Текст книги "Мария-Антуанетта. Нежная жестокость"
Автор книги: Наталья Павлищева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
– Вы правы, мою талию не приходится утягивать четырем камеристкам сразу, она и без того тонка. Это несомненное достоинство. И Луи очень нравится, – дофина повернулась к мужу, как бы призывая того в свидетели. Довольный неожиданной поддержкой Луи Август кивнул.
Антуанетта подхватила своего супруга под ручку и, смеясь, потянула его за собой:
– Пойдемте, Луи, нам еще нужно позаниматься историей, вы обещали мне рассказать что-то интересное об этой Англии.
Дофин был очарован, а его давний соперник – брат повержен. Антуанетта понимала, что завела себе врага, тем более Станислав не единожды давал ей понять, что слегка влюблен. Но ей было на принца наплевать, потому что собственного супруга после такой ее выходки словно подменили.
Он действительно долго и нудно пересказывал ей английскую историю. Сначала Антуанетта с трудом сдерживалась, чтобы не зевнуть, это обидело бы Луи смертельно. Но немного погодя вдруг обратила внимание на то, как изменился супруг, куда девалась сонливость и медлительность, глаза блестели, речь стала напористой, он как-то даже подтянулся… Невольно прислушавшись, Антуанетта просто увлеклась. Оказалось, что и в истории можно найти много интересного, а уж судьба несчастной Марии Стюарт, казненной по воле своей собственной тетки, английской королевы Елизаветы, увлекла.
– Ах, как можно казнить королеву?! Елизавета – мерзкая завистница, она убила Марию Стюарт просто из зависти к ее красоте. Мне жаль невинную королеву Марию!
Однако Луи был несколько иного мнения о Марии Стюарт, он подробно поведал изумленной супруге обо всех, кто погиб по вине шотландской королевы.
– Луи, откуда вы все это знаете?!
– Из книг, – почти смутился супруг, протягивая Антуанетте толстенный фолиант по истории Англии.
В тот же вечер он, нечаянно оказавшись перед большим, в полный рост зеркалом рядом с женой, вдруг остановился и с грустью констатировал:
– Вы правы, мы со Станиславом слишком толсты. Я толще вас в два раза.
И в этот момент Антуанетта показала свои лучшие качества – доброту и находчивость. Она критически оглядела мужа и себя в зеркале и беззаботно пожала плечами:
– В полтора. Это Станислав в два.
Ответом был смех дофина, который так редко слышали в Версале.
А ночью случилось то, что должно было произойти давным-давно, – Антуанетта стала женщиной. Смущенный свершившимся и счастливый, Луи лежал, уткнувшись в плечо жены и бормотал:
– Я сделал вам больно, мадам?
– Вы можете называть меня просто Антуан, когда мы вдвоем? Меня так звали в детстве.
– Да, конечно. Вы простите меня за проволочку и причиненную боль?
– О, да, конечно!
Конечно, первый отчет о произошедшем получила Мария-Терезия. И хотя Антуанетта не забеременела, для этого все же нужно было сделать операцию, сам факт свершившегося брака был очень важен.
Отношения между дофином и его супругой изменились столь сильно, что не заметить этого при дворе не могли. Во избежание ненужных домыслов было решено обрадовать деда.
Внуки явились к королю вдвоем, и это что-то значило. Луи смотрел на деда блестящими глазами, а на супругу – с восторгом. Понятно было и без объяснений, но король все же выслушал их сбивчивое сообщение, пряча улыбку, потом с чувством поцеловал Марию-Антуанетту в лоб, назвав своей дочерью. Дофин тихо добавил, что это заслуга его супруги. Людовик осыпал дофину подарками, о которых только можно мечтать, она получила все остававшиеся пока в закромах бриллианты французских королев, Людовик действительно был благодарен этому ребенку за долготерпение и проявленную недетскую мудрость в отношении его внука. За это следовало благодарить.
«Секрет» перестал быть секретом уже через день, весь двор едва ли не поздравлял дофина и дофину со свершившимся, Станислав скрипел зубами, Артуа хлопал брата по плечу и, хохоча во все горло, отпускал едкие шуточки по поводу того, сколько же пришлось бедняге дофине ждать столь героического поступка от мужа (правда, делал это наедине, но все равно обидно), о свершении брака было сообщено всеми послами своим монархам. Дофин страшно смущался, а Антуанетта держалась стойко.
