Текст книги "Волшебница страны коз, или Рассмешить Бога"

Автор книги: Наталья Александрова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Настя очнулась от тяжелых воспоминаний и бросилась в комнатку за салоном. Она уже знала, что случилось что-то плохое, потому что по звонку угадала, что он из садика.

Так и есть. Воспитательница сообщала, что Дениске опять стало плохо, и он упал в обморок прямо в группе на физкультурных занятиях. Сейчас все в порядке, врач смотрела, ребенок полежит пока в изоляторе, но желательно его поскорее забрать.

Настя и сама знала, что нужно делать. Хозяйка Ангелина Васильевна выглянула из кабинета и все поняла.

– Езжай, Настя, потом отработаешь!

Все в салоне знали, что у Дениски слабые сосуды, из-за этого он часто терял сознание в душной комнате или от переутомления.

Настя выскочила из салона и махнула рукой проезжающей машине. Остановилась черная иномарка, водитель открыл дверцу и улыбнулся. На миг на Настю нахлынуло странное чувство – она уже видела этого человека, что-то было в нем неуловимо знакомое. Причем видела недавно – вчера, третьего дня… Но где? Не вспомнить… Да и какая разница, когда ее ребенок лежит там один, в изоляторе, и ждет маму. Краем глаза она заметила, что следом за черной машиной притормозила скромная «пятерка». Повинуясь неосознанному чувству, Настя захлопнула дверцу и устремилась к «пятерке».

– Правильно, я дешевле возьму! – обрадовался водитель «пятерки».

Настя назвала ему адрес и схватилась за телефон.

– Тетя Вера? – спросила она. – Вы дома?

– Куда же я денусь? – рассмеялся на том конце старушечий голос. – Что случилось, опять?

– Ну да, – призналась Настя, и голос ее дрогнул.

– Вези! – решительно приказала тетя Вера. – Не медли!

Старший следователь прокуратуры Анна Николаевна Громова была не очень похожа на бывшего премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер. Она была не так элегантна, не так благообразна, не так широко известна. Однако в узком кругу коллег и сослуживцев она тоже носила прозвище «железная леди». Правда, кое-кто из злопыхателей делал поправку: не железная, а железобетонная.

Анна Николаевна подняла взгляд на вошедшего в ее кабинет мужчину. Мужчина был рослый, плечистый, представительный, одет он был в отлично сшитый итальянский костюм, коротко стриженные волосы того цвета, который называют «соль с перцем». Решительное лицо выдавало в нем человека, привыкшего руководить.

Громова сняла очки и аккуратно положила их перед собой на стол. При этом лицо ее преобразилось: глазки стали маленькими и пронзительными, а их взгляд напоминал лазерный прицел снайперской винтовки. Казалось, от этого взгляда на лбу посетителя появилось красное пятнышко лазерной метки.

– Фамилия, – проскрежетала Громова, не предлагая посетителю сесть.

Посетитель был, как уже сказано, человеком, привыкшим руководить, и повидал в своей жизни всякого, однако даже он немного смешался от этого голоса, напоминавшего скрежет промороженного железа.

– Чья? – глупо переспросил он.

– Свою я знаю, – отозвалась Анна Николаевна, едва заметно улыбнувшись краешком рта.

Эта улыбка не предназначалась посетителю: она была улыбкой торжества, поскольку Громова поняла, что с самого начала разговора сумела осадить этого самоуверенного мужика и указать ему место.

– Тарханов, – представился он, справившись с замешательством и взяв себя в руки. – Борис Григорьевич Тарханов.

– Можете сесть, – разрешила Анна Николаевна, снова надев очки. Взгляд ее от этого стал несколько мягче, и весь облик немного убавил суровости.

Тарханов сел на стул с жесткой спинкой перед столом следователя и положил на колени портфель хорошей желтой кожи. Этот портфель должен был показать Громовой, что он очень занят и забежал к ней по пути, можно сказать, между делом. Громова это отлично поняла и проговорила, снова снимая очки:

– Разговор у нас будет долгий…

– А в чем, собственно, дело? – осведомился мужчина, с трудом сдержавшись. – У меня важная встреча…

– Самая важная ваша встреча – это встреча со мной! – осадила его Анна Николаевна, обдав ледяным взглядом.

