Текст книги "Грани Обсидиана. История Берты"
Автор книги: Наталья Колесова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Наталья Колесова
Грани Обсидиана. История Берты
Она заблудилась.
Приняла одну тропу за другую в глупой уверенности, что та обязательно приведет к человеческому жилью. В тепло. Но утоптанная поначалу тропка становилась все у́же, глубже, пока не заплутала и не утонула окончательно среди торчавших из снега черных прутьев кустарника – видать, сюда забредали лишь редкие собиратели хвороста.
Оставалось возвращаться обратно и надеяться, что неширокая, хоть и наезженная дорога не закончится так же внезапно. Берта прищурилась на клонящееся к туманному горизонту стылое солнце; чем ниже, тем краснее – на ветер и мороз.
Поглубже надвинула капюшон с лисьей оторочкой, в который раз поддернула лямки мешка с тушкой вытащенного из силков зайца: с каждой милей добыча становилась все тяжелее, этак скоро покажется, что тащишь домой целого кабанчика! Побрела по дороге, надеясь, что идет в правильную сторону, что за очередным холмом, наконец, обнаружится приютившая их семью Краинка. Чем ниже садилось солнце, тем холоднее становилось, воздух колол горло снежными иглами, а деревня все никак не желала появляться. Еще немного, и, пока не стемнело окончательно, придется сооружать укрытие для ночлега. С отцом-охотником они попадали и в худшие передряги, так что ни сгинуть в ночном лесу, ни замерзнуть Берта не боялась. Одно плохо: в здешних лесах водятся волки и… другие. От волков у нее есть огонь, а от… от них никакой защиты. Мать жалко, конечно, все глаза выплачет, пока старшая дочь домой не объявится…
Ох, да ладно, всё обойдется, ведь еще даже не полнолуние! Так мысленно на себя прикрикнув-успокоив, Берта остановилась, задумчиво окидывая взглядом ближайшие разлапистые ели: вот и почти готовый шатер. Нарубить веток, забросать снегом, разжечь крохотную дорожную жаровню с угольком из домашней печи, перекусить, укутаться. Так до утра и доживет…
Берта ненароком оглянулась и, вздрогнув, даже отпрянула.
Всего мгновение назад на дороге никого не было: но вот перед ней всадник на светло-сером, почти белом коне, сливающемся в стылых сумерках со снегами вокруг. Нет, не серый, поправила себя Берта, приглядевшись, – горностаевый, с темной гривой и хвостом.
– Ох, как же ты меня напугал! – выдохнула Берта. Голос у нее осип от испуга и долгого молчания. Всадник помедлил, прежде чем перекинуть ногу через седло и мягко спрыгнуть с лошади. Но подходить не стал. Быстро оглядевшись, спросил:
– Ты откуда здесь взялся?
Ну да, в просторном кожухе и меховых штанах, с упрятанной под капюшон косой, ее легко было принять за парня.
– Блукаю маленько, – сипло сказала Берта. Не стала говорить, что это «маленько» длится уже несколько часов. Еще посмеется над ней. Отец бы точно посмеялся.
– Где твоя… родня? – голова парня в лохматой, низко надвинутой шапке вновь завертелась. Голос тоже хриплый.
– Я в одиночку хожу. Не знаешь, далеко еще до Краинки?
– Краинка? – парень помолчал. – А. Двадцать дворов. Речка Щучья. Ты забрал левее. Там, – он махнул рукой с поводьями ей за спину, – Обсидиан.
Значит, она столько времени шла прочь от дома! И мешок и лыжи внезапно стали непосильно тяжелыми. Враз устав, Берта наклонилась, упершись руками в колени.
– Уфф… вот что ты мне раньше не попался, а? – Подумав, спросила без особой надежды: – А поблизости есть еще жилье?
– Нет.
Ну да, люди стараются селиться подальше от реки-границы и от здешних хозяев. Да и вообще деревень-хуторов в Приграничье наперечет. Берта вздохнула и выпрямилась, поводя уставшими плечами. Стой-не стой, надо что-то делать – или возвращаться или ночевать под елью, как собиралась. Наблюдавший за ней незнакомец будто ее мысли подслушал:
– Засветло не успеешь.
А то она не знает! Но прежде чем Берта успела огрызнуться, парень предложил неожиданно:
– Давай отвезу.
Берта даже рот открыла.
– Ты… вернешься со мной назад, что ли?
– Все равно сегодня меня домой не ждут. Довезу, – и, видя, что она мнется, добавил, подняв голову к темнеющему небу: – Уже и Волчья звезда встала. Решай.
Упоминание о волках ее подстегнуло.
– Спасибо, добрый человек. Можешь потом и у нас заночевать заодно!
И, не обратив внимания на странный звук, который он издал: то ли удивленное, то ли насмешливое хмыканье, решительно направилась к лошади. Не дай боги, передумает еще! При ее приближении конь фыркнул, дернул головой и ударил в снег передними копытами. Хозяин предостерег:
– Не так быстро! Дай ему привыкнуть. Протяни руку, пусть он тебя обнюхает. Тихо, Седой, тихо…
– Обнюхает! Он что у тебя, собака?
Берта все же сняла варежку и протянула раскрытую ладонь. Конь и впрямь обнюхал ее руку, согревая горячим дыханием, вырывавшимся из запорошенных инеем ноздрей. Осмелев, она погладила его по бархатному носу. Нет, конь не белый – в очень мелкий цветной крап, как говорится, «в гречку».
– Красавец, – пробормотала Берта. – Какой же ты красавец… Жалко, хлебушка уже не осталось.
Парень привязал ее лыжи рядом со своими сумками и скатками. Эти широкие короткие лыжи еще отец делал, медвежьей шкурой подбивал, чтобы назад с горы не скатывались. Сумку с зайцем Берта не отдала; не могла расстаться с тем, ради чего целый день потеряла.
– Садись.
Уцепившись за протянутую руку, Берта взгромоздилась позади всадника – куда его неуклюжей, привычней ведь на своих ногах и лыжах. Почувствовав, как качнулся круп лошади, неловко обхватила парня за бока.
– Что в мешке? – спросил тот неожиданно, не поворачивая головы. – Рябчик?
– Заяц.
Он молча кивнул. А Берта неожиданно – и для самой себя тоже – начала рассказывать, хотя ее никто ни о чем не спрашивал. Дома мать и трое девок мал-мала меньше. Отца медведь заломал пару лет назад. Налоги подняли, за долги скотину забрали. Как совсем голодно стало, сюда перебрались. Слышали, здешние… лорды обещают переселенцам кусок земли за подъемный оброк – и то не с первого года. Краинка их приютила, староста строгий, но справедливый, выделил старый хуторок. Дедушка знатный бортник, мать по хозяйству, сестры им в помощь…
– А ты охотишься? – спросил парень, не оборачиваясь.
Ну да. Хозяева же только крупную дичь бить запрещают. Понемногу ловим, силками, девчонки, не смотри, что маленькие, едят, аж за ушами трещит. Тут Берта поняла, что зачем-то оправдывается, меж тем как сам парень и слова лишнего не промолвил: едет себе да едет, ее болтовню слушая.
– А ты-то сам откуда и куда? – наконец спросить догадалась. Плечи, обтянутые меховым полушубком, шевельнулись, всадник отозвался неопределенно:
– Да то туда, то сюда… Значит, ты единственный добытчик в семье.
– Ну да.
Мерная рысь лошади укачивала, спина нечаянного спутника грела, что тебе хорошая печка, и умаявшаяся Берта незаметно начала придремывать. Очнулась, когда лошадь перешла на легкий галоп; встрепенулась, чуть не сверзившись на землю – хорошо, парень, заведя руку за спину, придержать успел. Посоветовал через плечо:
– Хочешь подремать, держись крепче.
– Я не сплю, – сонным голосом возразила Берта. Просунула руки в большеватых рукавицах за его ремень, привалилась щекой к меху полушубка и заснула, да так крепко, что и не заметила, как белый конь проскакал несколько ли по белой дороге.
Проснулась вновь – уже от тишины и неподвижности. Выглянула из-за плеча неожиданного попутчика. Хотя давно стемнело, ясный месяц и яркие звезды позволяли разглядеть расчищенную тропу (из-за высоченных сугробов по обеим сторонам скорее провал), ведшую от дороги. А пуще всего на близость жилья указывал далекий теплый свет в окошках дома. Ее дома.