Это был определенно счастливый год. Помимо установления интимных отношений с мужем, Антуанетта была признана парижанами.
Смешно, но жившая рядом с прекрасным городом, Антуанетта за три года не побывала в нем. Дело в том, что въезд будущей королевы в город – мероприятие триумфальное, а пока не было уверенности, что брак не развалится, к этому как-то не стремились. Но теперь, когда они с Луи стали мужем и женой, такое было возможно.
Мария-Терезия давно рекомендовала дочери вместе с мужем посетить Париж, чтобы показаться публике. Но Антуанетте даже страшно было об этом подумать, нелюдимый и робкий Луи на публике становился и вовсе замкнутым. Но в муже произошли заметные изменения, став мужем, он почувствовал себя куда уверенней во всем и дал согласие на такую поездку.
Это был настоящий триумф! Очарованные прелестью дофины, парижане готовы были носить ее на руках (через два десятилетия эти же люди придут смотреть, как казнят бывшую очаровательную дофину, а потом королеву). Крики восторга и приветствий, толпы любопытных, окруживших плотным кольцом в садах Тюильри, но не сделавших ни единого оскорбительного жеста, не выкрикнувших ни одного оскорбительного слова. Парижанам понравилась молодая пара, дофин и дофина были на вершине успеха!
«Как нам повезло, что мы, учитывая наш ранг, с такой легкостью завоевали любовь народа!» Ей было семнадцать, ему – восемнадцать, и так легко верилось в то, что впереди только счастье, а любовь народа не пройдет никогда.
Была, правда, не слишком приятная, но оставшаяся незамеченной большинством, минутка. Они остановились перед монументом Людовику XV на площади его же имени неподалеку от садов Тюильри, чтобы полюбоваться. Сама площадь еще не была завершена, но статуя, ради которой все затеяно, стояла уже десяток лет. Конная статуя была установлена в дни, когда популярность короля казалась непреходящей. Сам Людовик в римских одеждах восседал на красивом жеребце, а у его ног расположились четыре аллегорических изображения Добродетелей.
Что заставило Антуанетту так много внимания уделить, пусть и очень красивой, но далеко не единственной площади Парижа, но дофину почему-то потрясла именно эта. Не статуя короля, а само место. Хотя со статуей вышло не слишком красиво, когда дофины осматривали монумент, нашелся парижанин, насмешливо повторивший пасквиль, рожденный в первые же дни после установки статуи:
«Постыдный монумент, прекрасный пьедестал!
Добро унижено, и на коне нахал!»
Кто-то рассмеялся, кто-то постарался отвлечь от произнесенных слов, но дофина сделала вид, что не расслышала насмешливых слов. В конце концов, это говорилось не о ней и не о дофине, а вокруг был блестящий Париж, где ее принимали восхищенно, где ее явно полюбил народ.
Через неделю визит в оперу, и снова овации, снова восхищение и успех. Во французском театре не принято аплодировать, но когда очаровательная дофина не сдержалась и проводила со сцены знаменитую Анну Хайнель аплодисментами, ее примеру последовал весь зал. Балерина и танцовщик Гаэтан Вестри получили настоящую овацию, потому что понравились дофине. Зрители были согласны, ведь дофина не может быть неправа.
Огромная толпа снова и снова кричала, восторгаясь дофиной и ее супругом. Конечно, перекос в выкриках был явным, кричали: «Как она красива! Как она прелестна!» и редко упоминали дофина, но для Луи Августа уже одно его появление перед огромной толпой и то, что он не сбежал, опустив голову и топая ногами, было огромной победой, а находиться рядом с очаровательной женщиной, которую вокруг назвали красавицей, само по себе подарок. Луи был счастлив не меньше Антуанетты.
Вечером дофин, смущенно улыбаясь, вспоминал, как их едва не несли на руках вместе с каретой.
– Ах, Луи, нам следовало давно прислушаться к совету моей матушки и съездить в Париж.
Ему бы прислушаться по поводу совета, но дофин обратил внимание на другое:
– Мадам, только вы зовете меня Луи, остальные – Несчастным Бэри.
– Зато вы меня – мадам. Я просила звать Антуан.
