Текст книги "Зоопарк (СИ)"

Автор книги: Наталья Солнечная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Публичные казни – всегда захватывающее зрелище. Захватывающее с головой, не оставляя возможности ни отвернуться, ни даже опустить взгляд, если не хочешь составить компанию обречённому.

Наказания были всегда разные, в зависимости от тяжести совершённого (или даже мнимого) преступления. Сегодня с самого утра готовился костёр. Пару часов назад к высокому столбу был прикручен преступник: молоденький рыжеволосый парнишка, живший с престарелыми родителями на самой окраине города.

Большая толпа вокруг собралась довольно быстро. Периодически то тут, то там слышались шептания: «Чем провинился мальчишка?», «Он похитил ягнёнка, и многих других животных», «Пособничал дьяволу», «Был пойман с поличным и признался в ещё череде краж».

Сильвен же смотрел на скопление людей с невесомой, едва заметной улыбкой. Его беспокоило лишь одно: «Жаль, малыша спасти не успел…»

***

Действия палача Сильвен сопровождал ужасом в зелёных, как изумруды, глазах. Парнишка был совершенно обнажён и подвешен за руки на дыбе. Свободный конец верёвки был переброшен через кольцо лебёдки.

– Ты признаёшь, что пособничал дьяволу? – по сырому помещению рассыпался безэмоциональный хриплый голос его мучителя, безо всяких пыток проникая под кожу.

Парень покачал головой, отрицая обвинение: сил говорить уже не осталось, ведь он потерял счёт времени и не мог точно сказать, сколько он так провисел.

– Значит, не признаёшь. Зря. Подумай, может, всё-таки, твои действия были обусловлены тем, что ты за них не отвечал? А животные поднимались после того, как в них вдохнул поганую жизнь дьявол? – и палач истово перекрестился, отгоняя от себя темноту.

– Нет! – крикнул Сильвен возмущённо. – Я их лечил! Просто лечил! Нет никакого дьявола!

– Жаль. А святые отцы говорят, что есть. Будем убеждать, – и палач медленно стал вращать колесо лебёдки, натягивая верёвку.

Сначала парень поднимал руки, насколько мог. Но они были связаны сзади, и скоро терпеть стало невозможно. Потом он приподнимался на цыпочки, чтобы компенсировать натяжение верёвки. Затем не помогало уже и это, и жертва полувисела в неудобной позе, вывернув руки.

– А теперь?

Сильвен устало покачал головой. Ещё немного, и он сдастся. И тогда проклятые фанатики победят науку. Ещё чуть-чуть, и его остатки сил утекут вместе с кровью, что сейчас сочится из перетёртых грубой пенькой запястий, и он признается и в том, что совершал, и в том, что не совершал: даже в развале Вавилонской башни.

Палач сильнее крутанул колесо, парня вздёрнуло вверх, и он закричал.

Его крик разнёсся по подземелью, отражаясь от стылых серых стен, но слушать было некому: в зрителях сегодня только крысы да палач. Мучитель и ухом не повёл, он лишь замер на мгновение, нудно вопрошая:

– Ты признаёшься в сговоре с дьяволом? – и, услышав сдавленное «нет», снова дёрнул колесо.

Несмазанная лебёдка застонала, как живая, и резко провернулась. Верёвка не выдержала и лопнула, и тут же раздался гулкий стук – упало подвешенное тело. Парень без звука лежал на грязном каменном полу, в то время как палач кинулся выяснять причину данного конфуза. Повозившись с пыточным устройством, он вытащил перетёртый косок верёвки.

– Мелкие твари! Дождётесь вы у меня, паршивцы, буду трупы еретиков в овраг кидать! А не вам! – и он со злостью швырнул кусок бечёвки в тёмный угол.

Потом палач подошёл к серой груде, которая недавно трепыхалась подвешенной, и пнул сапогом под рёбра:

– Эй! Ты жив там? Не вздумай сдохнуть, а то я получу от святого отца.

