Текст книги "Лекарь"

Автор книги: Наталья Шнейдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Наталья Шнейдер
Лекарь

1

Перекрестье оптического прицела зачеркнуло чужой затылок. На миг стало неважным все – онемевшее от долгой неподвижности тело, мерзкая морось, падающая с неба. Действия отработаны до бездумного автоматизма. Плавное движение пальца – ощутить сопротивление курка, не дернув, дожать до предела. Услышать грохот выстрела, почувствовать давно ставшую привычной отдачу. И, падая лицом в битый кирпич, понять, что пуля попала в цель и в этот раз. Потому что невозможно ощущать реальность, когда она рассыпается на осколки в огне чужой боли, чужой агонии, чужой смерти.

Мир снова обрел плоть. Я откатилась от оконного проема, вытерла лицо рукавом, размазывая по щекам кирпичную пыль. Проклятый дар! Ему все равно, что лекарь стал убийцей.

С улицы донеслась автоматная очередь – видимо, кто-то со страха палил по близлежащим окнам. Я жестко усмехнулась. Никто вас сюда не звал, ребятки. А раз приперлись – получайте. Выглядывать и смотреть не стала – подобное уже стоило жизни не одному стрелку. А когда после каждого удачного выстрела теряешь сознание, превращаясь в идеальную мишень – тем более не до праздного любопытства.

Пора уходить. Я осторожно подтянула к себе винтовку, доползла до лестницы. Так же, ползком, несколько пролетов вниз, пока остатки стен не закрыли от улицы. Выпрямилась, привычным жестом закинула винтовку на плечо. Многие мои коллеги вели счет удачным выстрелам. Мне он был не нужен – все равно каждый навсегда остался в памяти агонией чужого разума, осознавшего, что умирает. И злорадным торжеством потом – когда понимаешь, что ты жива, несмотря ни на что. А значит…

Враг штурмовал город уже три недели. Самое поганое в уличных боях – не поймешь, где свои, и что встретит за следующим углом – приветствие или пуля. Ладно, будем надеяться, что наши не ушли из того дома, где были ночью. Добраться туда по подвалам не так уж сложно – для того, кто знает эти подвалы наизусть. Когда-то здесь был больничный городок, где мы проходили практику. Помнится, в первый раз я заблудилась в этих бесконечных переходах. Показалось, что буду вечно бродить среди серых бетонных стен, освещенных тусклыми лампочками, и никто никогда не найдет. Даже испугалась. Два года назад. Целую жизнь назад.

Добраться до места удалось без приключений – что-то ни к добру везет в последнее время.

Лешка внимательно слушал. Впрочем, для кого «Лешка», а для кого и «товарищ командир». Забавно было встретить одноклассника в этом аду. Жизнь вообще оказалась забавной штукой. Как в старой байке про хана, собиравшего дань: они смеются – значит, у них и впрямь ничего не осталось.

– Вот, собственно, все.

Он улыбнулся:

– Молодец, Анечка. Иди отдыхай – вроде поспокойней стало.

Тут, похоже, и вправду стало спокойней. Канонада откатилась на другой конец города. Интересно, как долго мы сможем продержаться… потому что за спиной река и отступать некуда. Как там звали древнего полководца, спалившего свои корабли?

Комната, где я расположилась, в прошлой жизни, кажется, была кухней. У стены до сих пор сохранился добротно сделанный стол, покрытый клеенкой в синий цветочек. И осталась одна табуретка – вторая валялась в углу, разнесенная в щепки. Я тщательно вычистила винтовку. Расстелила плащ-палатку у дальней от окна стены. Потянулась, устраиваясь поудобнее. В окно было видно небо – ветер гнал низкие тучи, перемешивая их с клубами дыма. Запах гари плыл над городом.

– Аня, можно к тебе?

– Заходи.

Я села, подтянув колени к груди, опираясь спиной о стену.

– Поговорить надо.

– Садись.

Лешка неловко устроился на единственной целой табуретке.

– Поговорить надо, – повторил он. Кажется, парень был сконфужен.

