Текст книги "Невеста войны. Ледовое побоище"

Автор книги: Наталья Павлищева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

И все‑таки Батый понимал, что не поедет в Каракорум, чтобы не погибнуть, что постарается держаться подальше от Гуюка, что создаст свою Орду, постарается как можно дальше оттянуть выборы нового хана, чтобы успеть встать на ноги и решить свои проблемы, а еще, что, если Гуюк пойдет на него войной, будет не просто защищаться, он поднимет одну часть монголов против другой.

Даже после столь тяжелого решения стало легче, у человека всегда так, хуже всего неопределенность. Хан стал едва слышно мурлыкать песню своего детства, ее пела мать. Детство для всех неприкосновенно, даже если бы оно было голодным и нищим, все равно казалось лучшим. Но у Батыя были добрые отец и мать, достаток во всем и любовь великого деда. Все не растраченные на сына чувства Чингисхан отдал внуку. Старшего сына Джучи он хоть и признал своим, но в глубине души в это не верил, к тому же рождение ребенка у жены после ее плена было не столько виной Борчу, сколько позором самого Темуджина, а потому любви к Джучи со стороны отца не добавляло. Став Чингисханом, Темуджин честно пытался сделать Джучи своим наследником, но старший сын удался то ли в Борчу, то ли в своего настоящего отца, он совершенно не любил войну.

Батый помнил отца больше по песням и задумчивости, чем по походам и даже охоте. И все равно Чингисхан готов был назвать продолжателем Джучи, до самой его смерти был готов. Никто не знал причины этой внезапной смерти, но только после нее наследником назван Угедей. Джучи не очень любили все, возможно, потому Чингисхан так старался определить будущее для второго сына Джучи, своего любимого внука Бату подальше от Каракорума? Получилось, где Каракорум, а где этот самый внук.

Хан глянул на расстеленную шкуру, попытался прикинуть, как долго добираться от Каракорума до тех мест, где он собирался ставить столицу будущей Орды. Получалось далеко… От времени и, видно, частого использования предыдущим хозяином шкура вытерлась, значки на ней кое‑где были едва заметны, а то и вовсе стерлись. Батый снова пригляделся.

После долгих размышлений он уже не боялся этой громады под названием Русь. Вот значки, показывающие путь его туменов в самом начале похода на урусов. Это Елисань… Оборонялась хоть и упорно, но была сожжена. Вот место, где они бились на реке и где по дури погиб Кулькан. Вот настырный маленький Торжок, две недели были потеряны под этим городом, позже Батый научился не просто оставлять в покое такие города, но и заранее их огибать. Вот отсюда тумены Гуюка и Бури повернули назад, совсем немного не дойдя до богатого города на северо-западе уруской земли.

А здесь… и вспоминать не хотелось. Один маленький город сжег себя вместе с запасами, чтобы не достались монголам, второй продержал их, словно на острове, почти два месяца, а потом опозорил. Злой город!

Батый пнул ногой шкуру, словно та была виновата в его неудачах под Козельском. От резкого движения кумыс из чаши расплескался, залив ту часть, которая лежала между землями урусов и Каракорумом. Словно море появилось на шкуре. Что бы это значило, хану больше нет хода в родные места? Ну что ж, пусть так, он воин, а воин редко умирает дома в своей юрте.

– Ач! Ач! – поторапливали медлительных животных погонщики. Это конь бежит себе безо всяких напоминаний, пока не остановишь, а тех же волов, которых во множестве использовали и русские, по чьим землям сейчас тянулось монгольское войско, нужно подгонять. Это не ускоряет движения, но если не щелкать кнутом, то кажется, что вол и вовсе встанет.

И вдруг массу из людей и животных охватила почти паника, работая плетьми налево и направо, по центру дороги, вытоптанной копытами и ногами, пробирались всадники. Большинство, едва завидев, кто это, спешно уводили своих животных в стороны, оттаскивали повозки, потому что это нукеры освобождали дорогу джихангиру. Сам Батый ехал, не глядя на склонившихся в почтительном приветствии, его взгляд был устремлен вперед, ему не пристало разглядывать тех, кто у ног его коня.