В ответ лишь тишина, прерываемая пронзительным писком крыс. То тут, тот там тусклый свет нещадно коптящего факела находил отсвет в красных бусинках-глазах местных постоянных жителей-грызунов.

– Эй! – крикнул мужчина в балахоне чуть громче, а крысы прыснули по углам. – Ты жив? – Он присел на корточки и перевернул упавшую жертву на спину.

Правая рука Сильвена была вывернута под неестественным углом, кожа на щеке содрана и набрякла капельками крови, которые висели крупными бусинами, словно роса на травинке, по всему телу угадывались синяки и кровоподтёки.

– Тьфу, слабак! – достав нож, мучитель примерился и перехватил стягивающую запястья верёвку. – Наслаждайся и цени, что я сегодня добренький.

Металлически лязгая подбитыми каблуками, отзвук которых эхом отражался от серых холодных стен, палач вышел из камеры, скидывая по пути капюшон. С той стороны некоторое время слышалась возня, бряцанье ключей о замок, тихая ругань, и, наконец, всё стихло.

Казалось, жизнь замерла, так что даже не было видно серых гибких теней с голыми хвостами, вечно снующих по углам в поисках еды, или в тишине ночи пробирающихся к измученным и покалеченным телам, чтобы полизать кровь.

Но вот в дальней части камеры раздался осторожный шорох. Если бы палач не унёс факел, то в его мерцающем свете можно было разглядеть любопытный нос, с силой внюхивающийся в застоявшиеся запахи крови, пота, мочи и подгнившего мяса. Но пыточную освещал только свет, попадающий через крохотное окошко под потолком, да и то лишь в солнечный день, когда лучи пробивались сквозь зелень и нагромождение крыш.

В мертвенной тишине раздался стук коготков. Серой молнией метнулись юркие тельца, волоча за собой голые хвосты и чуть поводя ушами-раковинами. И снова всё стихло.

Парнишка лежал на полу в той же самой позе, в которой его оставил палач. Тусклый свет в окошке выхватывал голое плечо с большим кровоподтёком да рыжую прядь волос, пока ещё не потерявшую свой цвет от грязи, пота и крови.

Опять по полу застучали крохотные лапки – как будто рассыпали мелкий речной жемчуг. Крысы, набравшись смелости, перебежали относительно светлый участок камеры и подобрались вплотную к замученной жертве палача. Несколько крупных, в полторы ладони, жирных грызунов тёмно-серого цвета, с умными глазами, слегка отсвечивающими красным, бегали, обнюхивая, по белому телу.

Наконец, они добрались до кровоточащих рук. Взвизгнув, самая смелая крыса ткнулась мокрым носом в зияющие мясом ранки и лизнула ободранную кожу. Раздразнённые солёным запахом крови, животные нетерпеливо толклись у израненных запястий, огрызаясь и кусая друг друга. И вот, потеряв терпение от одуряющего запаха плоти, первая крыса впилась в ещё пока живое тело.

Сильвен плавал в бессознательном мареве; его руки онемели, и он почти не чувствовал боли.

Парень не сможет долго отрицать свою мнимую вину, и в минуты совершенного отчаяния он понимал это. Как понимала и церковь, лелея свой нерушимый авторитет перед ликом народа. План торжественной казни был придуман заранее, оставалось лишь выбить признания из мальчишки, дабы совершаемое послужило уроком для любого, кто решился бы отступить от веры и пойти против Господа.

Однажды поздней ночью у него в сараюшке раздался громкий стук. Парень вздрогнул, но не стал отвлекаться: дверь никогда не запиралась на замок, и кому надо было, тот войдёт без приглашения. Сильвен понимал, что, скорее всего, за ним пришли власти, потому что похищение, пусть и животных, карается отрубанием руки по локоть. Когда-нибудь его должны были поймать, и единственное, на что надеялся юный ветеринар, это на то, что он объяснит причину своих неправомерных действий: похищение беспризорной живности с целью её излечения.

