Текст книги "Испытательный срок для киллера (Свидетели живут недолго)"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Ну вот, время идет, а она все с этим Сущенко, и пять лет прошло, и еще. Я как-то ей и говорю, что уж если любовь такая у них с Аркадием Ильичем, то, может быть, ей замуж за него выйти, а то она не поймешь кто, статуса никакого. А она засмеялась так и выдает:

– Да что ты, мама, он мне и на работе-то иногда так надоест, а тут еще дома будет торчать, тапочки ему подавай, а Сережка, что, папой его называть должен?

А потом серьезной стала, я, говорит, давно уже могла бы настоять на его разводе, да только он ведь все той семье оставит и к нам сюда переедет, зачем нам с тобой это надо?

А я тогда и говорю, вот попомни мои слова, он тебя до сорока лет проморочит, а потом отправится к жене под крылышко старость свою беречь, а ты ни с чем останешься, и хорошо, если я до этого не доживу, а выходит, она не дожила.

Анна Александровна заплакала вдруг беззвучно, только слезы текли по щекам рекой.

– Вот, все плачу, откуда только слезы берутся. Все говорят: держитесь, ради внука, а как я его теперь подниму? Я же на пенсии, много ли частными уроками заработаю?

Она встала, накапала себе каких-то капель, выпила и снова села к столу.

– А скажите, Анна Александровна, отец-то Сережин не помогал вам, алименты не платил?

– Да какие с него алименты? Он совсем спился, нигде не работает, денег не получает.

– И что, с тех пор так и не виделись вы с ним?

Она помолчала.

– В прошлом году была у них встреча их группы институтской. Лариса идти не хотела, но подруги уговорили, сказали, он не придет. Она и пошла. А вернулась злая такая, говорит, приперся Борька, кто-то ему проболтался, правда не пьяный, но вид имеет ужасный, и целый вечер на нее пялился, все хотел поговорить, в общем, все настроение ей испортил.

– А потом что было?

– А потом он сюда пришел днем, когда никого не было, я его сдуру впустила, он уселся на кухне и давай мне на жизнь жаловаться. Что не везет ему никак, была у него вторая жена и ребенок там маленький еще, но ушла жена к своим родителям, не выдержала его пьянок. А он сам весь больной, но вот увидел Ларису, вспомнил, какие они были молодые да счастливые, и понял, что дороже нее у него никого никогда не было. И что по сыну он скучает, и все такое прочее. Я не то чтобы разжалобилась, но неохота с ним было ругаться, я и говорю ему по-хорошему, что ты, мол, эти надежды оставь, ничего у вас с Ларисой не получится, у нее человек есть приличный, давно она с ним, подробностей, конечно, никаких не рассказывала, а с сыном, говорю, мы видеться тебе запретить не можем, да только, что ты ему сказать можешь и чему научить?

В общем, еле-еле его выпроводила, пока Сережка из школы не вернулся. А Лариса как-то потом приходит с работы расстроенная, говорит, подкараулил он ее и полез отношения выяснять, сам выпивши, и ей так стыдно стало. Хорошо, что Аркадий Ильич не видел. Дальше – больше. Стал он ее прямо преследовать, проходу не давал. Она резко с ним говорила, тогда он злиться стал, угрожал даже, что хахаля ее найдет, это он так его называл. Выследил ее как-то вечером, она тут в соседнем кооперативном доме бухгалтером подрабатывала, и скандал там устроил. Она хотела в полицию на него заявить, но шуму побоялась, очень переживала, что Сущенко узнает, стыдно ей было.

– А фотографии у вас нет мужа этого бывшего?

– Да у меня старые фотографии, еще их свадебные.

Анна Александровна принесла альбом, с фотографиями, с которых смотрели молодые и счастливые Лариса и какой-то парень. Парень был высокий, довольно симпатичный, руки крупные, а размер ног вполне мог быть сорок четвертый.

– Так, а где он живет, вы знаете?

– Ну я точно не знаю, где-то у Смольного, на Суворовском, что ли, нет, не помню.

– Ну, а как зовут-то его, вы помните?

– Черников, Лариса фамилию не меняла из-за Сережки, Черников Борис Леонидович, а год рождения, как у Ларисы, семидесятый.