– О! Уже приехали? – Конь переступил всеми четырьмя ногами, но вытерпел бесславное сползание Берты со своего крупа. – Придется спешиться, чтобы лошадь по тропе провести, – сказала она, прилаживая поданные сверху лыжи. – Поешь, обогреешься, а завтра с утреца уже и тронешься.
Оглянулась и удивилась, увидев, что парень даже с места не сдвинулся. Смотрел поверх ее головы на утопавший в снегу хуторок. Тень от лохматой шапки падала на лицо: только подбородок и неулыбчивые губы и разглядишь.
– Ты чего?
– Не думаю, что это хорошая мысль, – сказал всадник. Как-то задумчиво: хочет, чтоб поуговаривали его?
– Ну да, куда как лучше в мороз и в ночь одному ехать! Ты заговоренный, никак? Ни зимы, ни зверей не боишься?
– Не боюсь, – просто сказал парень и двинул с места в галоп, кинув напоследок: – Иди домой, мать беспокоится!
Оторопевшая девушка не успела выкрикнуть вслед ни слов благодарности, ни прощания. Проводила удалявшегося всадника взглядом и помотала головой: ну бедовый малый!
Мать, конечно, беспокоилась, да так, что чуть за косу не оттаскала. Досталось потерявшейся старшенькой тумаков по шапке, да по подставленной спине: хорошо, одежда толстая, и у матери руки не очень сильные. А отведя душу, запричитала над замерзшей дочерью, загнала греться на печку к сонным девчонкам; туда же и горячий сбитень подала. Натянув толстые носки, оттаявшая Берта к похлебке уже слезла сама. Ела, попутно рассказывая о своем заплутании и нежданном помощнике. Мать ахала; дедушка, тачавший у печи сапоги, по обыкновению молчал, но Берта не обманывалась: обычно он ложится спать с курами, значит, ждал задержавшуюся внучку, беспокоился.
Родительница осердилась, что дочь ничего о спутнике не узнала: ни где живет, ни как зовут. Кого благодарить, кого в молитвах поминать? Пристыженная Берта огрызнулась: мол, он тоже ее имени не спросил, да и вообще она могла бы спокойно сама завтра до дому добраться! Получила очередную, хоть и не сильную, затрещину и побрела опять на печку. Укутывая опухшие от мороза ноги-руки, вспомнила, как тепло и надежно было ей за широкой спиной незнакомца: дремала, как младенец, ни о чем беспокоясь-не думая. Уже проваливаясь в сон, прошептала короткую молитву за него, скачущего в ночи – здоровья и благополучия в дороге, куда бы та не вела.
***
Все ж таки подморозилась Берта знатно: наутро проснулась с отекшим горлом, ломотой во всем теле, кашлем и жаром. До обеда мало-мальски шевелилась по хозяйству, а потом ее опять загнали под одеяло. Так и провела несколько дней, просыпаясь лишь по нужде, да когда встревоженная семья накормить-напоить пыталась. Проглатывала пару ложек, бормотала, что сейчас еще полежит, вот совсем немножечко, и встанет, непременно. Не было у нее привычки хворать, вся извертелась, то зарываясь в одеяла, то скидывая, то пыталась подняться – пора же силки проверять, да и скотина толком не обихожена! Мать ругалась, дед молчком и силком укладывал-укрывал; сестренки то и дело порскали рядом, посверкивая любопытными птичьими глазенками и пытаясь «полечить» ее нехитрым угощением или игрушками.
Жар, наконец, схлынул, забрав с собой немалую толику сил: с лежанки Берта сползла с трясущимися ногами, словно новорожденный теленок. Добралась до стола, за которым в глубокой задумчивости сидели мать с дедом. Опустилась на лавку, спросила с передышкой:
– Это… что?
Рябчики лежали связанные за окоченевшие лапки – будто гроздь собранной по осени репы. Берта пересчитала: два, три… четыре.
– Дедушка ходил проверял мои силки?
Тот аж закряхтел от досады:
– Думай… далеко ли я уйду?
И впрямь, чего это она? У деда зимой так болели кости, что он и по дому-то передвигался с трудом. Лишь летом креп с помощью любимых пчел: лечился их укусами.
– Тогда откуда… кто это принес?
– Вот и мы гадаем.
