Текст книги "Обнаров"
Автор книги: Наталья Троицкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Мне хватает острых ощущений на работе.
– А помнишь, как мы гудели на гастролях? Дым стоял коромыслом! Мы вырывались на свободу, два здоровых, нормальных мужика. Мы «имели» все, что движется, и до чего можем дотянуться. Мы «мочили» все, что недовольно вякает. Мы и сейчас можем позволить себе расслабиться. Давай перекусим и нырнем куда-нибудь. Давай встряхнемся! Костя, чего молчишь-то?
– Когда же перестанет литься этот нескончаемый дождь? Черт бы побрал эту английскую погоду…
Она была свежа и эффектна.
Шоколадный нездешний загар, летящая походка, блеск в глазах и радостно-небрежное отношение к жизни выдавали любительницу дорогих тропических курортов.
– Привет, дорогая! Чмоки-чмоки! – Наташа небрежно, краешком щеки коснулась щеки Таи и по-хозяйски прошествовала в кухню. – Куда ставить-то?! – уже из кухни крикнула она. – Я же не Илья Муромец.
Не дожидаясь ответа, Наташа пристроила сумки на полу в углу и, устало опустившись на диван, заключила:
– Братец мой просто патентованная свинья! Бросить беременную жену! Умотать черт-те куда! Свои проблемы заставить решать других! Обнаров в своем репертуаре!
Заметив, что Тая готова возразить, она поспешно добавила:
– Прости. Прости! Просто я замоталась. С утра три пластики. Миллиметр вправо, миллиметр влево – расстрел на месте! Потом еще плановые процедуры… Черт бы побрал толстосумов! Половина – закомплексованные нытики, половина – самодуры-идиоты. Таечка, подойди же ко мне, дай посмотреть на тебя, дай обнять! Как мой племянник? Или все же племянница?
– Мы с Костей решили не узнавать заранее.
– Ты какая-то усталая, бледненькая. Ты у врача была?
– Все нормально, – Тая мило улыбнулась. – Я была у врача. Врач сказал, с ребенком все в полном порядке. Не волнуйся.
– Предъяви доктору медкарту. Дай посмотрю.
– Наташа… – с укором произнесла Тая. – Не заставляй меня чувствовать себя препарированной лягушкой. Я не твой пациент.
– Да! Я же тебе сок морковный принесла. Свежевыжатый! Сама старалась. Сейчас достану. Посиди.
– Зачем столько продуктов? Магазин рядом. Я сама куплю. Ты же три дня назад мне холодильник целиком заполнила.
– Ну уж, нет! Братец мне не простит, что ты сама таскаешься по магазинам. Тебе, конечно, надо гулять, но – гулять, а не тягать десятикилограммовые сумки. Сама-то как? Под глазами синева. Личико бледненькое… Дай карту, говорю!
– Нормально все. Я просто скучаю. Почти два месяца сижу здесь, в четырех стенах. Раньше хоть учеба отвлекала. Но первый курс закончился. Каникулы. Телевизор, книга, сон, прогулка в парке. Опять телевизор, книга, сон, прогулка в парке. Хоть бы Костя скорее вернулся! Его нет, и дни кажутся серыми и однообразными. Часы с кукушкой все спешат и спешат, а его все нет и нет…
Наташа налила сок из полулитровой стеклянной банки в чашку, подала Тае.
– Давай-ка пей. Морковный, с добавлением яблока. Он приятный. Я беременная никак чистый морковный сок пить не могла. А с яблоком – ничего. Хорошо шло.
Наташа внимательно наблюдала, как понемножку, мизерными глоточками, из-за уважения к ней, тянет сок Тая.
– Свинья мой братец! – убежденно повторила она. – Ведь как время подгадал, подлец! Надо же ему было влезть в этот английский сериал!
– Ты же прекрасно знаешь, что работа была начата еще до нашего знакомства.
– Знаю. Мне просто жалко тебя. Думаешь, не понимаю? Все эти ваши телефонные разговоры – расстройство одно.
– Он мне на ночь сказки рассказывает. По телефону мы говорим даже больше, чем когда Костя рядом. Он такой милый, нежный, внимательный.
– Ну, что это? Что? Ты хочешь обмануть старую тетку? Слушай, Таечка, давай к нам. Нас много, у нас весело. У нас ты точно не будешь скучать! Жорик будет рад. Бармалеи тоже. Опять же, я присмотрю. Я все же доктор.
– Доктор, перестань нянчиться со мной.
