355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Наталья Соколова » Дезидерата » Текст книги (страница 1)
Дезидерата
  • Текст добавлен: 22 сентября 2016, 03:55

Текст книги "Дезидерата"


Автор книги: Наталья Соколова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Соколова Наталья
Дезидерата

НАТАЛЬЯ СОКОЛОВА

Дезидерата

СТРАННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В СЕМИ ВИЗИТАХ

ДАМА В КРАСНОМ ПЛАЩЕ

(Визит первый)

– Он тут у вас... Вы прячете его, я знаю!

Это сказала красивая стройная женщина, которую Писатель никогда до этого не видел. Она внезапно появилась в комнате, резко подошла к его письменному столу.

Дождевые капли сползали вдоль ее ярко-красного непромокаемого плаща, сапоги оставляли отчетливые следы на полу.

Надо сказать, что Писатель привык к странным посетителям.

Он жил на окраине города в одноэтажном старом доме, окруженном запущенным садом, где жили еще дед его и прадед, двери в дом никогда не запирались, любой мог войти и начать с ним разговор о чем угодно.

– Он тут у вас. Я знаю точно. Не вздумайте отрицать! – сказала незнакомка властно, откидывая назад капюшон, красный на черной подкладке. Тяжелая масса ее темных волос была небрежно подколота, отдельные пряди змеились, падали на щеки, на шею, да и вообще казалось, что собиралась она наскоро, в большом волнении.

– Если так... Ищите, пожалуйста. – Писатель, который хорошо знал, что он один в старом доме, едва заметно пожал плечами. – Будьте как дома, сударыня. – И, приподнявшись со стула, вежливо поклонился. – Надеюсь, вам не помешает, если я продолжу работу? Не беспокойтесь, я могу работать в любых условиях.

Он всегда был вежлив с красивыми женщинами. Сам некрасивый, с грубо вылепленным носом и лохматыми бровями, он тонко ценил и понимал красоту, считал, что красота – это тоже своего рода талант, важный вклад в жизнь общества, что красивый человек освещает и украшает землю.

Женщина не ответила на его поклон, не назвала себя, только нетерпеливо и презрительно вздернула голову. И стала рыскать по комнате, беззастенчиво подымая занавеси, заглядывая за книжные шкафы, с каким-то ожесточением толкая попадающиеся на пути стулья. Красная дама. Разгневанная красная дама. Какой ей подошел бы маскарадный костюм? Коломбина?.. Нет, не то. Разглядывая исподволь чеканный профиль незнакомки, Писатель наконец нашел то, что искал: "Медея. Или Медуза-Горгона? Нет, та была страшилом. Именно Медея, служительница черной богини ночи Гекаты". И он невольно задумался над тем, что античная литература, хотя и дошедшая в обрывках, дает нам законченную галерею типов, к которой мы без конца возвращаемся, почти ничего не имея добавить.

...Незваная гостья уже чинила розыск в коридоре, потом в соседней комнате, там что-то трещало, падало. Писатель сидел и спокойно курил трубку, только иногда немного морщился при мысли о том, как грязно у него может быть где-то под диваном или за дверью на кухне. Старушку, которая приходила готовить и убирать, он всегда старался спровадить возможно скорее, ее заботливые хлопоты мешали ему думать. А пыль не мешала, она вела себя очень тихо.

Он наклонился над чистым листом бумаги и написал: "Стояло раннее, очень раннее утро..." За его спиной скрипнула дверь.

Писатель, не докончив фразы, обернулся. Незнакомка разительно изменилась, это было другое лицо. Блистательная улыбка играла на ярких губах, горькая складка на перено. сице разгладилась, исчезла, сузившиеся глаза смотрели лукаво, кокетливо, они дразнили.

– Ну, кажется, пришла пора покаяться... Я держала пари с приятелем, что войду к вам в дом. "Да как же ты войдешь?" – "О, самым эксцентричным образом". И разве я не сдержала свое слово? Нет, не надо меня провожать, спасибо, я знаю дорогу. Я теперь отлично знаю весь ваш старый смешной дом... от чердака до...