…Ночью начал беспокоиться Тур, охотничий пес отца, запущенный в дом из-за лютого мороза. Никогда не лаявший подобно деревенским собакам, стал у дверей и рычал так, что у хозяев волосы дыбом. В окнах ни зги не видно, и не слыхать, чтобы дикий зверь – или тать – по двору шастал. Уж и огонь зажгли, чтобы знали, что в дому не спят, сами у дверей замерли, прислушиваясь вместе с псом. Утихомирился Тур далеко за полночь. А утром нашли на пороге вот…
Теперь уже и Берта оглядывала «гостинец» с подозрением. Повертела чуть ли не в поисках записки какой.
– Может, староста подбросил? – неуверенно спросила мать. И сама же себе ответила: – Да уж вряд ли!
Всем известно, краинский староста Акке помереть с голоду не даст, но и откармливать бесполезную бабью ораву ни с того ни с сего не станет.
– А может, кузнец расстарался? – предположила Берта. Не потому что по правде так думала, а чтобы мать поддразнить: ни для кого не секрет, что бобыл Рёрик неровно дышит к приезжей маленькой вдовице. Мать вспыхнула разом, что твоя молоденькая девчонка, отвернулась, ненужно заправляя светлые волосы под платок. И чего стесняется, теряется? Берта же нисколько не против, жили бы вместе, без мужика-то в доме вовсе неподъемно.
– Не охотник он, – подал голос дед, – а тут гляди чего…
Поворошил уже начавший подтаивать «гостинчик», указывая на след от стрел. Да, здоровенный кузнец, запросто управлявшийся с горячим железом, не имел такого острого глаза и твердой руки, а пуще – навыка охотничьего.
Гадания закончила младшая Даринка, давно уже ошивавшаяся у стола:
– Мам, а есть-то когда будем?
И Берта решительно отделила одного рябчика от связки, принявшись сходу ощипывать:
– Ну, кто бы он ни был, скажем ему спасибо! Или за глаза или сам объявится.
***
Не объявился.
Однако дней через пять на крыльце обнаружили тушку зайца-беляка. Тут уж мать не выдержала, подхватилась до деревни: знакомцев повидать, а заодно разузнать попробовать. Вернулась к вечеру без новостей, зато с кузнецом, который расчистил тропу куда шире, чем могли они с матерью. И дров наколол, хотя с этим Берта запросто бы справилась.
Когда подкинули глухаря, не выдержала уже сама Берта. Несколько ночей спала вполглаза, прислушиваясь к Туру, вновь перебравшемуся в сени. А услышав, наконец, то самое рычание, сунула ноги в обутки и рванула наружу, второпях прихватив лишь теплый платок. Распахнула дверь, вылетела на крыльцо, запнувшись за мешок с очередным «подношением», и азартно бросила в спину нежданного кормильца:
– А-а-а, вот я тебя и застигла!
Ровно вора какого, сообразила запоздало, но менять слова было уже поздно. Да и не застала она уходившего врасплох: тот даже не вздрогнул. Поворачивался медленно; высоко стоявший месяц осветил его полуприкрытое мехом шапки лицо, но Берта все равно узнала. Ахнула:
– Опять ты?!
Не жаловавший чужаков Тур на людей все же никогда не кидался: чай, не медведи! Но тут внезапно принял ее возглас за команду «ату!». Берта едва успела схватить его за жесткий загривок и ошейник. Удержать рвущиеся вперед живые хрипящие, рычащие, захлебывающиеся бешеной слюной два пуда мышц, клыков и когтей было той еще задачкой. Чуть не сорвавшая спину Берта все ж таки втянула его в сени, захлопнула дверь и прокричала наперекор выносящему дверь псу встревоженным голосам, торопливым шагам внутри дома:
– Всё хорошо, не выходите! Тура придержите там!
Незнакомец – то ли храбрый до сумасшествия, то ли просто глупый – даже с места не сдвинулся, Казалось, и не понял, что его могли загрызть насмерть. Хотя, и побеги он, Тур в три прыжка бы догнал, повалил и трепать начал! Под его молчаливым взглядом девушка вспомнила, в каком сейчас виде. Запахнула шаль, огляделась, мимоходом заправляя за уши расплетшиеся волосы.
– А лошадь твоя где?
– Так это ты… – сказал медленно незнакомец.
– Что – я?
– Я тогда думал – парень.
