительность страдала от необходимости выбрасывать новые пакеты, потому что Серж наотрез отказывался брать с собой на работу вчерашние пластиковые сумки. Но я пресекла его попытки превратить жилище в кладбищенский колумбарий: один цветок – не более, в противном случае сама пойду торговать букетами, которые он дарит, еще и в прибыли окажусь. После этого заявления Серж внимательно посмотрел на меня и сказал:
– Кэти, я не знаю, как деликатнее выразиться, но когда тебе нужны деньги, ты всегда их можешь брать вот в этом ящике, – он показал на комод, – в любом потребном тебе количестве.