Тумены Батыя не спеша двигались на восток…

Батый не стал пробиваться на запад через леса к самому краю земель, на которых располагались вечерние страны. Ни к чему. Ему совсем не нужны города, затерянные среди лесов, не интересны их дома за высокими стенами. Стенами огораживаются те, кто боится, хан не боялся и потому не ценил крепостей, он знал, что любая, даже самая крепкая, рано или поздно падет.

Ему не были нужны эти земли, и в подчинении тоже, держать в них множество своих воинов, чтобы считать эти земли своими, накладно и неудобно. Дань они будут присылать только из опасений, что он может снова прийти и разорить, остальное ни к чему. Он уже чувствовал себя ханом огромной новой Орды, его Орды, которая пока еще живет с оглядкой на Каракорум, но это ненадолго. Своим сыновьям Батый оставит большую сильную Орду, земель и народов в которой хватит на них всех. Так он решил.

Пока придется отступить, но это временно. Когда у него будет новая Орда, будут и новые походы на вечерние страны.

Одно мучило хана, он прекрасно понимал, что обманывает себя – оставлять новую Орду будет просто некому. Так когда‑то некому оказалось оставить власть его деду Чингисхану. По закону это должен быть Сартак, но старший сын Батыя вовсе не стремился ни к власти, ни к славе, ни вообще к войне, тем более завоевательной. Батый осуждал бы его, если бы не помнил своего отца Джучи. Старший сын Чингисхана тоже не любил войну… Но у него вырос вон какой внук!

Для себя хан решил, что если не захочет сын, он тоже воспитает внука, такого же, как он сам.

На Запад…

Псковская земля стонала под немецкой пятой. Еще когда Новгород не остыл от победы над шведами, Ливонский орден напал на Изборск. Не ожидавший нападения и не готовый к нему Изборск защищался как мог. Но силы были неравны, Изборск пал, был разграблен и сожжен, жители перебиты или угнаны в плен.

Когда известие о нападении на Изборск пришло в Псков, горожане немедля собрали вече. Псков спешно собрал ополчение, куда пошел весь способный воевать люд. Получилось около пяти тысяч человек. Им бы спешно позвать на помощь Новгород, но псковичи решили справиться сами. Боярам-изменникам не удалось отговорить горожан не отправлять помощь Изборску, но посадник сумел сообщить немцам все о самом ополчении. Понадеялись псковитяне побить немцев сами, да просчитались. Против них выступило вдвое больше хорошо обученных, хорошо вооруженных бронных рыцарей. Против двуручного меча да крепкой брони с рогатиной и топором особо не навоюешь. Вел псковитян Гаврило Гориславич, ополчение сражалось даже тогда, когда сам он погиб. Немцы даже говорили, что «псковичи – это народ свирепый». Но и свирепость против рыцарей-убийц не спасла псковитян. В битве погибли более восьмисот ополченцев, остальным пришлось разбежаться, скрываясь в лесах. Псков остался почти без защитников.

Немцы по следам побитого ополчения тут же подступили к Пскову. Но горожане успели закрыть ворота и отбить атаки врага. Даже седмица осады каменного кремля Пскова ничего не дала. Но немцы успели разорить и пожечь дотла городской посад и пригороды.

Простояв неделю, немцы решили не тратить больше силы и время на непокорный Псков и ушли на Новгородские земли – захватили Водскую пятину.

Немцы выступали не просто так, они везли в своем обозе изгнанного из Пскова ранее князя Ярослава Владимировича. Не справившись с Псковом одним ударом, немцы поспешили тайно договориться с его боярами. Изменников всегда хватало, потому договориться удалось быстро с посадником Твердило Иванковичем. Посадник и его приспешники сумели уговорить псковитян согласиться на условия немцев и открыть ворота. Псков был попросту сдан. Рядом с посадником теперь всегда находились два немецких наместника – фогты.

Беглый князь-изменник Ярослав Владимирович взял и подарил всю Псковскую землю немцам! После того они хозяйничали уже особо жестоко. Но захвачена была и Новгородская земля. Князю Александру с дружиной и ополчением удалось отбить Копорье, прогнать немцев из Тесово и Луги, но Псковская земля все еще стонала под рыцарями.

