Текст книги "Ангел (СИ)"

Автор книги: Наталья Кухлий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  ***

  В человеческой жизни у меня есть дом с двориком, запущенный старый сад и черная кошка. Другие ангелы-изваяния – я слыхал – получают выходной раз в неделю, а вот мне удается бывать дома каждую ночь. Я – ангел на дворе часовни. Ну как на дворе... на задворках. Часовня открыта только по воскресеньям, в остальное время запирается, и нет нужды наводить иллюзию, чтобы не заметили, когда я ухожу с пьедестала. Смотреть-то все равно некому.

  Пролезаю сквозь дыру в изгороди. Можно телепортироваться, но настоящая человеческая жизнь со всеми ее привилегиями и неудобствами – такое удовольствие... Никакими ангельскими повадками не заменишь. Отряхиваю темно-серый костюм, поправляю шляпу... Не спеша иду по ночной улице. Прохладный ветерок щекочет лицо... Говорят, это ощущение можно сравнить с поцелуем, да вот целоваться мне не приходилось, как тут проверишь? Цветет сирень, кажется, весь город благоухает сиренью. Точнее – пригород, улица Веснина. Не знаю, кто такой Веснин, но название для нынешнего цветочного пиршества вполне подходит.

  Сворачиваю на более шумную Пушкинскую. Здесь пахнет автомобилями, даже ночью. Настораживаюсь: к запаху шин и бензина примешивается что-то еще. Беспокойство. Проходя мимо парка, слышу крик. Так и есть – какой-то парень, выхватив у девчонки сумку, бежит в мою сторону. Выставляю крыло – парень с разгона впечатывается лбом в каменные перья. Шлепается пятой точкой на асфальт, не сводя с меня округлившихся от ужаса глаз. Швыряет сумку в кусты, подрывается и, повизгивая от страха, задает стрекача – давненько я не видел, чтобы так бежали! Медленно убираю крыло. Оглядываюсь на девчонку: как она там? Вместо привычного испуга ловлю восхищенный взгляд. Смотрит на меня завороженно, как ребенок на рождественскую елку. Нахожу в кустах сумку, подаю ей. Пискнув «Спасибо!», девчонка внезапно поднимается на цыпочки и целует меня в щеку. Ошарашенный, смотрю, как она уходит, стуча каблучками по тротуарным плитам. Думаю: «Наврали, конечно... Совсем это не похоже на ветер. Ни на что не похоже...»

  Еще немного постояв, отправляюсь восвояси – к одной из круто спускающихся вниз улочек. Отпираю ключом скрипучую калитку. Черная, как ночное облако, кошка приветствует меня коротким «Мррр!», но о брюки не трется – сердится. Чешу ее за ухом. «Прости, – говорю, – Джела, задержался. Ангельские дела, даже после работы. Профдеформация, чтоб ее...»

  ***

  Сирень отцвела, третий день льет мелкий, противный дождик. Дурацкая это работа – быть каменным. Нет, я, конечно, привык за тридцать с лишним лет, но смысла в этом не найти за все триста.

  Вы, верно, слышали: к каждой церкви, мечети или синагоге в момент основания – когда закладывают первый камень – прикрепляется ангел-страж. На небесах нас так и называют – ангелы камня. Добро, если страж находит себе подходящее изваяние – это все-таки какое-никакое, но тело. Оживишь его с наступлением ночи – и гуляй себе. При условии, что не полезут проверять, кто там, на постаменте – иллюзия или ты. А вот если с изваянием не повезло... Я слыхал о стражах, на века застывших в бестелесной неподвижности.

  Впрочем, мне и дневного стояния хватает вполне. Часовня оживает в конце недели, а до тех пор стой да любуйся мощеным двором и серыми камнями городского кладбища. Кладбищенский сторож, атеист и пьяница, обходит часовню стороной. Голуби вот прилетают... Кто бы взял да почистил хоть раз мои каменные волосы? Терпеть не могу голубей.