Вячеслав бросился к телефону, набрал номер своего отделения.

– Людочка, быстро мне справочку, Черников Борис Леонидович, тысяча девятьсот семидесятого года рождения, жду, так, Суворовский, дом тридцать три, квартира тринадцать? Спасибо, теперь дай мне Костина срочно.

Костин был непосредственным начальником капитана Беленького.

– Алексей Иваныч, машину срочно, бывший муж Черниковой у меня подозреваемый номер один.

– Ладно, высылаю группу, а тебя через полчаса подхватим у метро «Восстания», доберешься?

– Доберусь.

Анна Александровна, слушая его разговор, с сомнением качала головой.

– Думаете, он это? Да он хилый, трясется весь, где ему.

– Разберемся! – уже на бегу крикнул Вячеслав.

С фасада дом 33 по Суворовскому выглядел довольно прилично, в скудном свете уличных фонарей были незаметны подтеки, трещины в штукатурке и обвалившаяся лепнина. Так, нормальный дом, четыре этажа. Местный участковый запаздывал. Сначала решили, что квартира 13 должна быть со двора. Вошли во двор-колодец, долго искали там – нет квартиры 13. Спросили мужика с собакой, он не знал, наконец, из окна первого этажа их окликнула какая-то тетка и, узнав, что они ищут, подробно объяснила, что в квартиры 13, 24, 27 и 8 вход из подъезда, находящегося в подворотне, что дом этот старый и квартиры почти все поделенные, поэтому входы с разных сторон, и номера не совпадают. В абсолютно темной загаженной подворотне рядом с переполненными мусорными баками полицейские обнаружили дверь. Тут подоспел участковый, поднялись на третий этаж, позвонили. Послышались шаги, кто-то чертыхнулся, дверь открылась на цепочку.

– Кто здесь?

– Свои, свои. Полиция родная, открывай, дядя.

– А у нас все в порядке.

– Черников Борис Леонидович здесь проживает?

– Так вы к Борьке? Да он спит, весь в ступоре.

Участковый вышел вперед.

– Давай, Степаныч, открывай, людей не задерживай, они по делу.

– Да они всегда по делу, полиция в гости не ходит.

Пока они стояли на площадке и препирались с недоверчивым Степанычем, Вячеслав заметил клопа, который вылез из-за продранной обивки на двери и пополз по своим делам.

– Что же у них в квартире-то творится, если даже клопы из дому бегут? – спросил он с удивлением, на что участковый многообещающе хмыкнул.

Степаныч открыл дверь, и они вошли в стенной шкаф, потому что прихожей назвать это при всем желании было нельзя.

– Тут ступеньки, – предупредил Степаныч, но участковый уже споткнулся.

Поднявшись на четыре ступеньки вверх, они попали прямо в кухню. Обычная коммунальная кухня, шесть столов, затесавшийся среди них чей-то робкий холодильник, закопченные стены, а на потолок лучше вообще не смотреть.

– К Борьке в самый конец! – Степаныч скрылся в дебрях квартиры.

Из кухни по коридору в полутьме, где что-то шуршало по углам, прошли до последней двери. Воняло так, что даже видавшие виды оперативники зажимали носы. Дверь оказалась запертой, на стук никто не отзывался.

– Ай, да пошли они все! Ломай дверь на фиг! – распорядился потерявший терпение Костин.

Комната против ожидания оказалась довольно просторной, даже какая-то мало-мальски приличная мебель стояла, но перегаром несло жутко. Вячеслав поднял глаза и вдруг заметил на темном потолке какие-то узоры, которые оказались цветами, а вон и ангелочки летают, а в правом углу отчетливо просматривались две пухлые женские ноги нежно-розового цвета.

– Что смотришь? – усмехнулся участковый. – Это у них плафон на потолке, все расписано было, еще до революции. Это раньше зала была большая, ее на несколько частей поделили, там тетка голая на потолке. Борьке ноги достались, а все остальное у соседей в другой квартире.

– Так это они что, с самой революции потолок не белили?

– А чего ж такую красоту замазывать? Тут раньше Борькина мать жила, комнату аккуратно содержала, а потом все ему оставила и к дочери переехала.

Полицейские осмотрели комнату. На диване что-то спало. Участковый потряс это, оно оказалось лохматым мужиком неопределенного возраста. На все тычки и пинки Борька никак не реагировал, только рычал, как детский плюшевый медведь.

– Ничего у вас не выйдет, теперь он так до завтрашнего вечера будет, – сказал появившийся в дверях Степаныч.

– Часто он так?

– Да примерно сутки через трое. Сегодня с полдня напился, завтра к вечеру встанет, пойдет искать, где бы похмелиться, потом два дня нормальный, работает, а затем опять все по новой.

– А где работает?

– А на рынке где-то при ларьках, чистит там, грузит.

Костин что-то подсчитал.

– А в понедельник, значит, у него не запойный день был?

– Выходит, нет. А где он в понедельник был, меня не спрашивайте, но ходил куда-то это точно, дома его не было.

– Ладно, хватайте его, ребята, пусть он у нас в камере проспится, завтра допросим.

Они пронесли бесчувственного Борьку через коридор, потом через кухню, где на плите тараканы готовились встречать Рождество, на улице погрузили в машину и отвезли в отделение.

В пятницу с утра на Надежду налетела запыхавшаяся Светка.

– Ой, Надежда Николаевна, листочек такой тут у вас на столе был, вы его никуда не переложили?

– Да нет, а тебе-то он зачем?

– Да я на нем вчера записала табельные номера новые, из отдела кадров звонили, а он куда-то делся.

Тумбочка, где находился телефон, стояла вплотную к Надеждиному столу, и сотрудники часто хватали то карандаш, то листок бумаги, когда надо было что-то срочно записать.

– А когда это было-то?

– Да днем, когда у нас пол мыли. Я записала, а потом уборщица на меня заругалась, что я топчу, я его к вам на стол бросила и ушла. А потом забыла про это совсем, а сейчас ходила в отдел кадров больничные относить, они говорят, что все уже новую ведомость составили и сдали. Одни мы, как всегда, в хвосте.

– За тумбочкой посмотри.

– Да смотрела уже, отодвигала даже, нет его, пойду к Миле, может, у нее сведения есть.

«Так, – подумала Надежда, – теперь известно, кто взял листок с записанными фамилиями, но неизвестно, куда он потом делся. Может быть, уборщица вымела? Будем надеяться, что никто посторонний его не прочитал, а впредь надо быть осторожнее».

Валя Голубев подошел, присел на край стола.

– Жора Чапыгин вчера звонил, спрашивал, как дела. Что ему посоветовать?

– Да не до Жоры нам сейчас, пусть пока подождет. Мне вчера, между прочим, от мужа попало. Обижается, что мы скрываем что-то, боится, что я на тебя плохо влияю.

– Как это?

– Что я тебе голову заморочила, ты у меня на поводу идешь, а на самом деле все это туфта.

– Четыре покойника – туфта?

– Вот-вот, а он говорит, что это трагическое совпадение.

– Это потому, что он подробностей не знает.

– Вот поэтому я тебя сегодня везу к нам домой, чтобы ты сам ему все рассказал, а на ужин будет лазанья.

– А что это такое?

– Серость! Итальянское блюдо, там грибы, помидоры, сыр, все слоями, в общем, подробности тебе знать не обязательно. Поедешь?

– Конечно, поеду, хоть поем нормально.

– Ну уж, ты на жену-то не клевещи, она хорошо готовит, я знаю.

Валя вздохнул.

– Готовит-то она хорошо, а только ты представляешь, что такое, когда в доме два обормота, одному – двадцать, другому – шестнадцать? И главное, они ведь все время дома сидят за компьютером. Старший подрабатывает, а младший всерьез готовится хакером стать. Маринка все вечера готовит, а на следующий день приходим с работы – холодильник пустой. Жена как говорит? Вот поставь на стол ведро и скажи, что можно съесть, – и они все сметут, не поперхнутся. Так что я когда с работы попозже прихожу, то мне уже одни остатки достаются.

– Бедный, ну я тебе двойную порцию приготовлю.

– Ну ладно, я побежал, там Владлен психует.

– А кофе не будешь пить?

– Попил бы, да некогда, показ скоро. А ты-то пойдешь?

– Да, конечно, пойду, куда же я денусь? Попозже только.

– Ну, выпей кофейку за мое здоровье, а я уж побежал.

Надежда поставила воду, сунулась в банку, где лежал растворимый кофе, там было на донышке, на чашку не хватало. Она оглянулась по сторонам, все куда-то разбежались, дамы ушли курить и сплетничать, а мужчины – готовиться к показу. Рыться без спросу по чужим столам не хотелось, хотя никто бы не обиделся, если бы она взяла ложку кофе. Вдруг на глаза ей попался корпус от старого опытного образца, который пылился в углу возле никандровского стола. Внутренность его уже давно разобрали на запчасти. Никандров еще давно сказал ей, что устроил там тайник и прячет заначку кофе и сигарет, а ей, Надежде, он доверяет.

«Ну что, – подумала Надежда, – хоть Сергея и нет уже, наверное, он не обидится, если я тот кофе выпью».

Она стряхнула пыль с прибора, отодвинула переднюю панель и там, среди спутанных проводов, действительно увидела банку из-под растворимого кофе. Надежда открыла банку, кофе там было меньше половины, а на нем лежала какая-то бумажка, где было нацарапано почти детскими каракулями: «На даче».

«Что – на даче? Неужели это Никандров написал? И почерк не похож, торопился очень или волновался? И ведь про этот его тайник никто не знал, только я, значит, он для меня эту записку оставил? Значит, что-то надо искать на даче? А я-то хороша, сразу не могла сообразить, ждала, пока у меня кофе кончится».

Она хотела немедленно бежать к Вале, но вспомнила про показ и решила пока отложить разговор.

Отделение было в состоянии полной невменяемости: на одиннадцать назначили показ новой Системы представителям заказчика, или, по-старому, военпредам. Начальник отделения Владлен Иваныч подходил по очереди ко всем ведущим разработчикам, нервно курившим на лестнице возле стенда, и, проникновенно заглядывая в глаза, повторял:

– Володя, сегодня вы должны показать все, на что способны… Гена, сегодня вы должны показать все, на что способны… Валентин, сегодня вы должны показать все, на что способны…

Разработчики кивали и прикуривали одну сигарету от другой. Все знали, что Система еще сырая, что недоработок пруд пруди, но сроки и без того уже сорваны и откладывать показ больше нельзя. Хуже всего, что бригаду военпредов возглавлял майор Коровкин по кличке Недреманное Око. Представители заказчика всегда ходили в институте только в штатском, чтобы не раскрывать его оборонное значение, но все до последней лаборантки точно знали их звания, служебное положение и перспективы роста. Майор Коровкин был уже без пяти минут подполковником, а прозвищем своим он был обязан скорее не себе самому, а своему коллеге и сверстнику майору Мазаеву, который тоже часто возглавлял бригаду приемки, но в отличие от Коровкина, как только начинался показ, немедленно засыпал. Он спал с открытыми глазами, сохраняя во сне строгий и деловой вид, и время от времени даже значительно покашливал, но никого из институтских зубров его маскировка давно уже не обманывала: они спокойно несли полную ахинею, стараясь только не нарушать монотонность доклада, чтобы не разбудить майора, зная, что Мазаев в нужный момент проснется и подпишет протокол с умеренными замечаниями.

Коровкин был полной противоположностью Мазаеву: он все время переспрашивал, каждую плату норовил пощупать, к инструкциям придирался до посинения. Любимую его придирку знал уже весь институт:

– Почему у вас здесь в инструкции написано «Включить питание»? Должно быть написано «Перевести тумблер «Питание» в положение ВКЛ».

Вот этому-то майору Коровкину по прозвищу Недреманное Око предстояло сегодня сдавать сырую, полную недоработок Систему.

Военпреды подошли ровно к одиннадцати, поздоровались с руководством и ведущими и проследовали на стенд. Все основные участники и зрители предстоящего спектакля разместились перед центральным табло, и Владлен Иваныч отдал приказ Синицкому, как капитан корабля старпому:

– Леонид Петрович, запускайте процесс!

Леонид Петрович Синицкий любил такие дела, которые, не требуя ни труда, ни квалификации, несли в себе театральность. Он любил «запускать процесс», и весь институт знал эту его маленькую слабость. Он поправил галстук и, как дрессировщик в клетку со львом, прошел в гермозону, где находились тумблеры силовых установок Системы. Над входом в гермозону немедленно зажглась надпись: «Не включать напряжение! Работают люди!» Кроме этой надписи существовала еще и двойная электрическая блокировка, не позволявшая включить питание, пока в гермозоне кто-нибудь находился. Поэтому Синицкий и входил так охотно «в клетку к хищникам», потому что эти «хищники» были совершенно безопасны. Все наблюдали, как он подошел к пульту, склонился над ним, протянул руку к тумблеру… и вдруг раздался ни с чем не сравнимый страшный треск высоковольтного разряда, вспыхнула голубая молния, резко запахло озоном и еще чем-то сладковатым, невыразимо отвратительным. Все ахнули, а Валя Голубев бросился к главным рубильникам.

Леонид Петрович Синицкий лежал на полу гермозоны без признаков жизни. Первым побуждением присутствующих было бросится к телу, но нежелание повторить судьбу Синицкого охладило порыв, и наиболее здравомыслящие направились вслед за Голубевым к распределительному щиту. Майор Коровкин сразу же закричал голосом трамвайного кондуктора: «Ничего не трогать! Ни к чему не прикасаться!» Валя посмотрел на него как на идиота:

– Как же не прикасаться? А Синицкому как же помощь оказать?

Но когда все подбежали к распределительному щиту, то с изумлением увидели, что главный рубильник выключен! Тогда Валя недолго думая рванул в конец коридора и отключил вообще все электричество на всем этаже. Майор Коровкин пробурчал что-то нечленораздельное. Убедившись, что напряжение отключено, несколько человек бросились в гермозону. При вялом свете зимнего дня Синицкого вынесли, положили на пол на открытом месте. Он не подавал признаков жизни. Кто-то бросился к телефону вызывать «Скорую», майор Коровкин кричал, чтобы вызывали полицию. Кто-то пытался сделать Синицкому искусственное дыхание. Пока приехала «Скорая», пока проводили врача через проходную – охрана требовала распоряжения своего начальника, а начальник охраны как сквозь землю провалился. Наконец врача пропустили, он осмотрел Синицкого и констатировал смерть от поражения электрическим током. Майор Коровкин снова заныл свое:

– Ни к чему не прикасаться! Ничего не трогать!

Хотя трудно было понять, к чему не прикасаться. К телу Синицкого? Так к нему кто только не прикасался! И выносили его вчетвером, и искусственное дыхание делали, и врач опять же… Разве что к распределительному щиту, но к нему и так, после того как Голубев отключил напряжение, и близко никто не подходил. Владлен Иваныч понял, что показа удастся избежать, и подумал, что нет худа без добра. Разработчики потянулись снова на лестничную площадку курить, и военпреды охотно к ним присоединились. Подъехала полиция. Полицию охрана пропустила без возражений, тем более что начальник охраны наконец нашелся. Все это время он в дежурке просто пил чай, а вахтерши боялись сказать, где он, чтобы не подвести его перед вышестоящим начальством.

Полиция худо-бедно разбиралась в своем деле, но не в электричестве, поэтому позвала на помощь разработчиков. Разработчики полезли в гермозону, все разобрали, проверили в присутствии полиции, но не нашли никакой ошибки: все было как всегда. Тогда пошли, что называется, по проводам – проверили все шины и кабели, там оказалось тоже все в порядке, тогда вышли из гермозоны и по логике вещей направились к главному рубильнику на распределительном щите, но не тут-то было. Все розетки, распределительные щиты и выключатели находились в ведомстве главного энергетика, и приближаться к ним простому человеку запрещалось под страхом чуть ли не увольнения. Пока искали Главного энергетика, тело Синицкого увезли в морг. Пришел наконец главный энергетик и с ним два электрика – дядя Вася и еще один, дядя Паша. Главный в присутствии полиции проверил пломбу на распределительном щите, засвидетельствовал, что все нормально, потом под нажимом оперативников все-таки отдал приказ электрикам вскрывать. Вскрыли, но перед этим удалили всех посторонних.

– Вроде все нормально, – послышался приглушенный голос дяди Васи.

– Ну-ка, Пал Иваныч, ты посмотри, – попросил Главный.

Электрика Павла Ивановича начальство уважало за сверхъестественное чутье к электричеству. Ведь все-таки опасно, ведь 220 вольт, а то и все 380, а есть и больше 1000, всякое может случиться, и хоть каждые полгода инженеры сдают экзамен по технике безопасности, но, если что произойдет, отвечать-то начальству. А уж если дядя Паша проверил, значит, все в порядке, все безопасно.

Дядя Паша с головой ушел внутрь распределительного щита.

– Е‑мое, – послышался его голос, – да там же ноль с фазой переделаны! И провода идут отдельные к вашей установке.

Главный энергетик помертвел:

– Это что же, кто-то в щит залез?

Полиция велела оставить как есть, сказали, что пришлют своего эксперта по электричеству.

– А как же работать? Ведь даже свет не горит!

Владлен Иваныч распорядился при свете дня заняться оформлением технической документации, а то вечно у всех все запущено. Сотрудники послушно уселись за столы, но уже после трех в комнатах стало темновато, поэтому все с чистой совестью разошлись по домам, и на этаже наступила сумеречная тишина.

С утра Черникова привели на допрос. Он не проспался, был бледный до синевы, весь трясся и стучал зубами. Костин посмотрел на него с сомнением.

– Чаю ему дать, что ли? А то так и будет трястись.

– Кофе лучше.

– Сейчас, какао ему еще! Обойдется и чаем.

После чая Черникову полегчало.

– Ну, давай, Черников, рассказывай.

– Чего рассказывать-то?

– Черникова Лариса Павловна тебе кем приходится?

– Ну, жена бывшая, а что?

– А вы с ней давно развелись?

– Давно, лет десять назад.

– И отношения не поддерживали?

– Нет, не поддерживали.

– И ты ее с тех пор не видел, так?

– Ну, видел несколько раз.

– А при каких обстоятельствах?

– Виделись мы, когда встреча однокурсников была.

– А потом?

– Ну и потом… случайно.

– Ага, случайно домой ты к ней приходил, случайно скандал устроил на работе, случайно караулил ее везде, угрожал тоже случайно.

– Ну, накатала все-таки жалобу! А это еще разобраться надо, между прочим. Она мне с сыном не разрешает видеться, а я отец, имею право.

– Козел ты, а не отец, – разозлился капитан Беленький, – давай выкладывай быстро, что в понедельник делал.

– Какой понедельник?

– Прошлый понедельник, или уже совсем мозги пропил, ничего не помнишь?

– С утра спал, потом в магазин ходил, затем обедал, вечером у соседа Степаныча телевизор смотрел.

– А между обедом и телевизором где был?

– Гулял.

– Где гулял, в каком районе?

– Не помню.

Костин вмешался:

– Ну, хватит нам мозги пудрить, давай, Боря, колись быстренько, и всем будет хорошо.

– Чего? Ну, не помню я.

– Не помнишь? Ну, мы тебе напомним. Гулял ты, Боря, в районе метро «Академическая», а точнее – на улице Верности, дом пять, квартира семнадцать, так?

– Ну и что? Где хочу, там и гуляю, а только про квартиру я ничего не знаю.

– Гражданин Черников, вы признаете, что в понедельник, девятнадцатого декабря, находились на улице Верности?

– Ну, выследил я их, ну да, хотел скандал устроить, а чего она нос дерет, а сама с этим старым козлом, плешивый весь и пузатый!

– Ты на себя-то посмотри, – не выдержал Беленький, – тоже мне Ален Делон, писаный красавец, да к тебе ни одна баба близко не подойдет!

– А вам-то какое дело?

– Какое дело, говоришь? А такое дело, Боря, что жену твою бывшую, Черникову Ларису Павловну, вместе с ее любовником нашли во вторник убитой в этой квартире на улице Верности, и есть у нас сильные подозрения, что ты к этому делу причастен.

– Чего? – Борька выпучил глаза, потом помотал головой. – Вы что, мужики, охренели совсем?

– Да мы-то – нет, вот не веришь, фотографии посмотри.

Борька глянул на фотографии и позеленел.

– Ну, будешь рассказывать?

– Да чего рассказывать-то? Не был я в той квартире, не был! А их видел только, когда они туда шли.

Борька опять затрясся.

– Ох ты, сволочь какая, отведите его в медпункт, пусть там укол какой-нибудь сделают, да врач его осмотрит, кровь возьмет на анализ.

Черникова увели. Закурив, Беленький сказал:

– Сомневаюсь я что-то. Морда у него чистая, а эксперт говорит – здорово она убийцу поцарапала, прямо полоски кожи вырвала.

– Может, не на лице?

– А где еще, дальше – одежда.

– Да я и сам сомневаюсь. Ребята с утра к нему домой смотались, при свете дня все осмотрели, ни одежды, ни ножа не нашли. У него вообще одежды только то, что на нем, остальное пропил. Да и хилый он какой-то, разве сможет молодую женщину голыми руками задушить?

– Да уж, если кровь не его окажется, мы с тобой будем иметь бледный вид.

В медпункте Борька немного очухался, пришел в себя, но глядел затравленно.

– Знаю, на меня все повесить хотите, а только я в той квартире не был и следов моих там быть не может.

– Так, давай все сначала подробно рассказывай, только не ври.

– Значит, караулил я их в проходной института. Выходит Лариска с этим пузатым, я хотел сразу скандал устроить, а потом решил проследить, куда они пойдут. А они сели на автобус, я за ними, приехали к «Академической», там вышли и пошли, я за ними. Пришли они в этот дом, зашли в парадную, я туда не пошел, чтобы не заметили, да и номера квартиры не знал. Ну, думаю, подожду. Сел на лавочку, замерз, в парадную зашел – бабка с первого этажа меня погнала.

– Бабка из какой квартиры?

– А вот так, наискосок, я номера не помню. Ну, я прошелся вокруг дома, хотел их окна найти, не рассчитал, потом улицу перешел, стал у магазина торчать.

– А пока у парадной стоял, кого-нибудь видел?

– Говорю, бабку видел, а больше никого.

– Ну а потом что было?

– А потом стою, стою, замерз совсем, стемнело уже, а тетки-лоточницы на меня заорали, чтоб уходил, боялись, что я у них что-нибудь сопру в темноте. Я подумал, что, может, Лариска с этим своим вообще там ночевать останется, и пошел себе домой.

– Домой как ехал? Без приключений?

– Мужику одному помог машину поймать, а сам на метро сел.

– Какому мужику?

– Да плохо ему, что ли, стало. Лицо замотано, говорит, поймай мне машину, пятерку дам.

– Из себя какой мужик был?

– Высокий такой, одет плохо и руку к щеке прижимал, зуб у него вроде болел.

– Давай подробно, где этого мужика встретил, что еще запомнил?

– Пошел я к метро, вышел на проспект Науки и иду себе, а тут у кинотеатра сидит мужик на лавочке и говорит, поймай мне машину, а то меня никто не возьмет, десятку на пиво обещал. Я и согласился, перешел на ту сторону, высмотрел машину попроще, сел, подъехали мы к тому месту, водитель было уперся, а тот мужик ему стольник посулил, водитель и согласился.

– А куда подвезти просил?

– Тот сказал, на Большую Охту.

– Машина какая была?

– «Москвич», не то серый, не то зеленый, там в темноте не разобрать.

– Давай, Боря, вспоминай, это в твоих интересах, потому что, может, ты нам все врешь?

– Да чего мне врать?

– Убийцу покрываешь, может, у вас с ним сговор был?

– Зеленый был «Москвич», светло-зеленый, а на номере то ли тройки, то ли пятерки.

– Где ж его теперь найдешь? Постой-ка! Этот «Москвич» как ехал, по Науки?

– Да нет, вроде с улицы поперечной заворачивал.

– С Софьи Ковалевской, значит, там в конце гаражей много, надо проверить.

Борьку пока отвели в камеру.