Сделав паузу, чтобы он успел осознать ее слова, она бросила взгляд на свои бумаги и процедила:

– Где вы были семнадцатого февраля, с десяти тридцати до одиннадцати тридцати?

– Вы меня что – подозреваете в убийстве Лены? – Тарханов вспыхнул и приподнялся со стула.

– Вопросы здесь задаю я! – оборвала его Громова таким тоном, что он резко побледнел и рухнул на стул как подстреленный. – Мне повторить вопрос?

– Не нужно… – мужчина провел рукой по лицу и проговорил, запинаясь: – В девять часов я выехал на объект… моя компания ведет строительство торгового комплекса на Зеркальной улице… это может подтвердить мой личный шофер, а также прораб, который встретил меня на объекте…

– Фамилии? – проговорила Анна Николаевна, надев очки и взглянув в свои записи.

Тарханов едва не переспросил, чьи, но вовремя опомнился и торопливо сообщил:

– Шофер – Николай Климук, прораб – Олег Швыденко… Олег Митрофанович…

– Дальше, – проскрипела Громова.

– На объекте я пробыл около двух часов… примерно в одиннадцать сорок тот же шофер отвез меня с Зеркальной улицы в центр, в комиссию по градостроительству. Там у меня была назначена встреча с заместителем председателя Игорем Леонидовичем Сазоновым, можете уточнить у его секретаря…

– Это меня не волнует, – оборвала его Громова. – Как я вам уже сказала, следствию интересен промежуток от десяти тридцати до одиннадцати тридцати…

– В этот промежуток времени была убита моя жена? – то ли спросил, то ли уточнил он.

– В этот промежуток времени была убита Елена Андреевна Серебровская.

Произнеся эти слова, Громова снова сняла очки и уставилась в глаза посетителя, следя за ним, как кошка за мышью.

– Я вам уже сказал, что в это время находился на строительной площадке в районе Зеркальной улицы, – тоскливым голосом проговорил Тарханов.

– Я это уже слышала, – подтвердила Громова, снова недобро улыбнувшись краем рта. – Однако прораб, Олег Митрофанович Швыденко, заявил, что не может уверенно подтвердить, что видел вас все означенное время…

– Ну естественно! – выпалил Тарханов. – Это же стройплощадка! Он отходил с рабочими, я осматривал разные участки строительства… это стройка, знаете ли, а не кукольный театр!

– При чем здесь кукольный театр? – Громова надела очки и заинтересованно взглянула на посетителя.

– Не знаю… так просто сказал… первое, что пришло в голову…

– Интересная оговорка! – Громова снова взглянула в свои записи.

– Не понимаю, чего вы от меня хотите? – выдавил из себя Тарханов. – Я же сказал, что до одиннадцати сорока находился на объекте, а в одиннадцать сорок шофер отвез меня в градостроительную комиссию… спросите у него, у Николая…

– Спросили, – многообещающим тоном проговорила Анна Николаевна.

– И что? – В голосе Тарханова прозвучало плохо скрытое волнение.

– Он это подтвердил.

– Ну вот видите! – Мужчина облегченно вздохнул. – Значит, я могу быть свободен?

– Это почему это? – Громова с интересом взглянула на него. – Мы с вами еще не все выяснили!

– Что еще? – тяжело вздохнул Борис Григорьевич.

– Насчет кукольного театра… – процедила Громова. – Я всегда считала, что случайные оговорки очень много говорят о человеке… Вы какой кукольный театр имели в виду – Большой театр кукол или Театр имени Деммени?

– Да ничего я не имел в виду! – простонал Тарханов. – Я это просто так сказал… для красного словца… вырвалось…

– Вот именно – вырвалось! – подхватила Громова, сверля его взглядом. – Лично я думаю, что вы имели в виду Большой театр кукол на улице Некрасова…

– Почему именно его? – переспросил Тарханов, но глаза его при этом забегали.

– Почему? – протянула Громова, явно оттягивая мгновение торжества. – А вот почему.