– Давай я маму привезу. Точно! Она будет тебе соки готовить, разную вкуснятину. Правда, – Наташа нахмурилась, – поучениями может довести до нервного истощения.
– Я тебе в сотый раз говорю: «Нет. Спасибо!»
– Ну да. Что тут осталось-то? Неделя, а там, бог даст, и Костя приедет. Лучше скажи, что ты ела сегодня?
– Ты голодная? Подожди, я сейчас тебя покормлю. Котлету с рисом и подливкой будешь? Еще салат овощной. Извини, первого нет, – Тая смущенно улыбнулась. – Я просто не могу выносить запах вареного мяса ни в борще, ни в супе.
Наташа была очень серьезна.
– Нет, я есть не буду.
– Давай, коньячку тебе налью.
– Коньячку давай. У тебя аппетит хороший? Спишь как? Я не могу понять, почему ты такая бледненькая?
– Сплю я прекрасно. Аппетит, правда, не очень. Но врач сказала, что это нормально, так как ребенок набрал вес.
– Ты кровь сдавала?
– Да.
– И что?
– Врач сказала, что ей не нравится мой гемоглобин. Посоветовала больше гулять и пить свежевыжатые соки. Что я и делаю. Наташ, – спохватилась она. – Только Косте не говори. Он волноваться будет. Обещаешь?
– Да обещаю, обещаю. Что это за клиника, где ты наблюдаешься? Как фамилия врача?
– Это районная женская консультация.
– Что?! – от неожиданности Наташа поперхнулась, закашлялась. – Вы с Костей с ума сошли! Вы идиоты оба!!!
– Нет. Только я. Костя настаивал на одной дорогущей клинике. Но я нормально себя чувствую. Вот он приедет, для родов надо будет что-то подобрать.
– «Подобрать»?! Ты себя слышишь? Какую чушь ты говоришь! – горячилась Наташа. – Ты в любой момент можешь родить. Начнутся схватки, клинику тогда подбирать поздно. Нет, я, ребята, точно поседею с вами!
Она достала телефон и стала звонить.
– Николай Алексеевич? Да. Узнали? Спасибо. Спасибо, у моего Журавлева тоже все хорошо. Слушай, дорогой мой человечище, на послезавтра на прием к себе запиши мою родственницу. Мы рожать у тебя собираемся. Что? Восемь с половиной, – Наташа сделала большой глоток коньяка. – Ты не ори. Не ори, говорю! Я уже наорала. Раньше не могли. Во сколько? Николай Алексеевич, моя благодарность не будет знать границ. Послезавтра увидимся, и я расцелую твою мудрую лысину. Пока, дорогой. Пока! – она залпом допила оставшийся в рюмке коньяк. – Ой, ё! Мне же за руль. Давай твою котлетку. Запоминай: послезавтра в одиннадцать. В десять я за тобою заеду. Не бойся. Я двоих у этого врача родила. Я бы роту нарожала, если бы не в этой вечно шарахающейся из крайности в крайность стране.
Тая улыбнулась золовке, с благодарностью за заботу коснулась ее руки.
– Не волнуйся ты так, Наташка. Раньше в поле рожали.– Так то в поле! Не в районном же роддоме! У меня от вас с Костей инфаркт.
Вероятно, из-за проливного дождя, в пабе для курящих «Четыре трубки» было только два посетителя.
Одним из посетителей был тучный пожилой джентльмен в белой фетровой шляпе и белом хлопчатобумажном костюме с газетой «Таймс» и неиссякаемой чашкой зеленого чая. Время от времени, прилежно сопя, он неспешно и старательно набивал табаком черную резную трубку, потом, причмокивая, долго раскуривал ее и, наконец, курил, шелестя газетными страницами и чуть подкашливая от крепости табака.
Другим посетителем был джентльмен мрачного вида с зеленой тоской в глазах. Погрузившись в свои невеселые думы, он отрешенно смотрел в громадное окно на взлетающие из аэропорта «Хитроу» самолеты.
Двойной виски, очередная сигарета, тяжелый протяжный вздох.
«Как же ты осточертел мне, Туманный Альбион! Еще день твоих дождей и, клянусь, я брошу тебя к чертовой матери, без сожаления, сяду в самолет и через пять часов буду в Москве…»
Обнаров сделал большой глоток виски и задавил крепость напитка щедрой затяжкой дыма.
