Текст книги "Олег Даль"

Автор книги: Наталья Галаджева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

В 1968 году Олег Даль сыграл Ваську Пепла в спектакле "Современника" "На дне". Сыграл ярко и неожиданно. Актер увидел в этом воре – человека. Вором его сделала жизнь,– так сложились обстоятельства. А мог бы быть поэтом, такая в нем чувствовалась тоска по гармонии. В озлобленном прошедшем все круги жизненного ада парне жила и трепетала нежная и возвышенная душа. Весь образ актер выстраивал как единый и стремительный порыв к счастью, к красоте.

Такого Пепла на русской сцене еще не было. Победа была очевидна – художническое и исполнительское мастерство Олега Даля выходило на новую качественную высоту признания. Правда, свидетельства этого признания остались в основном устные – восхищались тогда, вспоминают с восторгом до сих пор, но в рецензии на спектакль это не попало. Более того – не упоминалось даже имя актера. К тому же это был не ефремовский спектакль (постановку осуществляла Г. Волчек). Только "под занавес" ефремовского "Современника" Даль наконец-то сыграл у Главного режиссера главную роль во "Вкусе черешни". Но по масштабам эти две работы, конечно, несовместимы. А еще через год Ефремов ушел во МХАТ. Вскоре и актер покинул театр. Дело было не только в том, что ушел Ефремов. Просто тот первый и единственный "Современник" кончился – все тут уже было сделано. Надо было начинать все сначала.

Незадолго до этого сложного и ответственного события в жизни Даля возник человек, значение которого в творческой судьбе артиста невозможно переоценить. Любые определения их взаимоотношений,– молодого артиста и старейшины советского кино – вроде: "дружба", "воздействие", "раскрытие таланта" и т. д. прозвучат достаточно банально. Суть их от этого не изменится, потому что все это, конечно, было, но было еще многое другое. Г. М. Козинцев пригласил О. Даля сыграть шута в своем будущем фильме "Король Лир". Именно пригласил, так как проб не было. Все произошло очень обыкновенно. Режиссер Н. Н. Кошеверова показала Григорию Михайловичу куски из фильма "Старая, старая сказка", где Даль сыграл грустного, печального кукольника и веселого находчивого андерсеновского солдатика. Потом короткий разговор режиссера с актером и утверждение на роль.

Однако, когда начались съемки Олег Даль все еще был подвержен срывам и у режиссера, ставшего любимым. Но вот что интересно: Козинцев старался их как бы и не замечать.

Усть-Нарва. Последняя съемка. Собрана огромная массовка, техника, и еще надо учитывать тяжелейшие природные и бытовые условия. К тому же – половина группы больна. Но Даль работать не в состоянии. Съемка сорвана. Летит план. А Козинцев берет вину на себя. Приведены доводы, с которыми не поспоришь,– плохое самочувствие режиссера.

Тайна такого странного поведения человека, весьма придирчивого в вопросах творческой и производственной дисциплины, была раскрыта уже после смерти обоих художников. Вдова режиссера, Валентина Георгиевна, приводила высказывание Козинцева о Дале: "Он не жилец". Козинцев догадывался о близком конце этого чуткого и тонкого актера. Он увидел не только изящество облика, своеобразную пластику, но и нервно-чувствительный, ироничный мир души, очень болезненно реагирующий на любые неорганичные его натуре раздражения извне.

Козинцев открыл в Дале и самому Далю в нем самом очень многое. Прежде всего помог осознать масштаб его собственного актерского дарования. Фактически не имея статуса трагического актера, по сути своей Даль стал им. Трагизм не был изначальным, но было особое мировосприятие. Наверное, существовали в таланте Даля задатки к этому амплуа. Но они так и остались задатками, не будь такой встревоженности временем, эпохой. Козинцев дал возможность Далю сыграть одну из самых сложных ролей шекспировского репертуара, сыграть по-своему. Шут – Даль исступленно мучился оттого, что не понят, оттого, что, как бы громко ни кричал он о своих прозрениях, его никто не слышал. Во взгляде, следящем за страданиями человека, погрязшего в собственной слепоте, чувствовались тревога и боль за день сегодняшний, за своего современника. Даль в лохмотьях скорее похож на Бориса Дуленко, заключенного в тюремную камеру, чем на средневекового нищего шута.