  К счастью, бывают воскресенья. Тогда молодой сердитый священник отпирает скрипучую калитку и приходят люди – родственники недавно умерших и просто живущие неподалеку. Кто торопливо, кто медленно и старательно крестясь, пересекают двор и заходят в часовню. Тут-то и начинается самое лучшее – музыка. Священник поет нежным тенором, ему подпевают две женщины – и я. Раньше я думал, что меня никто не слышит, но однажды священник сказал на проповеди: «наш квартет» – и не стал пояснять, что имеет в виду.

  Нынешнее воскресенье не задалось: дорогу развезло от бесконечных дождей, небо, земля, воздух – все одинаково тяжелое и мокрое. Из женщин-певиц пришла только одна, та, что поет вторым голосом. А какой квартет без сопрано? Горожан и тех всего трое: две старушки – они постоянно приходят вместе – и мужчина с насморком. Бедняга оглушительно чихал, стоило мне взять высокую ноту. Когда служба наконец закончилась, даже я вздохнул с облегчением.

  Священник дочитывал проповедь, дождь усилился, и в этот момент что-то неуловимо изменилось. В воздухе, во всем мире. Я почувствовал, что улыбаюсь, хоть этого и не заметишь по моему каменному лицу. В следующее мгновение я понял, почему: на тропинке, ведущей к часовне, появилась тоненькая фигурка. Я узнал ее сразу: девчонка, чью сумку я на той неделе отнял у незадачливого вора. В красной куртке, с красным зонтом. С носом, покрасневшим от холода. Брюки и кроссовки в грязи, будто шла пешком через весь город. Каким ветром ее сюда занесло? Заходит, вертит головой – оглядывается. Потом, вместо того, чтобы войти в часовню, направляется прямо ко мне. Останавливается перед постаментом и смотрит, приоткрыв рот. И глаза у нее круглые, как у испуганного ребенка.

  Дождь барабанит по зонту, девушка не сводит с меня глаз и молчит. Может быть, молится? Тогда я ее не услышу – это у бестелесных, говорят, сохранилась способность слышать мысли, а мне бы словами как-нибудь...

  Наконец девушка опускает глаза и скороговоркой произносит:

  – Ваше крыло, я запомнила его тогда... Я... знаете, художник. Учусь на художника. На четвертом курсе у нас скульптура, и вы... – показывает на мое каменное тело. – Не обижайтесь, но я сразу увидела, это новодел, лет тридцать, не больше.

  Поднимает голову и смотрит на меня, словно ждет ответа. В нынешнем обличье я могу лишь многозначительно промолчать. Новодел... это хорошо или плохо?

   Девушка продолжает:

  – И я искала, какие церкви построены недавно. И парки – в городских парках тоже есть ангелы! Эта часовня была моей последней надеждой. Вот... – она коротко вздыхает, снова заглядывает мне в лицо. – Я вас толком не поблагодарила тогда. – Замолкает, словно собираясь с духом. – Знаете, что? Давайте, я напишу ваш портрет. Вы не против?

  Я, конечно, не против, но молчу.

  – Я бы начала прямо сейчас, только видите?..

  Обложной дождь и тучи, да, вижу.

  – Я тогда в следующее воскресенье приду. – Она вдруг улыбается, и капли дождя у нее на лице сияют. – Ну, до свиданья.

  Она уходит по тропинке, не оборачиваясь. Из часовни выходят старушки, открывают зонты. Священник поднимается наверх по лестнице, я слышу, как он ворчит: «На дачу не проедешь, весь день коту под хвост пошел...»

  Голуби под навесом клюют рассыпанные крошки. Я говорил, что люблю голубей?

  С неба льет чудесный, восхитительный весенний дождь...

  ***

  Вообще-то на небесах редко говорят о Земле, разве что «Для каждого она своя». И еще: «Любить на Земле – значит, потерять».

  Я понял, что это такое, когда обзавелся кошкой. Сейчас Джела совсем юная, ей меньше года, у нее блестящий черный мех, острые когти и аппетит молодого тигра. Но пройдет каких-то семнадцать-восемнадцать лет... Нет, не хочу даже думать об этом. И терять больше никого не хочу, а значит и находить.

  Так я считал еще три недели назад. Пока девушка с фигурой подростка, серыми глазами и темно-русыми волосами, пушистыми, как кошачий мех, не стала рисовать мой портрет.

  Помню, она пришла в воскресенье, часам к одиннадцати. Распогодилось, солнце пекло вовсю. Девушка тащила большую сумку, и я рассердился на дурацкое условие, не позволяющее до темноты принять человеческий облик и помочь ей. Она остановилась у часовни, бережно опустила сумку на тротуарные плиты, вытерла испарину и помахала мне рукой. Потом, к моему удивлению, подбежала к стоящему во дворе священнику и о чем-то его попросила. На секунду я испугался, что священник будет ее поучать, как поучает женщин, приходящих на проповедь. Но он вдруг разулыбался, до меня донеслось:

  « ...Ладно, когда закончишь, можешь поставить во-о-н туда, в кладовку. Не бойся, она запирается на ключ».

  Взял сумку и сам перенес ее к моему постаменту. Оценивающе взглянул на меня, одобрительно – на девушку и вернулся в церковь.

  Девушка улыбнулась мне.

  – Привет. Разве в церкви говорят друг другу «ты»? – И, не дав мне времени подумать, продолжила. – Значит, я тоже могу говорить тебе «ты»?

  Очевидно, решив, что молчание – знак согласия, она открыла сумку и не без труда вытащила оттуда раскладной стул, странную конструкцию из дощечек (как оказалось, подставку для бумаги), коробку карандашей и под конец – большую белую шляпу. Надела шляпу, уселась на стул и принялась рисовать. Посмотрит на меня, потом быстро-быстро водит карандашом по бумаге. Мне нравилось, как она на меня смотрела. Как на письмо, в котором написано что-то приятное, но очень мелким почерком. Чем дольше всматриваешься, тем больше прочтешь.

  Один листок сменял другой, девушка рисовала молча, сосредоточенно, не отвлекаясь ни на жару, из-за которой выступали капли пота на лбу, ни на нескольких любопытных, подходивших поглядеть.

  Спустя полтора часа она отложила карандаши, вытерла лоб влажной салфеткой, но не ушла, только села поудобнее, наклонившись и подперев рукой подбородок. Наконец сказала:

  – Здесь так хорошо работать... А в общежитии я все время отвлекаюсь – нас трое в комнате, не считая гостей, – Вздохнула. Потом опять повеселела. – Знаешь, что? Этот... настоятель – он тоже хочет твой портрет! Так обрадовался, когда я сказала, что оставлю рисунок в церкви. Я, конечно, оставлю, я же для тебя рисую! Но не сегодня. Сегодня я даже не покажу тебе, что получилось.

  Встала, аккуратно сложила листы в сумку. Стул и деревянную подставку унесла в кладовку, и я подумал: так вот о чем она говорила со священником!

  Перед тем, как уйти, девушка еще раз подошла ко мне. Пообещала:

  – В следующее воскресенье я приду пораньше. Хочу посмотреть, как солнце светит тебе в затылок.

  Солнце просвечивало сквозь поля ее шляпы, освещало ее всю, пока она шла к калитке. И только когда девушка скрылась из виду, я вспомнил слова об общежитии. Художники – одни из самых важных людей на Земле, вместе с музыкантами и садовниками. И ей негде работать! А у меня дом в три комнаты, не считая кухни. Нам с кошкой всегда хватало кабинета с книгами, телевизором и кушеткой... К тому же, я слыхал, женщины любят кошек.

  Надо предложить девушке пожить у меня. Только как это сделать? Сколько я ни ходил поздним вечером мимо городского парка, больше ее не встречал. А когда она приходит в церковь, я каменно молчу.

  Несколько дней я мысленно решал эту задачу, и только в среду придумал: надо оставить возле постамента записку! Еще день я сочинял текст записки. Как обращаться к тому, чьего имени не знаешь?

  В конце концов написал: «Пожалуйста, давайте встретимся в девять вечера в парке на том же месте». ...А как подписать? Имена ангелам дают люди, мне пока что не дал никто. Придумал! Надо нарисовать крыло. Крыло получилось похожим на ощипанную ромашку, но девушка художница, она поймет.

  Перечитал. Записка получилась точь-в-точь приглашение на свидание. Смешно. Как будто я могу... А впрочем, могу, наверное. Хотя нет, зачем это ей... У нее наверняка есть парень. А я только по годам, проведенным на Земле, на десять лет ее старше.

  Я успокоился и до субботы был доволен собой. А в субботу мне ужасно захотелось узнать, что все-таки девушка ответит, если я приглашу ее на свидание. И что скажу я? Пошучу, конечно. Что-нибудь вроде: «У тебя нет аллергии на каменный пух? Обещаю во время прогулки не линять и не хлопать крыльями!»

  В воскресенье я вернулся во двор часовни задолго до рассвета. Спрятал записку в листьях клевера возле постамента – так, чтобы уголок торчал наружу – и приготовился ждать.

  Семь утра. Священник открывает тяжелые церковные ворота. Четверть восьмого. Две женщины, помощницы священника, одна за другой поднимаются по тропинке. Та, что постарше, сразу идет в церковь, другая, побойчее и помоложе, обходит церковный двор. Подвязывает жимолость, отбрасывает с тротуара сухую ветку. Подходит к моему постаменту, сердито фыркает, наклоняется, брезгливо поднимает кончиками пальцев мою записку и, не глядя, бросает в ближайшую урну.

  Никогда я не чувствовал такой беспомощности. Любительница порядка, чтоб ее...

  Я так растерялся, что даже не заметил, когда на тропинке появилась девушка. Она шла быстрыми шагами, но, увидев меня, вдруг остановилась. Вопросительно взглянула мне в лицо:

  – Ты сегодня расстроен, да? – (Интересно, как она это поняла по моему каменному благодушию?..) – А знаешь, ну его, это освещение! Продолжим в следующий раз. – Лукаво взглянула на меня. – Я придумала что-то, что может тебя порадовать. – Она убежала, и я уже не удивился, увидев, как она возвращается со священником, несущим стремянку. Когда мы остались одни, девушка сказала:

  – Хорошо, что у тебя невысокий постамент... И что мы примерно одного роста.

  Установив стремянку рядом со мной и пошатав ее для верности, она вынула из сумки упаковку влажных салфеток и нечто, напоминающее одновременно отвертку и лопатку для переворачивания котлет.

  – Я быстро управлюсь, вот увидишь. А ты думай пока о чем-нибудь приятном.

  Девушка поднялась на три ступеньки лестницы, и теперь была выше меня на голову. Я не понимал, что она собирается делать, пока она не принялась за мои засиженные голубями волосы. Орудуя лопаткой и салфетками, она наклонялась ко мне все ближе.

  Если она и впрямь могла читать мои чувства, сейчас бы увидела только блаженство и... как это называется? Нежность.

  Когда мои волосы были почищены и, наверняка, сияли под солнцем, словно новенькая монета, девушка спустилась вниз, придерживаясь за стремянку. Она устала, лицо и шея у нее блестели от пота. Отдышавшись, она поглядела на меня и улыбнулась.

  – Ну вот. Я знала, что тебе понравится. ...Но рисовать сегодня не будем – я сейчас могу думать только о холодном душе и об отдыхе.

  Уже привычным жестом она помахала рукой:

  – До воскресенья!

  Следующие семь вечеров я пытался ее найти. Часами сидел на скамейке, наблюдая за дверью какого-нибудь общежития, стоял в очереди к окошкам с выпечкой, выбирая те, где толпилось больше всего студентов, бродил по аллеям парка, заглядывал в фойе кинотеатров и в открытые двери кофеен...

  Кошка, наверно, решила, что я совсем отбился от рук – так поздно я возвращался домой.