«Вся жизнь точно в плену. Всегда что-то должен. Это – надо. Это – обязан. Тут ухватить, там урвать… Сюда успеть, туда – не опоздать. Тут улыбнуться, там подмазать. Одному по морде, другому поддых. И бежать, бежать, бежать… Бежать дальше, карабкаться выше. Ножки дрожат, заплетаются, дыхалка хрипит, пот глаза застит, сердечко колотится, душонка стонет, но – к вершине! К вершинам стремятся, но на вершинах-то не живут…»
Провожая взглядом взлетающий самолет, с хвостом, раскрашенным в цвета российского флага, Обнаров опять вздохнул.
«Не хочу больше… Не могу… Жить когда? Чувства – на потом. Нежность – на потом. Любовь – на потом. И то, если повезет, если удачно сойдутся звезды, если позволит земное расписание! Если… Если… Если… Черт бы побрал эти «если»! Живешь впопыхах, вкратце, как автобиографию пишешь. А жизнь… Жизнь – это всегда подробности…»
Он устал. Сейчас, вдали от дома, вдали от женщины, без которой он уже не мог представить свою жизнь, без которой ему и не былось и не дышалось, усталость чувствовалась особенно остро.
Он не вспомнил бы, если бы задался такой целью, когда отдыхал. Отпуска в общепринятом смысле у него не было никогда. Сначала надо было работать ради куска хлеба и утверждаться в профессии, потом гнать, нарабатывать очки, потом понесло, закрутило, он вошел в азарт. Он вкалывал до седьмого пота, до радужных кругов перед глазами, когда оставалось только одно желание – спать. У него была работа, и больше не было ничего.
Он был легким в общении, всегда обаятельным, улыбчивым, балагуром-весельчаком. Вокруг него всегда водились шумные компании, крутились красотки, только ничего настоящего и стоящего не было. Женщины никогда не обделяли его вниманием, но все было не то и не так. Порою их внимание обижало, потому что они в нем видели только успешного, бесшабашно веселого душку-парня, и совсем не замечали осенней грусти в его глазах.
Эта грусть появилась в нем после тридцати. Взгляд стал внимательным, цепким. В нем возникла умная глубина, которая бывает только тогда, когда у человека есть огромное внутреннее пространство, когда он отнюдь не весь на показ. Женская близорукость стала раздражать. Привычная легкость в отношениях с женщинами стала утомлять. С дамами он стал жестким, циничным. Похожие лица, похожие тела, похожие слова, похожие схемы. Сердцу было холодно. Отношения с прекрасным полом он свел до механического секса. К их слезам, упрекам он был равнодушен, сопровождая эту свою холодность циничной улыбкой пользователя. Жизнь летела мимо, и ему было неуютно и одиноко в ней.
Она все переменила. Тая, Таечка, Тёнок…
«Можешь подергать за хвост этого льва. Он уже не кусается!» – смеясь, говорила Тая Ольге Беспаловой на первых после заключения брака совместных посиделках.
Разительную перемену в нем заметили все, с кем Обнаров довольно часто общался.
«Костя, так бабу любить нельзя, – вразумлял друга Сергей Беспалов. – На шею сядет, чего делать будешь?»
«Мне шея только для этого и нужна. В другом предназначении смысла не вижу» – блаженно улыбаясь, отвечал Обнаров.
«Дурик ты! – резюмировал Беспалов, разливая водку по рюмкам. – Нет, надо что-то делать. Надо спасать друга! Друг гибнет, прямо на глазах!»
Колокольчик на входной двери паба пару раз пронзительно дзинькнул. Обнаров взглянул на свой старенький Longine, обернулся к вошедшему. Его лицо вдруг озарила радостная улыбка. Обнаров поспешно поднялся и, раскинув руки для приветственных объятий, пошел навстречу высокому русоволосому мужчине в форме пилота «Российских авиалиний».
– Твою мать! – пилот бросил коричневый кожаный саквояж на пол, сгреб в охапку Обнарова и стал тискать его в крепких мужских объятиях.
– Тихо, медведь! Задавишь! – взмолился Обнаров.
– Тебя задавишь, пожалуй! У меня с нашей последней встречи восемнадцать шрамов осталось. Если бы парни тогда на мост не втащили…
– Рад тебя видеть, Андрей!
Они обменялись крепким рукопожатием.
Пилот перевернул руки Обнарова ладонями вверх. На ладонях хаотично белели мелкие и крупные старые шрамы – память о мальчишеской «дуэли».
– Твою ж мать! – повторил он. – Больше-то сумасшедших мне не попадалось.