На шута в привычном представлении – такого, какого мы привыкли видеть на старинных гравюрах и рисунках, он и в самом деле не похож. Этот шут – плод творческой фантазии режиссера и актера. Никаких традиционных примет – ни шутовского колпака, ни бубенчиков. И все же в нем есть то, что роднит его со всеми другими шутами,– его ремесло.

Этот шут – лицедей, актер. Даль, как бы исследуя истоки своей профессии, искал ключ к разгадке образа и выделил именно эту черту. Его занимали актерские способности шута. Шут смеется сам, смешит других, сыпет остротами и каламбурами. Но его амплуа не комик, а трагик; роль, которую его заставляет играть жизнь,– трагична. Однако Далю важна здесь не только актерская природа, но и соотношение сил – художник и власть. Пытаясь остановить короля, отдающего власть в обмен на льстивые речи своих дочерей, шут говорит на языке ему привычном – поет, танцует, вертится волчком, заглядывает Лиру в лицо проникающим, пытливым взглядом. Он разыгрывает перед королем грандиозный спектакль. На самом деле это не просто игра, а битва. И эту битву он проигрывает.

Он еще совсем мальчик, этот шут. Пройдя через бурю, он ищет у короля, который потерял все, но обрел человечность, защиты от ветра и непогоды – детски-уютным, трогательным движением прячет голову у него на плече. Сколько в этом ранимости, беззащитности! И потеряв Лира, он как бы весь сломается. Его стройная фигура «тяжелеет, сжимается, глаза тускнеют. Весь он как будто врастает в землю. Закончилась трагедия сильного мира сего, и на первый план вышла трагедия одиночества художника, опередившего свое время, а потому одинокого и непонятого. Но в этом теле живет мощный Дух. Проходящий солдат пнет его сапогом, но он поднимется, и над миром, разрушенным человеческой подлостью, низостью и ненавистью, поплывут нежные и светлые звуки его дудочки. Художник жив своим искусством, даже если оно, по словам Г. Козинцева, "загнано на псарню", даже если оно "с собачьим ошейником на шее".

Пластика Даля – она могла быть по-мальчишески угловата, отвратительно резка и хладнокровна, изысканно-утонченна и по-кошачьи вкрадчива. У каждого образа она неповторима. Иногда пластическое решение идет вразрез с натурой, настроением персонажа, а иногда говорит о личности, характере, внутренней жизни героя, не требуя слов.

Так, шут появляется в тронном зале, в финальных эпизодах, где у него нет реплик. В этих сценах трагедии Шекспира шут не участвует. Но Козинцев придумал несколько мизансцен специально для Даля, имея в виду его уникальную способность – выразительность любого движения, жеста, умение наполнить их необходимым смыслом.

Козинцев, пожалуй, первый и единственный режиссер, который ставил специально на Даля. У режиссера было много планов в отношении этого актера. В записях к неосуществленным постановкам "Гоголиады", "Как вам это понравится" и другим мы встречаем имя актера. Но жизнь распорядилась по-своему. В дневнике актера появилась запись:

"День 11 мая 1973 года – черный. Нет Григория Михайловича Козинцева".

Однако Козинцев был для Даля не 1росто режиссером "номер один", но и учителем. Вскоре после встречи с ним Даль начал вести дневник, а последние годы литературным творчеством занимался уже всерьез. Протест был направлен по точному руслу. Возникла потребность "выливаться" на бумагу.

Излагая события жизни Олега Даля в их последовательности автор совсем не намеревался изложить здесь всю биографию актера. Это – невозможно. Его короткая жизнь так насыщена, что в ограниченный объем буклета ее не вместить. Да и изучение ее только начинается. Но отделить судьбу артиста от времени нельзя – она складывалась параллельно с эпохой.

В одной из последних записей Даль сделал для себя заключение:

"Я, В КАЖДОЙ РОЛИ, Я".

Понимать это следует двояко.

Он принадлежал к редкому типу актеров. Рядом с каждым героем, им рожденным, постоянно присутствует один и тот же образ – образ его самого. Составляющие его – облик и личность актера. Личностные качества Даля все время находились в движении. Они не то чтобы менялись, а, скорее, углублялись. Внешне – юноша, а за этим – мужество и сила характера, непреклонная воля. Мягкая, обаятельная улыбка всегда как-то неожиданно разбивала суровость и замкнутость далевского лица. Пластика приобретала все более сложные образные формы. Поразительное чувство стиля и формы, и при этом умение решать множество задач одновременно – то, что требуют драматургия, режиссер, – и свои собственные задачи. Силой своей индивидуальности он подчинял себе характер любого произведения, трактуя и определяя по-своему все его компоненты, приспосабливая их к нуждам "своего образа". Все дело было в личности, ее масштабности и значительности.