Ушла. В узком коридоре мелькнул на прощанье коротким взмахом ее красный плащ на черной подкладке – дьявольский плащ из средневековой легенды. Хлопнула вдалеке входная дверь. И все стихло. Только за полуоткрытым окном монотонно моросил мелкий дождик, шурша в листве кустов.

Что это было? Что, собственно, произошло? Он сидел и курил трубку, поставив локти на лист бумаги с недописанной, оборвавшейся длинным удивленным росчерком строкой. Разглядывал опрокинутый стул посредине ковра, следы мокрых сапог на паркете. Начало. Да, начало истории – без окончания. Вот и еще одно начало чужой истории, которое для него обрывается многоточием. Узнает ли он когда-нибудь продолжение? Навряд ли.

Поверить ей или не поверить?

Трубка погасла, но ему не хотелось ее зажигать. А если поверить, то когда – в первой фразе или второй? Несомненно, она играла, но сначала или потом? Чертовски красивая женщина. Хотя что-то в этом лине, пожалуй, есть неприятное.

Может быть, тонко вырезанные ноздри... или слишком близко посаженные глаза... А что, если она поссорилась с приятелем и отправилась сюда, желая вызвать его ревность? С нее станет. И теперь того и гляди получишь пулю в окно – ни за что ни про что, не согрешив ни делом, ни помыслом. Это было бы обидно.

ЛЮДИ С ЗОНТИКАМИ

(Визит второй)

В окно влетела пуля.

Она разбила стекло книжного шкафа, по которому звездообразно разбежались ломаные линии трещин, осыпала ковер брызгами стеклянной пыли, отскочила, по-видимому, от одного из толстых, одетых в кожу, старинных фолиантов, рикошетом попала в край письменного стола, оцарапав его, мягко ударилась о ковер, откатилась куда-то в угол, за мебель. "Лечь на пол? соображал Писатель. – Или не стоит?" Какое-то внутреннее чутье говорило ему, что больше стрельбы не будет.

Да, день действительно начался странно, удивительно, ни на что не похоже. И продолжался в том же духе. Сюжет развивался стремительно, динамично, пожалуй, даже слишком динамично.

В комнату ворвались люди. Много людей. Ворвались? Нет, скорее вошли быстрым, деловым шагом, гуськом, один за другим. Они действовали удивительно умело, организованно, слаженно. Двое остались у входа – по сторонам от двери. Один задернул занавеси окна – так ловко, без малейшей запинки, как будто зти занавеси были ему знакомы с детства. И сам стал спиной к окну. Никто ни о чем не спрашивал, ничего не приказывал, все совершалось в молчании, без лишних движений и суеты, ни один из них ни разу не посмотрел в сторону Писателя. Писатель отметил про себя высокую степень профессионализма и одобрил мастерство, с которым совершалась операция, – ни в одном деле он не любил доморощенной любительщины...

Люди были какие-то одинаковые, очень приличного вида, с незапоминающимися и ничуть не изуверскими лицами, пристойно и скучно одетые, в темных пальто, шляпах, с черными и серыми зонтиками. Оружия нигде не было видно.

Выражение лиц тоже было одинаковое – незаинтересованно-скучающее, такое выражение бывает у человека наедине с самим собой, когда он утром решает, побриться ли ему до кофе или после. Любой из пришедших потерялся бы в толпе города, растворился, как исчезает пятнистый леопард на пятнистой от теней земле джунглей.

"О! Неужели правительство научилось наконец со вкусом подбирать людей для своих надобностей? – подумал Писатель удивленно. – С чего бы это?" На всякий случай он старался не двигаться, сидел, откинувшись на спинку стула, выложив руки перед собой на письменный стол. Пусть видят, что имеют дело с понимающим человеком.

Главарь банды поглядел на искалеченное стекло книжного шкафа, где от маленького круглого отверстия разбегались лучи трещин, сокрушенно покачал головой. Очевидно, он не любил беспорядка.

– Мы вам не причиним зла. Не бойтесь. – Главарь говорил все с той же подкупающей мягкостью.

– Я не боюсь, – сказал Писатель сердито, по-прежнему не снимая рук со стола, оставляя их на виду.

– Но он у вас. Нам это доподлинно известно... Он нам нужен.