Они опять крепко обнялись.
Потом, жалея, что нет водки, они пили виски за встречу, за ребят, которых разметала судьба, курили и вспоминали, как подростками воевали друг с другом район на район.
– Костя, как же ты нашел меня? Ладно бы в России, но здесь? Я когда тебя по телефону услышал, просто в шоке был! – распаленный алкоголем, шумно допытывался друг детства.
– Бортпроводница твоя, Катюша, номерок подсказала. Я как услышал: «Командир корабля Андрей Валентинович Шалобасов желает вам приятного полета…» – так сразу к твоей стюардессочке и подкатил. Ужом вился, но номер твоего сотового добыл!
– Узнаю! – наливая виски, похвалил Шалобасов. – Это по-нашему. По-питерски! Быка за рога. Давай, Костя, за нас. Хорошие мы мужики. Пусть нам и дальше в жизни везет!
– Давай.
Выпили.
– А ты знаешь, Костик, где мы с тобой познакомились?
Шалобасов хитро прищурил правый глаз, точно оценивая, сможет ли Обнаров вспомнить. Потом, вдруг решив больше не испытывать его, подсказал:
– Это было не на мосту, Костя. Ночь… Конец мая… Наша, Зареченская сторона….
– Та-ак…
– К нам менты боялись сунуться, не то что городские парни. И тут – ты! Ну, вспоминай. Вспоминай! Идешь, красавец, с Ленкой Малышевой, моей соседкой, по улице Зареченская!
– Да ты что?! Я забыл совсем.
– Идешь, точно по Невскому, вольготно так, красиво. Борзометр зашкаливает. Ноль эмоций на моих пацанов.
– Да… Да…
– Само собой, такую наглость надо было наказать. Мы выстраиваемся полукругом по всей ширине дороги. Я – посередине. Руки сжимают кастеты, пара «перьев» в запасе. А ты, с независимой физией, со спокойствием бульдозера прёшь, прямо на нас!
– Перед Ленкой выеживался.
– «Вот сучонок! – думаю. – Только слабину покажи!» Костя, я до сих пор помню этот твой толчок в плечо и то, как ты с Ленкой удалялся, неспешно, вальяжно, так ни разу на нас и не обернувшись, точно мы детский сад…
– Молодой был. Глупый… – усмехнулся Обнаров.
– Ты – настоящий мужик, Костя. Давай за тебя!
Выпили, закусили какой-то несущественной английской мурой, и Шаболасов затянул долгий, нескончаемый рассказ про самолеты, про полеты. Обнаров слушал его, слушал не перебивая, время от времени согласно кивая и улыбаясь шуткам. Ему было приятно сидеть рядом с так внезапно возникшим в его жизни знакомым из далекого детства. Ему нравились спокойная уверенность, несуетливость Шалобасова. Было в Шалобасове что-то такое, что трудно объясняется словами, но сразу чувствуется. Именно за такими людьми идут в атаку, именно ради таких людей без сожаления поступаются своими интересами, наконец, именно такие люди всегда придут тебе на помощь в трудный час.
– Андрюха, а возьми меня к себе, в авиацию, – шумно выдохнув сигаретный дым, вдруг предложил Обнаров.
– Нахрена тебеавиация?
– Форма нравится. У вас всем такую роскошную форму выдают или только лучшим?
– Всем, – махнул рукой Шалобасов.
– Жаль вот только, что ношение боевых наград ваша форма не предусматривает, – став вдруг очень серьезным, сказал Обнаров. – Сколько их у тебя, наград? Двенадцать?
– Не знал, что ты знаешь.
– Я – шантрапа в сравнении с тобой, Андрей Валентинович. Давай за тебя. Такие мужики, как ты, дают возможность жить и работать таким клоунам, как я. Это не по железнодорожному мосту на спор лазить. Это взрослые игры. Ты живой, а значит, ты победитель! Храни тебя Бог! Давай выпьем за тебя!
Шалобасов обнял Обнарова за шею, уткнулся лбом в его плечо, зажмурился, замер, и только желваки долго-долго ходили по щекам.
Расставались под вечер.
– Как ты летаешь в такую погоду? – спросил Обнаров, сквозь пелену дождя провожая взглядом очередной, шедший на взлет пассажирский самолет.
– Летают мухи и стюардессы, а я – работаю. Завтра эту хмарь всю утащит. Чувствуешь, ветер пошел? Смена воздушных масс. По метеосводкам антициклон подходит. Будет жара и сухо.