Она положила перед собой один из листков с записями и неторопливо, выразительно прочитала:

– «Семнадцатого февраля сего года, приблизительно в одиннадцать часов, на улице Некрасова, рядом с Большим театром кукол, автомашина «ГАЗ-24» номер такой-то, нарушив правила движения, задела меня в районе пешеходного перехода. Автомашина покинула место происшествия, не остановившись и не оказав мне помощи. Этими действиями мне был причинен серьезный моральный и физический ущерб, на возмещении которого я настаиваю, а именно: многочисленные ушибы различных частей тела, разбитая бутылка водки «на березовых бруньках» и продукты на общую сумму…»

– Зачем вы мне читаете эту ахинею? – осведомился Тарханов, прервав Анну Николаевну. – Какое отношение все это ко мне имеет? Я никого не сбивал, машины «ГАЗ-24» не имею… зачем мне слушать про эти продукты… на березовых бруньках?

– А вы послушайте, послушайте! – вкрадчивым голосом проговорила она. – Дальше будет очень интересно!

«…Мне удалось записать адреса двух свидетелей, которые прилагаю, а также запомнил номер машины «Ауди», которая притормозила в момент наезда, так что водитель должен был все видеть и тоже может подтвердить факт события…»

– Ничего я не видел! – выпалил Тарханов. – Что за ерунда!

– А номер-то ваш! – Громова снова усмехнулась уголком рта. – Недаром вам пришел в голову кукольный театр! Значит, около одиннадцати часов вы находились не на строительном объекте, а проезжали на своей «Ауди» по улице Некрасова, возле Большого театра кукол. Так что у вас была возможность в указанное время доехать до телестудии и убить гражданку Серебровскую… а потом вернуться на стройплощадку, чтобы обеспечить себе алиби.

– Бред! Чушь! Ерунда! – выпалил Тарханов. – На основании показаний какого-то старого хромого пьяницы вы обвиняете меня в убийстве собственной жены?

– Очень интересно! – перебила его Анна Николаевна. – Откуда вы знаете, что свидетель был старым и хромым? Я вам этого не говорила! А его показания являются очень достоверными, поскольку всех свидетелей дорожного происшествия он описал очень точно и запомнил номер виновника… так что, Борис Григорьевич, вам придется объяснить, с какой целью вы пытались ввести следствие в заблуждение своими заведомо ложными показаниями…

– Я не вводил… – Тарханов явно был в замешательстве. – Я не давал ложных показаний… и вообще ее убили на телестудии, туда просто так не пускают, только по пропуску… так что ищите убийцу среди ее сослуживцев…

– Вы будете диктовать мне, как я должна проводить следствие? – проскрежетала Громова, сняв очки и сверля посетителя взглядом. – А впрочем… – ее голос неожиданно изменился, она нажала на столе кнопку переговорного устройства и произнесла: – Ломтикова ко мне!

Видимо, этот Ломтиков сидел прямо под дверью кабинета, или подчиненные так боялись Громову, что мчались на ее зов со скоростью сверхзвукового самолета, во всяком случае, не успела Анна Николаевна выключить переговорник, как дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился маленький толстый розовощекий человечек в круглых металлических очках.

– Вызывали? – осведомился он, вытирая вспотевший лоб большим клетчатым платком.

– Ломтиков, вы вчера проводили следственные мероприятия на телевизионной студии?

– Так точно, – Ломтиков преданно смотрел в глаза начальницы. – Опрос свидетелей… осмотр места преступления, и все прочее…

– Как вы прошли на территорию студии? – подала Громова следующую реплику.

– Как было приказано… не предъявляя служебного удостоверения. Подошел к дежурному на вахте, сообщил, что я приглашен в числе гостей на ток-шоу… Дежурный с кем-то созвонился, вышла такая девушка, – Ломтиков красноречиво обрисовал в воздухе эффектную фигуру. – Сказала, что же вы опаздываете, все уже собрались, и провела меня внутрь… пока шли по коридору, я отстал и свернул за угол, потом переждал в туалете, а затем уже направился в нужный отдел для проведения следственных мероприятий…

– Спасибо, Ломтиков, можете идти! – милостиво разрешила Анна Николаевна.