– И чего? – спросила Берта, подивившись своей косноязычности. Никак, вот никак она того доброго проезжего вновь увидеть не ожидала! Да и что хотела от неизвестного кормильца тоже вдруг подзабыла: прижать к стене и, встряхивая за грудки, допросить, чего ради он это делает? Растерялась.
Незнакомец, однако, тоже. Оттого ли, что его застигли за причинением добрых дел, или оттого, что мальчишка-охотник девкой оказался? Сдвинул, потом и вовсе стащил лохматую шапку. Русые волосы узлом, серый с зеленым отливом взгляд исподлобья, без улыбки или приветливости. Но – молод оказался кликать ее парнишкой (или девчонкой)! Берта даже фыркнула:
– Если я мальчишка, то тебе-то сколько годков… дядюшка?
Помедлил, прежде чем ответить.
– Девятнадцать зим.
На три года всего и старше! Осмелевшая Берта продолжила расспросы дальше:
– И чего ты нам дичь-то таскаешь, добрый человек? Вроде никакой данью мы тебя не облагали…
Лай за спиной стал глуше: похоже, родным удалось загнать взбесившегося Тура в клеть. Теперь таились за дверью, прислушивались.
– Люди не должны голодать, а у меня добычи лишку.
Берта руки скрестила: ишь ты, своей сноровкой расхвастался! Ну, не лучший она охотник, но и не из самых худших! И не голодают они вовсе! Но прежде чем рот раскрыла, услышала за дверью предостерегающее шипение матери – знает характер и языкастость своей старшенькой не понаслышке. Берта разобрала что-то вроде: «благодари-кланяйся!» Незнакомец бросил взгляд за ее спину; тоже, похоже, услышал. Берта помолчала, себя преодолевая: слишком много в последние годы их семье кланяться пришлось! Но мать права, ничего худого от этого парня они не видели, одно благо. Просто такая беспричинная доброта настораживает – а ну как за нее, непрошенную, потом платить придется сторицею?
– Ну… коли так, спасибо тебе от семьи нашей. Мать и так за твое здоровье молится, только имени твоего не знает… Как, говоришь, тебя кличут?
Ответил, опять помолчав:
– Эрин.
– Меня Берта. Может, все-таки в дом зайдешь, отдохнешь с дороги? Пес наш, правда, что-то никак не успокоится, вон, охрип уже.
Первый раз за весь разговор губы парня изогнулись в короткой улыбке.
– Умный пес. Не пускает в дом… кого попало. Поеду я.
Вот ведь полуночник! Всё неймется ему по лесу в одиночку в такую темень шляться! Эрин откашлялся.
– Ближайшую неделю не жди меня.
Берта снова ворохнулась – срезать его словом: да кто тут вообще кого ждал?! Но парень коротко кивнул-поклонился со странным пожеланием: «безлунной вам ночи», повернулся и легким стремительным шагом ушел со двора. Никак не получается последнее слово за собой оставить! Берта сердито толкнула дверь: мать едва отскочить успела. За ней маячил дедушка с топором в руке; в клети уже не лаял – надрываясь, хрипел Тур.
– Чего всполошились-то? – сердито вопросила Берта. – Поговорили. Знакомец оказался. Боялся, что с голоду тут мрем, заботливый какой…
Значит, тронула незнакомца ее жалостная история! А вроде и не слушал особо. Выпущенный на свободу Тур вылетел наружу, чуть не сбив хозяйку с ног, устремился по тропке, тотчас вернулся и заметался по двору, воткнув нос в снег: ну чисто на охоте! Лаять уже не лаял, но рычание продолжало переливаться в мощной глотке, загривок дыбом, и Берта рукой махнула, остереглась, разозленного, успокаивать. Не шавка деревенская, пес серьезный, значит, есть на то причина.
А от матери опять досталось: мол, не приветила славного знакомца, плохо в дом зазывала, никакой благодарности, норов вечно кажет! Ага, огрызалась Берта, а он, может, тать какой! Или вовсе умертвие во двор забрело, человеческий облик укравшее. Мать ткнула ей в лицо здоровенным тетеревом: будет тать или умертвие тебя откармливать перед тем, как сожрать?! Берта, ворча, вернулась на свою лежанку. Гляньте на нее, то со знакомым парнем и посмеяться не дает, то первого встречного полуночника сразу в дом зазывает!