– Слава тебе, Господи! – от всей души сказал Обнаров.
– Держись, держись, Костя!
– У меня будет просьба к тебе, Андрюха.
– Не вопрос.
– Я проторчу здесь еще несколько дней. Ты уже завтра в Москве будешь. У меня в Москве жена. Понимаешь, она на девятом месяце. Скучает. Захвати посылку. Здесь одежда для малыша, для нее кое-что. Порадовать немного. Подбодрить.
– Конечно. Как зовут жену?
– Тая.
– Красиво. У меня условие. Вернешься, я вас с женой в гости жду. Со своей семьей познакомлю. Ленка, моя жена, будет счастлива.
– Ленка?
Шалобасов прищурил правый глаз.– Ленка Малышева. Ты ее помнишь…
– Наталья Сергевна, не психуй! Ты хорошо расправляешь морщины, вот и… – Николай Алексеевич Сабуров рассерженно бросил ручку, захлопнул медицинскую карточку, погладил блестящую лысину, – не лезь в гинекологию!
Он встал из-за стола, подошел к шкафчику, достал коньяк, плеснул в стакан.
– На-ка, Журавлева. Выпей.
– Сам пей.
– Сядь.
– Что-то изменится?
– Сядь, я сказал! – рявкнул Сабуров и, взяв Наташу за руку, заставил сесть на рыжий кожаный диван.
– Куда только в районной консультации смотрели? Ребенок большой. У нее таз узкий. Сама она не родит.
– Всякое бывает. Кесарево сделаем. Чего ты разошлась-то?
– Вот, у тебя нет невестки, Сабуров, поэтому жесткий ты человек. У меня есть! Я ее люблю! А еще я брата люблю. Ведь если с ней или с ребенком что случится, я… Я просто не знаю, что будет! Так что ты думай, Сабуров! Думай своей гениальной лысой башкой. Соображай!
Она отвернулась. По щеке поползла слезинка.
– Ната, Ната… Профессиональней. Ты же врач!
– Какой я врач… Морщины расправлять много ума не надо. Ну вот. Мой коньяк выжрал. Сабуров, вот как в институте ты привык в одну харю трескать, так оно и осталось!
– Какие проблемы, милая? Сейчас будет и коньячок, и лимончик, и колбаска сырокопченая.
Наташа погладила Сабурова по лысой, как бильярдный шар, голове.
– Сабурчик, миленький, ты только девочку не пугай, ладно? Помягче. Поделикатнее. И хватит сиднем сидеть! Поднимайся. К ней пойдем. Только подожди, я нос припудрю.
На предложение лечь в клинику до родов Тая ответила категоричным отказом.
– Почему, Таисия? – недоумевала Наташа. – Здесь же комфортно. Отдельная палата, как маленькая квартира: прихожая, гостиная, спальня, ванная, туалет. Есть готовить не надо. Питание сбалансированное. Прекрасный сад. Постоянно под присмотром. Врачи, внимательные.
– Костя будет переживать, узнав, что я в больнице. Я останусь дома. Но… К чему этот разговор? Я не понимаю. Что-то не так? – Тая внимательно посмотрела на золовку, потом на Сабурова. – Николай Алексеевич, почему вы молчите? Что с ребенком?
– Все в полном порядке с ребеночком, – улыбнулся Николай Алексеевич. – Не волнуйтесь. Вот только…
– Что?
– Вы, голубушка, немножко перестарались. Ребенок очень крупный, за четыре килограмма.
– Разве это плохо?
– Не плохо. Но вы миниатюрная, хрупкая. Первые роды. Хотелось бы понаблюдать вас на завершающем этапе беременности.
– Я обещаю, Николай Алексеевич, что как только муж вернется, я лягу в вашу клинику. Пока буду дома. Клянусь, – Тая прижала руку к сердцу, – как только что-то где-то, я сразу к вам. Хорошо?
Сабуров выразительно глянул на Наташу.
– А ты, Журавлева, раскудахталась! Вот – отношение к жизни. Учись! Только я настоятельно требую, голубушка, – Сабуров опять обратился к Тае, – сидите дома, никуда не выезжайте, гуляйте поблизости от жилья. Если почувствуете, что что-то не так, даже при малейшем подозрении, сразу звоните. Договорились?
Тая кивнула.
– Еще… Я думаю, мы вас так и оставим под фамилией Ковалева, во избежание лишнего шума. Как считаете?
– Буду вам очень благодарна.– Что ж, увидимся. Будьте здоровы!