– Что ж, ищите. – Но на этот раз Писатель не привстал и не поклонился. – Рад был бы выставить вас вон, но, по-видимому, не могу сделать это безнаказанно. – Он никогда не упускал случая быть невежливым с полицаями или полицейскими ищейками в штатском. – А дать вам возможность долго и с удовольствием бить меня ботинками по голове – не слишком ли жирно, шеф?

Тот поморщился, явно шокированный.

– Ну что вы. Зачем даже предполагать... – Тронул рукой в перчатке спинку стула, который он только что поставил на место. – Разрешите, я присяду. У меня варикозное расширение вен.

Ах, вот оно что. Вены на ногах.

Профессиональное заболевание шпиков, выстаивающих часами под чужими окнами и в чужих парадных, подворотнях, – "мокриц", как их называли в народе.

– Профессиональное заболевание, – вслух констатировал Писатель. Значит, начинали снизу. Не сразу стали шефом. – И кончил резко: – Садитесь без разрешения. Если вы сумели без него войти...

Главарь усмехнулся. И сел на стул, аккуратно прислонив к нему свой зонтик, серо-черный, в мелкую клеточку. Те остальные трое стояли в свободных позах, глаза у них были отсутствующие. Они ничего не видели и не слышали, не замечали. Отличная выучка. Главарь, тот иногда поворачивал голову, оглядывая комнату. Возможно, она его удивляла. Возможно, он считал, что у известного писателя должны быть модная лакированная мебель с закругленными углами и на тонких гнутых ножках, зеркальные двери, шкура белого медведя на полу.

Комната, в которой сидел Писатель, была обставлена очень просто, стародедовской мебелью.

На дубовом одноногом тяжеленном столе, который не так-то легко было сдвинуть с места, стояла пишущая машинка и лежали бумаги, придавленные камнями, гантелями.

Углы бумаг немного приподнимались, закручивались – из полуоткрытого окна (несмотря на задернутые гангстерами занавеси) явственно тянуло сквозняком, хозяин это любил. В дальнем углу комнаты стояла деревянная старинная кровать, кое-как застеленная, с низко и неровно свисающим одеялом, – Писатель спал тут же у себя в рабочем кабинете, остальные комнаты в доме были почти что нежилыми, заброшенными.

Иногда в жизни Писателя появлялась какая-нибудь женщина, которая казалась ему менее неприемлемой, чем остальные, она объявляла войну уродливой и неудобной старой мебели, загромождавшей дом, ругала стулья с высокими жесткими резными спинками и протертой, раздерганной на нитки парчой сидений, книжные шкафы из черного дерева, источенного извилистыми ходами червей, узкий гроб стоячих часов в коридоре с давно уже неподвижным медным диском маятника. Но женщины приходили и уходили, а мебель оставалась.

Она неизменно побеждала в этом поединке.

Захотелось курить. Писатель привстал с кресла и привычным жестом потянулся к подоконнику, где стояла коробка с принадлежностями для чистки трубки. Он сделал это машинально, не задумываясь.

И в ту же минуту картина изменилась: все четыре фигуры в комнате ожиля, переменили положение, и на него теперь были устремлены, нацелены четыре зонтика. И там, где у скромно-клетчатого зонтика главаря должно было быть острие, шишечка, Писатель ясно увидел круглое темное отверстие. Дуло.

И тут все стало ясно. Все встало на свои места. Конечно, это не полиция – полицейские извлекли бы в случае нужды пистолеты-автоматы установленного образца.

Нет, это были честные гангстеры, свято выполняющие свои обязательства, обслуживающие за мзду какую-нибудь корпорацию или даже отдельного политического деятеля.

Писатель принял прежнюю позу.

И сразу нацеленные на него зонтики опустились, опять стали обыкновенными зонтиками, все успокоились.

Неправительственное мероприятие. Сугубо частная акция. Ну что ж, пусть будет так. Но только интересно, для кого ведется игра...