Капризно надутые губки говорили, что юная женщина вовсе не сердится, она закинула руки, обвив ими шею супруга. Дофин стоял, обнимая свою тоненькую и гибкую жену, боясь прижать покрепче, чтобы не сломать, и счастливо улыбался. Он дал себе слово исполнять любое желание, любую прихоть этой женщины. Она единственная, кто увидел в нем не неуклюжего толстого Бэри, а доброго славного малого. Конечно, были и другие, но не женщины же. И то, что одна из самых красивых женщин Версаля принадлежала ему и хорошо относилась, стремясь и его поднять до своего уровня популярности и обожания, делало благодарность Луи совершенно безграничной. Она еще приведет их обоих к трагическому финалу, но тогда до него было еще так далеко…
Король Людовик тоже был доволен дофиной. За три года пребывания в Версале Антуанетта стала настоящей француженкой, ее произношение больше не напоминало об австрийском происхождении, она прелестна во всем, очаровательна, великолепно держалась, танцевала, явно становилась законодательницей моды, во всяком случае, прически «а-ля дофина», как и обещал когда-то в Вене парикмахер Ларсенер, стали популярны, а теперь ей вовсю придумывали новые, иногда просто немыслимые.
Луи досталась совершенно очаровательная жена. Король сравнивал Антуанетту с другими снохами и признавал, что все сравнения в пользу первой. Артуа женился на сестре Жозефы, Марии-Терезе, которая тоже не отличалась красотой, была так же мала ростом, толстовата, неуклюжа, имела отвратительную осанку и исключительно длинный нос, правда, в отличие от старшей сестры, у нее был прекрасный цвет лица и красивая грудь. Тереза совсем не стремилась завоевать расположение двора, зато удовлетворяла супруга в постели. Ей определенно повезло больше двух других принцесс, ведь именно Тереза получила лучшего из трех принцев. Луи Август и Людовик Станислав были толстыми и неуклюжими, Карл, граф д’Артуа напротив – стройным, узколицым, с яркими черными глазами, отличался веселым, даже задиристым характером, по-хорошему общителен, учтив и пользовался огромной популярностью у дам. Энергичный, временами эпатажный красавец был желанным в любой дамской компании.
Антуанетта отдала ему безусловное предпочтение перед Станиславом, вызвав у старшего почти ненависть. Луи, похоже, даже не задумывался над этими вопросами.
Отношения между супругами были ровными, ласковыми, но дальше дело не двинулось, дофин иногда исполнял супружеские обязанности, но это явно доставляло ему болезненные ощущения, потому не приносило радости, и интимная жизнь ограничилась редкими объятиями. Речи о беременности при таком раскладе идти не могло. Это очень беспокоило всех, особенно Марию-Терезию, которую остальные дети то и дело осчастливливали внуками, даже несчастная в замужестве Шарлотта. Не слишком волновался король Людовик, с него хватало и собственных проблем со здоровьем, которое все чаще давало сбои, изношенный организм монарха функционировал уже плохо.
– Луи, то, что у Станислава с Жозефой нет детей, не может нас успокаивать, дети наверняка появятся у Артуа с Терезой. Мы должны постараться их опередить…
Совсем недавно такой милый и готовый ради супруги на все дофин мгновенно становился замкнутым. У него снова ничего не получалось, надоело испытывать боль, не доставляя ни супруге, ни себе удовлетворения. Антуанетта была согласна эту боль терпеть, если бы она привела к беременности, но ведь и того не получалось!
Нет, они спали в одной постели, но снова только спали.
Перемены
Наступил 1774 год, очень важный и для Антуанетты, и для Луи Августа.
Началось с того, что на новогоднем балу в опере дофина встретила единственную свою любовь – графа Акселя Ферзена. Нет, ничего особенного не произошло, никакой мгновенно вспыхнувшей страсти, как потом твердили многие и многие злопыхатели, никакого удара молнией, сердечного взрыва или чего-то похожего.
Молодой граф выглядел настоящим романтическим героем. Высокий, стройный, даже гибкий, с узким умным лицом, большими, томными глазами под густыми черными бровями, неизменно элегантный – настоящий герой романа. В Версале он оказался, между прочим, по пути в Англию, где предстояла женитьба на английской наследнице, Катрин Лайелл.