Сиреневый вечер остывал и таял. Собиралась щедрая июльская гроза. Тучи заходили с запада и укрывали темно-синим пологом остывающий от дневного зноя город. Воздух был еще раскаленным, но пройдет немного времени, и после хорошего дождя дышать будет приятно и легко.
Тая стояла на балконе и с высоты двенадцатого этажа смотрела, как стрелы молний вспарывают то здесь то там темно-синий бархат. Раскаты грома становились все солиднее, громче. Вероятно, из-за них Тая не сразу услышала негромкое щебетание дверного звонка.
– Добрый вечер. Если не ошибаюсь, Таисия Андреевна Обнарова? – вежливо осведомился стоявший на пороге пилот.
– Да.
Он радостно улыбнулся.
– Я вам посылку привез. Принимайте.
Тая замешкалась, не решаясь снять цепочку, удерживавшую дверь.
– Дело в том, что я только что прилетел из Англии. Зовут меня Андрей Валентинович Шалобасов. Вчера видел Константина Сергеевича, мужа вашего. Он просил передать вам эту посылку. Что и исполняю.
– Муж меня не предупредил.
– Сюрприз, вероятно, хотел. Я могу посылку под дверью оставить. Только вы ее не поднимайте, она очень тяжелая. Лучше втащить или вынуть из нее часть вещей. Обещаете?
Тая сняла цепочку, распахнула дверь.
– В прихожую заносите.
Шалобасов послушно поставил объемную кожаную сумку на пол под вешалку.
– Ну, вот. Разрешите откланяться. Рад был познакомиться, Таисия Андреевна.
– Спасибо вам. Извините, я не могу предложить вам чаю. Я не очень хорошо себя чувствую. Очевидно, перед грозой, – соврала Тая, наученная богатым опытом общения с поклонниками и поклонницами мужа.
– Я могу чем-то помочь? Может быть, вас отвезти в больницу? – встревожился пилот.
– Нет-нет. Спасибо вам. До свидания.
Захлопнув дверь, Тая подозрительно покосилась на сумку. Потом все же осторожно взялась за язычок застежки-молнии и расстегнула сумку.
Поверх аккуратно уложенных упаковок с детским бельем лежала маленькая записка. Тая счастливо улыбнулась, узнав резкий четкий почерк Обнарова.
«Через два-три дня буду дома. Обещаю. Люблю!!!!!!!!!!!! Привет сыну!!!»
Оттащив сумку в гостиную, Тая села на подушку рядом и стала выкладывать на пол многочисленные целлофановые пакеты с детским бельем, с пеленками, с чепчиками и шапочками.
– Как же всего много! – восхищалась она.
Внизу, на дне сумки, лежало изумительной красоты, атласное, с вышивкой детское одеяльце. Одеяльце было нежно-голубого цвета.
– Ах, Костик, Костик! – рассмеялась Тая. – Похоже, сомнений по поводу пола ребенка у тебя больше нет!Радостная, она стала звонить мужу.
Утром Тая решила съездить в клинику. Как успокаивала себя: «На всякий случай». Всю ночь ныла поясница, и странные, непривычные, хотя и легкие приступообразные боли появились в животе.
Она быстро собралась, прихватив с собой, опять же «на всякий случай», как и наставлял Николай Алексеевич Сабуров, все необходимое для пребывания в клинике.
Клиника была на севере города, а город стоял. Поэтому Тая приняла решения ехать по кольцевой.
Как раз когда, миновав МКАД, она свернула на Ярославское шоссе, а с него на тихую и тенистую, ведущую к клинике улицу Березовскую, позвонил Обнаров.
– Привет, родная! Я только что прилетел. Сейчас пройду таможню и приеду.
– Костя, наконец-то! Я сейчас тебя заберу. Я здесь, рядом. На Ярославке.
– Что ты делаешь на Ярославке? У тебя все в порядке?
– Я на прием в клинику еду. Помнишь, я тебе говорила? Но прием может подождать. Я сейчас приеду. Жди меня.
– Не гони. Будь осторожна!
Серебристый Nissan, прилежно заурчав мотором, резво развернулся на пустой дороге и помчался назад, к Ярославскому шоссе.