А что такое личность? Это и способность к самостоятельному мышлению, к рождению новых идей, высота и чистота помыслов, широта интеллекта, и опять же – облик, мастерство, на которые все перечисленные качества накладывали отпечаток. Всю жизнь актер упорно, систематически и целенаправленно культивировал, растил собственную личность. Настала пора, когда ее надо было сохранить.

В 1972 году в дневнике он записал для себя своего рода программу:

"Борьба с этими сволочами предстоит УЖАСНАЯ... Может быть, один? Может быть. Но себя! Хранить СЕБЯ! Это – ГЛАВНОЕ. Не приспособиться. Не обезразличиться. Обратиться внутрь – там моя сила, моя земля обетованная. Дело – моя крепость. Никого близко не подпускать. Я – хозяин! Я – раб!" Это было его главное "я", которое и диктовало выбор ролей, с каждым годом становясь все жестче и жестче.

Поэтому случайных или проходных ролей у Даля почти нет. Почти, потому что такие роли все-таки были. В кино довольно трудно предугадать конечный результат. Скажем, фильм "Земля Санникова". Кто же мог предположить, что получится из прекрасного романа Обручева?! Сценарий был хороший, и актерская компания собралась замечательная – В. Дворжецкий, Ю. Назаров, Г. Вицин.

Запись в дневнике О. Даля:

"...Главное – каждый свой шаг превратить в опыт. Что это значит? Каждый шаг – ПОСТУПОК – ОПЫТ. Ай-яй-яй-яй-яй!!! Пока не сделаю поступка – никогда не познаю правоты и неправоты. Таков мой крест. Отсюда: никакого умозрения: только практика. Ох, многократно бит буду! Опыт – действие. Да! Да!"

Опыт приносил свои результаты.

Чувствуя, что с картиной ничего не получается, В. Дворжецкий и О. Даль подали заявление об уходе с фильма. Их уговорили довести работу до конца. Но вывод был сделан:

"Не работать с режиссерами, пытающимися навязать свою волю. Но если он командует мной, то у нас должна быть общая платформа.(Основа)".

В работе над ролью Двойникова в спектакле ленинградского Ленкома "Выбор" по пьесе А. Арбузова вывод сложился еще более решительный: "Артист не должен играть героя, если он его ненавидит или ненавидит его прообраз – эмоции могут исказить подлинную картину".

«Король лир». Шут

«Король лир»

Отыграв два сезона, актер пришел к заключению:

"Никогда не лезь в авантюры! Знаю теперь. Опыт! (Прошел успешно...)"

И ушел из театра. Нажитый опыт помогал впоследствии избегать подобных "авантюр".

Запись в дневнике:

"4. 1. 77.

Гайдай. Ревизор. Хлестаков. Пугает Гайдай. Что делать?! Ждать. Отказаться никогда не поздно.

Возвращение в прошлое.

Окончательно отказался от мечты сыграть Хлестакова. Фильм Гайдая. Соображения принципиального характера. Не по пути!!!"

А ведь как мечтал: "Хлестаков – сыграть и умереть!"

1971 год. О. Ефремов пригласил О. Даля на роль Пушкина в своем спектакле "Медная бабушка" по пьесе Л. Зорина. Актер приступил к репетициям, репетировал прекрасно, а потом вдруг, как показалось многим, исчез. На самом деле – не "вдруг". Сыграть Пушкина плохо нельзя, невозможно. Да он бы и не смог, не позволил бы себе. Но пусть даже великолепно созданный образ в посредственном спектакле (который в результате получился, несмотря на то, что Пушкина сыграл сам Ефремов) – для актера совсем уже немыслимо. Лучше уж уголовник Косое в детективе "Золотая "мина" – потери меньше. Можно представить себе, какой это был бы Пушкин.