Надежда с Валей ехали в метро и молчали, потом молча прошли две остановки пешком, зашли в квартиру, уселись на кухне и, пока кипел чайник, тоже молчали. Выпив две чашки крепчайшего чая и съев полбатона с паштетом – это пока, сказала Надежда, муж придет, и будем обедать, – Валентин откинулся на стуле и вздохнул.

– Спасибо, человеком себя почувствовал, и почему все считают, что раз покойник, то чай пить нельзя, а если я есть хочу?

– Неудобно, скажут, что ты – бесчувственный человек.

– А я и правда ничего такого не чувствую, привык, наверное. А ты что скажешь?

– Да что тут скажешь? Теперь уж дураку понятно, что все это неспроста, Синицкий – последний штрих. Полиция будет это расследовать обязательно.

– Расследовать-то будут, а только найдут ли?

– Что это ты сомневаешься?

– Да уж больно быстро все происходит, свидетели выбывают из игры один за другим, полиция за ним не успеет.

– За ним, ты говоришь? Ты кого-то конкретного имеешь в виду?

– Да нет, я про убийцу.

– Знаешь, Валя, давай мы сейчас про это не будем говорить, поговорим потом, когда Саша придет, а сейчас я готовить буду.

– Тебе помочь?

– Да нет, хотя сходи-ка в магазин, хлеба маловато.

– Схожу, заодно Жорке позвоню из автомата.

– Ты что это? Вот телефон, звони.

– Да так, на всякий случай.

Валя вернулся, принес хлеба и бутылку вина, а вскоре подошел и Сан Саныч. Бейсик слез с батареи, где он любил спать зимой на специально постеленной тряпочке.

– Неудобно как-то, человек все-таки умер, а у нас тут вино. – Надежда с сомнением покачала головой.

– А что, у вас еще что-то стряслось? – Муж вышел из ванной.

– Да у нас Синицкого током дернуло насмерть. Ты, Саша, не думай, что мы монстры какие-нибудь, смеемся тут, просто мы уже ни на что не реагируем.

– Да вы что, совсем там уже? Леонида Петровича убило, да я же его знал хорошо! Что случилось-то, Валентин?

– На сегодня показ был назначен, рановато, конечно, мужики Владлену говорили, но он уперся, этот этап, говорит, должен быть сдан до конца года, а то денег больше под этот заказ не получим. А ты же знаешь, Синицкий любит… любил сам все включать. Ну, зашел он в гермозону, только к тумблерам прикоснулся – как его хватануло! И искры такие, прямо как фейерверк!

– Да что произошло-то?

– Я к щиту бегом, а то эти-то начальники стоят как истуканы, смотрю – все на щите выключено, а напряжение есть! Я тогда на всем этаже электричество вырубил к чертовой матери, да пока бегал, тут еще Коровкин, сволочь, под ногами путается, в общем, вынесли мы Синицкого, а он уж и не дышит, так и не очухался, разряд большой, сердце не выдержало.

– Кошмар какой!

– Да, мы у себя проверили все, ну никакой ошибки, все правильно, нигде ни коротнуть не могло, ничего. А в щит-то не можем же соваться! Пока пришел этот, Главный, пока вскрыли, дядя Паша посмотрел и ахнул. Потом в курилке рассказал, что там все внутри раскурочено, и к нашей Системе отдельные провода идут, где ноль с фазой переделаны, вот его и дернуло!

– А когда же можно было успеть это сделать?

– Да если только ночью, потому что накануне допоздна там все сидели, недоделки устраняли, потом все закрыли, и Владлен Иваныч лично все опечатал, и все домой пошли. А с утра мы с Кириллом хотели было сунуться туда, блок у меня один барахлил в вычислителе, так Владлен не пустил, разворотите, говорит, еще что-нибудь сломаете, так и не открыл дверь.

– Это что же получается, кто-то ночью зашел, а замок, между прочим, на этаже кодовый, да и дверь общая на ночь также опечатывается, кто-то зашел, в Систему залез, щит распределительный раскурочил, а там тоже, между прочим, пломба, все провода перепаял, потом все закрыл, как было, а утром вы пришли и ничего не заметили? А если бы Владлен разрешил тебе, Валентин, там перед показом еще покопаться, то что было бы?