Текст книги "Автограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях"

Автор книги: Наталья Селиванова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

Его не манят другие берега

Судьба третьей книги Николая Климонтовича «Дорога в Рим» загадочна и слегка скандальна. Поиск свободы, под которой понимается полное отсутствие ограничений, привел главного героя к нигилистическому бунту. Но ниспровергая даже скомпрометированные ценности социалистической действительности в пользу иллюзорного западного рая, человек может в итоге не получить ничего. В этом заключена идея романа, выдвинутого на премию Букера-95.

– Ты мог бы определить жанр своей последней книги?

– Человек, который пишет роман, должен понимать, от какого традиционного жанра он отталкивается. В западноевропейской литературе, как, скажем, и в восточно-арабской, существовал жанр авантюрно-плутовского романа, который позднее конкретизировался в «Записках Казановы». Этот жанр записок авантюриста, причем сексуального авантюриста, блистательно применил Томас Манн в «Феликсе Крулле», увы, незаконченной своей вещи. Выбранная автором форма всегда требует известной стилизации. «Дорога в Рим», во всяком случае первая часть романа, – нечто вроде записок советского Казановы.

– «Записки Казановы» – беллетристика, а не автобиография автора. Но будем откровенны, ты описываешь вполне реальных людей и происходившие в действительности события? Например, Дима, который появляется в истории с француженками, я так понимаю, это писатель Дмитрий Савицкий, который в начале 80-х эмигрировал из СССР и теперь живет во Франции?

– В книге иногда прозрачно, иногда зашифрованно приведены имена некоторых реальных людей. Но, конечно, исключительно наивно было бы полагать, что даже в мемуарах, которые по своей идее свидетельство документальное, отсутствует условность. А в романе эта условность очень велика. Условность – в отборе деталей. Например, прочитав «Анну Каренину», мы уверены, что хорошо знаем Вронского. Однако если спросить себя, что он думает, скажем, о египетских пирамидах, то выяснится, что ответа на этот вопрос нет. Поэтому идентифицировать главного героя и второстепенных персонажей с кем бы то ни было – затея совершенно безнадежная.

– Но придавая героям максимальное сходство с реальными людьми, этично ли поступает писатель?

– Писатель по определению соглядатай и шпион. Беллетристы сплошь и рядом пользуются материалом, который им дают окружающие. Для самих людей это довольно жестоко. Скажем, известны две истории, когда большой писатель и большой художник рассорились навсегда. В западной культуре – это Золя и Сезанн, в нашей – Чехов и Левитан. Ладно, Золя – натуралист, но Чехов, между прочим, был человек деликатный. И, по-видимому, момент, касающийся вторжения литературы в чужую жизнь, должен был его волновать. Однако его рука не дрогнула, когда он описывал любовную историю Левитана. Наверное, писатель – маньяк, и как говорится, ради красного словца не пожалеет и отца. Говоря коротко, в творчестве не работают запреты, действующие в обычном человеческом общении.

– Роман построен в виде цепочки новелл, каждая из которых рассказывает о любовной связи с иностранкой. Автор склонен классифицировать отношения своего героя к возлюбленным?

– Груз прошлого любовного опыта сбросить невозможно, и, кроме того, вступая в новую связь, человеку следует адекватно оценивать происходящее: это эпизод или страсть, постоянная связь или это любовь. Иными словами, в жизни существует много жанров любовных отношений, и в романе «Дорога в Рим» они представлены, как представлены разные типы женщин, с помощью которых герой стремится пересечь границы и оказаться на Западе.

– Глава «Джапан» – весьма существенная в повествовании. Автор сравнивает героя, начинающего литератора, с другим персонажем – с вором. В конце рассказа ты говоришь, что тому и другому свойствен одинокий бунт, они преследуют одни и те же цели, но выбирают для этого разные способы и пути. Иными словами, писатель и вор – своего рода отклонения от нормы. И это их объединяет. Для того чтобы так утверждать, нужно хорошо знать криминальный мир.

– Я отношусь к криминальному миру без малейшей симпатии и очень далек от его романтизации. Но должен заметить, что в этой среде попадаются яркие персонажи, волевые и бесстрашные люди, правда, в их числе немало психопатов. Это не надо путать.