Общеизвестно, что в этой стране две глобальные проблемы: дураки и дороги. Дорога на этот раз была превосходной.Уже через полчаса прибывший на место дорожно-транспортного происшествия инспектор ДПС писал в протоколе: «…находящийся в состоянии алкогольного опьянения водитель ВАЗ-2110, госномер Х-112-КИ-99, не выполнил требование знака 2.4 «Уступите дорогу» и, выезжая со двора жилого дома № 15 на улицу Березовская, совершил столкновение с идущим по главной дороге автомобилем Nissan Micra, госномер О-320-КС-177, получившим технические повреждения…»
Сначала ожили звуки. Сперва плавающие, нечеткие, постепенно звуки стали складываться в слова. Слова звучали надрывным голосом молоденького инспектора ДПС:
– «Скорую»! «Скорую» мне немедленно сюда высылайте! У меня женщина, пострадавшая в ДТП, рожает. Я роды принимать не умею. Быстрее, я сказал! Рысью!
Дальше очень сурово:
– Желтков, если вы еще раз попытаетесь спрятаться, я вас наручниками к рулевому колесу «Ниссана» пристегну, и будете помогать ей рожать! Я же сказал, не отходите от своей машины. Сейчас дежурный наряд приедет, вы будете освидетельствованы, административный протокол составят!
Жалобное:
– Товарищ лейтенант, не прятался я. Стресс у меня. «По-маленькому» я ходил. Не прятался, – и уже громче: – Сюда, товарищ лейтенант! Скорей! Она глаза открыла!
Мир был нечетким. Мир покачивался.
– Таисия Андреевна, как чувствуете себя? – инспектор ДТС склонился к самому лицу Таи.
– Телефон дайте, – одними губами прошептала она.
– Пожалуйста. Пожалуйста! – инспектор передал ей свой мобильный телефон.
– Мой телефон. В сумочке. Скорее…
– Сейчас! Вы только не рожайте. Пожалуйста! Уж постарайтесь. Сейчас «скорая» приедет и дежурный наряд ДПС. Я-то здесь случайно оказался, с обеда за напарником ехал.
Тая попыталась найти номер Сабурова, но руки дрожали, список записной книжки прыгал и множился, и прочесть его не было никакой возможности.
– Помогите… – слабым голосом выговорила она.
– Все что угодно! – с готовностью произнес лейтенант. – Только не рожайте!
– Сабуров. Это врач.
– Нашел. Набрать? Алло! Алло! Это Сабуров? Врач? Сейчас, минуту. С вами будет женщина говорить. Она попала в ДТП на Березовской и рожает!
Вместе с сознанием появилась боль. Много боли. Все сильнее и сильнее болел живот, болела голова. Вдоль левого виска, по шее, струился тоненький ручеек крови.
Она скрипнула зубами, вдохнула поглубже.
– Николай Алексеевич, это Ковалева. Обнарова. Спасайте. Рожаю. Я на Березовской. Рядом. Да… Спасибо. Жду… – она попыталась справиться с зашедшимся дыханием, несколько раз глубоко и ровно вдохнула. – Сейчас… машина придет. Пара минут…
– Это же отлично! – облегченно воскликнул инспектор.
– Может, водички? У меня минералочка есть, – участливо встрял Желтков, дыша в лицо Тае перегаром.
– Вы в меня въехали… – не то подытожила, не то спросила она. – Если что-то случится с ребенком, я убью вас! Я просто растерзаю вас! Разорву на клочки! Вас, алкашей, убивать надо! Чтобы не было! Вы людям жизни калечите!!! Твари!!! Твари!!! Ой, мамочки! Господи, да, что же это такое?! А-а-а-а!!! – закричала она от неожиданного, резкого приступа боли в низу живота.
Боль в животе становилась все нестерпимей. Она не проходила. Лежа на разложенном водительском сиденье «Ниссана», Тая корчилась и стонала. Дыхание стало хриплым, тяжелым, сердце билось через раз. В ушах стоял дребезжащий звон, кружилась голова, ком тошноты то и дело подступал к горлу. Новый приступ боли, и она завалилась на бок, запрокинув голову, жадно ловя ртом воздух. Рядом с машиной беспомощно переминались с ноги на ногу, нервно курили двое мужчин.
Пронзительная боль, как вспышка. Все приближающийся вой сирены «скорой». Покачивающийся, плавающий, звучащий морзянкой, летящий под гору мир. И тишина. Время точно остановилось.
Время вновь начало отсчет, когда что-то больно укололо руку. Потом стало полегче дышать, сердце теперь билось легко и часто. Она открыла глаза. К ней склонился одетый во все зеленое врач. Он снял стерильную маску с лица, и она осталась болтаться на его правом ухе.