Любопытно, что в титрах имя актера стоит на почетном месте – в начале фильма, до его названия – вместе с М. Глузским и Е. Киндиновым. Последние двое присутствуют на экране из кадра в кадр, а у Даля – всего три-четыре сцены и те почти без текста. О похождениях Косова все время говорится, но мы их не видим. Однако его роль воспринимается нами как главная. Несмотря на всю скудность драматургического материала прочитывается биография несложившейся жизни – одиночества, отсутствия тепла, любви, нормального детства – всего того, без чего ожесточается душа. Он – значителен, и в этой значительности столько хладнокровной жестокости, такого угрожающего равнодушия и пристальной настороженности, что его репутация в преступном мире как страшного и матерого бандита быстро крепнет. Фильм от этого только выиграл. А актер?

В. Дворжецкий и О. Даль в фильме «Земля Санникова»

Иногда бывало так – сценарий хороший, режиссер интересный, роль необычная. Но после проб на главную роль в фильме «Ирония судьбы, или С легким паром!», которые прошли хорошо, от участия в нем отказался.

Но как ему ни хотелось поработать с Рязановым на "Иронии судьбы, или С легким паром!", еще в приватной беседе с режиссером актер выразил сомнение в целесообразности своего участия. С его точки зрения он был достаточно молод для этой роли. И только после проб, которые, кстати сказать, прошли великолепно, режиссер признался, что актер был прав.

Иногда на выбор той или иной роли в кино влиял актерский состав, способность к партнерству отдельных актеров. Сам Даль был великолепным партнером, чутким, внимательным, моментально и с удовольствием откликавшимся на неожиданную и интересную импровизацию. Никогда не "тянул одеяло на себя" – об этом свидетельствуют все работавшие с ним режиссеры и актеры. А ведь для этого у Даля, казалось бы, были все основания, и никто бы ему на это не мог бы ничего возразить. Но для актера не существовало такого понятия, как профессиональные амбиции. Ему была важна сообщность художников, которые, собравшись, объединившись вместе – в театре ли, в кино, – работают, дышат одним дыханием, чтобы создать что-то новое ради рождения искусства.

А профессиональные качества всегда находились в непосредственной зависимости от его характера и способа существования в искусстве. Даль с молодости прекрасно пел. Сам он считал себя прежде всего драматическим актером и свой музыкальный дар "не продавал" – ни на радио, ни на телевиденье, ни на пластинки. На просьбу спеть, как правило, отвечал: "Я не пою".

Но бывало и так. На гастролях Театра на Малой Бронной в Шотландии англичане долго благодарили актеров за данный Далем концерт. Он на всем протяжении пути из города Эра – родины Р. Бернса – обратно в Эдинбург пел русские народные песни. Свои же дивились: откуда он знает – ну мелодии, ладно, но тексты...

Этот эпизод относится скорее к области настроения. Однако, если выпадала такая возможность, любил своих поющих героев озвучивать сам. Его голосом поет Иванушка-дурачок, сэр Марлоу из телеспектакля "Ночь ошибок", Барыгин-Амурский из фильма "Не может быть", солдатик из "Старой, старой сказки" и другие. И конечно же, шут в "Короле Лире".

Пел Даль как драматический актер, для которого музыкальный момент – еще один штрих в образе его героя, с помощью музыки и поэзии раскрывающий глубины, неподвластные сухой прозе. Каждый такой номер выстроен как своеобразная маленькая поэма, спектакль в спектакле, фильм в фильме.

Там, где видео– и звукоряд сливаются воедино, просматривается, как прочно слиты в таланте артиста три важнейших компонента – музыка, поэзия и пластика. Их не разъять. Музыкальность заложена в основе движения, в его подчиненности какой-то внутренней мелодии, которая слышна только этому актеру, звучит внутри него. Она придает каждому жесту темп и ритм, интонационную и тембровую окраску. А связанная с поэзией пластика приобретает эмоциональность и одухотворенность. О музыкальности поэзии – то есть о чтении стихов – разговор особый.

Не поет его голосом только Крестовский, герой фильма "Земля Санникова". Сохранились фонограммы, даже два варианта. На одном из них в промежутке между двумя песнями слышна сердитая реплика артиста: "Кабацкая песня – дубль четвертый!!" Раз за разом режиссер и композитор заставляли Даля перезаписывать эти песни. Кончилось тем, что ему все это надоело. Он сказал, что все уже спел и сыграл, и наотрез отказался что-либо переделывать. Песни в фильме спел О. Анофриев. Отказался Даль пойти и настоять, чтобы песни были оставлены за ним. А ведь это было его право. Но это уже из области характера.