Источником моего любопытства является то, что человек выбирает ремесло, ставящее его в положение изгоя. К примеру, даже в наши дни, не говоря о советских временах, валютная проститутка ставит себя и вне закона, и вне общества. Для того чтобы занять такую позицию, иногда требуется стечение обстоятельств, но чаще всего эта позиция выбирается сознательно, что, безусловно, требует особых внутренних качеств, отличий от норм, от обычного сознания. Писатель всегда испытывает интерес к людям, более близким ему по психологической конструкции, нежели к обывателям.

– Не кажется ли тебе, что человек, выбирающий путь изгоя, скажем мягко, неповзрослевший человек. Может быть, людям следует научиться жить в предлагаемых обстоятельствах, что, на мой взгляд, требует большего ума и, возможно, большего мужества?

– По Гумилеву, в любом этносе есть небольшая часть пассионариев, готовых рисковать и жертвовать собой. Другая часть общества – значительно большая – созидательная, так сказать. Ее составляют люди консервативные, охранительно настроенные, на которых собственно и держится государство. Между тем развитие обществу сообщают именно пассионарии. Другое дело, что в определенные моменты их энергия может быть направлена не на жертвования и на завоевания, а на разрушение. В конечном итоге любая анархия или нигилистический бунт, или терроризм – это, конечно, пассионарные проявления человеческой натуры. Хотя не исключено, что в некоем Божеском замысле эти люди выполняют свою позитивную роль, раскачивая общество, не давая ему заснуть, законсервироваться и оледенеть. Так что здесь говорить об инфантилизме не приходится. Наверное, каждый человек проходит все стадии, все потенции, заложенные в обществе. Недаром люди, склонные к бунту, или, как говорят психиатры и милиционеры, к отклоненному поведению, со временем остепеняются. Это совсем не значит, что они повзрослели. Это значит, скорее, что как бы сдались.

– Новеллы «Потемки нью-йоркской ихтиологии», «Полнолуние на Хэллуин», «Такой Флориды вы не знаете», «На Париж» посвящены эмиграции. Складывается впечатление, что жизнь некоторых представителен русской диаспоры за рубежом тяжела и безрадостна. Так ли это на самом деле? И, кстати, известна ж тебе реакция эмигрантов на роман «Дорога в Рим»?

– Эмиграция – это всегда проигрыш, всегда несчастье. Одно дело, когда сегодня человек путешествует, скажем, по Европе и спустя месяц возвращается в родные пенаты. Совсем другое – когда люди в 35–40 лет бросали здесь все и уезжали из СССР навсегда. Это накладывало болезненный отпечаток на их переселение, которое, конечно, было насильственным. Поверь мне, адаптация зрелых людей к чужим условиям, новому языку и другой культуре была очень нелегкой. Да что говорить, если взять и переместить человека из Москвы, скажем, в общем благополучный Омск, то он будет чувствовать себя крайне неуютно, несмотря на отсутствие языкового барьера и культурного шока.

Отдельные главы печатались очень широко и, в частности последние, которые ты назвала, доходили на Запад и, скажем так, до прототипов. Люди склонны узнавать себя там, где их нет, и склонны обижаться, потому что никто не бывает доволен тем, как его, как ему кажется, описали. Но дело даже не в этом. Эмигранты всегда с опаской относятся к невысокой оценке их жизни. Они уверены, что совершили подвиг, переборов неблагоприятные обстоятельства в чужой стране. У жителей метрополии нет подобного опыта, и наш скептис по отношению к эмигрантам, думаю, может их раздражать.

– Когда ты понял, что эмиграция – не твой путь?

– Если бы я попал на Запад двадцатилетним, с хорошим английским языком, если бы во мне текла еврейская кровь, что дает меньшую привязанность к определенному месту, то все было бы иначе. Но поскольку я впервые оказался на Западе, когда мне было уже под 40, то есть сложившимся человеком, оставшись там, я бы пополнил армию эмигрантов, дурно говорящих по-английски. Важно другое: американская среда для русской диаспоры совершенно непроницаема. Сначала приглашают на коктейли, но потом самим эмигрантам становится скучно говорить о погоде. О трагедии русского писателя американцы могут вежливо послушать, но их волнуют свои трагедии. Русские сбиваются в кучу, сидят в «Самоваре», ходят друг к другу в гости, отбивают друг у друга жен. Это, поверь мне, скучное, провинциальное существование. А Москва – это мировая столица. Надо быть сумасшедшим, чтобы променять такой город на прозябание в нью-йоркских кварталах.