И, зная о том, что наказание уже близко, на пороге, занятия своего не прервал.

И правда, после второго стука дверь, которую толкнула сильная рука, распахнулась, ветер, ворвавшись в полутёмное помещение, чуть не задул единственный источник света, и на пороге, скрипя прогнившими половицами, появились две высоких фигуры в серых плащах.

«Пять минуточек ещё!» – взмолился про себя парень, доставая из чаши с крепким вином тонкую нить и вдевая её в изогнутую иглу собственного производства: он долго мучился, пока сумел выгнуть, не сломав, иголку. Не обращая внимания на то, что за спиной стоят двое посторонних, мальчишка начал шить, стягивая края страшной раны, у новорождённого ягнёнка – овца-мамаша с перепугу пропорола копытом. Стежок – узелок; стежок – узелок; ловкие тонкие пальцы так и порхают над одурманенным тельцем пятнистого ягнёнка, и вскоре красное мясо спряталось, ушитое мелким белым шовчиком. Страшной раны, как и не бывало, а Сильвен устало опустился на колченогий стул, который кренился на одну сторону, и нужно было самому наклоняться в противоположную, чтобы компенсировать равновесие.

Прикрыв глаза, парнишка, казалось, забыл о присутствующих посторонних, он перебирал в памяти процесс операции и думал, что он может сделать ещё. Зато присутствующие не забыли о нём: они во все  глаза пялились на страшную рану, постепенно скрывающую под ровными стежками; косились на глиняную чашу с отбитыми краями, на треть наполненную тёмной вишнёвой жидкостью, где, словно белые длинные змеи, плавали куски белых ниток, шёлковых, к слову говоря, как будто только из шкатулки для шитья какой-нибудь важной дамы; и не забывали бормотать молитвы и креститься, когда парнишка протыкал «бесовской» изогнутой иглой бессознательное тело ягнёнка или когда на тыльной стороне запястья мелькало тёмное пятно в виде звезды дьявола – с размытыми краями, словно её затирали, но от этого не менее узнаваемой.

– Сильвен из Шато, просим вас следовать за нами, – хорошо поставленным голосом проговорил один в сером плаще, а затем по-свойски добавил, – давай, малец, на выход, к тебе есть вопросы. О кражах и похищениях. – И несильно толкнул того в плечо.

Совершенно забыв о том, что он не один, парнишка вздрогнул и раскрыл зелёные глаза:

– Н-но... Н-но... А как же... Я не могу же оставить... Вот так всё! За ним уход нужен!

– Бог поможет, если он не от дьявола! – и правый «серый плащ» размашисто наложил крест. – Собирайся. Пора.

– Какой дьявол, вы о чём! У него сейчас отход будет после дурмана, может скакать почём зря, да поранится ещё, дурашка!

– Некогда, малец! – тот же сопровождающий потянул его за рукав. – Сам пойдёшь?

– Да иду я, иду! – и парень, поняв, что спорить бесполезно, ловко подхватил спящего ягнёнка на руки и вышел с ним из закутка, отгороженного от остального помещения драным шерстяным одеялом, гвоздями приколоченного к верху. Он быстро метнулся в угол и опустился там на колени, осторожно укладывая животное в грубо сбитый ящик, устланный ветошью.

– Я ещё приду, малыш, проведать тебя...

Сознание стало возвращаться урывками, и, наконец, Сильвен открыл глаза. Было темно. Где он? Недавно вроде только стоял босой в богатом кабинете папы, чувствуя себя неловко за оборванный вид, тут и там в каплях крови ягнёнка и грязи от того, что он мыл ему копыта от навоза, за слишком короткие штаны, подвязанные простой бечёвкой, за перешитую с отцова плеча рубаху из грубой ткани – она всё равно была большая и сползала с одного плеча, обнажая ключицу – да за нечёсаную огненную шевелюру, свисающую кипящей лавой почти до лопаток.