– У вас очень пыльный ковер, – заметил главарь, задумчиво глядя себе под ноги. – Могу посоветовать пылесосы фирмы "Гамлет". Не буду скрывать, что я обслуживаю иногда эту фирму (хотя сегодня работаю не на нее – иначе я не стал бы, разумеется, ее называть). С вас фирма, конечно, не возьмет никаких денег. Еще бы, автор "Смеющейся шепотом листвы"! И "Семи цветов радуги в капле воды"... Они будут счастливы прислать вам безвозмездно опытный экземпляр нового пылесоса "Полоний-6" с двадцать одной переменой наконечников. Мне достаточно им только намекнуть...

Писатель, морщась, вспомнил идиотские дорогие рекламы, которые уже начали появляться в журналах: "Если бы Гамлет проткнул Полония через ковер, вычищенный нашим пылесосом, то рана не была бы смертельной. Полная гарантия – ни грамма пили, ни одной бактерии или бациллы!"

– А вы читали мои книги? – спросил Писатель у странного посетителя.

– Литература – моя слабость, – ответил честный гангстер, – мое хобби. Мне повезло, я иногда оказываю услуги одному книготорговому дому. И благодаря этому имею все лучшие ваши издания на мелованной бумаге и в роскошных переплетах. Вы так знаете природу... людей...

– Думаю, что вам тоже нельзя отказать в знании людей, – пробурчал Писатель.

– Да, пожалуй. – Главарь скромно наклонил голову. – Люди моей профессии, уйдя на пенсию, могли бы, несомненно, создавать очень интересные книги. Но, во-первых, мы работаем в закрытой области, где многое нельзя предавать гласности. А во-вторых, нас обычно убивают до того, как мы уходим на покой, – добавил он эпически. – Каждая профессия имеет свои плюсы и минусы.

Резко открылась дверь. Присутствующие подняли было зонтики, но тотчас опустили их.

На пороге стоял человек лет пятидесяти, солидной наружности, с красивой сединой в волосах и медлительными, барственно-властными движениями. Он был без шляпы, на его строгом и дорогом серо-стальном пальто не было ни капли дождя, значит, подъехал на машине.

Он сказал коротко, небрежно, презрительно: – Брысь!

На лацкане его пальто был приколот значок: глаз, человеческий удлиненный глаз в древнеегипетском стиле.

Это была эмблема объединенной компании радио и телестереовидения "Око Ра".

ОДИН ИЗ ТРИНАДЦАТИ

(Визит третий)

Интеллигентный вождь честных гангстеров встал со стула, брови его страдальчески изогнулись.

Пришедший сказал отчетливо: – Не по тому следу идешь.

Шеф гангстеров поморщился.

И движением бровей отослал всех остальных из комнаты (надо же оберегать авторитет руководителя).

Тех как будто ветром сдуло.

Писатель сообразил, что знает пришедшего. Это. был один из тринадцати генерал-директоров компании "Око Ра", который выбился из низов благодаря своим незаурядным организаторским способностям и полной неразборчивости в средствах. Он несколько раз уговаривал Писателя принять участие в передачах компании, но тот неизменно отказывался.

Генерал-директор вошел в комнату и, по-хозяйски Сдвинув бумаги, присел боком на край письменного стола. Он производил впечатление человека, который не привык спрашивать разрешения даже в чужом доме. Главарь гангстеров остался стоять, опираясь на свой клетчатый зонтик.

– Полуслепой дворник что-то сдуру наболтал, а ты и поверил. Прозевали, упустили! – сказал генерал-директор беспощадно. – Знаешь улицу Девы Марии за старым кладбищем? – Гангстер не переменил положения, но глаза его стали внимательными, настороженными. – Да, вот где тебе надо было быть с твоими людьми, по крайней мере, час назад. Это самая точная информация... и полученная не от тебя, заметь.

– Разрешите идти? Действовать?

– И потом шум. Слишком много шума, – генерал-директор рукой в серой замшевой перчатке, не глядя, указал на разбитое стекло книжного шкафа. Сколько раз говорилось: только в случае самой крайней необходимости.

– Неквалифицированные кадры, – скучно оправдывался честный гангстер. Много новичков. Горячатся.

Генерал-директор сидел боком на краю стола, покачивал ногой, небрежно слушая гангстера.