– Какова судьба новой книжки?

– Все 17 глав были опубликованы в самых разных органах печати, начиная с рижской газеты «Еще» и кончая благопристойными «Литературной газетой» и «Дружбой народов». Рукописью заинтересовался издатель, чья фирма зарегистрирована в Белгороде, но печатает книги здесь, в Москве. Директор издательства «Риск» – слово, между прочим, говорящее – выпустил сборник Тимура Кибирова, в декабре 1994-го издал мою книгу. Тираж уже был складирован, как издатель вдруг изчез и, кстати, до сих пор не объявился. Я назначил презентацию, и мне пришлось буквально выкрасть из типографии четыре пачки – 120 экземпляров, которых хватило для того, чтобы ознакомить с новым текстом литературную Москву. И книга попала в список произведений, выдвинутых на премию Букера 1995 года. Поскольку остальной тираж, по-видимому, уже погиб, в конце лета издательство «Руссико» напечатает еще 10 тысяч экземпляров.

– И последний вопрос. Как автор оценивает пройденный героем путь?

– Повествование построено по фольклорному принципу. Недаром в тексте разбросаны намеки на «Одиссею». Потому что «Одиссея» – один из древних примеров того, как в литературу вошел канон сказки. Когда герой отправляется в странствие, надеясь найти то, не знаю что, и после пережитых приключений возвращается домой неузнанным. Также возвращается Одиссей – его узнает только собака. Этот мотив неузнанности в моем романе интерпретирован другим способом. Герой не узнаваем не потому, что на нем пастушья одежда, как на Одиссее, а потому, что он радикально изменился. Он приобрел качественно другой опыт: разочаровался в легкости путей к освобождению, повзрослел. Если писать продолжение романа, то герою предстояло бы обрести понимание внутренней свободы, что предполагает совсем иные пути.

ГАЗЕТА УТРО РОССIИ

12.10.1995

Зуфар Гареев: Мне легко жить без претензий

«Бульварная газета» – это самый нежный эпитет, которым награждает «Мегаполис-Экспресс» интеллигентствующая публика. Но несмотря ни на что, издание набрало неплохой тираж – 800 тысяч экземпляров, перешло на цветную печать, естественно, в Финляндии. Там же будет печататься и приложение к «М-Э» – «Последние новости». Не исключено, что подъему еженедельника способствовало привлечение профессиональных писателей. Один из них – Зуфар Гареев. В 1992 году его роман «Мультипроза» выдвигался на премию Букера.

– В начале 80-х в «Комсомолке» ты опубликовал свой первый очерк «Хлеб». Потом твои рассказы печатали в «Новом мире» и в «Дружбе народов». А с 1994 года ты публикуешь разные истории, в том числе советы новичкам в сексе. Что случилось? Почему так резко поменял профессию?

– Свобода не нужна писателю, ему милей о ней мечтать. Как только открылись шлюзы и запрещенную литературу опубликовали, мы увидели, как много в искусстве уже сделано. И я, поставив свой литературный опыт, решил уступить место предшественникам. Честное слово, во мне пропало честолюбие. Наверное, поэтому мой переход из высокой словесности в журналистику оказался совершенно безболезненным. Кроме того, сегодня в состояние приятной неги и ожидания вдохновения писатель в принципе впасть не может. Если ты владеешь пером и только так способен заработать на жизнь, ты найдешь выгодный заказ, а это, как ни крути, подтверждает твое профессиональное реноме и позволяет чувствовать себя уверенно.

– Ты согласен с мнением, будто профессионал в литературе – тот, кто может работать в любом жанре? Киносценарий, пьеса, сборник рассказов или сочинение статей в газету – все одинаково под силу. Разговоры вроде: я только прозаик, а остальное у меня не котируется, по-твоему, несерьезны?