Папа с укоризной и по-отечески сурово смотрел на него, что-то рассказывая о демонах, которые метят людей и травят душу, и очистительном огне, изгоняющем их, а что конкретно – Сильвен так и не понял. Он переминался с ноги на ногу на пороге, больше думая о том, что сегодня пропустил ужин, потому как вместо куска хлеба да кружки молока купил два метра шёлковой нити у местного торговца, чтобы зашить ягнёнку рану, оставленную бестолковой овцой. Ягнёнка он, к слову сказать, попросту украл у старушки на окраине, забравшись в сарай, где котилась овца.

Чтобы не показаться грубым невеждой, парень просто кивал между паузами, раздумывая, успеет ли он вздремнуть, между тем, как его отпустят и тем, как нужно будет вставать идти пасти коз.

Не успел. Его просто не отпустили. Папа с сожалением сообщил ему, что он одержим дьяволом, и они его обязательно изгонят, правда выразил сомнение, останется ли при этом Сильвен живым.

Весьма удивлённого и растерянного парня отвели в сырые казематы и приступили к изгнанию нечистого посредством пыток и нудных допросов.

Бесконечные вопросы, сказанные скучным голосом, перемешались в голове мальчишки, и, если сначала тот пробовал хоть что-то объяснить, то вскоре просто молчал, пожимая плечами.

– Ты признаёшь, что похищал животных у добрых жителей для исполнения над ними грязных опытов во имя дьявола?

– У жителей?! – Сильвен аж поперхнулся от такой вопиющей несправедливости. – Они их выкидывали, чтобы не лечить!

– Ты признаёшь, что вымачивал нити в бесовском зелье?

– Да вино это было крепкое! У дядьки Тарьена куплено!

– Ты признаёшь, что заклеймён знаком дьявольской звезды на руке? – и на лице палача отразилась брезгливость, пряча за собой страх заразиться и оказаться на месте жертвы.

Пытаемый вскинул глаза, утверждая, что это простое родимое пятно.

– Так и запишем: в похищении признался, от того, что его отметил дьявол отпирается, а помогал во всём некий дядька Тарьен, – одиноко скрипнуло гусиное перо, а инквизитор, не обращая внимания на  возмущённый возглас «Нет! Не помогал!» задал следующий вопрос. – Ты признаёшь, что мёртвый ягнёнок ожил после того, как ты пришил ему новую душу и дьявольски блеял, сверкая красным глазом и попирая своим возгласом всё сущее на земле, а из пасти у него торчали два клыка, истекающих ядом?

Сильвен, опешив, некрасиво открыл рот, во все глаза пялясь на склонившегося над свитком мужчину в сером плаще и раздумывал, серьёзно ли тот говорит, или издевается над ним?

Какая новая душа, какие клыки, какое блеяние?! Он просто зашил рваную рану на боку, на ягнёнка овца наступила и острым копытом разодрала нежную кожу, что и сказал он допросчику. Да, кража или похищение имели место – но и только!

– Хм. Так и запишем: в пришивании души признался. Остальное яростно отрицает. Что ж. Будем убеждать. Уведите!

В маленькое помещение протиснулся огромный детина с красной маской на голове, и, практически приподняв Сильвена за плечо, вышел с ним вон. С этого момента палач был единственным живым существом, которое видел Сильвен, не считая, конечно, крыс. Всё его существование сузилось до маленькой стылой камеры, где самым громким звуком были его же крики, когда парнишку заковывали в «Аиста», чтобы стимулировать к повиновению.

И только жертвы, испытавшие на себе весь ужас ношения этого пыточного орудия, понимали, насколько тщательно была продумана позиция пытаемого. Хватало несколько минут, чтобы такое положение тела привело к сильнейшему мышечному спазму в области живота и ануса. Далее спазм подползал к груди, шее, к конечностям, становясь все более мучительным и невыносимым, особенно в месте его начального возникновения. По истечении некоторого времени привязанный к «Аисту» переходил от простого переживания мучений к состоянию полного безумия. Для наилучшего понимания своей вины, Сильвена одновременно пытали калёным железом, оставляя по всему телу выжженные уродливые раны, которые через время в сырых условиях начинали подгнивать.