– Ну хорошо, ладно, – он поджал губы. – Отправляйся. Там рядом с моим шофером сидит один... тип, он вас проводит. И все расскажет. Неодобрительно посмотрел вслед гангстеру, который бесшумно прикрыл за собой дверь. Вздохнул. – А ведь это еще один из лучших.

– Не помню, чтобы я на сегодня приглашал .гостей, – сказал Писатель.

Сюжет развивается стремительно, но все более непонятно. И, право же, легче вынести загадочный визит красивой женщины, чем шпика, а затем бизнесмена.

Генерал-директор сообразил, что действительно явился к Писателю на дом без приглашения и даже без предупреждения. Его озабоченное лицо стало улыбчатым, любезным, почти льстивым... он начал извиняться, что потревожил, отнял время у такого, э-э, известного...

Потом добавил негромко, бархатно:

– Хотелось бы, э-э... с вами поговорить. Так сказать, неофициально, по душам. Лучше всего за коньяком, как мужчина с мужчиной. Если вы позволите, у меня в машине... Французский, настоящий "Фоль бланш".

– Говорите всухую.

Бизнесмен послушно наклонил свою барственную голову с благородной сединой. Он был удивительно послушен, предупредителен.

О, он ведь не требует, чтобы Писатель ему отвечал, ему не нужны ответы, ему вообще ничего не нужно, никаких твердых обещаний или гарантий. Ему достаточно, если его просто выслушают. Заметил ли Писатель, что он всех удалил, убрал от его дома, даже сторожевого поста не оставил – так он уважает Писателя, его прекрасные произведения, э-э.... (Бедный бизнесмен, сколько ни тужился, не мог вспомнить ни одного произведения и оставил эту попытку.) Вся шайка направлена в район старого кладбища, там, на улице Девы Марии, видели похожего человека, похоже одетого – черный дождевик, толстый клетчатый шарф, дымчатые очки, приметная большая белая сумка с ремнем через плечо и металлической монограммой. Пусть побегают, помокнут под дождем!

Он сделал все, что мог, и, право же, не возражает, чтобы об этом знал Писатель – и другие... друзья Писателя... (Бизнесмен оглянулся на дверь и немного повысил голос.) Конечно, это пустяки, более чем скромная услуга, но все-таки, э-э... словом, он рад быть полезным. Если когда-нибудь, со временем Писатель и его друзья... будут иметь большой вес в стране, станут силой (бизнесмен опять оглянулся на дверь и стал еще доверчивее и любезнее), то тогда... один из них, возможно, вспомнит этот небольшой эпизод... крошечную помощь доброжелателя...

Писатель выслушал бизнесмена.

Ответа не требовалось. Он и не стал отвечать.

– Хорошо бы все-таки что-нибудь написать за сегодняшнее утро, пробурчал он хмуро себе под нос, вертя в пальцах ручку.

Чужие дела в их непонятной запутанности стали уже утомлять Писателя. Хотелось полностью отключиться, начать работать. Уйти с головой в работу! Замысел новой повести не так уж плох, хотя контуры еще только вырисовываются... герой небанален, в нем есть...

Бизнесмен, все такой же покорный, ушел. За ним гулко захлопнулась входная дверь. Писатель встал, с облегчением раздвинул занавеси, пошире распахнул окно (он не терпел~ сумрака, духоты, любил яркий свет, свежий воздух, сквозняки). Дохнуло сыростью, на столе сильнее зашевелились бумаги, углы которых отгибал и закручивал ветер. Сразу стало хорошо, привычно.

Писатель сел поудобнее, расправил плечи. Пододвинул к себе лист бумаги, перечел написанное: "Стояло раннее, совсем раннее утро, такое бескрасочное, каким бывает только что родившийся ребенок, которому..." За его спиной густой мужской голос тихо сказал:

– Не пугайтесь. Я вам ничем не угрожаю. Я безоружен. Только не оборачивайтесь,

ТОТ, КОГО ИСКАЛИ

(Визит четвертый)

Что-то ему сегодня очень часто говорили: "Не угрожаю", "Вам ничто не грозит", "Не пугайтесь".

Не слишком ли часто? Когда человеку сотый раз скажут "Не бойтесь", может быть, пора начать бояться?