– Однозначно. Наступи на горло собственной песне, если она вообще-то есть, зато принеси в семью деньги и накорми детей. Я думаю, что второе благороднее. Однако тут есть градации. Одно дело, когда тебе заказывает сборник маленькое издательство, не способное заплатить хороший гонорар. Тут можно не торопиться. Другое – когда речь идет о книжке, продажа которой принесет прибыль, соответственно и уровнем она должна быть пониже, то профессионал обязан это сделать.

– Если тебе платят, положим, 1,5 тысячи долларов в месяц, то для тебя неважно, в каком именно издании. Морально-этические соображения – атавизм, который не нужно сегодня учитывать журналисту?

– Вопросы морали должны помещаться на маленьком листочке: человек не убивает, не грабит, не насилует. Для журналиста еще недопустимо разжигание межнациональной розни. Вот и вся мораль.

– Но ты образованный человек, обладающий вкусом, и не можешь не понимать, что целый ряд изданий рассчитан на маргиналов.

– Ты заблуждаешься насчет моей образованности. По поводу душевной тонкости замечу, что деликатен настолько, насколько груб и циничен. Чувствую ли я себя комфортно? Ты знаешь, да. Мне нравится никого не загружать – ни себя, ни читателей. Мои ощущения, как автора «Мегаполис Экспресс», сродни скольжению по поверхности серебристой, играющей, не больше.

– О каком скольжении идет речь? В твоей последней публикации ты рассказываешь о поварихе-девственнице, которая поехала в геологическую экспедицию, видимо, за туманом. И даже в таких несветских условиях умудрилась сберечь целомудрие. Как мне рассказывали знающие люди, повариха в такого рода мужских коллективах не только кормит, но и крепко любит… начальника партии. А тут девственница да к тому же борющаяся за свою невинность. И это правда?

– Хочешь я тебя познакомлю с Катей Н.? Все списано с нее. В действительности ее не то что зеленкой намазали, ей настучали кулаком за то, что она никому не давала. В данной конкретной публикации все правда – от героини до деталей ее приключений. В каких-то материалах я иногда отталкиваюсь от слухов, предположений, догадок. И не вникаю, насколько они убедительно выглядят. Более того, чем недостовернее, фантастичнее кажется рассказанная история, тем лучше. Вот у нас написали о том, как люди продают мафии свои селезенки и печенки, читатели звонили в редакцию и спрашивали, где это можно сделать. Эти люди являются носителями весьма специфической информации, но они и есть наши герои.

– Как ты считаешь, «желтая» газета – это искусственно созданный тип издания на российском рынке?

– На самом деле никому ничего нельзя навязать. Помимо «простых», нас время от времени читают так называемые приличные люди. Сколько бы «Мегаполис Экспресс» ни упрекали в некрофилии, в смаковании разного рода мерзостей и гадостей, но, скажем, тема смерти интересует массового читателя. Что еще заставляет его не переворачивать второпях страницы? Секс, деньги, нищие-богатые, светская хроника, мир развлечений – это вечные проблемы и сфера постоянного внимания обывателя, а значит, и вечные темы для писателя.

– В любом обществе бульварная пресса популярна и богата. Выходит, ключ к успеху финансовому – это смакование пороков, страстей, точнее страстишек.

– Такова человеческая природа, и ничего с этим не поделаешь. Единственное, по-моему, отличие зарубежной бульварной прессы от отечественной заключается в том, что на Западе газеты такой направленности делаются довольно серьезно. Если тамошние авторы пишут о смерти, то в таких тонах, что хочется умирать. А я пишу о смерти с улыбочкой. Между прочим, меня в эту газету привел разговор с женой о Боге. Она полагает, что с точки зрения Всевышнего наш мир смешон и все эти страстишки, включая человеческую смерть, есть такой же ничтожный вопрос, как, допустим, человеческое обжорство. Это же здорово, что я могу написать о смерти весело. Это как раз по-Божески. К примеру, мы обсуждаем в редакции, как нужно вести себя человеку в последние дни жизни, если он неизлечимо болен или капитально травмирован. Об этом обязательно нужно писать и писать с юмором, показывая читателю, что вопрос смерти есть вопрос не из самых сложных.