***
Наступало полнолуние. Значит, как тут заведено, придется сидеть безвылазно по домам, не то, что со двора, даже за порог носу не показывая! Загодя натаскали воду, дрова, расчистили тропки до дороги и нужника, хотя все равно за эти три дня напа́дает, уж больно в здешних краях зимы многоснежные, пупок надорвешь, лопатой махая!
А в Краинке в полнолуние посиделки, подружка Гутрун уже на лыжах прибегала, зазывала с ночевьем на трое суток. И хочется: зимний день короток, только дела переделаешь, а уже темень падает, и сидишь взаперти долгими вечерами лицом к лицу с семьей при чадящей лампе или вовсе при лучине. А на вечерках и поболтать, и посмеяться-поплясать можно, да и людей полный общинный дом. Родительница отпускала и даже выпихивала, но Берта скрепя сердце отказалась: колется опять же, уйдешь – и думай потом, как там они без тебя, немощный старик, одинокая женщина, да девчонки мал мала меньше.
– На ярмарку вон лучше съезжу на Зимний поворот.
Мать опять заругалась: вот что у нее за дочь такая уродилась! Только бы по лесу шастать, бирючка, как есть бирючка! Берта когда отмалчивалась, когда огрызалась. Хотя хорошие знакомцы у них появились, Краинка еще не стала родной. И спустя десяток лет будут показывать через забор на подросших сестренок: а, это те пришлые, которых сюда вдова на корове привезла!
Да и вообще Берта измыслила, как отблагодарить того Эрина, если все же еще объявится. Задумала связать рукавицы, да не с собачьего пуха, а с белой овечьей шерсти, которую привезли еще с родины: второй год спряденная лежит, того гляди, моль сожрет. Вот как раз в полнолуние и будет время заняться.
Даже в краткие подслеповатые зимние дни навязалось немало: аж руки горели от спиц и шерсти. Часть самим, часть в подарки кому, на ярмарку скорую опять же… Берта долго выбирала, какой узор пустить: снежинки-цветочки? Парню вроде не пристало. Простой привычный орнамент? Скучно. В конце концов вывязала гроздь рябиновую. Полюбовалась: издали и впрямь рябинка, ягода к ягоде. А если не по нраву придется, заранее – на всякий случай – рассердилась Берта, пусть своей зазнобе передарит! Если найдет, конечно, зазнобу с такими же ручищами…
На третью ночь луна пошла на убыль еще для глаза незаметно, а Берта уже вставала в спящем доме у узкого окошка, выглядывая нежданного-незваного кормильца. Даже Тура на всякий случай на цепь посадила: а ну как кинется, порвет? Не привыкший к привязи пес глядел укоризненно: мол, зачем, хозяйка, позоришь, никуда не убегу я от вас, вздыхал и лез в утепленную конуру. Луна светила высоко и ярко, раскидывала ледяные ковры меж подступавших ко двору сосен, но ничей след не нарушал свежую белизну. Видно, в тягость стала Эрину забота… или все ж таки на что-то обиделся? Ну, так тому и быть, дернула плечом Берта и спать пошла. Завтра спозаранку подняться да обежать силки – если не почистили их за эти дни лисы с росомахами…
***
– Я ждал тебя.
Чудом не вздрогнув – еще чего не хватает, показывать какому-то парню свой испуг! – Берта медленно выпрямилась от настороженного капкана: пробегавшему вчера зайцу удалось миновать его, не попавшись. Оглянулась, сдвигая на затылок капюшон.
Сегодня безлошадный. Сидит на заснеженном пне, словно всегда тут был. Даже захотелось наверх глянуть: не с дерева ли спрыгнул, потому что ни ранешных следов, ни скрипа снега под ногами, ни шелеста лыж при его приближении Берта не засекла.
– А если б не пришла? – спросила язвительно. – Так и торчал бы здесь, ровно филин на пеньке?
И невольно улыбнулась: Эрин округлил глаза и пару раз замедленно моргнул, двинув головой влево-вправо, и впрямь филин! Согласился тоже по-птичьи:
– У-ху.
– Еще и замерз бы насмерть! – посулила добрая Берта.
– Сытый волк никогда не замерзнет.