Он сидел, не оборачиваясь, и ждал. Голос как будто шел из-под кровати.

– Только не оборачивайтесь. И пока не разговаривайте со мной, не отвечайте. Закройте окно, если вам не трудно. И задерните занавеси. Так. Спасибо. Я не боюсь. Но просто хочется довести дело до конца. А нам могут помешать.

Когда Писатель, покончив с окном, повернулся, человек уже вылез из-под кровати и теперь отряхивал пыль с колен.

Он не знал этого человека. Никогда в жизни его не видел.

А если бы видел – вероятно, не забыл. Наружность была запоминающаяся.

Незнакомец был великолепный мужчина в расцвете сил, с широкой грудной клеткой и свободным размахом плеч, голубыми наивносерьезными глазами и тёмно-русыми кудрявыми волосами, которые падали кольцами на его круглый выпуклый лоб. Он был в какой-то будничной шерстяной рубашке, с платком, повязанным у шеи, и держался совершенно по-домашнему, непринужденно. Взгляд у него был добрый, немного отрешенный, но что-то в очертаниях рта, в повороте крепкой шеи говорило о силе, упорстве, даже, может быть, упрямстве, которое трудно преодолеть.

– Не запереть ли входную дверь? – предложил Писатель. – Я, правда, никогда этого не делаю. Но при таких обстоятельствах...

– Пожалуй, разумно.

Писатель пошел и запер дверь, с трудом дотянув изрядно проржавевший крюк до покосившейся петли. Потом вернулся в комнату.

Незнакомец стоял у полки, просматривал названия на корешках книг.

Когда вошел Писатель, он повернулся. Сказал приветливо:

– Вы Писатель? Рад познакомиться.

– Я тоже, – ответил Писатель, невольно поддаваясь обаянию незнакомца и сам удивляясь этому.

И пожал протянутую руку.

– Перехожу прямо к делу. Нас могут, к сожалению, прервать. Незнакомец сел на кровать, пружины под ним жалобно застонали, прогибаясь. Я изобретатель.

Изобретатель? Вот как? Писатель разочарованно откинулся на спинку кресла. Надо же, чтобы так банально кончилась эта необыкновенно яркая и занятная история...

Время от времени в его дом открытых дверей проникали непризнанные, неприкаянные изобретатели.

По большей части это были издерганные люди с высоким баллом рассеянности, они обвиняли в слепоте и неблагодарности весь род людской, портили в доме электричество, тыча в розетки вилки каких-то странных приборов и устройств, прожигали пол кислотами, забывали в передней и на кухне небольшие пакеты в газетной бумаге, которые потом неожиданно взрывались, приводя в трепет старушку уборщицу.

Один изобретатель предлагал удвоить продолжительность жизни человека с помощью микродоз мышьяка, принимать которые надо было с раннего детства. У другого была идея, что электроподогрев Саргассова моря, осуществляемый сверхмощными плавучими установками, должен вызвать невиданный рост водорослей, их миграцию и совершенно изменить флору Мирового океана, а следовательно, и кормовую базу животных, людей.

Третий искал состав, который, если смазать им человеческую кожу, создаст невидимую непроницаемую пленку, делающую человека практически неуязвимым для холодного и огнестрельного оружия. Четвертый хотел повысить процент рождающихся гениальных детей путем, облучения всех молодоженов по разработанной им специальной методике...

Но этот изобретатель не был ни желчным, ни раздражительным, он был нетороплив, задумчив, погружен в себя. Он внушал доверие.

Может быть, все-таки стоило его послушать, прежде чем делать окончательные выводы.

