Текст книги "Сказочки"

Автор книги: Наталья Шнейдер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]

Дело для героя

С именем ему не повезло. У всех – имена, как имена: Гхаш, Гришнаг, на худой конец – Азог, а у него – Кэлис. Поговаривали, что когда-то дама из рода Кранкхов согрешила с эльфом – оттого и повелось в этой семье давать детям странные имена. Ну, говорить-то многое говорили, да только шепотом. Потому, что сказать такое вслух кому-то из самого древнего, богатого и воинственного рода означало смерть мгновенную. Даже время на формальный вызов не стали бы тратить.

С эпохой ему тоже не повезло. Дни героических битв, когда гнали за моря злобных эльфов давно миновали. Славные, говорят, были времена – когда восстал гордый народ орков и сбросил ненавистное эльфийское иго – до сих пор о тех днях легенды слагают. Многие семьи тогда славу снискали – и Кранкхи были первыми среди прочих. Но Кэлису было мало славы его рода. Ему хотелось прославиться самому. Да только как тут прославишься – эльфы давно изгнаны, дикие звери – приручены, насекомых кусачих – и тех маги повывели. Следом за насекомыми и птицы повымирали, ну, да это никого не касалось. Проку-то с тех птиц.

Сперва Кэлис решил стать лучшим во владении оружием. К моменту совершеннолетия, он выиграл турниры во всех известных номинациях – а поскольку настоящие турниры велись до смерти противника – не то, что у неженок-людей – вскоре соперников у него не осталось. В прямом смысле. Старейшины даже хотели было сперва правила турниров поменять – а то так, глядишь, всю молодежь этот Кранкх перережет, но потом решили, что негоже менять установления предков из-за одного выскочки и объявили его почетным чемпионом на веки-вечные, что преисполнило Кэлиса законной гордостью… пока он не понял, что блеснуть на турнире больше не удастся.

Тогда он решил заняться магией. С этим дела пошли хуже. После того, как очередной эксперимент вдребезги разнес главную башню замка, причем летящие во все стороны осколки проделали в крепостных стенах дыры, в которые и дракон пролезет, отец своей родительской волей запретил чудом выжившему экспериментатору даже думать о магии. Пришлось подчиниться – нарушение родительских приказов каралось сурово и незамедлительно. И тогда решил Кэлис, что измельчал народ орков, и отправился в большой мир славы искать. Родичи, облегченно вздохнув, благословили героя, и отпустили восвояси.

Но и в большом мире места для подвига не находилось. Драконы давным-давно грели горны для кузнецов, тролли таскали поклажу купцам, волколаки несли стражу на границах – и исправно, надо сказать. Словом, тишь, да гладь, нету дел для простого искателя приключений.

И тут прошел слух, что какой-то только что очнувшийся от спячки дракон умыкнул царскую дочку. Кэлис возликовал – вот оно, дело для настоящего героя! Спасти невинную девицу из лап кровожадного чудовища – что может быть благороднее? К тому же и полцарства, обещанные освободителю тоже лишними никогда не будут. Для порядка заручившись согласием безутешного родителя, орк отправился на поиски монстра.

Искать пришлось долго. Дракон поселился в самой глубине огромной горной гряды, что гордо высилась в центре материка. Припомнив свои магические штудии, Кэлис попытался было левитировать – и трое суток просидел на голой холодной вершине одинокой скалы – магическая энергия закончилась быстрее, чем он ожидал (забыл, что доспех-то тяжеленький), а холод и голод не слишком-то способствуют ее восстановлению.

В общем, к исходу второго месяца Кэлис добрался-таки до драконьего логова. У входа в мрачную пещеру (логово чудища просто обязано быть мрачной пещерой) валялись груды костей. Преимущественно бараньих, но попадались и поросячьи.

– Эй, ты, тварь чешуйчатая! Выходи на бой, червяк-переросток! – Заорал Кэлис во всю силу легких.

Ответом было молчание

– Эй, слизень зеленый! Вылезай, тебе говорят! – снова завопил орк.

– Не-а, – раздалось из недр горы.

– Вылезай, трус!

Ответ поверг героя в ступор:

Пусть трус, путь червяк, зато жив останусь.

Пока Кэлис соображал, как же поступить дальше – ситуация явно развивалась не по правилам, из пещеры раздался новый голос:

– Это кто тут дракошу обижает? Я щас тебе покажу червяка, хулиган!

Принцесса вышла на свет. В одной руке она держала увесистую сковородку, другую вызывающе уперла в бок. У девушки были белокурые волосы, розовые щеки, голубые глаза, тонкая талия – словом, на взгляд орка, она была сущей уродиной.