Как только дверь за Ломтиковым закрылась, она сняла очки и уставилась на посетителя.

– Итак, Борис Григорьевич, в ходе следственного эксперимента мы установили, что проникнуть на территорию студии может любой человек, вовсе не являющийся ее сотрудником. А вы, поскольку там работала ваша жена… ваша покойная жена, – поправилась она, – вы наверняка хорошо знаете тамошние порядки, и для вас проникнуть туда не представляло никакого труда.

– Но зачем! – воскликнул Тарханов. – Зачем мне было убивать жену? У нас с ней были очень хорошие отношения!

– Вот, кстати, насчет отношений… – Громова снова надела очки, порылась в бумагах на своем столе и выхватила одну из них, как фокусник выхватывает из шляпы кролика, букет цветов или что-нибудь еще столь же бесполезное: – Вот показания вашей домработницы, Галины Лопатниковой. Она утверждает, что вы с женой жили практически как посторонние люди, между вами не было никакой близости, и вы по многу дней вообще почти не встречались…

– Эта идиотка свихнулась от бесконечных телесериалов! – выпалил Тарханов. – Что она понимает… мы с женой прожили вместе много лет, и, конечно, у нас сейчас не медовый месяц, но отношения вполне приемлемые!

– Интересно, интересно! – пробормотала Громова и сделала в своих бумагах какую-то пометку. – Сколько, говорите, лет вы прожили с женой?

– Пять… пять с половиной… – проговорил Тарханов после секундного раздумья.

– Вы считаете – это много? – На лице Громовой появилось удивление.

– Я не понимаю – вы что, пригласили меня для того, чтобы обсуждать мои семейные отношения?

– Ваша жена убита! – проскрежетала следователь, сняв очки и обдав посетителя холодом. – И я буду выяснять все, что сочту нужным, чтобы найти ее убийцу!

– Извините, – стушевался Борис. – Я не совсем верно выразился… разумеется, я тоже хочу, чтобы убийца был найден… но вы понимаете, что у меня не было никакого мотива…

– Как раз мотив у вас был, – негромко ответила Громова и снова уставилась в свои бумаги.

Она молчала, перебирая записи, и Тарханов нервничал все больше и больше. Когда тишина стала невыносимой, он наконец прервал ее, проговорив:

– Какой?

Громова подняла на него удивленный взгляд, как будто забыла о его присутствии в своем кабинете.

– Что – какой?

– Вы сказали, что у меня был мотив… что вы имели в виду?

– Ах, мотив! – протянула Анна Николаевна и потянулась, как кошка, изловившая особенно крупную мышь. – Мотив найдется, стоит только как следует поискать. А уж я поищу, можете не сомневаться! – Она сняла очки и наградила Тарханова многообещающим взглядом.

Шурочка спиной открыла дверь и попыталась выйти в коридор. Руки у нее были заняты подносом с грязной посудой. Как обычно, никто из журналистов, операторов и прочих сотрудников студии, каждые пять минут требовавших от нее кофе, не удосужился вымыть свою чашку, и эта почетная миссия снова досталась ей.

Придерживая дверь плечом, Шурочка попыталась развернуться, и тут на нее кто-то налетел. Она взвизгнула, поднос накренился, пирамида грязных чашек поползла к его краю… Шурочка уже предчувствовала, как все это великолепие рассыпается по полу грудой осколков, но тот человек, с которым она столкнулась, неожиданно ловко перехватил поднос и привел его в устойчивое положение. Шурочка облегченно вздохнула и подняла на своего спасителя глаза.

Это был маленький толстый розовощекий человечек в круглых металлических очках, с выражением мягкого укора на лице.

– Что же вы так много посуды нагрузили? – спросил он Шурочку, придерживая дверь.

– А вам-то что? – неожиданно для самой себя огрызнулась вежливая Шурочка. – И вообще, что вы тут делаете? Вас на ток-шоу к Яблокову пригласили? Так это в четвертой студии, налево по коридору…

– Я не к Яблокову, я к вам! – кротко ответил толстяк. – Давайте мы этот поднос куда-нибудь поставим, а то мне на него страшно смотреть…

– Ко мне? – недоуменно переспросила Шурочка. – Вы ничего не перепутали?

Она была личностью настолько незаметной и незначительной, что сослуживцы вспоминали о ней только в двух случаях: когда хотели кофе или когда нужно было кого-то послать в другой конец города с мелким и неприятным поручением. Поэтому сама мысль, что кто-то, пусть даже такой неказистый человечек, пришел именно к ней, показалась ей совершенно удивительной.

– Нет, Шурочка, я ничего не перепутал, – и толстяк показал ей служебное удостоверение.

– Ломтиков Георгий Михайлович, – прочитала Шурочка.

Фамилия Ломтиков очень подходила ее новому знакомому.

– И чего вы от меня хотите, Георгий Михайлович? – испуганно осведомилась девушка.

– Георгий Михайлович – это очень длинно… можно просто – Гоша.

Он поставил поднос на свободный стол и повернулся к секретарше:

– Вы ведь хорошо знали Елену Андреевну Серебровскую?

При упоминании покойной Шурочкины глаза немедленно наполнились слезами. Она хлюпнула носом, достала кружевной платочек и уткнулась в него.

– Она быва такая свавная… – прогундосила девушка, собираясь со вкусом разрыдаться.

– Не плакать! – неожиданно резко прикрикнул на нее Ломтиков.

Он совершенно не выносил женских слез и довольно давно сделал важное открытие: если женщина собирается заплакать, ни в коем случае не нужно проявлять мягкость и чуткость, это только укрепит ее в намерении. Ведь так приятно поплакать на плече у заботливого, внимательного человека! Вот если проявить неожиданную строгость и решительность, то можно избежать потока слез.

И действительно, Шурочка удивилась и раздумала плакать. Вместо этого она вытерла глаза и вполне членораздельно повторила:

– Она была такая славная! И посуду сама мыла… иногда. И вообще… она меня замечала!

Шурочка снова шмыгнула носом, и Ломтиков поспешил поменять направление ее мыслей:

– А правда, что в день убийства ее вызывали на ковер к начальнику и ей от него здорово досталось?

– Я… я ничего не знаю… – забормотала Шурочка, опасливо оглянувшись на дверь. – Я ведь просто секретарша…

– Вы очень толковая и наблюдательная девушка! – польстил ей Гоша. – И вообще – секретарши… то есть офис-менеджеры, знают всегда больше всех!

– Ну да… Михалыч… то есть Игорь Михайлович, ее в тот день вызывал… – неохотно призналась Шурочка. – Он был очень не в духе… говорят, даже грозился уволить…

– Вот как! – Гоша заметно оживился. – А за что – вы случайно не знаете?

– Это все из-за Поздняковой! – выпалила Шурочка и только тогда спохватилась, что сболтнула лишнее. Но слово – не воробей, и Гоша моментально в нее вцепился.

– Из-за Ольги Васильевны Поздняковой? – уточнил он, придвинувшись к Шурочке и взяв ее за руку.

– Я… я ничего не знаю… – забормотала девушка, пряча глаза и снова собираясь зарыдать.

– Не плакать! – опять прикрикнул на нее Ломтиков. – Мы уже выяснили, что вы – очень информированная девушка и охотно помогаете следствию. И еще – вы хорошо относились к покойной Серебровской и хотите, чтобы ее убийцу поймали. А значит – вы должны рассказать мне все, что знаете…

– Но Михалыч меня растерзает! – испуганно пропищала Шурочка. – Он меня сотрет в порошок!

– Не позволим! – успокоил ее Ломтиков. – Не беспокойтесь, мы никому не дадим вас в обиду! Содействие следствию – долг каждого гражданина, и если ваш Михалыч попытается оказывать на вас давление – только скажите мне…

В голосе Ломтикова прозвучала угроза, и Шурочка поняла, что этот невысокий толстенький человечек вовсе не так робок и безобиден, как кажется.

– Лена… Серебровская делала передачу про Позднякову, – начала Шурочка. – Один выпуск уже дали в эфир, но у нее были материалы на целый цикл передач… она провела журналистское расследование и говорила, что там – настоящая бомба… но Михалычу кто-то позвонил, он, видно, перепугался и распорядился всю эту серию прекратить, а Лену решил сделать крайней… то есть все свалить на нее…

– А кто ему позвонил – вы случайно не знаете?

Шурочка решила, что и так уже наговорила много лишнего и что еще несколько слов уже ничего не изменят.

– Ему звонил Никулин… пресс-секретарь Ольги Васильевны Поздняковой. После этого Михалыч вызвал к себе Лену… Елену Андреевну… ну а потом случилось… вы сами знаете что… – и Шурочка снова захлюпала носом.

– Интере-есно! – протянул Ломтиков, и на его круглом лице отразилась интенсивная работа мысли. – А вот вы сказали, что Серебровская готовила целый цикл передач про Позднякову. А какие-то материалы у нее уже были подготовлены?

– Ну да… – Шурочка понурилась. – Четыре кассеты… она больше месяца занималась этой темой…

– Четыре кассеты? – Глаза Ломтикова алчно загорелись. – А где она хранила эти кассеты? В своем рабочем столе?

– Хранила… – Шурочка тяжело вздохнула. – Только Михалыч все это забрал…

Игорь Михайлович, или Михалыч, как называли его сотрудники, очень гордился своей фамилией. Фамилия его была Громыко. Мало того что она сама по себе звучала громко и как-то внушительно, она еще имела некоторый исторический оттенок. Эту звучную фамилию носил советский министр иностранных дел, долго и успешно возглавлявший международную политику одной шестой части суши. Когда новые знакомые узнавали фамилию Михалыча, они с интересом спрашивали: «А вы случайно не родственник?»

Михалыч это предположение не подтверждал, но и не опровергал. Он придавал своему лицу загадочный вид, позволяя собеседнику самому делать выводы из этого многозначительного молчания.

Но эти маленькие развлечения Игорь Громыко позволял себе в спокойные, благополучные периоды. Сейчас же у него был период крайне беспокойный. Мало того что чрезвычайно влиятельная женщина Ольга Позднякова угрожала ему серьезными неприятностями, которые она сама, а особенно ее муж действительно запросто могли Игорю организовать, – так еще и Лена Серебровская, из-за которой заварилась вся эта каша, подкинула родной телестудии подлянку, дав себя убить буквально на рабочем месте.

Здесь в голове у Михалыча явно что-то путалось: ведь Лена, собственно говоря, ничуть не была виновата в собственной гибели, наоборот, являлась, безусловно, стороной пострадавшей, но Игорь тем не менее ужасно злился на покойную, считая, что та самой своей смертью нарочно ему навредила.

«И при жизни от нее были одни неприятности, – думал Михалыч, листая одну из своих знаменитых записных книжек в кожзамовом переплете. – И смертью она подгадила…»

Михалыч был известен своим удивительным недоверием к электронной технике, особенно странным для работника телевидения. В век, когда все нормальные люди пользуются электронными записными книжками, наладонными компьютерами, навороченными мобильными телефонами с огромной памятью, он записывал все нужные телефоны, даты и прочие данные в эти допотопные книжки. Вот и сейчас он листал одну из них в поисках координат человека, специализирующегося на решении различных проблем.

Однако найти эти координаты ему помешало появление на пороге кабинета маленького толстого розовощекого человечка в круглых металлических очках.

Человек этот выглядел чрезвычайно безобидно, поэтому Михалыч грозно насупился, сдвинул брови и осведомился тихим голосом, по которому его опытные подчиненные почувствовали бы надвигающуюся грозу:

– Вас кто сюда пропустил?

– Секретарша ваша, – как ни в чем не бывало ответил посетитель.

Секретарь Игоря Михайловича, Галина Филаретовна, была женщина строгая и ответственная и человека случайного в кабинет шефа не пропустила бы никогда и ни при каких обстоятельствах. Так что Михалычу стоило бы сделать выводы. Однако он пребывал в таких растрепанных чувствах, что никаких выводов не сделал и заорал своим хорошо поставленным хамским голосом, который некоторые почему-то называют начальственным:

– Вы что, не видите, что я занят?

– Хорошо, – миролюбиво ответил круглолицый посетитель, не покидая, впрочем, кабинета. – Тогда я вас вызову повесткой.

– Какой повесткой? Вы вообще кто? – Игорь Михайлович понизил голос и задал этот очевидный вопрос.

– Капитан Ломтиков, – посетитель приблизился к столу Михалыча и показал ему служебное удостоверение.

– Извините, – неохотно пробурчал Михалыч, взглянув на удостоверение и закрыв свою книжку. – Но я действительно очень занят, так что, если можно, покороче. Какие у вас ко мне вопросы?

– Покороче? – переспросил Ломтиков, и на его круглом лице отразилась чистая детская радость. – Так это же все в ваших силах, Игорь Михайлович! Чем быстрее вы ответите на мои вопросы, тем быстрее освободитесь! Я, кстати, тоже очень ограничен во времени…

– Ну… слушаю вас… – Михалыч откинулся на спинку кресла и указал Ломтикову на второе кресло, предназначенное для посетителей. Кресло это было ниже хозяйского, что давало Михалычу некоторое психологическое преимущество – он мог смотреть на своих посетителей сверху вниз, независимо от их роста.

Маленький Ломтиков в этом кресле совершенно утонул.

Тем не менее он нисколько не потерял уверенности, потер ручки и начал:

– Итак, Игорь Михайлович, вы были последним, кто видел потерпевшую… кто видел Елену Серебровскую…

– То есть как – последним? – опешил Михалыч.

– Ну, за исключением убийцы, разумеется… – добавил Ломтиков. – Мы опросили ваших сотрудников и установили, что потерпевшая покинула ваш кабинет и, не заходя на свое рабочее место, направилась в туалет, где и была убита…

– Не думаете же вы…

– Нет-нет, что вы! – Ломтиков даже замахал своими маленькими ручками. – Конечно, я ничего подобного не думаю. Но только вот вышла она от вас чрезвычайно расстроенной… кажется, у вас был достаточно тяжелый разговор?

– Ничего особенного. – Михалыч потупился. – Разговор как разговор… с чего вы взяли?

– Из показаний ваших сотрудников. – Ломтиков заглянул в свою записную книжку. – Вы вызвали ее к себе в кабинет, причем голос у вас был очень раздраженный…

– Ну, мало ли какой голос! – фыркнул Михалыч. – Нормальный голос! У нас знаете какая работа нервная? За голос пока еще не судят…

– Как сказать, – Ломтиков говорил мягко и дружелюбно, однако эта интонация была обманчивой. – Как сказать, Игорь Михайлович… есть в Уголовном кодексе такая статья – доведение до самоубийства…

– Что? Какое самоубийство? – Михалыч выпучил глаза.

– В самом деле… что-то я увлекся… – Ломтиков развел руками. – Странно для самоубийства – надеть самому себе полиэтиленовый пакет на голову… такого в моей практике еще не бывало…

– Сами видите. – Михалыч оживился. – Так что… если у вас больше нет вопросов…

– И правда. – Ломтиков заглянул в свою книжку и спохватился: – Ну вот, еще только один маленький вопросик – и мы с вами расстанемся. О чем вы с Серебровской разговаривали в день убийства?

– Ну, о чем… – Михалыч явно занервничал. – Текущие вопросы… программы… доли аудитории, рейтинги… вряд ли это имеет отношение к вашей работе… знаете, телевидение – это такой сложный бизнес… психологический…

– Ну да, ну да, – закивал Ломтиков, – где уж мне это понять… а про Позднякову вы с ней не разговаривали?

Произнеся эти слова, Ломтиков взглянул на собеседника поверх круглых очков взглядом, полным дружелюбия и кротости.

– Про какую Позднякову? – переспросил Михалыч, чтобы выиграть время, и принялся перекладывать бумаги у себя на столе.

– Про Ольгу Васильевну, – мягким, вкрадчивым голосом напомнил ему Ломтиков. – Известная женщина-предприниматель… Серебровская, кстати, недавно делала о ней передачу…

– Ну и что, что делала? – огрызнулся Громыко. – Мало ли о ком она делала передачи? Она каждую неделю о ком-то делает… то есть делала… и что же из этого – выводы какие-то делать нужно?

– А как же? – Ломтиков снял свои круглые очки и уставился на Михалыча не менее круглыми голубыми глазами. Он неоднократно видел, как это проделывала его начальница, следователь Громова, но у той это получалось гораздо эффектнее. – А как же? – повторил Ломтиков, снова надевая очки. – Делать выводы, Игорь Михайлович, – это и есть моя работа! Я должен перебрать все возможные версии, отбросить невозможные – и тогда останется та единственная, которая и будет истиной! Ну так как – вы не разговаривали с Серебровской про Позднякову?

– Не помню. – Громыко опустил взгляд. – Знаете, невозможно все запомнить…

– Конечно, конечно, – закивал Ломтиков. – Столько дел, столько дел… я и то уже на память не полагаюсь, все записываю… вот, например… – он перелистал свою книжку и прочел: – Вот, например, у меня есть сведения, что в тот самый день вам позвонил пресс-секретарь Поздняковой Никулин… и буквально после этого звонка вы потребовали Серебровскую, так сказать, на ковер…

«Болтуны! Предатели! Ни на кого нельзя положиться!» – подумал Михалыч, снова перекладывая бумаги на своем столе.

Вслух же он проговорил совсем другое:

– Да? Кажется, что-то такое было, я припоминаю… но вряд ли это имеет отношение к вашему делу…

– Вы хотите сказать – к вашему делу, – поправил его Ломтиков. – А мне кажется, что очень даже имеет… ведь, если не ошибаюсь, Серебровская хотела сделать целый цикл передач о Поздняковой и ее фирме… и даже отсняла кое-какой материал, который вы изъяли. Кстати, я бы очень хотел с этим материалом ознакомиться. Очень может быть, что в этом материале заключены мотивы убийства…

– Какой материал? Нет никакого материала! – На этот раз Михалыч действительно заволновался. – Нет ничего и не было! Кто вам сказал? Ничего я не изымал…

– А ведь это довольно легко проверить… – голос Ломтикова стал буквально медовым. – Серебровской, конечно, больше нет, у нее не спросишь, но ведь есть оператор и другие члены съемочной группы, которые участвовали в создании материала… а вы знаете, Игорь Михайлович, что создание препятствий следствию и утаивание от него улик – это серьезное уголовное преступление? Так что лучше бы вы передали мне эти кассеты… от греха, так сказать!

– Ничего не знаю! – Михалыч положил руки на стол и встретил взгляд Ломтикова прямым непробиваемым взглядом. Он понял, что лучше даже пойти на прямой конфликт с этим скользким капитаном, чем передать ему материал, который может подставить Позднякову. Позднякова, а особенно ее муж – это действительно серьезно, они могут устроить ему неприятности почище этого следствия…

– Ничего не знаю! – повторил Игорь Михайлович. – У вас есть ордер на обыск и изъятие документов?

– Нету… пока! – признался Ломтиков, печально вздохнув. – Но я надеялся, что вы пойдете навстречу…

– Зря надеялись, – отрезал Михалыч и демонстративно посмотрел на часы. – Если у вас больше нет вопросов…

– Боюсь, что это у вас больше нет ответов! – обиженно проговорил Ломтиков, поднимаясь из кресла. – Но я пока не прощаюсь…

Едва он вышел из кабинета, как Игорь Михайлович вскочил и бросился к сейфу.

Этот скользкий капитан наверняка скоро вернется с ордером, а то и с нарядом ОМОНа, так что нужно скорее избавиться от проклятых материалов…

Добежав до сейфа, Михалыч опомнился и метнулся к двери: прежде всего нужно запереть кабинет изнутри, от всяких нежелательных гостей… тот же капитан Ломтиков может вернуться, сделав вид, что что-нибудь забыл…

Заперев дверь, Громыко бросился к сейфу, трясущимися руками достал ключи и отпер массивную дверь.