Плоды такого саморуководства своей судьбой в искусстве вознаграждались актеру творческими взлетами и прозрениями. Все меньше становилось "проколов" или, как он говорил, "авантюр".

Тогда, на "Земле Санникова", отказ Даля не имел последствий. А Э. Рязанов даже прислал актеру благодарное письмо с надеждой на будущие творческие встречи. Но чаще всего безнаказанным не проходило – судьба в ответ мстила, как могла. Отказ от участия в спектакле "Вишневый сад" в роли Пети Трофимова привел к вынужденному уходу из "Современника", которым уже руководила Г. Волчек. Отказ от участия в фильме "Экипаж" стал причиной травли актера зав. актерским отделом "Мосфильма" и появления странного негласного приказа: Далю три года запрещалось сниматься на "Мосфильме". И т. д. и т. п. Думается, что здесь мы закончим перечислять все роли, от которых отказывался Даль, и все последствия, которые это за собой влекло.

Главное, актер продолжал жить так, как сам для себя считал нужным, несмотря ни на что.

Подобно своему Пеплу или шуту, он ничего не мог изменить в той эпохе, к которой принадлежал. Единственно, что он мог, – или саморегулировать выбор ролей и театров, или играть ему навязанное так, как подсказывала совесть, вкладывая в него новый и неожиданный смысл. Именно этой внутренней свободы и независимости ему не прощали некоторые руководящие, как творческие, так и административные, работники, чувствуя противоборство и противостояние актера. Именно там рождались разговоры о сложности, резкости и неуживчивости его характера. А уж об его уходах из театров просто ходили легенды.

Пошли пересуды: "мания величия", "что ему надо – театры приглашают, роли дают, а он все недоволен..." На начальство можно было и не обращать внимания. Непонимание коллег ранило гораздо больнее. Актер в таких случаях ничего не пытался объяснить. Молча уходил, чувствуя на себе неодобрительные взгляды.

В своих попытках определить составляющие таланта О. Даля, я, как мне показалось, несколько "засушила" его дарование на бумаге. Никакие теоретические выкладки не заменят органики, естества, природы – того, что рождено интуицией, сплавленной с воображением. Позднее Даль, о чем свидетельствуют дневниковые записи, начнет задумываться, попробует привести в систему собственные ощущения, будет размышлять над актерским существованием в пространстве сцены и кадра. Но это нисколько не помешает его импровизациям, абсолютной легкости и свободе.

Пример такой импровизации – речитатив шута в сцене у Гонерильи. Трагическая изысканность, надломленность пластики, воздушность и невесомость каждой фразы, а мелодия словно возникает из дыхания далевского шута. Впрочем, песня шута и впрямь родилась из дыхания актера – он спел ее прямо на съемке так, как слышал в себе. Когда отснятый материал был показан Д. Д. Шостаковичу, композитор сказал, что актер уже все спел, осталось только написать сопровождение. Оно звучит здесь тихо, проходя где-то на втором плане, словно следуя за актером. И кажется, что шут сочиняет свои песенки на ходу, играючи.

Откуда бралась эта легкость и свобода? Думается, это прежде всего – талант. Но еще и мастерство, и высокий профессионализм, которые позволяли распоряжаться мыслью и проживать жизнь своего героя, не заботясь о форме. Форма помогала, но никогда не довлела. Актер отдавался на откуп форме только там, где сюжет существовал как предлог к действию, а не был развитием характера. Как правило, это случалось с актером в его комедийных ролях. Здесь господствовала типажность, эксцентрика, гротеск. Это вовсе не означало, что он работал вполсилы. Напротив, все игралось всерьез. Но в сути серьезного была та доля добродушия и иронии, которая свойственна взрослым в отношении к ребенку.

Писать о комедийных ролях Даля нужно в особой главе. Это отдельная тема. Но у нас сейчас "не то в примете". Только одно грустное наблюдение. Глядя на то, как счастливо-весело "хулиганит" актер в своих барыгиных-амурских, флоризелях, марлоу, вспоминая Даля – Эгьючика из спектакля "Двенадцатая ночь" в "Современнике", трудно предположить, представить себе, что это все тот же Даль, которого запомнили сдержанным, мрачным, ушедшим в себя. Но он мог быть и другим – смешливым, остроумным, живым.