– Что случилось? – я смотрела ему в лицо снизу вверх. А он изменился, мелькнула нелепая мысль. Что же, все мы изменились – и явно не в лучшую сторону. Интересно – еще одна нелепость – про нас уже сплетничают? Поводов, наверное, масса, хотя причины нет. Он, может и не прочь, да только мне не до того.

– Аня, тебя переводят.

– Куда?

– Видишь ли… твое личное дело все-таки дошло до заинтересованных людей. Будешь работать в госпитале. В столице. Врачей не хватает.

– Чушь собачья! – возмутилась я – Врачей полно: четыре года, и вперед. По нынешним временам – так и вовсе два. Эка невидаль!

– Хорошо: лекарей не хватает. Наверху решили, что использовать высококвалифицированного специалиста в качестве снайпера – непозволительная расточительность.

Как ни странно, они правы. Единственная доступная человеку, не объяснимая никакой логикой способность – дар лекаря. Таких как я немного. Тех, кто чувствует чужую боль. Кто способен исцелить наложением рук. Мы – элита. На нашем курсе меда – четыре человека. На предыдущем – ни одного. На следующем – двое.

– Я ничего не смог сделать.

– Не смог? Или не захотел? – прищурилась я, пристально глядя ему в глаза.

Лешка отвел взгляд:

– Аня, приказы не обсуждают.

– Значит, не захотел, – я усмехнулась. – Что ж, спасибо за трогательную заботу.

– Перестань! – рявкнул Алексей. – Как командир, я обязан проявлять заботу. В том числе о благе подчиненных. И о благе государства, как это ни глупо звучит. Особенно о благе государства. Потому что солдат – море. И таких как я – двенадцать на дюжину. А таких как ты – единицы. Тех, кто может покойника вытащить с того света.

– Из клинической смерти, – машинально поправила я. – Это любой врач может. Реанимация называется.

– Уймись! – он в сердцах грохнул кулаком по столу. – Прекрасно знаешь, о чем речь.

– А ты? Знаешь, что делаешь?! – закричала я в ответ. – Я не хочу, понимаешь! Я ненавижу свой дар! Потому что от него никакого – ты слышишь – никакого проку! Потому, что тех, кого я хотела спасти – нет! И сейчас я умею только одно – убивать!

– Аня…

– Да какого рожна ты вообще полез в мою жизнь? Командир! Заботник хренов!

– Аня, успокойся. Я представляю, что тебе пришлось…

– Ни черта ты не представляешь, – устало сказала я. И расплакалась.

2

Андрей, словно хороший летчик, всегда был «на вылете». В институте он учился уже десять лет, и конца этому не предвиделось. Два года из десяти ушли на службу в армии, остальные… Аэроклуб, клуб пулевой стрельбы, кружок фехтования. Новые интересы появлялись из ниоткуда и уходили в никуда. Иногда молодой человек вспоминал про учебу, восстанавливался в институте, а дальше все начиналось сначала. Любой уважающий себя мужчина должен разбираться в винах и оружии. Учеба в формулу «настоящего мужчины» не входила.

Анечка появилась в его жизни случайно. Она не была красавицей – невысокая, крепко сбитая, что называется «кровь с молоком». Серые глаза, веснушки на вздернутом носике, медная коса толщиной в руку. И неизбежная репутация зануды и зубрилы. На этом курсе их было четверо. Тех, кто после окончания обычного для всех студентов-медиков учебного дня шел на дополнительные занятия. Потому, что от лекарей, кроме знания обязательных для всех врачей дисциплин, требовалось еще совершенное владение Даром. Именно так обычные люди называли странные способности, которые сами были не в силах постичь. Возможность вытащить из клинической смерти, когда все обычные методы реанимации бессильны. Заставить самые страшные раны заживать буквально на глазах. Но за дар приходилось платить – как правило, личной жизнью. Детей, обладающих способностями, искали и отбирали лет с девяти. А потом начиналась учеба. И очень трудно поддерживать отношения с человеком, который в ответ на предложение встречи отвечает: извини, надо учить. Может, через пару недель? Впрочем, Ане такое положение вещей казалось естественным. Вот окончим институт, будет работа… а там поглядим. Все нормальные женщины выходят замуж и рожают детей – значит, все будет путем.