– Видите ли, я физиолог. И могу воздействовать найденным мною способом на определенные клетки головного мозга. Могу возбуждать их деятельность или, наоборот, угнетать, не копаясь в мозгу, не вживляя туда электроды, вообще не прикасаясь... Впрочем, специальные подробности вам ни к чему, прервал он сам себя. – Достаточно будет сказать, что после долголетних поисков я нашел "лучи воздействия", стабилизировал и зафиксировал их, научился их получать, научился ими владеть. Очень трудно было увеличить радиус действия, сначала они с трудом срабатывали из одного угла лаборатории в другой, а потом я научился из сарая, где была моя лаборатория, направлять пучок лучей на дом и отчаянно радовался. Но скоро это расстояние показалось мне детским... Встали инженерные задачи, мне пришлось отвлечься, кое-что изучить. При проектировании и конструировании "аппарата воздействия" – а я его делал и собирал сам, вот этими руками, с малой помощью жены и тестя, ну, отдельные, особо сложные и сверхточные детали, правда, заказывал по своим чертежам на стороне... так вот, особое внимание пришлось уделить размеру и весу аппарата. Первоначальный вариант шкаф, затем габариты небольшого чемодана, в дальнейшем – ящика изпод сигар...

Писатель слушал – и нехитрое деловое повествование понемногу захватывало его. Годы труда. Долгие годы поиска. Были неудачи, ошибки, иногда казалось – все, тупик, конец, потом опять впереди загорался заманчивый огонек надежды, который ведет искателей.

Незнакомец рассказывал об этом скупо, с достоинством, сидя на небрежно застеленной чужой постели, поставив локти на колени и подперев кулаками голову. Хорошо, что он имел возможность смолоду бросить преподавание, уйти из провинциального института, где ему собирались присуждать какие-то степени, заставляли делать обязательные темы. Бог с ними! В течение пятнадцати лет он имел в своем распоряжении помещение для экспериментов, куда никто не совал носа, имел средства для закупки или заказа лабораторного оборудования... и работал, работал сколько душе хотелось – и днем, и по ночам.

– Частная благотворительность? – попытался выяснить Писатель.

Но тот только отмахнулся.

Он не хотел, чтобы его отвлекали от главного.

– Аппарат действует безотказно. Да вот вы сейчас сами увидите.

Встал, прошагал по коридору, исчез за поворотом – и тут же вернулся с сумкой в руках. Сумка была из белой кожи, с ремнем, чтоб носить через плечо, на ней поблескивала медная вязь замысловатых инициалов. Кто-то уже говорил сегодня Писателю о белой сумке с медными инициалами... Но сейчас припоминать не стоило, было не до того.

Изобретатель со всевозможными предосторожностями достал из сумки сверток каких-то мягких тряпок, а из свертка – коробку размером немного больше портсигара, из обычной пористой пластмассы скучного серовато-мышиного цвета (на улицах города стояли ящики для мусора из такой пластмассы). Открыл, показал смонтированное на крышке с внутренней стороны чтото вроде пульта управления – набор крошечных кнопок, рычажков, клавиш. Поиграл клавишами, потрогал кнопки. Опять закрыл коробку, поднял до уровня глаз Писателя, повернул к нему ребром. Там обнаружилось отверстие, очень узкая, удлиненная прорезь – как будто просто рассекли ножом пористый серый материал, и края чуть разошлись. Прорезь чернела тонкой чертой, похожей на случайную трещину, царапину.

...Кто-то ведет за руку – это отец – какой он большой, как высоко его шапка, плечи, надо сильно закинуть голову, чтобы это разглядеть, – гам, наверху, другой ветер и вообще все, конечно, другое; отец видит совсем другое, чем я, дальние-дальние дали, а может быть, даже те страны, где львы и пески, как нарисовано в книжках (хотя это я думаю, конечно, не всерьез, вроде как посмеиваясь – ведь я уже умею читать и знаю, что пальмы и пустыни от нас очень далеко, туда надо ехать). Зато, если смотреть вниз, как близко асфальт, растоптанный мокрый снег и как крупно видны башмаки прохожих, уверенно шагающие, приминающие снег, – и рядом все время мои детские ботинки, коричневые, круглоносые, мокрые, кое-где поцарапанные. Ботинки торопливо, учащенно ступают по черному мокрому асфальту, по остаткам серого снега, на себя непохожего, растекающегося водой, – моя короткая рука, сильно вздернувшись вверх, старательно держит палец отца с жестким желтым кольцом – а еще я вижу свои лохматые рейтузы, край меховой куртки... А отчего это в книжках не бывает таких картинок, чтобы была улица, дома и еще было видно плечо художника или живот, бок, кусок его пальто, или нога, колено – ведь всегда видишь кусок себя самого, хоть немного от себя, хоть что-то, без этого нельзя, не получается.