– Ты кто такой? – спросила она тоном, который больше всего пошел бы валькирии. Сковородка угрожающе поднялась.

– Я это… Вас спасать, в общем… – промямлил Кэлис

– Герой! – восхитилась принцесса. – Как мило! – и бросилась ему на шею.

Озадаченный орк едва успевал уворачиваться от поцелуев.

– Значит так, – непререкаемым тоном заявила девушка, устав целоваться. Сейчас дракоша нас с гор спустит, поедем к батюшке. Положена рука принцессы и полцарства впридачу – получишь.

– Но я…

Сковородка вновь заняла угрожающую позицию:

– Что «я»? Ты тут скромничать брось. Семейная жизнь – вот настоящее дело для героя.

Жил-был Емеля…

Пятилетний сын устроился на коленях царя.

– Батюшка, расскажи сказку.

– Сказку? – государь взъерошил волосы наследника. День был тяжелый, и вечер предстоял не лучше, но сын важнее государственных дел. А все, кто считает обратное, могут провалиться в тартарары. Царь встретился глазами с женой, лукаво улыбнулся: – Ну, слушай сказку. Жил-был Емеля-дурак, ленивый-преленивый…

– Опять он на печи сидит! – мать устало бросила дрова на пол, – У всех дети как дети, а мне за что на старости лет такое наказание?

Я вздохнул. Опять начинается! Ну кто же виноват, что господь приладил мне руки не тем концом, который требуется для работы? Старшие братья давно прозвали меня «дурачком», отчаявшись научить хоть чему-то путному. Топор то и дело вырывался из рук, норовя вместо полена стукнуть по ноге, соха вместо ровной стежки оставляла в поле такие причудливые загогулины, что сбегалась посмотреть вся деревня… Посмотреть и посмеяться, разумеется. Единственное, что мне удавалось – деревянные игрушки, которые братья потом продавали на ярмарке, да сказки, которые всегда собирали с десяток ребятишек.

– Не сердись, матушка. Видишь, младшие сказку попросили.

– Сказку… А ты и рад – лишь бы с печи не слезать. Сходи хоть за водой, обормот.

При мысли о том, что сейчас придется плестись по лютому морозу к проруби, сделалось неуютно. Еще хуже стало, стоило представить, как пойду обратно с тяжеленными деревянными ведрами, а вода будет выплескиваться на штаны, обжигающими струйками спускаться в валенки. Но выбирать не приходилось: когда мать в таком настроении, ей лучше не перечить.

Вокруг проруби образовался внушительный ледяной валик. Покрутившись так и этак, едва не плюхнувшись в реку, я, наконец, смог с превеликим трудом достать ведро воды. Аккуратно пристроив его на лед, начал было возиться со вторым. Грохот и всплеск за спиной заставили подскочить. Помянув недобрым словом всех кого можно и собственную неуклюжесть впридачу, я оглянулся – и остолбенел. Подле опрокинутого ведра на льду билась здоровенная щука.

– Ух ты! Вот матушка-то обрадуется! – восхитился я. – Знатная уха выйдет!

И лишился дара речи, услышав:

– Пожалей, Емелюшка! Отпусти…

– Эт-т-то кто?

– Я, щука. Не губи…

Я лихорадочно завертел головой, пытаясь обнаружить неведомого шутника. Однако вокруг было ровное снежное пространство – не больно-то спрячешься. Оставалось поверить в чудо. Или в то, что я спятил окончательно и бесповоротно. Но в любом случае пустить эту рыбу в уху – а потом всю оставшуюся жизнь ощущать себя людоедом… Чувствуя себя круглым дураком, аккуратно спустил щуку в прорубь и услышал.

– Спасибо. Должок за мной – все твои желания выполнять буду.

Ага. Знать бы еще про те желания. Есть вообще-то, но ведь не скажешь – насмех поднимут. И правильно сделают, наверное.

– Ну, так что ты хочешь, Емеля.

А может, сказать? Помочь-то все равно больше некому. Когда-то давно дедок, живший в нашей деревне, собирал ребятню, доставал огромную книгу и читал – выдумка то была или нет, не знаю – про дальние страны, про людей в них живущих, про истории, с ними приключившиеся. И с тех пор была у меня несбыточная мечта:

– Читать хочу научиться – выпалил я. И замер, ожидая насмешки. Как когда-то смеялась матушка, услышав подобное.