Теперь предстояло помочь псковичам, ведь их дети были в залоге у немцев. Среди новгородцев тоже находились те, кто ворчал, мол, сами псковичи ввязались в дружбу с немцем, пусть сами и выпутываются. Но стоило князю грозно глянуть, как вече притихло. Решено было готовиться к походу, но только теперь совсем иначе. Нынче знали, как выглядят эти рыцари и каково будет с ними биться. Снова и снова собирал Александр тысяцких и сотников, объясняя, как учить ополчение.

Новгородские ребятишки, коченея на холодном ветру, пряча красные руки за пазуху и поднимая, как цапли на болоте то одну, то другую озябшие ноги, подолгу выстаивали, наблюдая за прибывающими и прибывающими в Новгород дружинами из Низовской земли.

– Глянь‑ка, снова конные идут! А щиты какие у них, красные…

– А впереди кто, князь?

– Не иначе, вон как шелом золотом блестит!

– Да это наш Андрей Ярославич!

– Ага, тоже, видно, своих привел нам в помощь.

– А стяг какой, с всадником и змеем!

– Где змей?

– Да вон же, смотри, куда глядишь?

На корм прибывающим ратникам порезали чуть не весь скот, но новгородцы не жалели, они уже поняли, что без помощи с лютым врагом не справиться, потому готовы отдать последнюю рубаху, если она понадобится. У многих родственники во Пскове, тесно связаны меж собой города. Хотя Псков всегда стремился отделиться, своей волей жить. О беде, которая стряслась в Пскове, знали подробно. Пошел город под немцев по воле своих бояр, поддались псковитяне на вече уговорам боярским. Теперь дети их в залоге, в самом городе хозяева немцы, захотят – и нет больше Пскова.

Ничего не жалеют для ополчения новгородцы: ни прокорма, ни оружия. И сами ополченцы сил тоже не жалеют. Забросили все дела домашние, только знай бьются то мечами, а то и секирами. Мальчишкам тоже забота – глазеть. У иного ноги аж посинеют от холода, ручонки не гнутся, носом хлюпает беспрестанно, но в дом не идет.

– Смотри, чего делают! – Антипка показывал приятелям на ополченцев, которые тащили по двору набитое сеном чучело, обряженное в странные доспехи.

И впрямь Степан с Мужилой напихали в рыцарские доспехи сена и приладили на обрубок бревна, вроде как на лошадь, чтобы посмотреть, ловко ли цеплять немцев крючьями, что сделал Пестрим. Пробовали и так, и этак, пока приноровились. Помозговали, принялись показывать кузнецу, как чуть изменить крюк, чтоб ловчее было. Тот смотрел, кивал, обещал до завтра переделать.

Не только мальчишки любопытствовали, иногда собирались и взрослые мужики, тоже судили-рядили, когда и подсказывали что путное. Однажды такое увидел князь Александр. Глянул зорким взглядом, подошел ближе:

– А ну, покажи еще.

Показали, хмыкнул Александр Ярославич, позвал к себе воеводу, показал ему. Появилось еще несколько рыцарских доспехов, только теперь набивали их не сеном, а глиной, чтоб были тяжелее, как люди. И сажали на большое бревно, вроде коня. Уже через несколько дней многие ополченцы научились стаскивать доспехи с бревен, ловко орудуя крючьями.

Так сами новгородцы и придумали способ борьбы с рыцарями. Глядя на них, жена Пестрима смеялась:

– Ну, берегись, рыцари, теперь вам не поздоровится!

Смеялась только до той минуты, пока не поняла, что и муж идет в ополчение. Сразу смеяться перестала, закричала, запричитала дурным голосом:

– Не пущу! Был бы молодой да бездетный, а то ведь… Не пущу!

Пестрим даже растерялся:

– Да ты чего, Агаша? Ведь ходил же с князем на шведа! Как могу не идти сейчас?