Губы у меня улыбаются сами собой, все время улыбаются.

От счастья. Я иду и чувствую – сегодня день счастья. Отец купил Мне только что в магазине игрушек великолепный большой самолет, о котором я Давно мечтал, ярко-синий, с вертящимся прозрачным пропеллером, похожим на крылья живой стрекозы, с убирающимися шасси и отворачивающимися рулями высоты. Я долго выбирал (самолеты были всех цветов: красные, голубые, зеленые, серые, фиолетовые, черные, оранжевые) и выбрал все-таки синий цвет, цвет неба.

Я иду торопливой, подпрыгивающей походкой, стараясь поспевать за отцом, который несет под мышкой коробку с моим самолетом, – а тем временем понемногу меня одолевают сомнения. Я все вспоминаю ослепительный оранжевый самолет, который отверг ради синего... и мне уже начинает казаться, что синий цвет гадкий, неприятный, тусклый, что на мой самолет скучно смотреть, что каждый мальчишка должен завидовать хозяину того ярко-оранжевого, огненного, ослепительного самолета, который остался в магазине на полке.

И я уже знаю (мы приближаемся к повороту), что вот сейчас на углу возьму и скажу отцу про оранжевый самолет. И в то же время понимаю, что не нужно это говорить, что отец терпеливо ждал в магазине, не торопил меня, дал выбрать... И что, как только я скажу эти слова, произойдет что-то ужасное, страшное для меня, непоправимое! И все-таки я знаю, чувствую, что обязательно скажу, не сумею не сказать, не смогу удержаться, как нельзя удержаться на скользкой, крутой ледяной горке... что уже начал сползать, медленно ползу к неизбежному – по мере того как неотвратимо приближается угол дома, за который нам надо сейчас заворачивать.

– Пап, – говорю я быстро, набравшись отчаянной решимости, – а рыжий был лучше. Я больше хочу рыжий.

Я говорю это, торопясь и задыхаясь, проглатывая концы слов, как раз на углу. На том самом углу, за которым (я это твердо знаю) меня ожидает беда. Ожидает возмездие.

Я говорю – и отец, нагнувшись ко мне со своей высоты, останавливается. Как раз на углу. Его большая теплая рука с жестким тяжелым кольцом делает какое-то нерешительное движение в моей руке.

– Ты знаешь... – Отец как будто что-то взвешивает, соображает. – Дело в том... Я как раз забыл купить сигареты. – Он принимает решение. – Ну что ж, так и быть, давай вернемся. Ты получишь свою рыжую машину, а я сигареты. – Покашливает. И делает маленькую педагогическую добавку: Только следующий раз будь умнее. – Смеется. – Особенно когда будешь выбирать жену.

Мы поворачиваем обратно. Я так и не обогнул грозный угол дома, так и не узнал, что же мне, собственно, угрожало. Отец и я – мы идем обратно, дружно и весело спешим навстречу радости, навстречу огненному новому самолету, которому завтра будут завидовать мальчишки с нашей...

Все вернулось на свое место.

Вернулись стены рабочей комнаты, окно, слабо просвечивающее сквозь плотные занавеси, вернулась коекак застеленная кровать и человек с голубыми глазами любопытного ребенка и выпуклым лбом мыслителя. В руках он держал пластмассовый ящик.

Вернулся ровный, монотонный ропот дождя за окном, приглушенное сонное шуршание капель в листьях.

Писатель сидел, откинувшись на спинку кресла, пытаясь собраться с мыслями. Кто мог знать обо мне такое – подсмотреть, подслушать – я никогда этого никому не рассказывал, вообще, разве такое рассказывают, разве можно такое рассказать, со всеми подробностями этой существующей только в прошлом улицы, с уходящими узко вверх стенами ее коричневых домов и коричневым, немного клубящимся воздухом прошлого, с теплом руки покойного отца – это ведь неповторимо, невоспроизводимо, вся эта сумма ощущений, запахов, привкусов, мимолетных душевных движений, почти не выразимых словами, – да я и сам не помнил этого, не знал, что помню, несу в себе...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю