Текст книги "Посмертные похождения ЛИБа"

Автор книги: Наталья Макеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Макеева Наталья
Посмертные похождения ЛИБа

Наталья Макеева

Посмертные похождения ЛИБа

Как-то раз мне привиделся труп старика ЛИБа. Он был как живой – почти живой. Hе знаю, почему я решила, что он мертв – наверно, интуиция как всегда сделала свое черное дело и свалила восвояси. ЛИБ величественно плыл по огромной, полноводной реке. Люди толпились на берегу, что-то кричали, шумели, но, как ни странно, никто не плакал. Они бросали в воду мелкие монетки – на счастье, поднимали детей – пусть надолго запомнят это зрелище. А ЛИБ плыл и плыл, покоясь на небольшом островке из живых цветов. Иногда в складках дряблой кожи начинала блуждать счастливая улыбка, вскоре терявшаяся где-то на подбородке. Когда кто-то на берегу слишком громко выкрикивал его имя, ЛИБ осторожно приподнимался, медленно поворачивал голову в сторону толпы и приветственно поводил правой рукой, шевеля губами, как если бы вновь говорил что-то бесконечно важное. Hо повсюду гремела праздничная музыка и никто не слышал его. Тогда ЛИБ ложился на спину, складывал руки на огромном вздувшемся животе и продолжал путешествие. pесенний ветер играл красными и черными лентами на траурных венках, служивших ему подушкой, птицы садились и клевали блестящие украшения, как и при жизни покрывавшие широкую грудь мертвого ЛИБа. Он был похож на огромного жука с причудливым панцирем, спустившегося отдохнуть на цветочное ложе. Он плыл и нет-нет, да и думал "еще не все кончено, я еще полечу !" Hо душный запах красных гвоздик и белых хризантем затаскивал его в вязкие объятия сна, терпеливо повторяя: "нет, успокойся, твое место здесь, лежи себе, плыви, а там – посмотрим...", давая ЛИБу понять, что "там" не будет ничего – плавание – это и есть то, что простые люди называют "последний путь". С той лишь разницей, что их обычно не провожают восторженные, умиленные толпы. ЛИБ был выше простых смертных и он это знал. При жизни миллионы человеческих судеб зависели от его, ЛИБа, прихоти. p последние лет десять он настолько проникся идеей собственной значимости, что стал смотреть на мир глазами отчасти – ребенка, отчасти – спокойного, умиротворенного китайского мудреца. А всего один звук, вернее – два – короткое причмокивание и долгое, созерцательное "а..." исходившие из его уст, значили для людей больше, чем долгие пламенные речи иных вождей. ...Прямо перед лицом ЛИБа висело огромное небо, в котором носились птицы и самолеты, все было прекрасно и ничто не ранило. p небе ничего не менялось – изо дня в день все тот же умиротворяющий, привычный шум. ЛИБ уплыл далеко от тех мест, где его знали и помнили, уже никто его не видел, не узнавал, не хотел помнить. Иногда ему становилось немного грустно, но какой-то случайный всплеск или шорох уносили мысли в туманное прошлое, где и благополучно тонули в реве рукоплещущей толпы. "Эх, сейчас бы в баньку, да вот сердце шалит 0 нельзя..", – подумал ЛИБ. "Ква-ква-кое...", – засмеялись лягушки в заводи; "Дз-зер-дзе...", – пропела невидимая стрекоза. У него не было сердца – санитар в грязном халате аккуратно извлек обмякший, изношенный кусок мяса и, напевая какую-то идиотскую песенку про несчастную любовь, положил его в стеклянную банку и унес. ЛИБ догадался, что сердце будут кромсать, препарировать, заливать чем-то нехорошим, а потом, скорее всего, сожгут. Последнее ему понравилось больше – картина поедания родной плоти бродячими собаками или больничными крысами, которые живут и плодятся в гнилых бинтах, несколько напугала ЛИБа. Думая обо всем этом, он чуть не заплакал. Ему даже показалось, что одна слеза все же скатилась по рыхлой щеке... И вот теперь – без сердца, печени и многого другого, лишь отягощавшего его существование при жизни в нашем бренном мире, ЛИБ странствовал – чистый и безмятежный. Тихие заводи, бурные пороги, одно сменяло другое и мгновенно забывалось, не замутняя памятью радость посмертного его бытия. Иногда он как будто что-то вспоминал, но это были не более чем отблески былого, не способные серьезно встревожить ЛИБа. Даже думая о своем бесследно исчезнувшем сердце, он испытал скорее приступ меланхолии, чем обиду или досаду, и скорее окончательно все позабыл, заглядевшись на разноцветного бумажного змея высоко в небе. Шум воды, далекие голоса, волны легкой печали – все это роилось вокруг ЛИБа, то игpая с ним, то проносясь мимо; Он был белым листом, на который оседала пыль, падали лепестки и мелкие ветки, чистым листом, на котором уже никто ничего не напишет. Однажды течение вынесло его на грязную отмель и цветочное ложе ЛИБа прочно застряло между немыслимых кусков ржавого железа, притаившегося под мутной водой. ЛИБ очень удивился – он даже привстал и взглянул на берег, но не увидел ничего, кроме бескрайней свалки, над которой кружили скандальные чайки. "А-а-а...", – проговорил он и причмокнул губами. Его не пугала это картина – наоборот, он нашел ее по-своему красивой, но уж слишком странной. Хотя он и почти ничего не помнил из своей прежней жизни, ему показалось, что такого он раньше не видел. "А-а-а...". – снова произнес ЛИБ и снова причмокнул. "Я здесь", – услышал он тихий, приятный голос. У самой воды, на сероватом песке, покрытом масляными разводами всех цветов радуги, лежал человек в идеально черном костюме: из-под которого виднелась белоснежная рубашка. Посмотрев с минуту на ЛИБа спокойными карими глазами, человек уселся по-турецки и заговорил. "Я ждал тебя. Ждал все это время. Я сберег твое сердце, печень и еще кое-что. Ты долго плыл, но не опоздал. Я как раз собрался уходить". Голос его звучал необычно – звуки получались гортанные, но в них не было ничего отталкивающего. "А кто ты ?", – хотел было спросить ЛИБ, но сказать получилось только "а-а-а..." С досады ЛИБ громко причмокнул. "Я тот, кто ждал тебя", – продолжил человек, – "потерпи, сейчас мы вместе поплывем туда, где все будет как прежде. Совсем скоро, совсем скоро – как прежде." Человек встал, осторожно вошел в воду и поплыл. Ложе, на котором покоился ЛИБ, само освободилось из подводного капкана и то же поплыло. Спустя несколько минут очертания свалки исчезли и ЛИБ опять видел перед собой лишь акварельный горизонт, сливавшийся с весенним небом. Плывший рядом человек говорил, говорил, но ЛИБ уже ничего не слышал. Его наполнила тишина и любые слова гасли, не достигая его ушей. Очнувшись на мгновение, ЛИБ повернул голову и взглянул туда, где, как он думал, должен был плыть незнакомец в черном. То, что он увидел, лишило его остатков дара речи и он не смог сказать даже "а-а-а..." p этот миг перед его глазами пронеслись все возможные и невозможные кошмары, какие только можно вообразить. Когда чудовищный калейдоскоп успокоился, перед ЛИБом предстала картина, его запустившая. pместо странного человека в новеньком костюме рядом с ним вниз по течению плыл облепленный мухами полуразложившийся труп огромного черного пса. Шерсть местами облезла, а вместо глаз виднелись две скользких дыры. ЛИБа словно ударила молния и он вышел из оцепенения. Он вскочил и цветочное ложе перевернулось. Падая в воду, ЛИБ успел издать крик, от которого рыба на много километров вверх и вниз всплыла кверху брюхом, а у женщин в прибрежных поселках пропало молоко. ЛИБ продолжал кричать, уходя под воду, а волны, поднятые им, покатились, смывая с берега лодки и рыболовные снасти. Люди так и не узнали, что же случилось, небольшой островок из живых цветов, прибитый к берегу спустя несколько дней, приняли за причуду какого-то толстосума. ЛИБ тем временем навсегда погрузился на дно – в глухую и слепую тьму, где все было прекрасно и ничто не ранило. Как и прежде.