– Читать? – в голосе рыбины, однако, не было иронии, лишь безмерное удивление. – Точно? Я ведь озолотить тебя могу. Книги – дело хорошее, но сыт ими не будешь. А у вас из всего хозяйства – курей десяток, да лошаденка. Хорошо ли ты подумал, Емеля?

– Подумал. Братья только о заработке и говорят. Глядишь, когда-нибудь получат, сколько им надо, а мне и сейчас хватает. А это – с детства мечта, и помочь, кроме тебя, некому.

– Странный ты… А книги-то где возьмешь. Дорогие ведь.

Возьму. Когда тот дед умер, в его доме книг целый сундук нашли. Непростой, видать, старикан был. Сжечь хотели – все равно читать никто не умел – да я не дал. Помню, как волочил этот сундук домой, под всеобщие насмешки, как потом неделю слушал матушкину ругань – мол, все люди как люди, а я опять невесть что домой приволок – только место в избе занимать – но сундук отстоял. И разглядывал страницы, испещренные причудливой вязью, по редким картинкам пытаясь понять, о чем же история.

– Ладно. – Голос рыбы стал задумчив – или это лишь казалось? – Многая знания – много печали… Но поймешь ты это не скоро. Будь по-твоему: читай свои книги, сколько душеньке угодно. Да ежели что еще захочешь, вслух свое желание скажи – сделаю. За одним исключением: чтоб полюбил тебя кто-то, сделать не смогу. Да, и убивать никого не буду, хотя не похож ты на того, кто такое попросит. Спасибо, Емелюшка…

– Эй! – запоздало удивился я. – А как ты говоришь, если у тебя языка нет?

– Есть такое слово: телепатия, – раздался смешок. – Книжки почитай, узнаешь.

Всплеск – и тишина. Я глубоко вздохнул, и начал снова прилаживаться к проруби. Как бы то ни было, воду домой все равно принести нужно.

Дома никто так и не узнал о странной рыбе. Сперва потому, что я сам не был уверен, не примерещилось ли это. Потом… Потом было не до того. За странными значками на пергаменте оказался целый мир – и куда до него было нашей деревеньке. Я отрывался от книг только тогда, когда темнота не давала разглядеть ни строчки.

– Ну вот, опять он в книжку пялится! – Матушка снова была не в духе. Вчера братья уехали на ярмарку, и она волновалась, не случится ли чего – Сходил бы хоть за дровами, все бы польза была.

Я пожал плечами, и начал собираться. Впряг в сани лошаденку. Прихватил топор. Спрятал под тулуп книжку – пока туда, да обратно еду, глядишь и прочитаю что. Март выдался еще по-зимнему морозный, и пока лошадка неспешно трусила до леса, продрог я основательно.

– Эх печку бы сюда – подумал вслух. И почти не удивился, когда через некоторое время обнаружилась печь, важно следующая за санями.

– Щука, твоя работа?

– Да, – прозвучало в голове. – Ты ведь, почитай за месяц и не попросил ничего.

– Ну, спасибо. А дрова нарубишь?

Топор взмыл в воздух и направился к ближайшему дереву. Я довольно улыбнулся, и устроился поудобней в тепле. Когда сани стали полны дров, печь не торопясь двинулась к дому. Лошадь послушно пошла за ней.

– Да что же это делается, люди добрые, – голос матери был слышен еще на околице. – Ни с того, ни с сего печка угол избы выломала, да уехала куда-то. Как зиму-то теперь доживать?

Взбудораженные соседи вились вокруг покосившегося штакетника. Я озадаченно уставился на развороченную избу – ладно хоть, крыша не обрушилась.

– Твоя работа? – В отличие от онемевших соседей, мать ничуть не удивилась тому, что сын приехал на печке, – Дочитался? Это в какой такой книжке написано, как печь из дому вытащить? А о том, как теперь избу топить, ты подумал, ирод этакий? А как теперь в той избе жить?

Я помотал головой. Нет, ну кто бы мог подумать…

– А надо было – раздался в голове знакомый голос. – А то книжки читать научился, а думать за тебя кто будет?

– Ладно, понял. Сделай как было, милая.

Печь стремительно въехала на место, бревна сами начала складываться, точно так, как были раньше. Буквально за несколько минут изба приняла прежний вид.

– Еле соседей разогнала, – мать устало опустилась на лавку. – Что же мне с тобой, непутевым делать? Теперь, считай, до смерти твоей поминать будут, как Емеля на печи приехал.

Я пожал плечами – поговорят и перестанут. Мало ли, о чем народ языком чешет. И уж подавно никто не мог представить, что пересуды дойдут до царя, а тот затребует «колдуна» пред свои очи.