– Иными словами, автор «желтой» прессы обращается к человеку проигравшему. Ты – никто и становишься ничем?

– Конечно. Все мы в этой жизни никто. Это нужно осознать, впустить в себя. Например, я третий год хожу в одних штанах (длина брюк Гареева немного короче общепринятой. – Н. С.). Жена купила себе комбинезон в таком же духе, и кому-то мы кажемся парой дураков. Во всяком случае, дети с нами ходить стесняются. А нам весело, нам хорошо. Катя и Женя – подростки – в нас просто не могут врубиться. Они считают, что родители опустились. Так и в обществе. Мне весело работать в этой газете, я в ней «отвязываюсь». Некоторые не понимают меня, говорят, я бросил литературу ради неприличной газеты. А мне хорошо. Да, среди наших персонажей встречаются сумасшедшие. К примеру, я делал два интервью с дамой, которая убеждена, что людей зомбируют. С точки зрения нормального человека, она несет полный бред. А напиши об этом, и завтра откликнутся 50 человек, которые заявят то же самое. Это непридуманные герои – вот в чем дело, это изнанка жизни. И еще я понял – мне легко жить без претензий.

ГАЗЕТА КУЛЬТУРА

14.12.1996

Владимир Войнович: Домосед на чемоданах

Без преувеличения Владимира Войновича можно назвать человеком года. Не каждому литератору и не каждый год удается предъявить публике свое новое качество и стать «триумфатором». Его живописные работы были встречены весьма доброжелательно, а присуждение престижной и дорогой награды (более двадцати тысяч долларов) – премии «Триумф» – вызвало у соотечественников Чонкина настоящий восторг. В главного героя творчества В. Войновича, народного любимца Ивана Чонкина, вывела судьба самого автора, вместившая успешный дебют повестью «Хочу быть честным», вынужденное диссидентство и эмиграцию, теперь – жизнь на два дома.

– Если я не ошибаюсь, вы уезжали из Советского Союза в конце 1980 года?

– Накануне Нового года. Ранним утром 21 декабря, в день рождения товарища Сталина, я в окружении друзей и иностранных корреспондентов находился в «Шереметьево». Власти пообещали мне беспрепятственный вывоз всех рукописей и архивов. Однако я не надеялся ни на какие договоренности с КГБ и отправил почти все бумаги другим путем. В одном из чемоданов лежала единственная рукопись – неопубликованная глава из книги «Степень доверия». Ее попытались изъять, но, как говорится, не на того напали. Я отказался подписывать бумагу о том, что рукопись конфискована. И, схватив два проверенных таможней чемодана, направился отнюдь не к самолету, а в противоположную сторону. Кагэбешники засуетились, возбуждённые неожиданным поворотом в их сценарии – никто и не думал меня оставлять в СССР, – и начали давить на жену. Мол, мы же ему все равно рукопись не отдадим. Она говорит: отдадите. Они: вы нас не знаете. Она: это вы его не знаете. Короче, все-таки вернули. Но напоследок еще раз попробовали унизить. Меня завели в кабинку, и толстый чекист принялся меня обыскивать. Говорит: «Снимите сапоги». Поначалу я решил подчиниться, но у меня характер взрывчатый – мирные намерения быстро переходят в противоположные. Я зашвырнул сапог в угол, он поднял его и стал шарить в голенище. «Ну, спрашиваю, что ты там нашел? Тебе не стыдно ползать по полу, смотри, у тебя лицо кровью налилось, того гляди инсульт хватит. Да я бы лучше застрелился, чем лазить в поисках чужих сапог». Он убежал, и я, было, подумал, что за подмогой. А время отлета, между прочим, давно прошло. Когда мы подошли к самолету, двигатели работали на полную катушку почти полчаса. Дверь за нами захлопнули, и самолет поднялся в воздух. Я и теперь улетаю в Мюнхен тем же 257-м рейсом.

– Фридриха Горенштейна провожал Марк Розовский. Кто провожал вашу семью?