Конечно, они были знакомы – в небольшом институте все знают друг друга. Но в начале сентября, выходя из учебного корпуса, Андрей увидел впереди девушку с сумками. Сумки были огромными – под их тяжестью девушка передвигалась странной синусоидой. Почему-то парню стало неловко.

– Можно помочь?

Она оглянулась. Андрей невольно залюбовался игрой солнца в ярко-рыжих волосах.

– Ой, здравствуй. Мне очень неудобно… но учебников в этом году что-то многовато.

В огромных – и как это он раньше не замечал – глазах были смущение и благодарность. Мелькнула нелепая мысль о том, что теперь он понимает старые стихи о «взгляде прекрасной дамы». Андрей бодро улыбнулся, чтобы скрыть неловкость:

– Да, вроде последний курс… а такая куча. Нашей группе позавчера выдавали, тоже еле допер. Куда нести?

– В общагу, – она окончательно смутилась. – Мне, правда, неловко…

– Неудобно на потолке спать, – хмыкнул молодой человек. – Для того и существует грубая физическая сила, коей мужики наделены полной мерой.

Аня расхохоталась.

– От скромности не умрешь.

– Разумеется. – Андрей старательно оправдывал репутацию болтуна. Благо, иного отношения к человеку, третий год восстанавливающемуся на выпускном курсе, у отличницы быть не может по определению. Да, он болтун, лентяй и второгодник. Вот только сегодня непонятно с какой блажи решил подсобить девушке. Пусть лучше смеется – тогда можно не видеть этих серых глаз и не чувствовать смущение… непонятно отчего.

Квартал закончился быстро. Андрей бодро заволок неподъемные баулы на третий этаж, с чувством выполненного долга поставил на бетонный пол. Улыбнулся в ответ на сбивчивое выражение благодарности и бодро припустил вниз по лестнице, преодолевая искушение оглянуться и посмотреть, в какую комнату она зайдет.

На следующий день они снова столкнулись нос к носу – в институтской столовой. Когда Андрей отошел от кассы, все столики оказались заняты. Ну разумеется – на то она и обеденная перемена. Ругнувшись про себя, он снова окинул взглядом помещение в поисках места, и обнаружил рыжеволосую голову над книжкой. В одной руке вилка, в другой учебник – обычная картина для студенческой столовой.

– Не помешаю?

Она подняла взгляд и улыбнулась:

– Нет, конечно. Устраивайся.

Улыбка у нее была потрясающая – казалось, что в целом мире для Ани не существует никого, кроме собеседника.

– Что читаешь? – он взглянул на картинку, – Судебка? Нашла чтиво для обеда.

– После пирожков в анатомичке тебе еще что-то может испортить аппетит? – в глазах девушки плясали ехидные чертенята.

– Разумеется, нет, – парировал он, сделав каменно-серьезную физиономию. – Но ты же помнишь физиологию? Чтение за едой угнетает выработку пищеварительных соков… – не выдержав, Андрей прыснул, Аня засмеялась вслед за ним.

– Смех смехом, а иногда приходится выбирать: чувствовать себя на семинаре полной дурой, или пожертвовать пищеварением.

– Естественно, пищеварением жертвовать нельзя ни при каких обстоятельствах! – ухмыльнулся Андрей. – А то оно отомстит, и мстя его будет страшна!

– «Мстя», – хихикнула она. – Ладно, мститель. На лекции увидимся.

Андрей сам удивился, обнаружив, что вопреки обыкновению не только появился на лекции, но и устроился на третьем ряду. Рядом с Аней.

Так оно и потянулось. Посещение лекций оказалось потрясающе интересным занятием. Особенно, когда видишь рядом рыжий завиток, падающий на нежную щеку. Когда можно, заглядывая в ее конспект, якобы за прослушанной фразой, увидеть близко-близко серьезные серые глаза и почувствовать легкий аромат, исходящий от ее кожи. Нет, Андрей не был рыцарем без страха и упрека – просто в этот раз ему почему-то не хотелось торопить события. Пусть все идет своим чередом.