Но жена точно чуяла что нехорошее, раскидывала руки поперек двери, закрывая ее собой, словно он собирался уходить немедля. Кузнец разозлился:

– Что кричишь, как не к добру?! Уйди!

Вышел вон, гулко хлопнув дверью. Агафья без сил опустилась на пол у самого порога, горько причитая. Так ее застала соседка, заглянувшая на минуту.

– Ахти, Агаша, что с тобой?! Случилось что?

– Пестрим снова в ополчение иде-е-ет… – разрыдалась женщина.

Паранья всплеснула руками:

– Так ведь все идут, и мой тоже. Чего ревешь, как не к добру?

– Не пущу! – вдруг твердо заявила Агафья.

Но Пестрим как ушел в свою кузню, так и не появлялся уже третий день. Агаша приходила сама, приносила еду, просила поговорить, Пестрим молчал. На четвертый день жена вдруг объявила:

– Так и я здесь останусь.

– Где? – изумился кузнец.

– А вот тут! И жить здесь буду! Ты домой не идешь, так и мне там делать нечего!

С трудом удалось уговорить строптивую бабу не мешать в кузне, уйти домой. Пришлось Пестриму ночевать с Агафьей под боком. Больше пока разговоров про ополчение не заводили.

Зато к князю вдруг пришли новгородские бабы:

– Не вели гнать, княже, вели слово молвить.

Александр подумал, что пришли просить, чтоб мужей да сыновей не забирал, но услышал совсем другое.

Позвал сесть, те подчинились, сели, чинно держась, сложили натруженные руки на коленях. Потом старшая вдруг встала, поправила на голове плат и поклонилась поясно. Князь ответил, не зная, что ожидать следом.

– Ты нас, княже, прости за просьбу такую. Возьми и нас с собой в ополчение.

– Кого?! – широко распахнул на них глаза Александр. – Вас‑то куда?!

Бабы разом загалдели:

– Ты не сомневайся, Александр Ярославич, мы и из лука бить умеем, и багром не хуже твоих ратников подцепить сможем…

Они еще много говорить пробовали, но князь остановил:

– А мужья да дети как же?

Опустила голову та, что речь начала:

– Вдовые мы. И бездетные. А у каких есть, так будет с кем оставить. Возьми, князь.

Александр покачал головой:

– Да то последнее дело, если женщинам надо на войну идти. На что ж тогда мужики нужны?

– Мы ж помочь хотим. Не все вам, мужикам, нас защищать.

Долго уговаривали женщины князя, а Александр женщин. И все же почуял Невский, что не осилит он такой уверенности, не сможет переломить настырных баб. Кивнул согласно:

– А давайте так: коли вече согласится, то возьму.

Поднимаясь, чтобы идти, старшая твердо заявила:

– Согласится!

И была в ее голосе такая уверенность, что князь понял – и впрямь согласится. Но женщин не отпустил:

– Куда собрались?

– Так… по домам… – чуть растерялись бабы.

– А пир пировать?

– Какой пир?

– Плох тот хозяин, что гостей не попотчует. Прошу к столу.

Вече согласилось, пришлось и желающим женщинам осваивать боевую науку. Услышав о таком решении веча, Агаша в тот же день явилась к месту учебы ополченцев. Пестрим ахнул:

– Ты чего это удумала?! С рыцарями биться?

– С тобой пойду! Вот и весь сказ!

Отговорить упорную жену кузнец не смог. Сзади раздался смех воеводы:

– Что, Пестрим, со шведом справился, а с женой не можешь?

– Уйди, не позорь, – попросил кузнец Агашу. Та обиженно надула губы, но на следующий день пришла с младшей сестрой самого Пестрима Матреной. Увидев это, он махнул рукой:

– А, делайте что хотите!