– Сарновы, Корниловы, Б. Окуджава, Б. Ахмадулина и Б. Мессерер, О. Чухонцев. В Мюнхене встречали члены Баварской академии, которые приняли меня в свое сообщество в 1976-м, и Виктор Некрасов. Я не мистик, но, когда я увидел всех этих людей, мне подумалось, что я сам уже на другом свете и вот теперь мы встретились. Сейчас только эмигранты 70–80-х годов знают, что отъезд из СССР означал по сути собственные похороны.

– Чем запомнилась первая встреча Нового года в эмиграции?

– На Западе Рождество – самый большой праздник. На главной площади в Мюнхене – Мариенплац – продают жареные орешки и глинтвейн (их запахи разносятся по всему городу), яркие сувениры для детей, малышей катают на разнаряженных пони и каруселях. Рядом слышны удары часов – местной достопримечательности, украшенной красивыми фигурками. Все окружающее казалось неправдоподобным, нереальным, поэтому меня не покидало ощущение чужого праздника. Моей семилетней дочке изобилие базара, конечно же, нравилось, но и она не отошла от шока. Это потом, пожив на Западе, я понял, что мне бы не хватило увиденного и пережитого за пределами СССР, но тогда я был подавлен.

Новый год мы встретили в компании, объединившей эмигрантов разного происхождения и разных волн. Там обсуждались совершенно чепуховые дела: вот скоро придут советские танки, и что же мы будем делать. Хозяин, торговец пивом, заметил: «А я русских пивом напою». Другие возражали: «Они тебе покажут пиво». В общем, эмигранты жили предчувствием войны.

– Следующие новогодние посиделки проходили веселей?

– Да, полегче. Новый год в Мюнхене отмечают очень шумно. Жители стреляют из ракетниц, весь город в огнях, и эти фейерверки не сравнимы ни с каким праздничным салютом в Москве. Особенно в полночь можно ослепнуть и оглохнуть. В это время гибнет огромное количество птиц. Ночью с перепугу они поднимаются с мест и в полете натыкаются на провода и другие помехи.

– Вы встречаете праздник в семейном кругу?

– В молодости больше ходили по гостям. Теперь встречаем Новый год, как правило, в московской квартире.

– Вам нравится жить в Мюнхене и в Москве, так сказать, на два дома?

– Мне удобнее сидеть на одном месте, и, честно говоря, все равно, на каком. Но дело в том, что моя дочь Оля – немецкая писательница. Она выросла на Западе, пишет на немецком языке. Я ее не только не потащу сюда, она сама не поедет. Да и жена предпочитает жить в Мюнхене, где, между прочим, мы снимаем квартиру. Собственности у нас там нет. А в Москву меня зовут дела. Вот и приходится жить на два дома. Так что я по натуре домосед, но все время сижу на чемоданах. Все время куда-то несусь.

– Как складывается ваша карьера в Германии?

– Книги переводные там выходят реже, чем в России. При этом они могут переиздаваться, но никакие изменения издательство в однажды выбранный макет и содержание не вносит. За рубежом опубликовано почти все, что и на Родине, кроме «Замысла». «Замысел» в переводах пока не выходил. Для западного читателя мемуарную книгу следует более насытить. В России «Замысел» отдельным изданием вышел в 1995-м. В 1996-м – «Сказки для взрослых», куда я включил роман «Москва 2042» и сказки, созданные для радиостанции «Свобода». Не скрою, интерес к моей персоне в России значительно выше, чем в Германии. В Москве часто поступают предложения и от театра, и от телевидения. Несмотря на двойное гражданство – немецкое и российское, – политика Германии меня почти не волнует. Мне все равно, кто станет канцлером Германии – Коль или кто-то другой. В моей жизни это ничего не изменит. А события в России меня касаются прямо. Я переживаю, много думаю. Наверное, поэтому в Германии мне легче, спокойнее работается.

– 7 января на торжественной церемонии вам вручили премию «Триумф». Что вас еще ожидает в наступившем году?

– В 1996 году я выступал с лекциями в Америке, готовил выставку своих картин в России в галерее «АСТИ» и очень мало занимался литературой. Теперь я испытываю своего рода зуд, хочу продолжить «Замысел» и надеюсь, ничто не отвлечет меня от писательства.

ГАЗЕТА КУЛЬТУРА

11.01.1997