И сам удивился, обнаружив, что сдал выпускные экзамены с первого раза.

Дипломы всегда вручали торжественно. Ректор вызывал выпускников по одному на сцену актового зала, собственноручно отдавал «корочки», поздравлял. Андрей смотрел на сияющее лицо Ани и чувствовал, как накатывает тоска. Послезавтра распределение – и что дальше?

Внезапный шум прервал его мысли. Стуча каблуками, в зал ворвалась секретарь ректора. Встрепанная, бледная, с невменяемым лицом.

– Включите радио! – голос сорвался на крик.

– Что случилось?

– Война!

Кто-то уже включил приемник. Андрей похолодел – это не было дурацкой шуткой, как бы ни хотелось думать именно так. Мерные, чеканные фразы диктора падали, почти не достигая сознания. Только где-то внутри сворачивался ледяной ком. Война!

Тонкие пальцы сильно, до синяков, вцепились в запястье юноши. На побелевшем Анином личике глаза казались огромными. Он прижал девушку к себе – ее колотила крупная дрожь. Вокруг творилось что-то невообразимое. Плакали женщины, суетились мужчины. Андрей молча гладил шелковистые волосы. Что тут скажешь?

– Что теперь будет? – спросила она отстранившись.

– Пошли. – Молодой человек принял решение.

– Куда? В военкомат?

– Сперва в ЗАГС.

– Шутишь? – Аня уставилась на него изумленными глазами.

– Нет. – Ох, не так хотелось признаться, совсем не так… Пропади оно все пропадом! – Не шучу. Если мы поженимся, будет больше шансов попасть в один госпиталь. Я хочу быть рядом. Я люблю тебя. Ты согласна?

– Да. – Несмотря ни на что, она улыбнулась. Потом улыбка померкла: – Нас не распишут быстро.

– Распишут, – ухмыльнулся Андрей. – Там заведующая – мамина подруга. Поможет.

Они вышли на улицу. Ветер бросил в лицо серую пыль. Откуда-то из дворов слышался бабий вой – надрывный, почти не похожий на человеческий. Аня вздрогнула, прикусила губу. Андрей взял девушку за руку, повел по улице, быстро, почти потащил за собой.

Им даже не пришлось долго объяснять. Заведующая бледная, с заплаканными глазами выслушала не перебивая, не задавая вопросов. Достала какие-то бумаги, попросила расписаться в нескольких местах, выдала свидетельство. Буднично и просто.

– Ну, вот, – Андрей виновато улыбнулся. – Прости, что не вышло как полагается. Ни платья, ни гостей…

– Бог с ним, с платьем.

– Правильно, без платья ты будешь еще красивее.

Аня залилась краской, спрятала в ладонях пылающие щеки. Молодой человек бережно отвел ее руки, приподнял лицо, поцеловал.

– Военкомат подождет пару часов. Пошли домой… женушка.

Их действительно приписали к одному госпиталю. Правда, сперва говорили что-то про бронь для лекарей. Хотя обычных врачей призывали поголовно. Андрей было обрадовался – ему вовсе не хотелось, чтобы жена оказалась на фронте, ни один мужчина не захочет этого, если есть выбор. Но Аня уперлась. И через две недели они были в полевом госпитале.

Не хватало людей. Не хватало лекарств, особенно обезболивающих. Андрей сутками не выходил из операционной. Одежда, волосы, кожа – все пропиталось запахом антисептиков. В короткие часы отдыха врач засыпал где придется, лежа, сидя – неважно. И даже во сне перед глазами плыла операционная.

Аня была рядом. Осунувшаяся, с темными кругами под глазами.

Она могла удержать без сознания раненого на операционном столе. Снять боль у тех, на чью долю не осталось медикаментов. Она могла и больше, но когда встал выбор – два-три полностью исцеленных человека, или десяток операций без использования обезболивающих, выбрали второе.

Дни неслись, сливаясь в сплошную серую пелену. Враг наступал быстро. Слишком быстро. И однажды чужие солдаты ворвались в операционную. Вошедший следом офицер остановился рядом с Андреем:

– Мой друг ранен. Если сделаете операцию и он выживет, останетесь в живых. Все. Иначе – начну убивать по одному.

