Текст книги "Добровольная жертва"

Автор книги: Наталья Метелева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

7.

В приятно прохладной в июльский зной громадине крепости, пустой по случаю каникул, уединиться можно было где угодно, но предпочтительней надоевших стен оказался тенечек сада с густым малиновым духом и рассыпчатой плотью ягод. Ободрав шипастый кусточек и расцарапав руки, я обзавелась закуской к духовной пище и с добытой пригоршней малины забралась на открытый сеновал садовой сараюшки. Это вам не жесткие скамьи библиотеки, специально изобретенные как средство пытки. Здесь уютно жужжали мухи, лениво зудели ошалевшие от солнца комары, переговаривались неподалеку лошади, и пахло душисто, густо – разомлевшим миром, безоблачным младенчеством на коленях кормилицы и вообще счастьем, если бы еще вздремнуть слегка.

Закладка книги торчала немым укором, и я безропотно начала именно с нее.

«… Претендентки на звание пифии обязательно подвергаются испытанием зеркалом, дабы не упустить возможность обнаружить истинную провидицу. Обычные пифии, коих большинство, видят свое отражение так же, как остальные смертные люди. Собственное их отражение препятствует проявлению истины, ибо пристрастный взгляд формирует искажения по принципу наиболее ожидаемой вероятности. То, что ожидаемо более всего, то и будет проявлено.

Далее, прорицающей пифии истина явлена в языке прорицания, но оный уже есть деформация истины, ибо сам язык суть теория сущего, но не само сущее. Следовательно, прорицания таковых пифий основаны не на истинном впечатлении, а искажены и смутны, и требуют дополнительного толкования, кое может как отсеять истинное от ложного, так и окончательно замутить картину мира. Чаще всего пифия сама не ведает, что прорицает, и таковое прорицание бывает понято превратно, и действия, основанные на превратном понимании, будут пустые и зряшные.

Истинная провидица никогда не видит своего лица ни в зеркале, ни в какой другой отражающей поверхности. Причина этого либо в дефектности ума самой провидящей, либо в специфике ее дара, и здесь трудно определить, что именно является следствием другого. Поелику ни одно из являющихся ей лиц она не способна отождествить с собственным, ибо оного не знает, то она отождествляет себя со всеми без предпочтений и обычной человеческой пристрастности, следовательно, искаженности восприятия. Она не видит то, что она есть как она, но она видит другое как себя, что и позволяет ее дару состояться как истинное впечатление.

Итак, истинная провидица есть не она сама…»

Больше я выдержать не могла, так как перестала понимать, каким это образом я оказалась не самой собой. Глаза закрылись, и щека уютно устроилась на недочитанной странице.

Мне приснился Дик. Я смотрела откуда-то сверху на его лицо в ореоле золотистых волос, крылатые плечи и крепкие загорелые руки, в которых он держал плетку, то нервно наматывая сплетенные косицей ремешки на кулак, то разматывая. Он стоял, озаренный столбом солнечного света, и хмуро беседовал с каким-то тоненьким как свечка и светлым как луч человечком. Даже лицо его собеседника, казалось, светилось. Разговор доносился обрывками, то наплывая, то отдаляясь.

– Я понимаю, для тебя это больно… – говорил незнакомец. – Тем не менее, это так. У нее все отняли, отсекли, подавили. Лишь бы она пребывала в спасительном неведении. Мы были против, но Лига не послушала нас. Это был их план. Ты знаешь, их Бог – Необходимость. Закон. Он во всем, не обходим и … необходим. Он потребовал – они ведут ее. И сами держат нож, в безумной надежде, что рука Бога дрогнет, и она выберется невредимой.

– Я понял, что они используют ее как приманку. На что они надеются?

– На чудо. Хотя почти невероятно, что она, такая слабая, неподготовленная, сможет справиться с тем, что должна свершить, не ведая того. Они лишили ее силы знания. Из страха, что она сломается, и этим знанием воспользуется враг. И сами себя загнали в ловушку собственных пророчеств. Поэтому они пожертвуют девочкой при первой же угрозе. Если она не справится, то погибнет. Там будут люди Владыки, которые не допустят, чтобы она досталась твари живой. Если справится – тоже погибнет… вместе с тварью, потому что изгнать ее она сможет только ценой своей жизни. Выбор у нее не велик. Она всегда была мертва для них. А с мертвыми никто не считается…

На лицо Дика было страшно смотреть. Он сжал кулаки, опустил голову, голос был глухой и хриплый, словно его душила невидимая петля:

– Я знал многое, но не думал, что до такой степени все так чудовищно, Ольен. Они хуже Бужды. А пробужденных я изучил, поверь. Зло остается злом, даже если лицемерно прикрыть его заботами о судьбах мира.

– Не торопись осуждать, господин. Кто, кроме них, еще понимает, что времени больше нет? Нет на другие возможности. Эта – единственная! Грядет катастрофа: тварь очнулась. Если Бужда прольет кровь всего мира в купель одного детеныша твари, то Лига кладет кровь одного ребенка в основу мира. Зло и добро – вопрос меры.

– Зачем же Братчина призвала меня, если и вы считаете ее убийство единственной возможностью избежать многих?

– У нас нет других вариантов. Путь Бужды – окончательная гибель для земли Вавилор. Для всех рас. Но и Лига не даст нам освобождения. Жить непроявленными – все равно, что не жить… Я призвал тебя, дабы сообщить, что Братчина приняла твой безумный план. Если он удастся, мы все обретем свободу. Все!

Глаза Ольена светились счастьем. Дик вздохнул с облегчением:

– Я рад, что Братчина это поняла. Вы так долго колебались, что чуть не опоздали.

– Братчина думала бы еще дольше. Но очнулась тварь в Цитадели Бужды. И завтра там общий сбор пробужденных – вечит.

Уголки губ Дика чуть дрогнули в улыбке. Ольен насторожился:

– Ты и к этому приложил руку?

– Тщеславие и страх легко управляемы, – улыбка на лице Дика стала шире.

Тень мелькнула в светлых глазах его собеседника. Он покачал головой:

– Безумец! И я тоже сошел с ума, если верю тебе, – и, помолчав, словно боролся с ожившими сомнениями, продолжил. – Ты говорил, что сможешь привести девочку в потерянные земли Аруны, вернуть ей истоки. Пора, господин. Наступил тот момент, к которому ты так долго готовился.

– Что может быть дольше, чем жизнь?

– Оплата этого дара.

Пауза была как похороны. Оба потускнели, словно внезапно зашло солнце. Человечек нехотя разлепил губы:

– Но тебя самого никто не в силах спасти, господин. Ты потеряешь все…

– Я знаю, Ольен. Я готов.

Он сказал это твердо, как давно решенное. Но на лице Дика была такая мука, что мне захотелось молвить что-нибудь утешительное:

– Дик! Не грусти…

Он поднял на меня больные, как у брошенного щенка, глаза, вскинул удивленно брови, но улыбнулся тепло и нежно:

– Привет, Косичка. Скоро увидимся. Спи…

Я успела заметить как испуганный взгляд лучистого человечка сменился на восхищенный, когда тот снова перевел его на Дика. И я его понимала: кто еще достоин восхищения, как не мой далекий возлюбленный, моя греза? И послушно уснула, поплыла пылинкой в солнечном луче.

Меня сшиб ткнувшийся камушек шмеля, и я проснулась.

Да, приманка волнует всех, но в подземельях крепости ее нет. И в Оргеймской Пустоши тоже. Убили Детку, Дик… Девочку, которая выглядывала из-за спины утренней нищенки. Могла ли я им помочь? Могла ли взять дар золотоглазой старухи? Принять знание. Нечеловеческую судьбу. И стать твоей убийцей, Дик. И убийцей отца. И Пелли. И многих.

Нет! Никогда!

Книга напомнила о себе моему локтю, и заслезившиеся глаза уткнулись в пожелтевший пергамент.

«Еще более редки среди живших и живущих – ведуны и ведуньи. Все они происходят из одного рода, подвергнутого почти полному истреблению столетия назад. По нашим сведениям, ныне их потомков уже не осталось, посему описание их способностей составляют чисто теоретический интерес».

Я разделяла интерес теоретиков и с жадностью начала проглатывать страницы, тем более, что малина уже кончилась. К сожалению, пищи было не так много, как хотелось, и ее приходилось выуживать среди живописных описаний картин воспитания пифий, телепатов и прочей нечисти.

«Способности их качественно отличаются от способностей перечисленных пифий, прорицателей и прорицательниц, пророков и пророчиц, вещунов и вещуний, а также ясновидящих, провидцев и провидиц, и прочих известных – не столько полнотой схватывания истинного обстояния дел и проникновения в сущность видимого и невидимого, сколько уникальной силой, ведомой только им».

«Легенды рассказывают, что в отличие от всех остальных, ведуны и ведуньи не нуждались в посредничестве органов чувств и словесной форме для познания действительности. Они ведали, мы же, остальные, – мним.

В этом они схожи со злейшими врагами Бужды и его Дела – натхами, да будет проклята вся их раса, пришедшая к нам из другого мира. Натхи – суть самые опасные враги для рода человеческого, ибо отнимают у него волю, веру и свободу выбора. Ведуны стали любимыми учениками натхов и получили часть их силы. И, по некоторым источникам, даже породнились с ними, что мы считаем невероятным: никогда еще никакая чужеродная кровь не смешивалась с кровью нашего мира.

Великий Бужда предупреждал: натхи творят действительность своей силой – силой знания прошлого и грядущего и силой грядущего знания. Не только творят, но ведают, что творят, и не только ведают, но и ведут, то есть претворяют мир, что кощунственно, ибо посягает на прерогативу Бога. Утверждают, что ведают они ни что иное, как принципы действительного бытия и принципы управления будущим, что нам представляется невозможным, ибо будущее является в своей данности и не подлежит воздействию из настоящего, иначе грядущее станет ложным будущим, следовательно, и не будущим вовсе, а пустой фантазией».

«Но, если они ведали прошлое и будущее, а паче всего настоящее, то есть все время и, по слухам, всю вечность, что тоже заблуждение, ибо всеведение – только у Бога, то натхи ведали и об угрозе уничтожения рода ведунов, но почему-то не препятствовали, либо не могли по каким-то причинам. Факт лишь в том, что род ведунов исчез, а на мнимом нам и ведомом натхам мире это никак не отразилось. Следовательно, легенды о могуществе натхов и обладавших частью их силы ведунов – сильно преувеличены».

«Остается ничтожная вероятность случайного изменения в ведуна какого-либо ученика или ученицы, особливо с выявленными способностями провидца или провидицы, ибо последние близки, хоть и ущербно по причинам, нами описанным, к знанию грядущего. Потому отмеченных этим даром следует наблюдать с особым тщанием, дабы не пропустить признаки изменения, ибо если таковое состоится, наша победа в тысячелетней битве будет оспорена, и дела наши осложнятся неимоверно.

Посему, нам, братьям в великом Деле Бужды, важно знать критерии, по коим мы можем заподозрить в наблюдаемых нечто большее и нежелательное, ибо, если подозрения подтвердятся, ведун или ведунья должны быть безжалостно уничтожены, аки самая мерзейшая мерзость, ибо они есть корень зла, и угроза страшнее мора, и дерзость богохульная, и гордыня нечестивая, и посягательство на нашу свободную волю, и наше прошлое, и настоящее, и грядущее.

Критерии же эти собраны и описаны во второй части нашего исследования, к оному мы и переходим с Божьей помощью и благословением Бужды.

Конец первой части».

На этом самом интересном месте книга по закону жанра обрывалась. Второй частью Альерг не счел нужным поделиться.

Тут до меня дошло, что непрерывный комариный звон, донимавший меня последние минуты, и от которого я тщетно отмахивалась, нещадно шлепая себя по щекам, был совсем не комариным, а приближающимся лязгом железа о железо.

Я осторожно выглянула, как птенец из гнезда.

К моему сарайчику с уютным сеновалом катился какой-то огромный непонятный клубок, издававший это лязг, а за клубком, как ослик за морковкой, гнался, вытягивая любопытную морду, тот самый кудрявый конек неопределенной национальности. Клубок наткнулся на сарайчик, покачнув все его досочки, рассыпался в облаке сенной трухи на две смутные фигуры, моментально вновь сцепился и укатился себе. Конек взрыл траву, разворачиваясь, и помчался следом, взвеяв хвост солнечными перьями жар-птицы. Я махнула за хвостом.

Клубок вкатился в заросли малины, откуда на преследователей брызнули клочки листьев, мелко покрошенные ветки и кровавые капли с малиновым вкусом, выкатился, понесся обратно к сарайчику. Мы с коньком постарались не отстать.

Сарайчик тряхнуло так, что он уже не выпрямился. Труха осела, припорошив две моментально вросшие в землю статуи с обнаженными мощными торсами, неподвижно стоявшие друг напротив друга со склоненными в полупоклоне головами – соломенной и каштановой – и отведенными на полвзмаха короткими мечами во всех четырех руках. Каштановая статуя была раза в полтора больше соломенной по всем направлениям. Конек зычно заржал и восторженно перебрал копытами, словно зааплодировал. Статуи синхронно, не теряя полупоклон, повернулись к зрителям. Макушки приопустились еще ниже, как траурные знамена. Когда они поднялись, то явили обозрению потные, исцарапанные, но невозмутимые холодноглазые лики Альерга и Дункана.

Видимо, Владыке не удалось укокошить магистра взглядом во время их разговора под моим окном, и он поручил добить врага более привычным оружием.

Я уселась в травку, ждать продолжения поединка, но соперники меня разочаровали. Обменялись молчаливыми рукопожатиями, сдали оружие подскочившему вездесущему Пелли в обмен на рубашки, оделись и, так ни слова и не говоря, удалились в разные стороны. Конек обиженно всхрапнул и слезно ткнулся мне в плечо, осыпав мягкой гривой.

– Да, никакого уважения к зрителям! Где глашатаи с результатами турнира? Кто победитель? – пожаловалась я четвероногому, сдувая с глаз то ли конские, то ли свои растрепавшиеся волосы. – И как мастеру не стыдно, – это была не его весовая категория!

– Отчего же, – возразил желтогривый насмешливым голосом магистра ордена Рота, – будь мастер чуть поменьше, шансов у него вообще не было бы. А так – неплохая тренировка. Почти на уровне магистра, только двигался тяжеловато. Габариты-с!

Я покосилась на хитрую морду конька, задумчиво жующего травинку:

– Если ты думаешь меня чем-то удивить, то напрасная попытка: сегодня я уже ничему не удивлюсь, даже говорящему коню.

– А я бы удивился, – сообщил парнокопытный, – говорящих коней не бывает. Мой Лэпп вполне немой, прекрасная жрица.

Глянув повыше конской морды в забавных овечьих кудряшках, я столкнулась с лукавой усмешкой Дункана. В холодных прозрачных глазах плясали веселые искорки. Неприятное сочетание. Как отблески пожара на лезвии ножа.

– Вы!

– Я! Вернулся за моим конем, у которого никогда не хватит духу самому покинуть столь изысканное общество. И я его прекрасно понимаю.

– Почему вы так … слащавы, магистр?

– Потому же, почему вы так прямы и честны, восхитительная Жрица Истины: по привычке. Плюс мое дурное воспитание в дворцовых кулуарах. Но я не только за конем. Позвольте попросить вас показать путь к библиотеке этого замка.

– Не позволяю. А как же Лэпп?

– А Лэпп уже покинул нас в погоне за своим недосягаемым чудом – легкомысленной и обворожительной феей с серебряными крыльями. Тоже не его весовая категория…

Коняка, действительно, уже лихим мотыльком порхал за белокрылой капустницей, забавно вскидывая круп. Его грива и хвост трепетали как орлиные перья, а мечтательно устремленный маслянистый глаз прикрылся ресничками от удовольствия. Совсем как у Дункана.

– Да, с большим аппетитом щелкает зубищами. Простите великодушно, сударь, но библиотека находится в стороне от моих планов на вечер.

Почему-то мне казалось, что он прекрасно осведомлен, где и что находится в этом обширном доме. Не заблудится!

– О, знакомство даже со столь знаменитой библиотекой тоже не главная моя задача на свете! – ничуть не обескуражился находчивый магистр.

Я тут же поинтересовалась его главной задачей, и у меня тотчас было испрошено предсказание о смысле жизни спрашиваемого. Да, не одна я задаю при случае неприличные вопросы. А такие знания, как объяснил мне некий гномистый незнакомец, даются смертным исключительно посмертно! Да и какая из меня сегодня пифия, с такой-то шишкой… Кстати, а где она? А нету, исчезла как и не было. Ай да Ол’олинова водичка! Я судорожно пыталась удержаться за текущую реальность, но она выскальзывала пестрым хвостом, не давая утопающей ухватиться хотя бы за змею. Меня уже сносило потоком как щепку на пороги…

Вопрос был задан, у порога грядущего позвонил колокольчик, и оно величественно и бесшумно стало распахивать дверь парадного входа, в створку которой я уже вцепилась всеми силами запаниковавшего сознания, чтобы захлопнуть ее у себя же перед носом, не дать самой себе увидеть и узнать. Но Мир уже разворачивался, плодил иные возможные и невозможные миры, которых больше чем звезд на небе, и у каждой звезды и человека сквозили мириады новых миров, проницая друг друга … и все они множатся и множатся равными вероятностями, пока не сливаются в ослепительное сияние, властно забирающее душу в Великую Игру… Голос спрашивал, я отвечала.

– Что по ту сторону света?

– Жизнь.

– Что по ту сторону жизни?

– Мысль.

– Что по ту сторону мысли?

…Я спохватилась и захлопнула упрямую дверь. Ничто!

Сияние угасло, разбилось на два светильника, на два лазурных смерча, обрело лицо и оказалось ошеломленным и встревоженным, как осиное гнездо, Дунканом.

– Я сегодня не раздаю пророчеств… – буркнула я, поглаживая пальцами подозрительно молчавшую в ожерелье голову дракона. Мой сторож во времени стиснул пастью кристалл изо всех сил, словно решил подавиться, но не издать ни звука до скончания веков.

– Благодарю вас, жрица Истины! – склонился магистр в почтительном поклоне.

А спина у него была в точности как у обожравшегося сливками кота. И хвост с копытами. Впрочем, это уже у глянувшего из кустов довольного Лэппа: слопал таки бабочку, только серебряное крылышко на губе трепыхнулось, опадая.

Дракон фыркнул в ладонь: «Гарс! Конечная станция! А давай еще разок в будущее махнем? В твое». Опомнился! Вредней этого дракона был только мальчик Пелли. Будущего у меня нет, ехать недалече. День-два – и приедем.

Едва я осталась в одиночестве и, подобрав книгу, вознамерилась заняться собственной тренировкой, как произошла смена караула.

Над моей душой черной грозовой тучей, затмив солнце в небе, навис Наставник. И как ему не жарко в этом сюртуке?

– Прохлаждаешься? Цветочки нюхаешь? Веночки плетешь? Рона, тебя ничто не берет! Ты сегодня дважды чуть не лишилась жизни, и хоть бы хны. Неисправимый инфантилизм. Сколько великих дел ты совершила за день, пифия?

Ого, мне предстоит выволочка! А что я должна была сделать? Спасти мир? Провидеть, какая религиозная доктрина отсрочит конец света? Какое военное изобретение, наоборот, приблизит? Чей идиотизм окажется решающим? Утреннее пророчество я прогуляла, каюсь, а после полудня в Храм Истины меня не пустили, сославшись на военное положение. На мне решили отыграться. Инструкции новые получили. Видимо, лютость атамана заразительна. Они, без ведома которых я ни пальцем, ни мыслью не могу пошевелить, еще смеют обвинять меня в инфантильности!

Альерг возвышался ангелом возмездия. Я трепетной подсудимой встала.

– Сколько предсказаний ты сего дня соизволила дать? Сколько предвидений? – Мастер позволил мне припомнить, и придавил как блоху. – Одно! И в результате мы остались без мясника, который отправился брать быка за рога, ловить птицу счастья. Одно, Рона, и то половинчатое: голые бессвязные факты. И что нам с ними делать? В рамку и на стенку? Где панорама, где обстоятельства, где анализ, где связь времен, где соотношения реальности и возможности? Где точность, в конце концов?! Так каждый человек может пророком изречь: все люди смертны. Великое прозрение! Ты спросила себя, почему горело село? Что за война? По какой причине? Ты увидела что-либо кроме копыт, почуяла что-то, кроме страха? Нет! Садись, плохо.

Я села.

– Следующий вопрос.

Я встала.

– Чему я тебя учил? – спросил опекун, как надменный паук влетевшую в паутину муху. – Если уж ты взялась за прорицание, то поставила ли ты задачу узнать, какое событие может изменить эту вероятность? Определила цепь фактов? Какой из них станет решающим? Какой камушек обрушит лавину? Ты это выяснила? Нет! Ты связала три вещи: причину, условие и следствие? Нет! Садись, очень плохо!

Я села.

– Далее.

Я встала.

– Предположим, – продолжил экзекуцию Наставник, – ты справилась на отлично, установила связь, нашла причину, выявила необходимые условия. А ты проверила, что будет, если эту причину изъять? Если изменить условия? Если событие не состоится? Ты проследила последствия того и другого? А последствия последствий? Ты сделала это? Нет! Даже не догадалась! Даже не задумалась ни разу в жизни! И когда тебе думать, если ты, чуть что, возвращаешься в давно исхоженное прожитое, как лосось на нерест, потому что так проще, думать не надо! Ты тратишь жизнь на лицезрение предыдущей! Ты боишься грядущего, пифия! Ты боишься не только собственного грядущего, но будущего каждого существа, будущего этого мира! Ты труслива, Рона. А трусость для пифии хуже чем для воина. Трусливого воина десятник пикой в спину погонит в атаку: и тому деваться будет некуда. А пифия, которая боится осознать и сказать истину, не смотря ни на что, пусть ее за эту истину тут же сбросят со стен, – такая пифия есть полное ничтожество. Такая пифия не может быть жрицей. И Пифией Гарса в том числе. Только завалящей гадалкой с картами и монисто на шее. Сядь. Полный ноль! И уже минус.

Я села.

– Совет Лиги отстранил тебя от обязанностей жрицы, – как само собой разумеющееся сообщил Альерг. –Завтра на заре ты покинешь Гарс. И не по заданию Лиги, – это твое утреннее нежелание выполнить поручение тоже учтено. Мне, как твоему наставнику, и больно, и стыдно. Я не справился с обязанностями. Не беспокойся, одну тебя не оставят: Лига не бросает своих учеников, даже никудышных. И я все еще твой опекун, Рона. Все. Вот так, девочка. Я сообщил тебе то и в тех формулировках, что и в каких был обязан. Теперь поплачь, легче станет.

И не подумаю. Зачем? Мир прекрасен: травка зеленеет, солнышко блестит, бабочки летают, Лэпп в малине притворяется медведем. Из-за чего мне плакать? Из-за того, что Лига избавляется от меня? Да и пусть! Все идет так, как должно быть. Этот момент давно уже оплакан. А вот у добрейшего опекуна глаза подозрительно блестели.

– Не переживай за меня, Али. Все будет хорошо, вот увидишь. Лига не во всем права. То, что ты сказал, большей частью ни одной пифии не доступно. Но я действительно ущербна: не вижу целого, погрязая в деталях. И страшно труслива. Это справедливое обвинение. Но здесь даже ты ничего не мог поделать. Это уже изъян от рождения. Я родилась с этим страхом.

Наставник жалостливо погладил меня по головке. Я отстранилась. Ну вас с вашим пряником после кнута.

– Али, ты мне говорил как-то, что предвидение – великий дар. Но всю жизнь я чувствую иначе: это отказ от более ценного дара. От возможности любви. Ведь любовь, которая предсказана – не такое уж и счастье, а какая-то роковая обязанность. Ну, представь, тебе скажут, что завтра ты будешь счастлив. И весь следующий день ты проживешь в ожидании, когда же, наконец… А счастье не любит, когда его предвкушают. Оно любит быть целостным и полным. И приходить неузнанно, неожиданно и всепоглощающе.

– Совсем как ниги, – отмахнулся мастер. – Не впадай в банальность, Рона. Мы тысячу раз говорили об этом, разбирая сочинения мудрецов.

– Что толку от их отвлеченных рассуждений? Многие ли из них на собственной шкуре испытали то, о чем рассуждали с умным видом? Заставь-ка их откусить перец, чтобы понять его сущность, и ходить с обожженным ртом! Чтобы истинно понять сумасшедшего, нужно сойти с ума. Остальное понимание – не более, чем мнение здоровых. Они на то и мудрецы, что понимали необратимость таких опытов… Али, ты был чудесным наставником. Самым лучшим. Я буду очень скучать. Я была все эти годы … как за каменной стеной.

Он чуть вздрогнул. То-то же… Я погладила его большую надежную ладонь и попросила позволить мне воспользоваться привилегией приговоренных: правом на последнее желание. А оно у меня одно – помолчать в одиночестве.

– В относительном, – усмехнулся опекун, уходя.

Им даже не стыдно, пожаловалась я ромашкам. Они не стесняются быть бесстыдно циничными, эти потрошители черепов! И начала в задумчивости обрывать белую ромашковую корону… Не буду я плакать ни за что!

– Впервые вижу пифию, гадающую на ромашках! Умора! – вьелся комаром веснушчатый голосок.

– Не любит! – сообщила я ему замогильным гласом оракула в пустыне. – Чего тебе надобно, птичий божок?

Пелли насупился.

– Рона, ты обещала не… Ой, ты … плачешь?! Кто тебя обидел? Я … я растерзаю его на месте!

Мальчишка сжал кулачонки, встопорщил перышки и стал походить на разъяренного воробья. Да, заклюет любого.

– Не плачь, Роночка. Хочешь, я принесу тебе жуть какую интересную книжку? Такую, что ты в жизни не читала! Мечта, а не книжка!

Пока меня интересовала только одна книга, ради которой я пожертвовала бы рыжему … весь птичник. Заинтригованный Лэпп покинул малиновое укрытие и притащил любопытную морду к ободранной ромашке. Пелли с восторгом кинулся с ним обниматься. Он обожал все шерстяное и пернатое, все, что имеет два крыла или, на худой конец, четыре лапы с когтями или, так и быть, с копытами. Конек упирался всеми силами и отчаянно отфыркивался.

Я подозрительно прищурилась.

– Что за книжка?

– Ты же обожаешь сказки! – поддразнил насмешник. «Черненькая такая… Я знаю, где она лежит», – тут же прошептал он, чуть шевельнув губами, сдувая нависший на янтарный глаз вихор.

Мне показалось, что слова прошелестели прямо у меня в голове. Э-э, рыжий, да кто ты такой, чтоб так много на себя брать? – прищурилась я вторым глазом.

– Роночка, ты же обещала! – возмутился он моим прищуром.

– Хорошо, не буду. К тому же, с сегодняшнего дня я отстранена от обязанностей жрицы всяческих истин. Радуйся!

Он присвистнул переливчатым щеглом, кудрявый коник недовольно заржал, задергав ухом, словно в него залетела оса.

– И вообще, дорогие собеседнички, – уперла я кулаки в бока, озирая враз насторожившихся слушателей, – меня не интересуют сегодня ни сказки, ни их назойливые персонажи. Брысь все!

Они жизнерадостно, с веселым ржанием, прыснули в обнимку единым лучистым шестиногим существом в желто-рыжую полоску, спугнув взмякнувшего истошно местного кота, возникшего посмотреть, кого тут гонят вместо него.

Пелли мог не беспокоиться, я и сама знаю, в каком месте ждет меня эта жуть какая интересная сказка. Живьем. Черненькая такая…

– Любопытная парочка! – плотоядно проворковал над ухом нежный голосок. Хорошенькая зеленоволосая дриада выросла за спиной стремительным сорняком и жадно смотрела в сторону уже скрывшегося существа. Караул не дремлет.

Даже вблизи я не смогла определить возраст зеленой дамы: от двадцати до древней усталости в изумрудных очах.

Обратив внимание на еще одно живое существо, пышущее негодованием – ну никакого уважения к последнему желанию приговоренной! – внезапная садовая поросль уведомила, что ее зовут Дьюви. Совершенно беличье имя.

Сообщив, что мастер Альерг был не совсем точен сегодня в подсчетах моих пророчеств, она бесстрастно поинтересовалась, не помню ли я предсказание, которое получил от меня магистр Дункан Абигойе ал’Краст.

Я изумилась: ничего он от меня не получал.

Она пристально посмотрела на меня, опять пронзив уже знакомой болью аж до кончиков пальцев, и отступилась.

– Да, ты не помнишь. Тем не менее, предсказание было, и оно нас весьма интересует. Может быть, еще раз попробуем? Расслабься, девочка, иначе тебе будет очень больно. Ты ведь хочешь помочь Лиге?

Будет пытка, поняла я. И приготовилась.

Она ударила – незримо, страшно. И тут же красивые бархатные брови дриады удивленно взлетели, рот округлился. Она начала задыхаться, ее свело судорогами, ибо я, словно зеркало, возвращала ей ее собственную силу. Как зеркало, я замкнула Дьюви на ее самое. Я не знала себя, но в себе я знала ее. И я была дочерью своего отца, о котором давным-давно подслушала еще не случившийся к тому времени разговор вот этой вот Дьюви, чей вкрадчивый тембр невозможно не узнать.

Подслушала и осознала, много лет спустя. И применила знание.

Но я тоже начала изнемогать и задыхаться, потому что мощь у нее была невероятная, это вам не «мысленных зайчиков» незаметно пускать в разум опекуна, отражая его еле-еле уловимое воздействие, которое я сумела скорее предвидеть, нежели ощутить. Боль проникала, расширяя крохотные щели, разрушала, как поток плотину, которую я уже не успевала латать.

Не известно, чем бы кончился этот поединок, если бы мягкий завораживающий голос самого Дункана не разбил и хлещущий поток, и отражатель.

– Не могу ли я вам чем-то помочь, милые дамы?

Мы обе, почти теряя сознание, свалились ему в руки. Дункан бережно опустил нас в траву.

– Да, конечно, магистр. – судорожно дыша, ответила зеленовласка. – Вы можете любезно избавить эту пифию от допроса.

– Вот как? А мне показалось, что дело обстоит с точностью до наоборот, и это госпожу Шонк требуется избавить от невыносимых пыток, – с убийственной жалостью возразил ей Дункан, пряча под ресницами яро глянувшее негодование. – Я к вашим услугам, сударыня.

– Вы сегодня получили пророчество от этой пифии. Нас беспокоит его содержание. Вы же понимаете, что мы все-равно докопаемся до него, это только вопрос времени. Не могли бы вы поделиться открытым с коллегами, магистр? – Проворковала уже пришедшая в себя женщина.

– Не понимаю, о чем речь, – магистр задумчиво покачал золотистой головой. – Я, конечно, воспользовался случаем испросить предсказание, но Жрица Истины была не в духе и отказала мне в просьбе. Вы заблуждаетесь, госпожа Шонк.

Белочкины изумруды вспыхнули. Дьюви, похоже, от ярости уже потеряла контроль над собой. Она вся аж заискрилась, обрушив на него свирепую силу. То, что от нее осталось. Дункан, скрестив на груди руки, со спокойной усмешкой наблюдал за ее усилиями. Дриада не сдавалась. Ему быстро надоели ее потуги.

– Со мной ваш номер не пройдет, магистр Дьюви Шонк, – ледяным тоном охладил он ее следовательское рвение. – Кроме того, позвольте напомнить вам, что я здесь по приглашению Лиги и под защитой как Лиги, так и моего Ордена. Вы сейчас совершили покушение на мою личность. Вы заставляете меня думать, что ваши действия не только по отношению ко мне, но и по отношению к воспитаннице Лиги госпоже Радоне, превышают ваши полномочия и уже не санкционированы Советом Лиги. Я не ошибся? Нет, как вижу. Ваши намерения продиктованы скорее вашими личными интересами, нежели вашей Лиги. Не так ли, магистр?