Его всхлипы разбавляли писк живущих тут крыс, но вскоре для парнишки день и ночь слились воедино, представляя собой единое целое, состоящее из боли и механического голоса, задающего одни и те же вопросы:

– Ты признаёшься в пособничестве дьяволу?

И только один единственный раз Сильвен был отрезвлён заданным вопросом настолько, что сумел внятно и членораздельно ответить на него. Ему сменили палача, он это понял по тому, что тембр голоса стал иным, да ростом новенький казался чуть пониже, хотя и так же широк в плечах. Голос ассоциировался у парня с хитрой рыжей лисицей, которая крала у них цыплят с заднего двора, а палач, наклонившись, вкрадчиво вопросил:

– Так если не ты пособничал дьяволу, может это были твои… родители? А ты просто виновен в похищениях. Это не так страшно. Признайся, и тебя отпустят, ибо дети не несут ответственности за грехи родителей. Признайся, и в колодках окажутся они. Признайся, и ты будешь спокойно спать на мягкой перине, а не вздрагивать от мерзких прикосновений твоих маленьких соседей. Признайся…

Признайся…

Виновны родители…

Не ты…

И извиваясь в лужицах собственной крови, струившейся из новых открытых по всему телу ран, Сильвен не выдержал. Под гнётом правосудия он признался в содеянном.   Мастерству лекаря парень выучился благодаря родному отцу, который к известным народным методам добавлял собственные разработки. И большинство из его подопечных, к великому детскому счастью, выздоравливало, после возвращаясь обратно в город.

– Нет! – пожалуй, он крикнул громче, чем при пытках. – Нет! Они не виноваты и ничего не знали! Это я! Только я! Я один! Я!

– То есть, ты подтверждаешь своё участие в бесовких обрядах?

– Да!

– И в пособничестве дьяволу?

– Да!

– В похищении живого существа? В опытах над несчастными животными для достижения вечности и бессмертия?

– Да! Да! Да! Я признаю! Всё признаю!

Он признался и подписал себе смертный приговор. Со стороны ситуация даже забавляла: разве у него вообще существовала возможность выйти на свободу живым?

И теперь, крепко примотанный к столбу, Сильвен смотрел на глазеющую толпу; он смотрел и видел столь полюбившихся ему животных. Первый ряд кольца состоял главным образом из детей, таких же, как и он сам. Притихшие, растрёпанные, с большими округлившимися глазами, они были похожи на маленьких, недавно оперившихся домашних курочек.

Среди них выделялась высокая фигура – громоздкая женщина средних лет с полными губами и лиловым родимым пятном на половину лица – точно кормилица-корова.

Чуть дальше стоял вертлявый юноша, беспрестанно норовивший оглянуться через вздёрнутое правое плечо, – забавная обезьянка, которую Сильвен видел на плече приезжего торговца.

Над юношей-обезьянкой бранился горбатый старик, сплёвывая слюну из беззубого рта и ласково поглаживая свою седую жиденькую бородку – парнишка задумчиво прищурился и вздёрнул уголки губ, когда узнал в нём верблюда; широко посаженные косые глаза только усиливали первое впечатление.

Среди остальных зевак Сильвен насчитал четырнадцать козочек, пятёрку расфуфыренных петухов и пару десятков трусишек-кроликов. Но подавляющее большинство состояло из грязных облезлых баранов, смотрящих ровно перед собой глупым, ничего не видящим взглядом.

В сторонке скромно ютилась ещё одна парочка – мужчина и женщина, напоминающих невзрачных на вид, но всей душой преданных друг другу попугайчиков. Себе, но не ему. Они крепко держались за руки, а на лицах застыли трагические сопереживающие выражения. Это его родители, хоть и не родные, но ласково приютившие осиротевшего мальчишку много лет назад. Они давно уже не молоды, и с некоторых пор кормились главным образом благодаря сыну. Как же они проживут без него?..