Врач на мгновение оторвал взгляд от операционного стола:

– Закончу, и займусь вашим другом.

Выстрел. Резко запахло порохом.

– Я закончил с ним. – Лицо чужого офицера было бесстрастным. – Занимайтесь моим другом.

Солдаты небрежно скинули тело на пол, переложили с носилок своего командира. Андрей осмотрел рану.

– Я ничего не могу сделать.

Вражеский офицер склонил голову на бок:

– Ты плохо понял? С кого начать, чтобы было яснее?

– Осколочное ранение! – хирург почти кричал. – Брюшная полость, диафрагма, плевральная полость. Проникающее ранение кишечника. Можно остановить кровь, но у перитонита летальность сто процентов. Я не бог, а всего лишь врач!

Выстрел.

– Я ничего не могу сделать, – шепотом повторил Андрей.

– Я могу. – Аня шагнула вперед. Лицо сливалось с белой маской, но голос был твердым. – Я лекарь. С этим должна справиться. Андрей, поможешь. Начинаем ревизию раны, как обычно. – Она склонилась над столом.

Они работали несколько часов. Андрей со скальпелем. Аня со своим странным даром. Врач удалял мертвые ткани. Лекарь удерживал раненого в живых. Сращивал чистые разрезы, оставшиеся после скальпеля. Оставляя аккуратные швы – без единой лигатуры.

– Все.

Тонкий рубец на животе. Шов выглядел так, словно был сделан, по крайней мере, неделю назад.

– Все, – повторила Аня, тяжело опираясь на стол. Это было против всех правил асептики, но стерильность была уже не нужна, а сил не хватало.

Раненый открыл глаза, обвел помещение отсутствующим взглядом и снова опустил веки. Офицер проверил пульс. Холодно констатировал:

– Жив.

– Он будет жить, – выдохнула Аня. – Проспит неделю, может, больше. Будить не надо, когда организм восстановится, проснется сам.

– Он действительно будет жить?

– Да.

Чужак кивнул.

– Хорошо. – И добавил тем же тоном – Всех, кроме нее, расстрелять.

– Ты обещал! – закричала девушка.

– Я обещал ему, – холодный взгляд на Андрея. – Он ничего не смог сделать. Тебя никто не тронет, можешь идти куда хочешь.

Ее крик утонул в грохоте выстрелов.

3

Машина пришла рано утром. Сперва до переправы, оттуда – в штаб на другом берегу, а там и до столицы. За ночь ветер разогнал тучи, рассветное солнце открасило небо кровью. Где-то севернее шла стрельба, но сюда она пока не докатилась. Пока. Лешка стоял рядом, провожая.

– Удачи, Анечка. Пожалуйста, останься жива.

Я промолчала. Что проку в том, что тело еще ходит и говорит. Душа умерла в тот день, когда…

Лешка, кажется, хотел сказать что-то еще – и упал, зажимая рукой рану на шее. Я рухнула рядом, торопливо оглядываясь. Без толку. Еще один выстрел – водитель вывалился из машины, замер на земле в нелепой позе.

Снайпер!

Из дома уже выбежали солдаты, в несколько рук затащили командира под защиту стен. Я вскочила, выхватила из машины аптечку, метнулась следом. Пуля щелкнула о кирпич в паре сантиметров от головы. Повезло.

Лешка лежал на полу, кто-то суетился рядом, пытался зажать рану. Тщетно. Ярко-алая кровь лилась потоком, пропитывала гимнастерку. Я оттолкнула помощников, на ходу доставая из аптечки жгут.

– С ума сошла? – заорали на меня. – Кто ж на шею…

Я мельком глянула на умника – тот заткнулся на полуслове. Лешка еще был в сознании. Я закинула его руку на голову, чтобы жгут прошел через плечо. Быстрее…

Белобрысый мальчишка, который когда-то провожал из школы, нес портфель. Последний человек, которому не все равно, есть ли я на свете. Мне самой было все равно, а ему – нет. Не позволить ему умереть. А потом – пойти и разобраться с «коллегой».