Дофина вместе с мужем и графом Прованским присутствовала на балу в опере в маске, это было привычным, все члены королевской семьи надевали маски на подобных мероприятиях, потому граф Ферзен не сразу понял, с кем разговаривает. Они долго беседовали, тем более было о чем, ведь граф совсем недавно встречался с братом дофины, эрцгерцогом Леопольдом, во Флоренции. Они нашли друг дружку интересными собеседниками, граф был приглашен на несколько балов в честь дофины, но на том все и закончилось. Графа ждали дела в Англии, а дофину – развлечения в Версале.
Похоже, Антуанетта просто махнула рукой на альковные неудачи, уговорить Луи на небольшую операцию, которая сняла бы последние препоны, не удавалось, не стоять же перед упрямцем на коленях, и дофина занялась совсем иными делами…
Противостояние дофины и мадам Дюбарри продолжалось, хотя не было уже столь явным, как раньше, оно просто стало закулисным. При каждой возможности дамы старались перетянуть придворных на свою сторону и показать, что соперница ничтожна. Правда, мадам, понимая, что лучше завоевать расположение дофины, потому как король стремительно терял здоровье, попыталась сделать это, но по-своему. Дюбарри… предложила Антуанетте свои бриллианты по какому-то случаю.
– Мне?! – мгновение Антуанетта даже не могла поверить услышанному. – Она предлагает мне свои обноски?! Ничтожная женщина, не имеющая ни вкуса, ни умения скрыть этот недостаток, предлагает мне воспользоваться ее вульгарными побрякушками?!
Конечно, дофина не решилась это же сказать вслух, она заметно смягчила отказ, сказав:
– У меня достаточно своих.
Но мадам Дюбарри передали первую реакцию дофины, и она затаила злость, мечтая о мести.
Такая возможность скоро представилась.
В Париж приехал мсье Глюк, давний учитель Антуанетты. Не воспользоваться этим дофина не могла, предложив поставить его «Ифигению в Авлиде». Это был вызов вкусам парижан, любивших своих Люли и Рамо и итальянца Пуччини.
Мадам Дюбарри почувствовала возможность отыграться за оскорбление.
– О, мы просто уничтожим этого шевалье Глюка вместе с его покровительницей! – обещала мадам своим сторонникам, и те горячо поддерживали любовницу короля.
Шевалье Глюк не старался быть осторожным, он без конца спорил с теми, кто воплощал его задумку в жизнь, доказывал, что французы просто не умеют петь, ссорился со знаменитым танцовщиком Гаэтаном Вестри, требовавшим, «как положено», завершить оперу танцевальным номером, да еще и медленной испанской чаконой.
– Что вы говорите?! Какая может быть чакона в Древней Греции?! Никаких чакон!
Вестри попробовал жаловаться на композитора, но ничего не получилось, Глюк заявил, что испанских танцев не может быть в его опере, и все тут!
Мадам Дюбарри успокоила:
– Вам недолго осталось страдать, совсем скоро крах шевалье Глюка, а потому больше таких нелепых постановок не будет.
Глядя в прекрасные голубые глаза любовницы короля, любуясь бриллиантами на ее нежной шейке, Гаэтан Вестри верил в близкий конец карьеры Глюка. А мадам даже тайно посетила репетицию оперы. Не имеющая музыкального образования и особенного слуха, Дюбарри мало что поняла, кроме одного – в Париже есть много тех, кто считает музыку шевалье Глюка никуда не годной. Главным противником кроме самой мадам был композитор Пуччини, хотя ноты его произведений и были в нотной библиотеке самой дофины.
Наступил день премьеры. Антуанетта настояла на том, чтобы Луи присутствовал в театре вместе с ней. К ним присоединились граф и графиня Прованс (Станислав, потому что все же не был равнодушен к дофине, а его супруга – потому что привыкла ее поддерживать во всем) и множество членов королевской семьи. Конечно, ни короля, ни мадам Дюбарри не было, но этого и не требовалось, дофина уже почувствовала, что она определяет моду на многое в Версале (а значит, и в Европе вообще?). Это понимание было упоительным, не пугало даже противостояние с фавориткой короля, наоборот, оно придавало пикантность многим разговорам, когда дофина начинала словесные баталии с Дюбарри, за ними, затаив дыхание, следил весь двор.
В опере Антуанетта чувствовала себя хозяйкой, но не только потому, что сегодня шевалье Глюк давал премьеру, а потому, что в музыке разбиралась куда лучше своей соперницы. Уже приучившая всех к аплодисментам, дофина теперь могла аплодировать, когда считала нужным. Но не только поддержка дофины, сама музыка, пусть непривычная французам, но такая упоительная, помогла шевалье Глюку сорвать овации за спектакль.