  В ночь на воскресенье я решил до самого утра бродить по городу. Толку в этом чуть, просто... как там говорят люди? Движение – это жизнь.

  Поднял кусок мела, чтобы написать записку на собственном постаменте, и тут же выбросил: к чему, если надпись сотрут все те же ревнители чистоты?

  Ночное небо хмурилось, в воздухе отчетливо пахло дождем.

  ...Что нас объединяет с людьми, так это любовь к музыке. Даже не так – к пению. Глядя на подсвеченные неоном тучи, я вспоминал строфу песни, написанную, безусловно, ангелом: "Хочешь, пройду я кручей горной?

  Хочешь, взлечу я к туче черной?"

  Интересно, она хотела? И чего бы он этим добился? Поднимись я к тучам, мне бы это точно не помогло...

  Дождь пошел, но как-то неуверенно, будто не зная, испортить мне завтрашний день или все-таки оставить надежду. Я вызвал такси: «К городскому кладбищу!» Таксист всю дорогу молчал и с опаской косился на меня в зеркало.

  На рассвете дождь прекратился, я занял привычное место на постаменте.

  Восемь утра... Девять...

  Вот и она. Сердита, это я сразу понял. Хуже того, понял я другое: сердится она на меня.

  Буркнув «Здравствуй...», девушка пошла за приспособлением для рисования и раскладным стулом. Час рисовала молча – пока выражение ее лица не стало другим. Не сердитым, а просто грустным. Тогда девушка посмотрела на меня и сказала:

  – Я приходила к тебе вчера вечером.

  Она приходила – куда?

  – ...Вечером, поздно, поднялась на холм, чтобы посмотреть на тебя через ограду. – И после паузы добавила: – Тебя здесь не было.

  Она приходила сюда! Одна, ночью. Мало ей того парня...

  И как она поняла, что меня нет на постаменте? Еще никому из людей не удавалось это разглядеть.

  Девушка долго молчала, потом спросила:

  – Если ты встретишь меня в городе, просто пройдешь мимо?

  Ответа она не ждала, пихнула листок в сумку, сложила конструкцию из дощечек. С некоторым облегчением я увидел, что она относит ее в кладовку, а не забирает совсем.

  Девушка уходила по тропинке. Я смотрел ей в спину и думал: теперь ясно, почему она обиделась. Потому что я ее не нашел. Бог мой и всего сущего... Чего только не напридумывают люди об ангелах, какое только всемогущество им не припишут... Конечно, девушка считает, что я знаю, где она живет. И когда она увидела, что меня здесь нет, и что пошел я не к ней... Но, значит, она хотела, чтобы я пришел?

  Вечерние сумерки я встретил в растрепанных чувствах. Даже не обрадовался, соскочив с постамента, почувствовав на лице дыхание прохладного воздуха.

  Обошел ограду: вот здесь она поднималась на холм... Прошла этим переулком...

  Ловлю себя на полуосознанной молитве: «Пожалуйста, пусть я не потеряю ее, едва успев встретить!»

  ***

  Я сворачиваю за угол и останавливаюсь, будто снова окаменел. Девушка сидит под навесом троллейбусной остановки, читает. Огонек электронной книги освещает ее руки, оставляя в темноте склоненное лицо.

  Я делаю несколько шагов к ней. Девушка вздрагивает, поднимает голову. Увидев меня, чуть не роняет книгу, потом быстро оправдывается:

  – Я шла домой... и зачиталась. Вот...

  Она молчит. Я улыбаюсь – как, наверное, тогда, когда она вытирала салфетками мои волосы. Девушка тоже улыбается – радостно и растерянно.

  Мне хочется сказать ей сразу обо всем. Набираю воздуха и спрашиваю:

  – Правда, что женщины любят кошек?

  Она удивляется и отвечает не сразу.

  – Не все, наверное. Я люблю. – И, с любопытством, – А у тебя есть кошка?

  – Ну да, – говорю. – Можно, я вас познакомлю?