Я развязала вещмешок, вытряхнула содержимое прямо на пол, лихорадочно разбрасывая вещи. Где-то он валялся… сама не знаю, зачем я всюду таскала с собой скальпель, который был в руках у Андрея в тот день.

Вот он!

Стерилизовать времени не было. Положила ладонь на лоб командиру, мысленно приказала – спи. Он послушно закрыл глаза. Разорвала ворот гимнастерки, освобождая пространство. Полцарства за ассистента с инструментами и хороший свет. Ну, да чего нет, того нет…

Пуля прошла по касательной, разорвав артерию и мышцы вокруг. Но внутренние органы и позвоночник целы – уже хорошо. Аккуратно иссечь поврежденные ткани. А теперь – собственно, работа лекаря – аккуратно зарастить очищенную рану. Сосуды, мышцы слой за слоем, кожу…

Тонкий розовый шрам казался неестественно бледным рядом с засыхающей кровью. Я тяжело поднялась с колен, машинально вытирая руки какой-то поднятой пола тряпкой – кажется, это что-то из моих вещей. Солдаты немедленно оттерли в сторону – каждый хотел лично убедиться в «чуде». Я бросила испачканную ткань. Все равно оттереть руки дочиста не получится – кровь засохла под ногтями, в складках кожи. Плевать. Подхватила с полу свою винтовку, шагнула на улицу. Я найду эту тварь.

Лекарь чувствует чужую боль. И чужое тело. То, что можно исцелить, можно и разрушить. Вот только все сделанное немедленно возвращается к нам. Поэтому я теряю сознание после каждого убитого. Я могу своим даром остановить чужое сердце, но тут же остановится и мое. А счет еще не закончен – по одному за каждого, кто был тогда в госпитале. Хотя бы по одному. Так что обойдемся винтовкой. А дар позволит почувствовать… Вот он! Стоп, не он… она. Женщина.

Шаг вперед по пустой улице – она простреливалась насквозь и все, кто успел, укрылись. Почувствовала колебание чужого разума впереди. Качнулась в сторону – всего на полшага. Пуля свистнула рядом с головой. Ощутила впереди досаду. Шаг вперед, еще один. Еще немного – чтобы было удобней целиться… Шаг в сторону. Свист. Досада впереди сменилась неуверенностью. Страхом. А еще – ненавистью.

Я злорадно усмехнулась. Кого потеряла она? Там, впереди, было мое отражение. Но это они пришли на нашу землю. Они начали убивать. Сожженные вместе с жителями деревни. Расстрелянные семьи офицеров. Андрей.

Шаг. Еще шаг. Винтовка спокойно лежит в руках. Приклад еще не прижат к плечу – пока незачем. Я умею стрелять навскидку. И не промахнусь. Тем более, что уже вижу, где она. Шаг. Выстрел.

Мир рассыпался на звенящие осколки и наступила тьма.

Кто-то лупил меня по щекам. Я вяло отмахнулась, открыла глаза. Лешка. Очухался. Вот и хорошо.

Он был бледен, и наверняка голова немного кружилась, но это ничего, пройдет. А в глазах плескался страх, и этот страх был… он боялся меня?

– Каждый раз так? – спросил Лешка.

О чем это он… а, ясно.

– Да.

– Аня, но зачем? Зачем тебе этот ужас?

Я улыбнулась:

– Она больше никого не убьет.

Лешка поднялся, протянул руку, помог встать. Подал вещмешок – интересно, кто собирал с пола мое барахло?

– Пойдем, отвезу тебя к переправе.

Я кивнула. Говорить не хотелось.

До парома доехали молча. Река дохнула влагой, на миг перебив даже вездесущий запах гари. Я выпрыгнула из машины. Легко провела пальцем по свежему шраму на Лешкиной шее.

– Это я все-таки умею. Несмотря ни на что.

Шагнула на бревна парома.

– Аня, я люблю тебя.

Оглянулась:

– Выживи, Леш. После войны поговорим.

Паром отчалил. Волна гулко плеснула о бревна, рассыпалась, капли брызнули искрами на солнце.

Больше я не оглядывалась.