Текст книги "Женское счастье (сборник)"

Автор книги: Наталья Никишина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Наталья Никишина
Женское счастье

Сборник

О Наташе – с улыбкой и без…

…Признаюсь: мы много раз писали друг о друге – в тех изданиях, в которые нас заносила судьба. Скептики сказали бы – «пиарили» и с усмешкой добавили бы цитату из Крылова: «Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку». Но, ничуть не смутившись, я бы ответила: да, господа, именно так! С одним отличием: в этой похвале нет ни лести, ни лжи. Зато много-много лет совместной работы, по большому счету – кусок жизни. И он мне дорог. Как дорого все то, что пишет Наташа Никишина – на острие нерва, на границе смеха и печали, с неповторимой интонацией и неподдельной искренностью. В общем-то, так, как живет…

А все началось с известного и любимого многими журнала «Натали». В нем я прочитала рассказы, подписанные «Наталья Никишина». Первое впечатление: этот автор – украшение журнала. На ней держится его душевность, искренность и… разумность. Когда же коллеги сообщили, что «завтра ОНА придет в редакцию!» (надо сказать, что в то время я была в журнале новичком), мне стало слегка не по себе. Придет САМА Никишина! Ох и штучка, наверное, – подумалось тогда…

Оказалось все просто: мы проговорили несколько часов, а вечером продолжили – в телефонном режиме, будто знали друг друга много лет.

О литературе, о поэзии, о жизни…

В редакции мы проглатывали ее рассказы, как вкусные пирожки, и требовали: еще! Вскоре вышел ее первый сборник рассказов – его давно уже нет на полках книжных магазинов. Расхватали в первые же месяцы.

А потом последовали годы молчания. Точнее – работы, работы, работы. Такой же повседневной, как и у всех ее героинь – женщин с непростой судьбой. Когда некогда поднять головы, осмотреться, бросить все и… наконец-то заняться любимым делом. А именно – писать стихи и рассказы!

Я давно хотела, чтобы у Наташи вышла книжка. Наверное, этим «давила ей на нервы», мол, есть издательства, нужно только подсуетиться, навести контакты, сходить, позвонить, собрать рукопись и т. д. И она честно обещала, что подсуетится, сходит, соберет…

Но я-то знала: не любит Никишина суетиться. А рукопись из нее можно вытащить разве что клещами.

Поэтому теперь я искренне радуюсь – наконец-то! И благодарю тех, кто «подсуетился» вместо нее. Для всех нас. Ее давних поклонниц, ждущих нового появления Наташи Никишиной на литературном небосклоне, и будущих читательниц.

Им (уж поверьте!) от 13 до 90 лет. Потому что Наталья Никишина умеет проживать их жизни, как свою. И для каждой героини найти свою неповторимую интонацию. А читателям подарить свою мудрость. Мудрость женщины, которая умеет любить, жить «на полную катушку», дружить, помогать и мужественно преодолевать невзгоды…

И напоследок – история, без комментариев. Да простит меня Никишина, ибо не любит она подобной сентиментальности…

…Однажды в редакцию пришло письмо, адресованное Наташе. Из него выпала… золотая цепочка. Почерк – мужской. Мы даже начали подсмеиваться: мол, объявился у нашей Никишиной поклонник! Начали читать. И смех прекратился. Мужчина писал, что это подарок любимой писательнице от его мамы. Мама купила его для Наташи, потому что много лет именно ее рассказы давали ей силы жить. Теперь мамы не стало. Она не успела подарить цепочку. Сын это выполнил сам, как завет – от ее имени…

А теперь – читайте…

С уважением – Ирэн Роздобудько

Часть 1
Дела сердечные

Виноград в снегу

29 декабря

Сон ускользнул мгновенно, как только полоумным голосом заорал телефон. И мне пришлось прервать сладкое барахтанье в утренней дремоте. Раз в кои-то веки никуда не нужно нестись с утра пораньше, и тут обязательно какие-то садисты начинают названивать. Отключить бы его, да я панически боюсь потерять связь с дочерью: вдруг что-то срочное, а я не знаю… В трубке зарокотал знакомый низкий голос:

– Еще ты дремлешь, друг прелестный, пора, красавица, проснись! У нас тут мороз и солнце!

Врет Юрка насчет мороза и солнца. Может, мороз небольшой и есть, а солнца никакого не наблюдается. Хорошо, хоть снежок выпал. Прикрыл серость и грязь. Я вздохнула и проснулась окончательно.

– Юрочка, ты чего хочешь-то?

– Тебя, мой свет, хочу… Тебя, ласковая моя.

Ну-ну. Меня он хочет. В такую рань? Я, честно говоря, сейчас хочу только одного – чаю, бутерброд и свежую газету. Но Юрка продолжает убеждать меня, что увидеться крайне необходимо.

– Ну, приезжай сюда… – нехотя предлагаю я.

– Котик, ты же знаешь…

Знаю я, разумеется, знаю. Юрка панически боится, что некий тайный агент застукает его возле моего дома или увидит его джип. И, конечно, перепишет номера и потом сообщит его супруге. Вообще-то, я тоже не хочу ничего такого. Вдруг Мыша придет домой раньше времени… Гостиницы тоже отпадают: Юрка считает, что его в лицо знают все администраторы города. Поэтому для наших встреч остается только квартира моей подружки Мили. Миля по паспорту Милисента. Так обозвала ее мамочка. Поскольку отцом являлся некий уроженец

Мозамбика, мама решила, что для темнокожей дочурки что-нибудь почуднее будет в самый раз. Как будто ей с цветом кожи проблем не хватало. Хвала небесам, теперь ее проблемы в прошлом. У Мили с ее голосом и внешностью вечные гастроли в джазах Европы… А ключи она оставляет мне. С тех пор как Юрка три года тому назад стал моим любовником, мы и встречаемся в Милиной квартирке, точно по графику ее гастролей… Юрочка со своими доходами мог бы снять квартиру, а то и целый дом, но уж я-то знаю, какой он жмот… Да и вообще, мне на него сетовать грешно: держать в любовницах сорокалетнюю тетку, когда вокруг молодых и красивых хоть отбавляй. Я ведь с самого начала ни на что не претендовала. Просто заело одиночество. А Юрку я знала по своей прежней работе, и как-то все получилось само собой. Правда, после каждой нашей встречи я вляпываюсь в депрессняк и решаю, что уж это-то было в последний раз. А после он снова звонит, и я бегу на свидание, как собачонка. Вот и на сей раз сладкое лежание и поедание бутерброда прямо в постели отпадают. Вместо утренней неги – резкий душ, молниеносный макияж и одевание в темпе учений спецназа…

Миля живет недалеко от меня, и можно не терять времени на отлов тачки, а дойти пешком. Краем глаза успеваю заметить, что мое любимое дерево, огромный ясень, покрылось инеем и его белые ветви закрывают полнеба. И смутное воспоминание о том, что я видела сегодня удивительно красивый сон, настигает меня. Вроде бы было в нем что-то, связанное с зимой и снегом, и кто-то рядом со мной был в этом сне. Был мужчина, родной, самый близкий… А кто? Не вспоминается. Наверное, так… собирательный образ. Юрочка выскакивает из машины и пробегает мимо меня в подъезд как незнакомый: конспирация. В квартире он так же быстро раздевается, как я давеча одевалась. Все прочее обычно занимает час. И час на разговоры. Разговоры посвящаются Юрочкиным семейным делам. А я выслушиваю его, глядя в глаза с преданностью домашнего животного. Но сегодня что-то меня сковывает. Я стою посреди комнаты, наблюдая за своим любовником, бегающим по комнате в беленьких трусах, и на меня накатывает волна злобы. Все выглядит, словно в фильмах моей молодости. То ли в «Москва слезам не верит», то ли в «Вокзале на двоих»…

– Что ты стоишь? – удивляется Юрка. – Раздевайся, я же опоздаю!

Я молча подхожу к окну. Пытаюсь настроить себя на любовную близость. Произношу внутренний монолог, который мне обычно помогает: «Юлия, ты взрослая женщина. Тебе уже не двадцать, и даже не тридцать. Тебе тридцать девять. Пора выбросить из головы все эти романтические враки, не нужно усложнять то, что просто жизнь. Да, он женат. У него семья. А ты ничего плохого не делаешь. Всего лишь занимаешься сексом». Но на сей раз монолог не помог: я не хотела ложиться в эту постель. Не хотела слушать его рассказы про жену и сына. Я хотела прижаться к кому-то родному и поплакать. Юрочка начал злиться.

– Юля, прекрати. Ты же понимаешь, начинаются праздники. И мы сможем увидеться не скоро. Давай в этом году не ссориться. Ты же у меня хорошая девочка.

Слова о «хорошей девочке» срабатывают, и я начинаю раздеваться. Юра закрепляет успех, притиснув меня к себе. От него пахнет хорошей туалетной водой и немного холодом… Он вообще хорош: слегка отяжелевший сорокапятилетний красавец со значительным лицом начальника. Похоже, я сдаюсь. Но тут Юрочка торопливо подталкивает меня к постели, и я снова впадаю в ступор. Руки повисают вдоль тела. Ноги заплетаются.

– Да не хочу я, черт возьми! Ничего не хочу! – шепчу я.

Юрка садится на край кровати, и я вижу, что его лицо становится решительным и собранным: он обнаружил препятствие и сейчас будет его устранять.

– Юльчик, какая муха тебя укусила? Давай разберемся! Я что-то не то сказал? Или сделал? Мне так хотелось увидеться с тобой перед Новым годом… Подарок тебе принес.

Он рысит в прихожую и достает из кармана пальто пакетик. В нем маленький флакон «Кензо». Я невольно улыбаюсь. Все-таки еще не родилась женщина, способная не оттаять при виде духов в красивой упаковке. Юрочка удовлетворенно кивает, видя мою реакцию, и говорит:

– Еще часик есть. Иди сюда.

Он привык добиваться своего. Но не на этот раз. Потому что я ставлю флакончик на стол. Надеваю куртку и выхожу.

– Дверь захлопнешь, – говорю я.

Проходя мимо ясеня, я опять вспоминаю сон. Кто бы мне ни снился, это был явно не Юрочка.

Дома я принимаюсь за уборку. Самое плохое теперь – это сидеть и терзаться сожалением. В Мышиной комнате дикий бардак. Свалены в кучу юбки, платья, кассеты и дискеты. Чтобы было повеселее, включаю музыкальный центр. Купила вместо зимних сапог: Мыша ужасно хотела нормальный звук. Звук нормальный. Земфира поет. Моя дочь Маша, по-домашнему Мыша, слушает Земфиру, «Раммштайн» и какой-то рэп… А я – Веронику Долину, «Наутилус» и всякое старье из итальянской эстрады времен моей учебы в школе. Мыша – кошмарная эгоистка. Она врубает свой «Раммштайн» на полную громкость, утверждая, что, если этих уродов включать тише, пропадает смысл слушания. Поставить сейчас любимую Веронику я не рискую: раскисну совсем. А до Нового года всего ничего. Надо убрать это Мамаево побоище. «О поле, кто тебя усеял…» пою я в унисон Земфире и понимаю, что испытываю облегчение, оттого что не стала предаваться любовным утехам с Юрочкой. Конечно, мои подруженции – и Миля, и Люська, и Танька – сочтут меня полной идиоткой, но мне осточертел этот секондхэндовский секс, «из вторых рук, по сходной цене». Что скажет Люська, я знаю заранее. «Ты сколько лет одна просидела? Десять? И остаток жизни просидишь так же. Машку все жалела! Ах, чужой мужчина в доме! Ее хрупкая психика не перенесет. А теперь она носится где-то целыми днями и вечерами, а ты сидишь одна. Юрочка, по крайней мере, – надежный вариант». Миля, красавица наша, вздохнет и молвит совершенно простонародным тоном, что при ее экзотической внешности выглядит дико: «Мужики, Юлька, все одинаковые… Козла на козла менять – только время терять». Танька грустно поглядит в сторону и пропищит: «Ты счастливая, Юлька: у тебя и ребенок есть, и любовник постоянный…» Правду скажут мои подруги. Потому что все так и есть. Я сама отказывала всем поклонникам. Мне казалось, что для Мыши чужой мужчина в доме будет страшной травмой, ведь она ужасно нервная. А она ревновала меня ко всем, я даже в сторону чужого ребенка смотреть боялась: Машка начинала реветь, если я гладила какого-то малыша по головке… А уж мужчину в дом я привести не смела… Сначала не смела, а теперь уже поздно. Впрочем, я действительно счастливая. У меня есть Мыша, дом, любимая работа…

Нахожу посреди учебников и вороха колгот альбом с фотографиями. Зачем он понадобился Мыше? В альбом заложена пачечка писем. Из дома, от моих родителей. Старые, еще до того, как они переехали на Урал, к брату. Ах да, вспомнила… Я купила альбомчик и перекладывала в него старые фотографии. Годами они валялись просто так. А Машка взялась их разглядывать. Дулась, увидев себя крохотную в неподобающем, по ее мнению, виде. Например, на горшке. А мы с ее отцом тогда восхищались каждым ее действием и щелкали все подряд. Может, это он, Машин отец, мне сегодня снился? Ведь когда-то было оно, это счастье. И свет в родном окне, и слова слаще меда. Но как давно это было… И как недолго. Начинаю машинально рассматривать снимки. Ага, вот этот, где я в нелепом зимнем пальто на фоне деревянного дома. За пять лет до рождения Маши. Еще там, в далеком родном городе, за тридевять земель отсюда. Именно эта фотография вызвала интерес у Машки. Наверное, потому, что я на ней такая счастливая, что больно смотреть… Пришлось рассказать немного про ту жизнь. Миллион лет назад. В эпоху Павла. Собственно, по-настоящему правдиво рассказывать нельзя. Я же мама – существо если не бесполое, то, безусловно, целомудренное. Мое прошлое должно быть белоснежным и чистым, как снег.

Ах, какой снег выпал в тот год в нашем захолустье! Какой дивный, нежный, утешительный снег! Именно в этом доме мы встречали тогда Новый год. Дом принадлежал Пашиной семье. Внутри была старинная мебель. Старые книги. Печь с изразцами. Обычный дом неродовитых дворян или зажиточных мещан девятнадцатого века. Только в средней полосе России, где не было войн, и можно встретить такие дома… Словно великие воды всемирного потопа пронеслись над ним, не тронув ни единой вещи, не потревожив даже воздух внутри, и сомкнулись, и оставили этот дом в своей глубине, и давнее время тоже сохранилось в нем нетленно… Войдя в комнаты, я почти тронулась умом от желания там жить. С ним жить. Потому что любила его уже два месяца. С тех пор, как нас познакомили. И по сию пору, когда я произношу слово «счастье», перед глазами встает этот дом с маленькими окошками в частом переплете, застекленная веранда, увитая виноградной лозой, и особый, мягкий свет в комнатах с низкими потолками… А в тот предновогодний день счастье стояло так близко от меня, что я чуяла его дыхание. Да что там! Оно, это счастье, держало меня за руку, и, ведомая им, я двигалась и говорила так свободно и красиво, как никогда в жизни. Любовь моя, снег мой чистый, родные серые глаза… Вспоминая их, я плачу и теперь, как много лет назад…

Машка приходит, как приходит ураган. Сапоги летят в один угол, дубленка – в другой. Музыка врубается на всю громкость. Холодная котлета съедается на ходу, а затем жирными пальцами она хватает новый журнал. Я стоически терплю все это в течение получаса. Но когда Мыша, не сняв дорогой джемпер, заваливается на диван с очередной котлетой, я не выдерживаю.

– Сними джемпер! Опять будет жирное пятно!

– Мне некогда. Поем и побегу.

– Куда это ты побежишь? Мы же договорились: сегодня уборка.

– Я занята. Что за идиотизм – обязательно затевать генеральную уборку перед праздником? Праздник – это отдых.

– Это у тебя отдых. А у меня в будни нет времени, значит, надо убирать в выходные… И не ешь на диване. Можно же сесть за стол. Его для этого придумали.

– А ты сама? Ты сама ешь лежа. Я видела.

Звонит телефон. Мыша кидается к нему, словно год просидела на необитаемом острове.

– Нет, это не она. Это я.

Протягивает мне трубку:

– Видишь, у нас даже голоса одинаковые. Так что не ори на меня.

Интересный аргумент в пользу своего свинства. Звонит Танька. Зовет завтра к себе. Нет уж. Терпеть не могу эти стародевичьи посиделки с тоской во взоре и с натужным весельем. Мне сразу вспоминается какой-то спектакль о послевоенных годах в селе. Бабы сначала пьют, потом поют и, наконец, рыдают. Увольте. Лучше я тихо-мирно посмотрю телевизор и выпью ликерчика в гордом одиночестве. Между тем мы продолжаем выяснение отношений с Мышей. Заходим в этом весьма далеко. Вот уже кульминационный момент.

– Ты неблагодарная эгоистка! Я всю жизнь стараюсь для тебя как проклятая! – это, естественно, говорю я.

– А я не просила… – это уже Машка.

– Вся ваша порода такая! Безответственная, бесчувственная порода!

– Ты сама мне отца выбирала. У меня, между прочим, не спрашивала…

Я вовремя вспоминаю, что отец – это святое. Его же теперь не поменяешь. И если продолжить тему, то я начну орать про то, что он – скотина, скотина, скотина… А это совсем не поднимает настроение перед Новым годом. Как хорошо, что опять звонит телефон! И Мыша с разочарованным видом снова протягивает мне трубку.

– Твоя Люся припадочная. Не занимай линию. Я звонка жду.

Люся тоже зовет к себе. И меня, и Таньку. Люся – последняя из могикан. Я называю ее образ жизни «открытый дом со столом для господ офицеров». Они с мужем живут, словно никаких лет победившего капитализма не было и нет. Варят картошку, солят грибы. Кормят всех, кто припрется. К ним по-прежнему можно приходить без звонка. В квартире толкутся их друзья и друзья их сыновей. Бывшие невесты, будущие жены, новые женихи бывших невест. Разведенные жены старых друзей и старые друзья разведенных жен. Сумасшедший дом. Но очень веселый. Раньше мы каждый Новый год с подросшей Машкой отправлялись к ним, буянили до утра. Теперь Машка празднует в своей компании. Нет, раз уж решила сидеть одна, значит, буду сидеть одна.

– Ладно. Надумаешь, приезжай ночью, – говорит Люська.

Раньше я непременно бы так и сделала. А теперь – не хочу. Надоело. Надоели комплименты от женатых друзей. Надоели их жены, ревниво оттирающие от меня своих ненаглядных. Надоело уходить оттуда одной…

Надоело… И убирать совсем не хочется. Поваляюсь с книжкой. Хотя еще только пять вечера и можно пробежаться по окрестным магазинам. В холодильнике слишком много свободного пространства. А вдруг Машкины друзья зайдут, а у нас и угостить нечем. Решаю забег по магазинам устроить завтра… А сегодня лягу пораньше. Но выспаться не удается. Машка возвращается после двенадцати. Конечно, пока она не пришла, уснуть я не смогла. А потом следует долгий скандал на тему ее бессердечности.

Ночью я долго гляжу на отсветы уличного фонаря на знакомой стене. Одиночество… Когда-то я думала, что человек не бывает одинок. Человек не бывает, а женщина бывает…

30 декабря

Утро начинается с явления народу моего бывшего мужа и Машкиного отца. Он долго топчется в прихожей и, кряхтя, надевает тапочки. Костя растолстел. А когда-то вычитывал мне за лишние килограммы. Он сообщает мне и невыспавшейся Машке, которая выползла на звонок, что принес нам подарок. У меня все холодеет внутри. Такая щедрость явно не к добру: не иначе как благодетель наш не даст денег. Костя достает из кармана конверт. В нем путевка на двоих на карпатский курорт. Да, удружил. С учетом того, что у меня работы немеряно. Но Машка радуется и победоносно смотрит на меня, мол, видела, какой папа добрый. Видела.

И догадываюсь, что путевка выдана ему на работе бесплатно. А его мегера отказывается в такую дыру ехать. Но тут Константин достает деньги. И я сразу добрею.

– Выпьешь чаю? – спрашиваю ангельским голосом.

– Выпью, – соглашается бывший. В кухне он оглядывает мой собственноручный ремонтик и недовольно хмыкает. По его мнению, все позднейшие переделки в его бывшей квартире только во вред. Он хорошо помнит, что квартира эта принадлежала ему. И он добровольно (!) мне ее оставил. А я испортила эту однокомнатную квартиру тем, что сделала из нее двухкомнатную, выгородив себе крохотный закуток, чтобы работать по ночам. Оставил он мне ее, потому что разменять не удалось. Вот бедный Костик и попал в бессребреники. Зато теперь я от каждого знакомого слышу: «Твой бывший – настоящий мужик. Жилье тебе оставил». Такое исключительное благородство. Как будто нормой должна быть ситуация, когда свою жену и дочь выставляют на улицу. Еще он меня не бил, не запивал, не сидел на игле, не выгонял голой на мороз. Да ему просто памятник ставить можно! Пока я думаю свою вековечную думу, мы обмениваемся новостями про общих знакомых и наших родных. Машкино отвратительное поведение я с Костей не обсуждаю. Он же мне и поставит на вид, что я неправильно ее воспитала. Вроде бы кто-то мешал ему в этом процессе участвовать. И вдруг Костя спрашивает меня, причем без издевки:

– А замуж ты, мать, не собираешься?

– Нет, не собираюсь. Да и поздно уже собираться…

– Ну, это ты зря. Выглядишь отлично.

Как ни странно, комплимент меня греет. Я расслабляюсь и начинаю свои обычные рассуждения:

– Понимаешь, Зайцев, мне замуж не хочется. Ну подумай, лучшие годы я прожила одна. А теперь, когда мне это и не слишком нужно, кого-то обстирывать и обкармливать? Зачем?

– Ну, ты уж обкормишь…

Ага, помнит мое слабое место: не люблю готовить. А Зайцев, глядя в сторону, продолжает тему:

– И правда, Юль, сколько можно жить одной? Машка уже взрослая… почти…

Ишь как заговорил… Что ж он, когда бросал меня, не спрашивал, как я буду жить одна и сколько? Когда я ночами балансы для сомнительных фирм сводила… Когда Мыша болела и мне не с кем было ее оставить… Когда… Ой, сколько этих «когда»… И все они мешают мне поговорить с Костей по-человечески. Я быстро сворачиваю беседу:

– Да ладно тебе, все у меня нормально.

Прощаясь, Костя не удерживается, чтобы напоследок не напомнить:

– Там денег больше. На сто гривен.

Разочарованный тем, что я не падаю в обморок от счастья, он удаляется. Пока он обувается, я смотрю сверху на намечающуюся лысину, на красное от напряжения лицо и думаю: «Как странно: когда-то думала, что не смогу без него жить… Валялась в ногах… Самым натуральным образом. Рыдала… Хорошо, что никто этого не знает. Кроме самого Кости, разумеется… А он ведь и впрямь обычный хороший человек. Тогда, получается, я была плохая? Ведь кто-то из нас был плохим, если мы разошлись?»

Воодушевленная наличием лишней сотни, отправляюсь в путешествие по магазинам. Одновременно со мной туда же отправились и все остальные граждане нашего города. Ну, конечно, не такое столпотворение, как при совке, но людей много. Торгующих и покупающих. Все спешат. Выбирают. Подарок для Мыши у меня давно куплен. Кожаный пояс с клепками и узорами… Положу под елку. А елочку я покупаю только сейчас. Люблю живые елки. Говорят, что это варварство, но я все равно люблю, когда пахнет смолой.

Дома ставлю ель в ведро с водой… Завтра украшу. А сегодня надо что-то приготовить. Хоть салат какой-нибудь завалящий. Мыша снова где-то шляется. А я готовлю и тихонько напеваю. Увлекаюсь и обнаруживаю, что стою, опустив руки, и ору во все горло «Без меня тебе, любимый мой»… На потеху Машке, которая смотрит в дверь кухни. Боже, какое счастье, что она дома… Что пахнет елкой… И снова приходит ночь, и в запахе свежей хвои лезут в голову воспоминания. И снова я думаю про тот давний Новый год…

Мы встретились с Павлом у моей подруги. Бывают такие подруги в молодости, с которыми никак не можешь расстаться. И раздражают они, и мелкие гадости делают. Но ты как дура идешь у них на поводу: бегаешь с ними по их делам, решаешь их проблемы… Вот и моя тогдашняя подружка Наташа была из породы внешне экзальтированных и разболтанных девиц, которые в неожиданный момент являют вдруг изрядную хитрость и цепкость. Павла она заочно представила мне как своего жениха, а затем не могла удержаться, чтобы не предъявить ценный кадр. Мы с ним переглянулись с изумлением и тайной завистью, как, наверное, посмотрели бы друг на друга представители двух разных галактических цивилизаций. Я – в обалденной юбке с бахромой (бахрому, помнится, отрезала от старой скатерти), с ресницами в ленинградской туши до самых бровей, с холщовой сумкой через плечо и с повязкой («кто хиппует, тот поймет») на распущенных до колен волосах… И Павел – коротко стриженный, в аккуратном костюме, в начищенных до блеска ботинках… Я была девушка свободная, с некоторым любовным опытом, который всячески демонстрировала… Курила, лихо опрокидывала стаканчик водки, цитировала запрещенных авторов, якшалась с опальными, непризнанными художниками и режиссерами маленьких драматических студий. А Паша происходил из семьи, где было немало советских начальников городского масштаба. Он не пил, занимался спортом, домой приходил вовремя. И все ему во мне было в диковинку: и стихи Цветаевой, что я читала к месту и не к месту, и бравада, и острый язык. И мы начали видеться чаще. Еще в первые наши встречи я поняла, что с Наташкой их ничего не связывает. И обрадовалась. Но ни он, ни я не делали первого шага. Гуляли, разговаривали, смеялись… А когда наступил Новый год, Пашка выпросил у родителей ключи от загородного дома, чтобы отметить праздник. Собрались большой, шумной компанией.

Когда все сели за стол напротив елки, Павел оказался рядом со мной. И пока все пили, пели и танцевали, он смотрел на меня не отрываясь. А потом мы вышли покурить на веранду. В окно светила луна. В ее свете отчетливо виднелось его лицо. Только глаза казались почти черными… Мы даже не поцеловались. Просто соприкоснулись горячими лбами и замерли так на несколько минут. Когда вернулись в шум дома, я увидела яростный Наташкин взгляд. Потом она рвалась уйти домой одна, но ее не пустили, и часа два все крутились возле нее, уговаривая и успокаивая. Мы с Павликом ушли утром. Немного постояли в чистоте пустого, тихого утра в палисаднике возле веранды. Виноградная лоза была покрыта инеем, но на ней чернело несколько замороженных гроздьев, сохранившихся с лета… Павел сорвал для меня одну. И когда мы наконец поцеловались, во рту долго еще оставался вкус льда и терпкий сок винограда.

Боже мой, как мы сходили с ума… Сколько было светлых, охваченных нашей юной страстью дней, сколько слов, поцелуев, ссор и ревности… Год прошел. А потом мы расстались. Дико, нелепо. Поссорились из-за какой-то ерунды. Я уехала на сельхозработы. А когда вернулась домой, то не знала, как с ним увидеться. Дело в том, что мои родители Павла привечали, ценили его положительность. А вот со своими он меня так и не познакомил. И дома у него я никогда не была.

И я послала к нему Наташку. Я осталась внизу, а она поднялась в их квартиру. Вышла через полчаса, когда я совсем промерзла на ветру. «Ты только не падай в обморок. Он женится. А тебе просил передать, чтобы ты не переживала…» Конечно, я не упала в обморок. Просто в три дня уволилась с работы, собрала сумку и уехала в дальний город, на стройку. И началась другая жизнь. Кончилась юность. Потом я встретила Костю, вышла замуж, родила Мышу. И много лет подряд ночами снится мне родной человек с серыми глазами, и я прижимаюсь к нему, и прошу за что-то прощения, и прощаю его… И терпкая нежность этого сна похожа на виноград в снегу…

31 декабря

Утро праздничного дня омрачено. Мыша с друзьями будет, оказывается, встречать Новый год в каком-то загородном доме, где нет телефона. Ну почему я не купила ей мобильный?! Но в ее возрасте это уж слишком. Зато теперь мне предстоит всю ночь терзаться: где она и что она… Машка обещает, что у кого-нибудь мобильник обязательно будет. Но ведь я даже не знаю адреса этого дома! И туда позвонить, чтобы проконтролировать ситуацию, не смогу. Сердце начинает болеть, в боку какие-то колики. Из рук все валится. Разбиваю свой любимый темно-синий шар с луной и звездами. Потом собираю мелкие осколки и рыдаю… Разве это праздник? Это издевательство над матерью. Мыша отругивается, орет, что я диктатор и самодурка. В конце концов обнимает меня и тихо шепчет, что приготовила мне подарок. Господи, да какой может быть подарок?! При чем тут подарок? А Мыша уже вовсю собирается…

– Мама, где мои джинсы с вышивкой?

– Во-первых, это твои джинсы. Во-вторых, зачем тебе джинсы? Ведь платье есть… Ты его сама выбрала. Оно как раз для праздника…

– Платье не подходит… Там холодно… Все будут в джинсах, а я одна, что ли, как дура?

– Что это за дом такой? Шалаш, что ли? Ты же простудишься!

– Я не простужусь. Я буду в свитере.

– А зачем мы такие деньги на платье истратили? Ты ведь говорила, что тебе не в чем Новый год встречать!

Приходится вручить ей подарок сейчас. Машка цепляет пояс на джинсы и вертится перед зеркалом. Впрочем, ссора на этом не заканчивается. В разгар нашей перебранки за Мышей приходят мальчики. Ничего себе мальчики, лет по двадцать им. Переписываю их домашние адреса и телефоны. Мыша шипит мне в спину, что я совсем больная на голову. Пусть думают что хотят. А мне так спокойнее будет. Мальчики обещают доставить Мышу домой утром в целости и сохранности. Я пытливо вглядываюсь в их симпатичные лица: вдруг разгляжу тайную печать порока? Но ничего разглядеть не удается: лица обычные. И когда они с рюкзаками и сумками вываливаются из прихожей, в доме становится совсем тихо… Подходящий момент, чтобы поразмыслить о времени и о себе.

Время – странная материя. Невидимая, неслышимая, неосязаемая. Словно поток элементарных частиц, оно несется сквозь нас, и, хотя все вокруг почти не меняется, мы меняемся необратимо… И неощутимый этот поток уносит любимых, оттаскивает нас друг от друга… А кто-то исчезает совсем. Э, нет, дорогая, так не пойдет. Включаем телевизор, чтоб звучок живой шел по квартире, и переключаем мысли на что-нибудь веселенькое. Как раз и комментатор в телеке забубнил что-то про итоги года. Год прошел: тупой нос и платформа сменились острым носом и открытым задником, словечко «культовый» сменилось таким же идиотским эпитетом «гламурный», а я поменяла прическу и, кажется, рассталась с любовником. И в этом есть великий смысл. Ибо неизменно в этом мире одно: желание женщины быть самой собой… Браво! Вот так и будем жить. Будем краситься, одеваться и брызгаться духами… Что я и начинаю последовательно воплощать в жизнь. Когда я принимаю ванну, десять раз звонят Танька и Люська. Миля будет звонить ночью. «Хорошо бы отключить телефон», – в сотый раз думаю я. Но вдруг позвонит Мыша. И она действительно звонит с чужого мобильника с сообщением, что уже доехали, что дом чудесный и все замечательно. Слава Богу! Можно расслабиться часа на два, пока в голову не полезут всякие мысли про то, что в доме может случиться пожар или к нему выйдет из леса шайка бандитов. Кажется, что-то такое я видела в кино… И все же волосы уже уложены, а лицо подкрашено… Нет, все-таки я – красавица. Конечно, вот тут слегка… и тут несколько… Неважно. Решила, что красавица, значит, так и будет. А теперь – платье. Вечернее. Назло своему настроению, назло одинокому празднику. Платье очень похоже на модель от Пако Рабана. Как «незабываемый» похоже на «незабвенный»… Разница крохотная, но смысл меняется кардинально… А, ерунда, главное, что фигура у меня в порядке. Вон как Костя смотрел на меня вчера! И под музыку из телевизора я начинаю выламываться перед зеркалом, принимая самые изысканные и соблазнительные позы.

Звонок. На сей раз в дверь. Очень странно. Мои знакомые знают, что я не переношу спонтанных визитов.