Знать бы кузнецу, что именно жена спасет его, всего израненного, с трудом вытащив из‑под убитой лошади рыцаря, и хотя он не будет дышать, заставит все же везти во Псков. Станет всю дорогу уговаривать, чтоб не умирал, не оставлял ее одну-одинешеньку на белом свете, умоляя Господа даровать жизнь ее любимому. И Господь сжалится, откроет Пестриму глаза. Выходит Агаша любимого, хотя и останется кузнец после похода калекой безручным, потому как порубит ему правую руку немецкий меч. Чуяла Агаша, что может погибнуть муж, потому не пускала, а когда поняла, что все равно пойдет, отправилась на рать и сама. Пусть не билась рядом с мужчинами, только еду им варила, да еще чем помогала, а потом таскала на себе раненых, перевязывала трясущимися руками кровавые следы боя, помогала ковылять к обозу тем, кто мог стоять на ногах.

Вятич пропадал у Невского днями и ночами. Нет, ночевал он, конечно, дома, но в остальное время был занят подготовкой конницы самого князя. Умение моего мужа биться пришлось Александру Ярославичу по вкусу, и он привлекал опытного сотника для обучения молодых.

Но еще больше времени они проводили за разговорами. Вятич, как мог, объяснял Невскому принцип организации и жизни рыцарских орденов. Того и убеждать не надо, сам прекрасно понимал, что смертельная схватка не за горами, и победит в ней не тот, у кого не только выучка у ратников лучше, в этом рыцарей перещеголять трудно, а скорее тот, кто окажется хитрее.

Александр Ярославич не мог класть много жизней и сил в этом столкновении, его со всех сторон окружали враги, ослабнуть нельзя, значит, придется действовать так, чтобы побеждать малыми силами, даже приведя на поле боя многие.

Невскому удалось привести в Новгород Низовские дружины из Владимира, Суздаля, Переяславля. Прекрасным помощником будет младший брат князь Андрей Ярославич, которому не удалось долго побыть новгородским князем, но обиды на город не держал. Князь Александр никому не говорил, но это и без слов понимали все умные люди: чтобы прислать помощь сыну, Великий князь Ярослав оголил свое собственное княжество. Напади в тот момент монголы, и защищаться нечем. Потому не мог проиграть Невский, не мог зря положить множество жизней, погубить дружины.

Даже владыка Спиридон не сразу поверил, что князь Ярослав на такое решился.

– А как же сам мыслит?

– А он к Батыю на поклон ехать собрался.

Я, услышав такое, обомлела:

– Вятич, ну почему у Руси такие князья, а? Сам на поклон… его еще даже не вызывали…

– Все сказала? А теперь думай. Без отцовской помощи Невскому не выстоять, рыцари под себя всю Новгородчину подомнут, проглотят и не подавятся. А отдать дружины, как сделал князь Ярослав, значит себя подставить под удар ордынцев. И остановить его можно только одним путем: поехать и поклониться с подарками! Понимаешь, замирить хоть на время, пока защищаться вообще нечем. Дружины в Новгороде, а Батый совсем рядом. При таком раскладе и шею склонишь, и дары дарить будешь.

– Так князь Ярослав Всеволодович поэтому к Батыю на поклон поехал?

– А ты думала почему, кумыса попить?

Нет, тяжела все же у князей жизнь…

Можно бы и выступать, но тут испортилась погода – сначала пошел сильный снег, засыпал все вокруг так, что и счищать не успевали, а потом четыре дня безостановочно дули ветры. Дороги так перемело, что ни на санях, ни верхом не пробраться. Пришлось ждать.

В клеть, что под крыльцом, ввалился заснеженный человек, весь точно единый сугроб. Ключник Ерема принялся ругать на чем свет стоит:

– Ты что, не мог на дворе снег обмести?! Все в дом притащил! А ну выйди да отряхнись, не то с тебя воды набежит, как с крыши в кадушку.

Человек, смеясь, вышел, видно, отряхнулся и шагнул обратно. У ключника рот сам собой открылся, бухнулся в ноги:

– Княже, прости, не узнал в таком виде! Откуда ты такой?!

Александр хохотал:

– Эк ты меня строго! А ведь прав, нечего снег со двора в дом нести!

Смеялся, но где был, не сказал. Переспрашивать не стали, не их дело. Только поторопился Ерема предложить сесть да горячим сбитнем согреться.