– Николай Алексеевич…
– Просто великолепно! Сознание не спутано. Не волнуйтесь, голубушка. Плакать перестаньте. Все хорошо. Мужу вашему мы сейчас позвоним. Зоенька, – сказал он бывшей рядом с Таей медсестре, – мы здесь управимся. Займитесь. Только помягче, голубушка. Мужа зовут Константин Сергеевич. Поняли?
– Да, Николай Алексеевич.
– Дозвонитесь, дайте знать. Когда приедет, окажите особо теплый прием. Подчеркиваю, особо теплый!
Тая обернулась, попыталась рассмотреть, куда ушел Сабуров. Но вместо него в правом углу увидела двух, закутанных во все зеленое врачей, при помощи медсестры надевающих стерильные перчатки. Заметив ее испуганный взгляд, один из них улыбнулся одними глазами и голосом Сабурова произнес: «Симочка, мы готовы. Таисия Андреевна, засыпайте».Тая насторожилась. Почему-то не было боли. Тело становилось все невесомее и легче. Женщина-анестезиолог склонилась над ней, что-то спросила. Сил и желания отвечать не было. Глаза закрылись. Голову сдавило точно стальным обручем. Тае показалось, что на огромной скорости она катится куда-то вниз. Дух захватило. Чтобы не упасть, она вцепилась пальцами в края операционного стола, на котором лежала, и разом все, и мысли и ощущения – абсолютно все, – исчезло.
Обнаров прошел таможенный контроль и теперь, стоя у выхода, внимательно следил за подъезжающими машинами. Он ждал ее, то и дело поглядывал на часы, и казнил себя за нетерпение.
– Костя, может, подвезу? Я на машине.
Обнаров обернулся, радушно протянул Шалобасову руку.
– Видишь, Андрюха, сегодня опять с тобой летел.
– Мне доложили.
– Извините, пожалуйста, – девушка робко протянула блокнот. – Константин Сергеевич, можно автограф?
Обнаров глянул на Шалобасова, потом на девушку.
– Извини, Андрей. Это недолго.
И уже быстрой скороговоркой девушке:
– Как зовут?
– Оля.
Он взял блокнот, ручку и размашисто написал: «Ольга, удачи, счастья и любви Вам! С уважением…» И расписался. Затем он вернул блокнот и ручку девушке, коротко поблагодарил, и чуть смущенно посмотрел на Шалобасова.
– Кайфовая у тебя жизнь, я погляжу!
– А-то… Так, подожди, Андрей. Что ты мне говорил до того, как…
Обнаров вдруг запнулся, побледнел. Холодный пот бисеринками выступил на лбу.
– Костя, ты чего?
– Погоди, Андрюха. Сам не пойму. Худо мне что-то.
– Сердце?
– Нет. Накатило. Ни с того ни с сего.
– У тебя телефон в кармане звонит.
Неверной рукой Обнаров нащупал телефон, достал его. Номер был незнакомым.
– С Таей что-то. Я чувствую! – опасаясь упасть, он ухватился за рукав кителя Шалобасова, выдохнул: – Обнаров. Слушаю.
Разговор был недолгим.
– Да, я понял. Понял! Я буду сейчас! – тихо, но твердо сказал Обнаров. – Андрюха, извини. Я тебе позвоню, – монотонно произнес он и пошел на улицу.
Шалобасов подхватил забытую Обнаровым дорожную сумку и устремился следом.
– Костя, стой! Я сам отвезу тебя. Поехали!
Шалобасов взял его под руку и повел к своей машине. Обнаров не возражал, он просто тупо шел рядом, не замечая ни людей, то и дело таранивших его в спешке, ни дороги. Когда Шалобасов запустил мотор и вырулил со стоянки, Обнаров очень тихо попросил:– Отвези меня на Березовскую. Это рядом с Ярославкой. Жена в ДТП попала. Роды начались.
В комнате для гостей частной гинекологической клиники «Мать и дитя» они сидели уже час. Напротив, на низеньком стеклянном столике лежали журналы, стоял кофе, а рядом всевозможные сладости. Чашка кофе, стоявшая напротив Обнарова, была нетронутой. Сам он вот уже почти час неподвижно сидел в массивном кожаном кресле и рассеянно смотрел в окно. – Доктор! – говорил Обнаров в приемном покое дежурному врачу. – Может быть, врачи какие-то нужны или аппаратура? Вы скажите. Я все достану! Может быть, кровь нужна? У нас одна группа и резус-фактор одинаковый!