– Так то волк…
Девушка попятилась от капкана, привычно заметая за собой следы еловой веткой: чтобы зверье не отпугнуть от ловушки; неизвестно же, пойдет-не пойдет снег. Эрин поднялся с пенька, пошел рядом. Лыжи у него длиннее – ему под рост, более загнуты и подбиты оленьим камысом11
Камыс – полоса шкуры с оленьей, лосиной, лошадиной ноги, употребляют на подбой шерстью наружу лыж и на обувь.
[Закрыть].
– А ты? – спросил неожиданно. – Ты тоже меня ждала?
Берта озлилась – от того, что он в самую цель попал.
– Еще чего, – бросила, ускоряя шаг. – С чего бы мне тебя ждать? Кто ты мне – ждать его еще!
Парень так откровенно огорчился, что злость как рукой сняло: посмурнел, в сторону глядит. Молчит, но идет, не отставая. Через несколько минут Берта не выдержала:
– А ты сам-то, вообще, откуда? Где твой дом?
– Там. Далеко, – Эрин уверенно махнул рукой, Берта помедлила, соображая.
– Так ты живешь на самом берегу Обсидиана?
Кивок.
– А где именно?
Парень покосился.
– Где замок.
Она даже приостановилась.
– Это в Высоком, что ли?
Помедливший Эрин кивнул вновь.
Берту всегда удивляло, что находятся смельчаки, что селятся под самой крепостью. Краинка расположена в середине владений Пограничников и то, кажется, слишком близко к замку. А эти отчаянные люди видят Хозяев каждый день, еще и в самом замке служат. Кузнец, кожевенник, портные, кухари, скотники, птичники… А вот за своими лошадьми Пограничники ходят сами, никому не доверяя. И то сказать, породу, что носит на себе таких всадников – в любом их обличии – нигде больше не найти. Говорят, привели их как раз из-за Реки, и красоты, силы, выносливости и скорости те кони необыкновенной.
– Но оттуда же целый день пути, если не больше! Скажи еще, что ты за-ради нас шастаешь туда-сюда!
Втайне Берта надеялась: так и скажет. Но парень ответил честно:
– Просто часто езжу с поручениями, а по пути к вам на хутор заглядываю. Когда успеваю.
Вот так-то, а родительница уже намекает, что проезжий парень так об их пропитании заботится, потому что на старшенькую глаз положил! Да и она сама иногда… Берта поспешно затолкала недодуманную мысль подальше и спросила с искренним интересом:
– Ну и как вам там? Живется?
– Хорошо живется.
Да как же хорошо, когда целая рать колдовских тварей только и ожидает случая через реку перебраться, а прямо под боком живут другие чудовища, лишь на время притворяющиеся людьми! Все вокруг твердят, что Хозяева в своем истинном обличии охотятся только в полнолуние и только на лесных зверей, но правда ли это или лишь самоуспокоение? Не случалось ли, что в округе бесследно исчезали люди, а соседи объясняли пропажу тем, что сгинувшие заблудились в лесу, утопли в болоте, наткнулись на людоеда-медведя? Вдруг такие «пропажи» – своего рода плата за проживание на берегу Обсидиана, как в иных землях в черные годы отдают девушку в дань дракону-покровителю страны? Первое время Берта пыталась добиться ответа, но местные лишь отсмеивались, отмалчивались или шикали на ее тревожные вопросы. Те, что постарше. Среди молодежи ходит множество леденящих душу историй: но опять же непонятно, правда или лишь байки из тех, что рассказывают на ночь, сладко пугая себя и окружающих…
Но вот идет рядом один из тех, кто видит Хозяев изо дня в день, кто даже родился в Приграничье, и не находит ничего страшного ни в необычных лордах, ни в самом мироустройстве побережья Обсидиана. Хоть и скупо, но отвечает на ее вопросы, наверняка кажущиеся ему глупыми, раздражающими и смешными.
Во главе всех Пограничников стоит лорд Ирвин, самый важный чело… важная персона из клана Фэрлинов. Правит он на пару со своей женой, леди Марной. Да, у Хозяев женщины в большом почете, иной раз ее слово значит больше, чем приказ мужа…
Берте тут же представилась суровая властная тетка вроде жены старосты Акке: вечно сведенные кустистые брови, взгляд исподлобья, мощные руки сложены на необъятной груди. Воображение живо пририсовало Леди Волков длинные клыки, торчащие из-под недовольно поджатых тонких губ – бледных или черных, как у собаки. А еще у этой самой Марны наверняка жесткие серые космы вместо заплетенных человеческих кос. И пальцы заканчиваются черными жесткими когтями. А приказы она раздает хриплым рычащим голосом… Брр!