Князь согласился. Снял овчину, в которой со двора зашел, и оказалось, что он в обычном кафтане, правда, без золотого шитья и без разукрашенного пояса, в простом плетеном. Сел, не чинясь, у огня, взял в руки сбитень, прихлебывал, нахваливая, и вдруг спросил:

– А что в Новгороде говорят про поход?

– Да пора бы уж идти.

– Пора, – согласился князь, – только вот метель не дает. Утихнет, и выступим.

Отчего‑то он был очень доволен, а почему – тоже не говорил. Но никто и не спрашивал. Князь весел, и им весело, князь доволен, и они рады. Посидел еще, согреваясь, потом поблагодарил и ушел. Тихо ушел через внутреннюю дверь. А овчина осталась лежать в углу, и Ерема не знал, что с ней делать. Осторожно почистил, высушил и отложил. Вдруг вспомнит хозяин, а он тут как тут!

А князь Александр радовался потому, что получил известие от своего человека из Ливонии. Не верят рыцари, что может он, мальчишка, напасть на сильное войско. А сами идти собираются и постараются успеть до весны. Говорил пришедший о том, что пока не решили, как идти на Новгородчину будут, через Изборск, через Копорье или прямо по льду Чудского озера. Князь улыбался сам себе – Копорье мы у них отобрали, опоздали рыцари, значит, надо идти на Псков и Изборск и бить тех, кто засел там. Тогда у ливонцев другого пути не останется, как идти на Чудское озеро по реке Эмбах до Омовши. А это место хорошо знакомо, там отец Ярослав Всеволодович немцев хорошо бил!

А в чужом тулупе князь был оттого, что не со всеми нужными людьми можно даже в своем тереме встречаться. Иногда проще князю в тулуп переодеться, чем тайно к себе гостя провести. Сходил за Волховец вот в такой одежке, поговорил с человеком, который в город заходить не стал глаза мозолить, и знать никто не знает, откуда князю все известно.

Оставалось дождаться окончания метели и выходить. Бывалые люди сказали, что завтра утихнет, уже метет не так, как вчера. Князь вспомнил колючий ветер, бросающий в лицо снег горстями, и засомневался. Но приходилось верить и ждать. Александр остановился перед любимой иконой, висящей в углу, долго молился, прося о помощи и заступничестве. Даже не себе, людям, которых поведет, просил надоумить, как лучше сделать, чтобы их меньше погибло, чтобы меньше горя принести матерям новгородским и суздальским, переяславльским и ладожским, владимирским и псковским…

При упоминании Пскова мысли поневоле перенеслись туда. Изменники-бояре уболтали вече, уговорили открыть городские ворота, пойти на условия немцев. Не позвал Псков на помощь своего старшего брата, Новгород, вот и поплатился. Потерял свою волюшку. Не хотел от Новгорода зависеть, теперь зависит от немцев. И дети знатных псковичей в залоге, живут как пленники, хотя и почетные. Чуть только выступит город сам против немцев – не видать матерям и отцам своих деток. Князь вдруг представил, что чувствовал, если бы вдруг забрали маленького Васеньку, и содрогнулся. Наверное, зубами бы немцев грыз, а отвоевал сына. Но это он, сильный воин, а как быть слабым?

Не может Псков сам на помощь позвать так, чтоб дети не пострадали, значит, надо без зова прийти, не чинясь обидами, помочь, а там и слово веское сказать. Снова появилась мысль: а дети? Чтобы их не убили, в плен надо взять как можно больше знатных рыцарей, за них отдадут детей. Такое решение приободрило князя. Он прислушался, показалось, что метель затихает. Подошел к оконцу. Так и есть, ветер больше воет волком, или сменился, или и правда тихо стало.

Утром радовались все: метель, завалившая все вокруг снегом, утихла, выглянуло долгожданное солнце, все вокруг засверкало и засияло. Солнышку рады всегда, а особенно после многих дней непогоды. Новгород зашевелился, и без команды понятно, что пора собираться.