У Сильвена с самого раннего детства была мечта: собрать в одном месте всех существующих зверушек, чтобы кормить и заботиться и жить счастливо в его собственном идеальном мире младших друзей. А ведь вот они! Все животные, которые только есть на свете, сейчас стоят перед ним и, можно сказать, благодаря ему. Счастлив ли он? Сложно сказать, когда тело ломает от боли в сочащихся сукровицей ранах. Был ли счастлив? Несомненно: он делал любимое дело, помогая младшим братьям, и был счастлив. Нет, жить хотелось, очень хотелось, но он прекрасно понимал, что происходящее сейчас на площади – это начало его конца, что чуда не случится, его не спасут, а скорее наоборот, спалят на костре. Только не как мученика, отнюдь. Еретик. Бесовское отродье. Пособник дьявола.

А хотелось дышать. Бежать босиком по сырой траве, перегоняя с места на место стадо коз. Пить парное молоко с куском чёрствой горбушки, которую мать втихую засунула ему в тряпицу. Шептать слова утешения очередному его неудачливому пациенту: псу ли, попавшему под колесо кареты, коту, которого зашибли булыжником, или тому же ягнёнку, пострадавшему из-за своей глупой мамаши…

Но его утро началось не с рассвета, залившего бесконечные поля, а с грубого тычка сапогом и резким приказом подняться. Встать он не смог и полз на коленях, сбивая корочку на подсохших ранах, начинающих тут же кровоточить, и подгоняемый плетью, которая словно любовница обвивала его худую, в кровоподтёках, спину. Путь занял бесконечно долгое время, которое Сильен разграничивал для себя по шагам: «Один шаг, ещё один, и ещё…». Под конец его палачу надоело ждать, и парнишку вздёрнули кверху сильные руки в длинных, по локоть, кожаных рукавицах, пронеся остаток пути будто щенка, подхватив под грудь и оставляя стыдно свисать голыми ягодицами.

Затем, под пристальным взором бесновавшейся толпы, на юного еретика натянули серую хламиду, которая мало отличалась от мешковины, и привязали к столбу. Краем глаза Сильвен заметил, как сбоку высокий человек в сутане резко махнул рукой, и к охапке хвороста под ногами поднесли чадящий факел. Он опустил веки и уже не видел, как пламя с факела медленно, словно нехотя, перебралось на короткие тонкие ветки, как стало разгораться, облизывая поданную ему пищу, треща при этом, как стая саранчи.

Поглощая хворост, пламя подбиралось к босым ногам парнишки. Тот старался не обращать внимания на это, но не мог: ветер менял направление, и его обдавало жаром. Яркие язычки пламени весело трещали, жадно пожирая сухое дерево, и стремились вверх, чтобы добраться до живого человеческого тела.

Обычно при сжигании палач успевал удушить свою жертву, но только не сейчас. Сильвен был избит, местами изломан, но вполне жив и даже находился в сознании. Он прекрасно понимал, что всё то, вынесенное в подземелье инквизиции, просто цветочки. Ягодки созреют вот-вот.

Сбоку доносился зычный голос церковника, яростно обличавший еретиков и их самодеятельность в его, Сильвена, лице. Он перечислял все прегрешения, а парень думал, как он умудрился столько насовершать за свою недолгую жизнь?!

Ветер снова поменялся, и привязанного к столбу опалило жаром. Вспыхнула огоньком пола его просторного одеяния, и тут же лёгкая ткань занялась, обжигая кожу.

Лицо жертвы исказило болью, и парнишка закричал, теряясь в шуме и гаме многотысячной толпы. Огонь добрался до волос, и без того цвета пламени, и сейчас они горели ореолом над гримасой боли. В глазах в последний раз полыхнуло страданием, и они застыли, словно два камня-изумруда, навсегда погаснув и глядя мертвенным пустым взглядом в никуда.

«Жаль, малыша спасти не успел...»