Это был триумф и Глюка, и Антуанетты! Премьера удалась.
До необратимых перемен в жизни дофины Марии-Антуанетты и дофина Людовика Августа оставалось меньше десяти дней…
В конце апреля король отправился на охоту, но поохотиться не удалось, Людовику внезапно стало плохо, он почувствовал слабость и остался в карете. Пришлось вернуться в Большой Трианон и прилечь. Но на следующий день из-за лихорадки и рвоты королевский врач Ла Мартиньер настоял на возвращении в Версаль:
– Вам, сир, болеть нужно только в Версале.
Мадам Дюбарри была страшно обеспокоена и не скрывала своих дурных предчувствий. Сам Людовик чувствовал, что на сей раз может не справиться с пока неведомой болезнью. Врачи бодро убеждали короля, что все пройдет, а он пытался решить сложную проблему – удалять или нет мадам Дюбарри. Это была серьезная проблема. Если болезнь все же пересилит, то готовиться к смерти надо загодя, исповедоваться и причаститься. Но для этого необходимо удалить любовницу, ни один из священников принимать исповедь в присутствии мадам Дюбарри не станет. Как бы она ни убивалась, как бы ни сидела ночами у его постели (днем рядом были дочери), ей предстояло покинуть своего многолетнего покровителя.
Но у Людовика однажды уже так бывало, он серьезно заболел и был вынужден удалить свою первую фаворитку – герцогиню де Шатору, умницу, при которой Людовик явно не скатился бы до того, чем занимался в последние годы. Герцогиня удалилась от двора, чтобы больше никогда не появиться в Версале, а король выздоровел. Но вернуть любовницу уже не мог.
Опасаясь и сейчас такого поворота дел, Людовик тянул до последнего, тем более врачи вовсе не грозили близким концом. Вопрос только в том, чего в их заверениях было больше – действительно уверенности в выздоровлении или простого страха перед грядущими переменами.
Врачи суетились вокруг короля, не понимая, в чем дело. Мысль о самом страшном диагнозе отметали:
– Месье, вы уже болели оспой, потому едва ли могли заразиться снова.
Но 3 мая на лице короля выступили красные пятна, и он сам произнес роковое слово:
– Оспа!
Передать ужас, охвативший огромный дворец, едва ли возможно. Придворные метались между желанием срочно бежать прочь из зараженного дворца и успеть выказать свое преклонение перед будущим королем.
Дофина с супругой и графа Прованса немедленно изолировали в своем крыле Версаля, они, как наследники престола, не должны заразиться! Уверения Антуан, что она уже болела оспой, а потому может не бояться, в расчет не принимались, даже несчастной графине Прованской, у которой лицо было изрыто следами страшной болезни, запретили подходить к покоям короля. Ведь Его Величество тоже уже болел…
Антуанетта вспоминала, как страшная зараза выкосила у них едва не половину семьи, ведь от нее погибли Карл, Иоганна, две Жозефы – сестра и вторая супруга Иосифа, тяжело болела императрица, изуродованной осталась красавица Элизабет…
– Нет, Луи, я прекрасно понимаю, как вам хочется посетить деда, но вы не имеете права делать этого. Если Господу будет угодно, то король останется жив!
– Но он удалил мадам Дюбарри в Рюэль! Это означает, что Месье решил исповедаться и причаститься.
– Моя матушка, когда была больна, тоже исповедалась и причастилась, но выжила. Кроме того, Месье уже однажды удалял любовницу, если вы помните! Возможно, именно такой жест и покаяние спасли ему жизнь в прошлый раз. Будем надеяться, что это произойдет и ныне.
Надежда, вот что оставалось окружающим. Но король не умер ни в тот день, ни на следующий, истощенный многочисленными оргиями и нарушениями организм оказался на удивление сильным, он продолжал сопротивляться смерти.
По крайней мере, один положительный момент во всем этом был – ненавистная мадам Дюбарри покинула Версаль. Однако, казалось, радоваться рано.
– Смотрите, – кивнула Антуанетта мужу, показывая в окно.
– Что вы увидели?
– Кареты.
– А… крысы бегут с тонущего корабля? Боятся заразиться и удирают? Неудивительно.