На сей раз выходили не таясь, чего уж тут прятаться, если весь белый свет знает, что на немцев идут. Князь очень торопился по последнему снегу, не то потом развезет дороги, не пройти, не проехать. Быстрый путь он только зимний, летом от Новгорода до Пскова и Юрьева быстро не поспеешь. Дружины, что пришли с Низовских земель от Владимира, Переяславля, Суздаля, тоже долго стоять не будут. Князь Ярослав Всеволодович свои отпустил скрепя сердце, у самого татары под боком, когда ждать не знаешь. Да и немцы с каждым днем силу набирают.

Перед уходом отстояли молебен за успешный поход, выслушали архиепископское напутствие, потом речь самого князя о том, что не будет покоя на Новгородской земле, пока рядом на Псковской беда, попрощались с родными и двинулись через ворота Загородного конца в сторону Пскова. Впереди князь на своем белом коне, вороной идет в поводу. Корзно не алое, просто темно-красное, и шитья золотого почти нет, не на праздник едут. Многие заметили, что, хотя и провожает его молодая княгиня, да все не так, как в самый первый поход на шведов. Только и махнула платочком вслед, а раньше‑то весь день на крыльце стояла вдаль глядя, точно ветерок вести принести мог. Хотя жили князья вдали от города в Городище, но все равно про них люди все знали. Разлад у молодого князя с его княгиней. А почему? Неужто Новгород виноват? Женщины рассуждали просто: кому же понравится, когда молодой муж дома не бывает, все в походах, в походах… Вот и скучает без любимого княгиня, а когда плохо, так и мысли дурные в голову лезут.

И они были правы, княгиня Александра и впрямь скучала в одиночестве. Ее свекровь княгиня Феодосия только и знала что с монахами да священниками возиться, да еще детей своих пестовать. Немолода уж, второй сын женат, внук есть, а она снова тяжела, своего сына тоже зачем‑то Василием назвала, как первенца Александры. И самой Александре про то внушала, что, мол, женское дело детей носить да воспитывать сызмальства. Но княгине еще и любви хочется, чтобы муж не валился с ног от усталости к вечеру и не вскакивал до света утром, а чтоб все с ней был, по руке гладил, в глаза смотрел, ласкал горячо… Но Саша занят, всегда занят. Попыталась ему сказать, нахмурился недовольно, мол, не могу в тереме сидеть, времена больно беспокойные. А когда они были спокойные? Монахиню Ефросинью, невесту старшего брата Федора в пример ставит, что та много людям помогает. Ей хорошо, она одна, а как Александре быть? Васенька еще и ходить не начал, а она уж другое дитя под сердцем носит, значит, куда попало ходить не может и с кем попало говорить тоже. Княгиня пробовала сказать духовнику своему Иллариону, но тот мало что понял, в женских страстях неразборчив. Вот и тоскует княгиня от безделья и одиночества.

Александра зашла в горницу, где совсем недавно жила княгиня Феодосия, теперь она уехала во Владимир. У оконца стояли пяльцы с натянутой на них работой – обет дала покрывало большое вышить, да вот застопорилась работа. Александра попробовала и себе сделать несколько стежков. Неожиданно понравилось, присела, стала вышивать. Опомнилась, только когда глаза устали и в горнице темновато стало. В тереме шум, точно ищут кого‑то. Вдруг она сообразила кого, выбежала, стала кричать, что здесь она, чтоб не беспокоились. На крик примчалась мамка Аринья, заахала, запричитала, что все уж с ног сбились от страху. Все успокоилось, но княгиня стала часто приходить в горницу свекрови и вышивать, раздумывая при этом о своем. Так оказалось легче переносить разлуку с любимым Сашей. Все вспоминала первую встречу в церкви, строгий голос свекра, ласковое мимолетное пожатие руки суженого… Спокойное занятие смирило ее с одиночеством. Васенькой занимались две мамки, холили его, лелеяли, приносили только поиграть, делать было нечего и Александра вышила воздух довольно быстро. Работая, она вдруг дала себе зарок, что если осилит, не бросит, то вернется муж из похода, обнимет горячо и ласково, как делал это раньше, а нет, так… Про это думать не хотелось.