– Ну что, Емеля? Неужто не перевелись в тридевятом царстве колдуны? – Голос царя был строгим, но в глазах плясали смешинки. – Расскажи-ка, с чего вдруг печки по улицам разъезжать стали?

Я вздохнул, и выложил все, как на духу. Царь рассмеялся:

– Потешил ты меня, Емеля. Горазд сказки сказывать. А еще знаешь?

Не поверил. Разумеется – я бы сам не поверил, услышь такое.

– Знаю, государь.

– Ну, так рассказывай. Хотя подожди, – царь обернулся к служанке – Кликни-ка Машу. Пусть послушает.

Марья-царевна вошла… и я напрочь забыл, о чем собирался рассказывать. Огромные серые глазищи, коса в руку толщиной, походка плавная, словно у лебедушки, плывущей по реке. Голос царя прозвучал словно издалека:

– Вот теперь рассказывай.

Я помедлил, отгоняя наваждение, и начал:

– Жил-был в Великом Новгороде купец…

Вернуться в деревню царь не позволил:

– Славные сказки у тебя, Емеля. Поживи-ка при дворе, потешь старика. Горницу тебе покажут, есть-пить дадут, коли надо чего будет – скажешь… вон, хоть Прасковье, горничной твоей она будет. Да, есть во дворце книжный чертог – там можешь читать, сколько душеньке угодно. И вот еще, – царь протянул увесистый мешочек. Это тебе награда за труды, да за беспокойство.

Я низко поклонился:

– Спасибо, царь-батюшка, за доброту. Вот только мне-то много не надо. Нельзя ли награду твою матушке передать?

– Отчего ж нельзя? Передадут. Странный ты, Емеля.

– Какой уж есть, государь.

– Ладно. Маша, проследи, чтобы гостя обиходили, как должно.

Царевна поднялась, жестом подозвала служанку и обернулась ко мне:

– Пойдем. Горницу твою покажу.

– Государыня, – смутился я окончательно, – пристало ли тебе за мужиком ходить?

Марья улыбнулась:

– Батюшка говорит: нет стыда в том, чтобы гостю услужить. А я добавлю: плох тот царь, что от народа, который его кормит, открещиваться станет.

Я прожил в царском тереме до осени. Со временем неловкость прошла – царь оказался веселым стариканом, падким до чудесных историй (когда рядом не было вельмож, разумеется), а царевна… Я не сразу понял, почему одно ее появление заставляет улыбаться во весь рот, и терять дар речи, стоило ей заговорить. А когда понял – испугался не на шутку, и стал было проситься домой, но царь не позволил. Царевна частенько заходила к отцу послушать сказки, а если по каким-то причинам не появлялась, то обязательно заглядывала в книжный чертог, где я проводил все свободное время. Марья неизменно была приветлива и весела, в беседах время летело незаметно, и я готов был прозакладывать душу, лишь бы это не кончалось. Но ничего не бывает вечным…

– Емельян Петрович, – Прасковья немилосердно толкала в плечо, – Проснись, Емельян Петрович! Марья-царевна тебя зовет!

Я разлепил непослушные веки

– Что случилось? Посреди ночи?

– Беда у нас. Царь-батюшка помер.

– Как помер? Вечером же здоров был.

– Был, – всхлипнула Прасковья, – а ночью удар случился. Нету больше государя нашего. Царевна плачет, тебя просит, страшно ей.

– А девушки где? А вельможи?

– Тело прибирают. Похороны готовят. Гонцов рассылают, чтобы всех собрать, кого надо. Потом Марью на царство венчать будут – тоже, говорят, дел невпроворот.

Маша с порога кинулась мне на шею:

– Емелюшка! Худо мне, посиди рядышком. Ты один живой во всем этом дворце проклятущем! Остальные не люди – куклы. Заходят, соболезнуют, а у самих в глазах счеты мелькают – кто теперь царицей молодой крутить будет. – Она зарыдала, – Ведь вечером весел был, а ночью худо стало, лекарь добежать не успел.

Я бережно обнял ее за плечи. Наверное, Марья вцепилась бы сейчас в любого, с кем не была связана дворцовыми церемониями. Негоже царице выказывать слабость перед подданными, но я был всего лишь гостем ее отца, деревенщиной, умеющим складно сказывать, которого утром можно будет попросить вон из дворца и забыть…

– Емелюшка… Ну почему так всегда получается: только тогда ценить начинаем, когда вернуть нельзя? Я ведь не попрощалась даже с ним. Прибежала, а он уже…

Я баюкал ее на руках, точно ребенка, пока рыдания не сменились тихими всхлипываниям. Она так и уснула, прижавшись к моему плечу, уставшая от слез и горя. Я бережно отнес ее в спальню, вернулся к себе, собрал немудреные пожитки. Зашел к царю – попрощаться. Вельможи ушли, сделав необходимое, и он покоился на ложе, в парадном одеянии, ничем не походя на того человека, что смеялся вчера над очередной побасенкой.