В быту Даль обладал "пикирующим" чувством юмора. Эфрос определил его характер как "смесь жирафенка с пантерой", и это очень точно. Он и был таким – очень разным. Просто с годами желания веселиться хватало разве что на близких. Но даже в последние трудные годы он мечтал о комедии. Это был тот мир, в который он, всегда молчаливый и сдержанный человек, пускал всех. Мир театрализованного представления, фантазии, выдумки, озорства. Это была потребность эмоционального отдыха, возможность выйти в новую форму и еще одна встреча с детством, куда каждый из нас хотел бы вернуться. Главное было – не растерять ощущение своей первозданности.

В 1978 году он писал режиссеру А. Эфросу:

"Время уже не бежит, а летит. Определяется человек, определяется его сущность – и тут я согласен с Делакруа, который сказал примерно следующее: вот когда человек рождается, он и есть тот самый чистый и истинный человек. Потом жизнь накладывает на него различные наслоения, и его задача в течение жизни – сбросить с себя все наносное – и вернуться к себе, к своей истинной сущности".

Несколько слов об образе, который в череде героев Даля стоит несколько в стороне. В творческой биографии актера он тоже мало известен.

История такова. В 1975 году режиссер А. Симонов начал снимать на "Ленфильме" двухсерийную картину "Обыкновенная Арктика". Сценарий был написан К.М. Симоновым по рассказам Б. Горбатова "Закон зимовки". Он же, Симонов-старший, подал режиссеру идею взять на одну из главных ролей О. Даля.

Молодой режиссер впервые брался за такую большую работу. Но было нетерпение, жажда работы, самостоятельность взгляда. Все это, и в особенности последнее, решило дело в его пользу – актер, прочитав сценарий, дал согласие. Но это же стало основной претензией к фильму у начальства. "Зачем нам разрушать романтический стереотип, сложившийся в представлении советского зрителя об Арктике 30-х годов?" – услышал Симонов от одного из руководителей телевидения.

Картина на голубые экраны все-таки попала. Но опять сработала та же система, что в свое время с "Женей, Женечкой...", – система "замолчания". Единственный показ по тогдашней 4-й программе в параллель с идущей по 1-й очередной Олимпиадой, когда, естественно, все взгляды были направлены к спорту. Так она и прошла – без повтора и единого слова в печати.

Симонова стереотипы не интересовали, так же как и Даля. Их интересовали люди. Те люди, которые были вынуждены жить и работать в тяжелейших условиях. Романтики не было. То есть, она была, когда снаряжали их на великие подвиги, провожали под звон и шум громыхающих оркестров. А потом про этих людей просто забыли.

Симонов сомневался, сможет ли Даль, по его словам, прекрасный мальчик нашего кинематографа, обаятельный даже в гневе, в разнузданности, тонкий, ювелирно владеющий всеми оттенками палитры своей "вечной юности", сможет ли он перейти в другое качество – ведь ему предстояло сыграть человека старше себя, прошедшего две эпохи. Поэтому перед тем как пригласить актера на роль Антона Семеновича, начальника строительства далекого полярного причала, Симонов снял его в фильме-концерте "Военные – сороковые" из телецикла "Поют артисты театра и кино". Передача единственный раз прошла по ТВ в 1975 году и больше не повторялась. Она – неизвестна, поэтому несколько слов о ней.

В кадре стоит О. Даль и поет песню "Дороги" Ошанина – Новикова. И тут обнаружилось – ввалившиеся щеки, темные круги вокруг глаз, какое-то пропыленное, уставшее лицо. Перед нами был человек, прошедший войну от первого до последнего выстрела. Это не было фактурой Даля, это был способ его актерского существования. Интенсивность внутренней душевной и духовной жизни изменила и его внешний облик.

Позднее, В. Б. Шкловский в рецензии на фильм "На стихи Пушкина..." отметил, что, вживаясь в поэзию великого русского поэта, Даль становится временами на него похож.

Вот такой же неожиданный, совершенно не похожий на себя, Даль в фильме "Обыкновенная Арктика". Нужно было все обаяние артиста, чтобы не приписать ему самому того неприятного, более того – отталкивающего первого впечатления, которое производил его герой.