– Если замерзла, идем быстрее, – тут же предложил Эрин. Приметливый, но не догадливый: не понял, что Берту вовсе не от холода передергивает.
Вот еще – быстрее! Сейчас он ее живенько проводит, а когда следующий раз увидеться доведется? Что-то все таится да прячется Эрин, никак не догадывается прийти постучать в дом по-человечески: мол, принимайте, хозяева, гостя дорогого! С одной стороны хорошо, вроде как и не должны ему ничего. С другой обидно: что ж, они невежи какие, не приветят доброго помощника, кушаньем не угостят… пусть даже из его собственной добычи? Или он так и воспитан: помогай, но благодарности не жди? Следуя своим мыслям, Берта спросила его про семью.
– Родители погибли десять зим назад, – ответил парень, даже в лице не переменившись. Пока растерявшаяся Берта подбирала слова сочувствия или ободрения, пожал плечами, как на очевидное: – В тот год было Нашествие.
Нашествие, вспомнила Берта: это когда множество чудовищ с того берега умудряется-таки перебраться на этот и уничтожают все живое, что попадется им на пути.
– Ох. И как же ты… один-то рос?
– Почему – один? – вроде бы даже обиделся Эрин. – У нас много родни. Никто не пропадет, не погибнет от недосмотра или голода.
Так вот откуда его неожиданная помощь: «люди здесь не должны голодать».
– Родители бы тобой гордились, – искренне сказала Берта. А что? Славный сын вырос, хоть и сиротой: сильный, уверенный, заботится даже о чужих людях, хороший охотник и всадник, вон с сообщениями-поручениями его аж здешние лорды посылают…
Понравилось, что Эрин не стал притворяться и скромничать. Отозвался спокойно:
– Надеюсь.
– А… – продолжила расспросы девушка дальше. Но что хотела спросить, в следующее мгновение забыла намертво – потому что «славный» внезапно кинулся на нее и опрокинул в снег, навалившись сверху тяжелым, твердым, ровно камень, телом.
***
Несколько секунд ошеломленная Берта лежала неподвижно, потом спохватилась, забилась, пытаясь освободиться. Где там! Только и могла, что отпихивать парня одной рукой (вторая неловко подвернулась под нее), да дрыгать ногами с перепутавшимися лыжами. Ничего не видно, дышать нечем из-за вжавшегося в лицо меха полушубка: не укусить, не закричать…
Эрин оставил ее так же внезапно, как накинулся. Вдавленная в снег Берта увидела, как даже не поднявшийся с колен парень вскинул арбалет, целясь, кажется, в самое небо. Свист болта, облако осыпавшегося с веток снега, что-то большое, темное, метнувшееся прочь по верхушкам деревьев…
И рванувшего за этим «что-то» Эрина.
Берта поднялась куда его медленнее – снег подавался и проваливался под ладонями-локтями – не будешь осторожной, сгинешь в глубоком снежном болоте. Пока выползла-выбралась на лыжню, разобралась с лыжами, выпрямилась, увидела уже возвращавшегося Эрина. Крикнула издалека:
– Кто это был? Рысь?
Рысь обычно охотится в сумерках или ранним утром и вовсе не на людей, но вот подишь ты…
– Нет, – также издалека крикнул Эрин. – Хруст!
– Кто?
Подошедший размашистым шагом парень повторил уже обычным негромким глуховатым голосом:
– Хруст, – на щеках румянец от внезапной пробежки, серо-зеленые глаза осматривают деревья за Бертиной спиной, настороженный арбалет в руке зажат.
– Это что еще за тварь? – Может, непонятным словом называют здесь известного ей зверя?
– Химера, – видя, что она опять не поняла, Эрин пояснил: – Помесь ирбиса22
Ирбис – снежный барс.
[Закрыть] и ящерицы. Летом уничтожили целое гнездо, но видно, кому-то из выводка удалось уцелеть.
– Так он что… с того берега? – ослабевшим голосом уточнила Берта.
– Да. Обычно хрусты охотятся парами, поэтому пришлось за тобой вернуться.