– Прощай, государь, – я низко поклонился. Спасибо тебе за доброту. А за дочку твою по гроб жизни молиться за тебя буду. Ты присмотри там... Мужа ей надо хорошего, чтобы за ним – как за каменной стеной. И чтобы государство в руках удержал.

Всякий знает, что умершие родители продолжают оберегать своих детей. Потому что родительская любовь, в отличие от всего остального, вечна. Даже когда мы не хотим этого замечать…

Дома все стало по-другому. Избу построили новую. Хозяйство пошло на лад. Старший брат женился, и начал жить своей семьей. Мать готова была сдувать с вернувшегося «кормильца» пылинки, и уж подавно не собиралась гонять меня с печки. Казалось, живи и радуйся, а я готов был завыть с тоски. Однажды вечером пошел к речке, сел на бережку.

– Щука, покажись. Поговорить не с кем.

Из воды показалась голова:

– Здравствуй, Емеля. Тяжко тебе?

– Тяжко. Знаю, что ничем не поможешь. Сам виноват, нечего было на царскую дочку заглядываться. Просто поговори со мной, ладно?

– Ладно. Что-то ты ничего у меня не просишь, парень.

– А ничего и не надо. Ступай себе с богом. Больше, чем сделано, уже не выйдет. Спасибо.

– Странный ты, Емеля.

Я невесело улыбнулся:

– И ты туда же. Какой уж есть.

Осень в свой черед сменилась зимой, время тянулось размеренно и однообразно. До тех пор, пока однажды у ворот не остановилась богатая карета. Я понял, что происходит что-то необычное, только услышав, как охнула матушка. Выглянул в горницу, и обомлел: посреди избы стояла Марья.

– Ты? – ничего умнее в голову не пришло.

Она смущенно улыбнулась:

– Я, Емелюшка. Проведать приехала.

Мать суетилась, собирала на стол, а я не видел ничего, кроме серых бездонных глаз.

– Как ты?

Она пожала плечами:

– Живу. Привыкаю царствовать. Батюшки не хватает.

– Знаю. Замуж тебе надо. Неужто ни один царевич не сватается?

– Сватаются, как не свататься, – Марья махнула рукой. – Да только им не я, корона нужна.

– Господи, дураки какие! – не выдержал я. – Кому та корона сдалась!

Маша иронично прищурилась:

– Так уж и не нужна? А сам ту корону примерить не хочешь?

На пару минут я лишился дара речи. С трудом отдышавшись, выговорил:

– Смеешься? Не подходит корове черкасское седло. Куда мужику корона.

– Не смеюсь, Емеля. Спрашиваю. Ума у тебя больше, чем у любого царевича, что свататься приезжали. А то что ты этой короны не хочешь – тем лучше. Будешь о стране думать, а не о власти. Ну, а я помогу, чем смогу.

– Нет, – отрезал я – Не нужна мне корона. Ничего мне не нужно, кроме…, – я осекся.

Маша лучезарно улыбнулась:

– Кроме? Так чего же ты хочешь, Емеля?

– Да ничего мне не надо, кроме тебя! – заорал я. – Хватит издеваться!

Царица улыбнулась еще шире.

– Дурак ты, Емеля! Неужели так ничего и не понял?

Серые глаза сияли. Не смея поверить, я медленно шагнул, осторожно склонился к ее губам. За спиной мать выронила крынку. Но этого уже никто не услышал.

Государь Емельян Петрович устало стянул с головы корону. День выдался отвратительный – иноземные послы могут уморить кого угодно. А вечером еще пир в их честь. Царь плюхнулся в кресло:

– Пропади оно все пропадом! Отрекусь и уеду в деревню, коров пасти.

Марья засмеялась:

– Перебьешься. Кто править-то станет, Ваня, что ли?

– Да хоть бы и Ваня, – хмыкнул Емеля. – Парень не по годам смышлен.

«Не по годам смышленый» мальчишка, устроился у отца на коленях:

– Батюшка, расскажи сказку.

– Сказку? – Царь встретился глазами с женой, лукаво улыбнулся: – Ну, слушай сказку: Жил-был Емеля – дурак, да ленивый-преленивый…