Вышила и, радуясь, отнесла в церковь, возле которой похоронен старший брат Александра Федор, для нее начинала вышивать свекровь. Сердце радовалось, точно и она внесла свою лепту в победы мужа. Оказалось, что и ей есть чем заняться, вместо того чтобы сидеть, изнывая от безделья, и вздыхать.

А князь с дружиной были уже далеко. И снова Александр смог обмануть немцев. Сначала казалось, что пойдут прямо на Псков, но они уверенно забирали южнее. Все решили – первым будет Изборск, а потом, видно, сразу Юрьев. И верно, вспоминали бывалые воины, отец князя Ярослав Всеволодович также ходил и немцев на Эмбахе бил. Однажды принялись даже спорить, на самой реке или на льду Чудского озера, где она впадает. Сошлись на том, что на берегу, но загнал‑таки их Всеволодович на речную заводь, там немцы и провалились под лед! А сам князь Александр тоже в том походе был, знать, вспомнил, вот и решил повторить.

Так думали не только новгородцы, но и сами немцы, они тоже решили, что Ярославич идет бить орден по примеру своего отца. Вице-магистр ордена Андреас фон Вельвен смеялся:

– Дитя неразумное этот полководец! Неужели он думает, что я позволю обмануть себя и разбить свои войска так же глупо, как он побил Биргера? Пусть идет, мы приготовим хорошую встречу!

И вдруг князь повернул свои дружины на Псков! Этого не ожидал никто, даже сами псковичи, и немцы тоже. Одним броском новгородцы и пришедшие с ними дружины оказались под Псковом. Немцы едва успели закрыться в Кроме, ворота же самого города жители новгородцам открыли. Хорошо стоит Псков, его детинец Кром на крутом берегу у слияния двух рек, там где Пскова впадает в Великую. С двух сторон окружают стены крепости воды рек, никакого рва не надо, а с третьей он защищен огромной стеной Першей. Мощные башни, точно бессменные стражи, стоят по углам. Князь смотрел на псковский Кром и не понимал, как можно было сдать город? Его же никакой осадой не возьмешь! Но раздумывать было некогда, новгородские войска с поддержкой самих псковичей, хорошо знавших особенности своей крепости, сумели выбить из детинца закрывшихся немцев. В бою погибли больше семидесяти знатных орденских рыцарей, шестерых ливонских начальников взяли в плен и после казнили. Обоих немецких наместников в цепях отправили в Новгород. Всех предателей из псковитян князь Александр тоже приказал казнить, он никому не прощал измены.

Вот теперь пора было спешить в Изборск. Но Изборск рыцари и защищать не стали, попросту бросили все и бежали. Дружинники князя хохотали до слез, найдя массу брошенных удиравшими вояками вещей. Не всегда их назначение простым новгородцам было и понятно.

К князю Александру подошел брат Андрей:

– Ну что, Саша, победил? Можно по домам? И зачем тебе мы нужны были, сам мог справиться.

– Как по домам? Все еще и не начиналось!

– Да ты же уже прогнал немцев с русской земли? – удивился брат, хорошо помня рассуждения князя о том, что не надо захватывать чужие земли.

– Стоит нам уйти – и они вернутся. Нет, немцев надо бить до конца, так, чтоб долго зады чесались от розог. Может, тогда запомнят, что к нам ходить не стоит?

Князь Андрей улыбнулся:

– Хочешь как отец сделать?

Александр покачал головой:

– Нет, там опытные воины, они не дадут повторить. Но на Юрьев все одно пойдем. А уж биться станем где придется.

От Изборска повернули в сторону Юрьева, князь и воеводы хорошо понимали, что войска ордена уже где‑то недалеко, потому постоянно высылали вперед разведку. Передовые отряды возвращались, раз за разом отвечая, что пока немцев не видно. Пока шли своими землями, еду покупали у жителей встречавшихся весей, те продавали с охотой, воеводы платили не обижая, денег Новгород выделил на поход немало. Но теперь уже земли были ливонские, и никто ничего продавать не собирался. Князь разрешил идти зажитнем – попросту добывать себе, кто что найдет, только не грабить зря, иначе против встанет народ, тогда отбиваться будет тяжело.