– Вы не наблюдательны, Луи. На запятках лакеи в парадных ливреях, это не бегство, это визит.
– Куда? Кому?
– Мадам Дюбарри, я думаю. На всякий случай. Я насчитала уже пятнадцать карет. И знаете, чего боюсь больше всего? Они вернутся от мадам, которая была рядом с больным оспой, и могут просто привезти заразу во дворец снова. Когда болели мои родные, карантин был полный, нас не выпускали за пределы собственных комнат ни под каким предлогом, даже когда матушка едва не умерла.
Было жутковато это осознавать, но дофина права.
Король проболел еще неделю. Его тело и лицо страшно раздулись и почернели, дыхание едва улавливалось. И лишь теперь к нему был допущен священник, обязанный выполнять предстоящее куда чаще, чем раз в жизни монарха – исповедовать его. О, у Его Величества накопилось столько грехов… Наверное, священнику придется провести у постели умирающего не один и не два часа. Больше всего придворная камарилья жалела, что не имеет возможности припасть ушами к замочной скважине, чтобы подслушать. Их не испугала бы и угроза заражения, лишь бы только иметь возможность посмаковать детали исповеди… Несколько человек невольно посмотрели на большие каминные часы, словно засекая время, потраченное умирающим королем на исповедь.
Каков же был шок придворных, когда священник вышел из королевской спальни через… 16 минут! Непонятно, то ли исповедь не состоялась, то ли король не счел нужным каяться во всех своих грехах, ведь их было столько, что одного беглого перечисления основных хватило бы на все оставшиеся часы жизни.
Теперь можно было причаститься. Но для этого требовалось еще прилюдно покаяться, а как это сделать, если король уже не способен произнести ни слова? И тогда кардинал, причастив умирающего, сделал это за него:
– Господа, Его Величество поручил мне сказать, что он молит у Бога прощения за нанесенные им обиды и за тот дурной пример, который он явил своему народу.
И все равно король не умер. Он заживо гнил, распространяя по дворцу омерзительный запах, от которого некоторые просто падали в обморок, а весь двор, а за ним и Франция следили за свечой, горевшей на окне его спальни.
Огонек горел до 10 мая.
Без четырех дней четыре года назад австрийская эрцгерцогиня Мария-Антуанетта в такой же яркий майский день въехала в Версаль.
Дофины стояли в своей комнате на коленях перед образом Девы Марии, трясясь от страха и переживаний. Чего угодно ожидали они от ближайшего будущего, но только не самостоятельного правления. Внезапно Антуанетта прислушалась, ее привлек странный шум.
– Луи, что это?!
Но ответить дофин, а вернее, теперь уже король своей королеве не успел. Дверь с шумом распахнулась, и в комнату почти ворвалась толпа придворных. Это их топот по ступеням и галереям испугал Антуанетту. Каждый спешил первым засвидетельствовать свое почтение новым королю и королеве.
Король умер, да здравствует король!
И королева!
Позже в угоду новым королю и королеве немало было написано о том, как истово молилась молодая пара, как просила Господа помочь им править справедливо… Как вроде даже не ожидала страшного конца.
Нет, все молитвы произнесены куда раньше, когда страшный, смертельный диагноз был поставлен окончательно, и стало ясно, что Людовик не выживет. Все уже думано-передумано. Двор устал от долгого ожидания, никто больше не ездил к мадам Дюбарри с визитами, все только ждали момента королевской исповеди и вот этой возможности первыми преклонить колени перед новыми монархами. А сделав это, придворные бросились подальше от зараженного дворца, трясясь теперь уже за собственные жизни.
Уехала и королевская чета, а также граф Прованс с супругой и граф д’Артуа со своей. Все они наследники, им нельзя повторять судьбу своего деда.
Поспешно покинули Версаль дочери умершего короля, а теперь тетушки нового, бросились прочь все, кто мог, и кто не имел права, тоже. Тело самого Людовика, столько лет блиставшего в Версале, но теперь страшно обезображенного, также поспешно упаковали в гроб, постарались герметично закрыть и отвезли в Сен-Дени. Даже королей, умерших от такой страшной болезни, не провожали в последний путь, боясь заразиться. Никто не знал, что и вступающую на престол пару тоже не будут после смерти хоронить торжественно и со слезами на глазах, но уже совсем по другой причине.
