Текст книги "Дайте кошке слово"

Автор книги: Наталья Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Я тебя очень прошу – уйди.

Сейчас он уйдет, и эта комедия кончится.

– Ты меня не любишь!

Каким тоном он это сказал! Словно сделал открытие. Он не в состоянии себе даже представить, что это возможно!

– Да, Алеша, я тебя не люблю.

– Я понимаю, Ирочка, ты сердишься… Но в тот день я поссорился со своей мамой. Моя мама, как ты знаешь, очень хорошая, но она любит торопить события. И когда она начинает обсуждать со мной мои личные дела, мне сразу хочется сделать все наоборот.

Я смотрю на Алешу. Так вот, оказывается, в чем дело!

– Значит, в тот вечер ты со мной так разговаривал… назло своей маме. А теперь не можешь успокоиться, как это я без тебя не умерла, не заболела – сижу занимаюсь. Только поэтому ты и пришел.

– Это неправда, Ира, я тебе много раз звонил – ты бросала трубку. И я просто не решался прийти. А вот сегодня почему-то решился…

– Уходи.

Алеша молчит. Потом встает, идет к двери.

Я не провожаю его.

Входная дверь хлопнула.

…Звонок. Неужели вернулся?

В дверях Сева.

– Я пришел раньше, потому что хочу засветло приехать в Звенигород.

Молча я пропускаю Севу в комнату. Случайно ловлю его взгляд. Взгляд тревожный и одобрительный. Наверное, Сева встретил Алешу и по его виду понял, что мы не помирились.

Сева открывает портфель и кладет туда мой диплом.

– Сева, сегодня утром я решила: я не буду защищаться в этом году. Человек не должен идти на компромиссы ни в чем.

Я смотрю на Севу. Никогда его таким не видела.

– Я тебя очень люблю, Ира. Понимаешь – очень.

Я опускаю глаза и смотрю в пол. Обычно Сева так смотрит, а сейчас я. На полу в щели лежит иголка.

…Поднимаю глаза – Севы нет. И портфеля его нет. Он ушел, а альбом остался на столе. И письмо Николаю Ивановичу я не успела дописать. Выбегаю на лестницу, кричу: «Сева!» Ответа нет! Бегу на улицу. Машины с нашим оборудованием нигде не видно. Может, Сева оставил ее за углом?.. И за углом ее нет.

Теперь Николай Иванович уже совсем ничего не поймет из моей работы. Только, может быть, он не станет ее читать? Увидит в тексте ссылки на рисунки, а рисунков нет.

Без рисунков в моей работе разобраться очень трудно. Даже, наверное, невозможно.

Таня сидит на кровати вся зареванная. Она ходила к Витьке. Я ей вчера сказала по телефону, что у меня был Алеша, и она вдруг решила сама пойти к Витьке и наконец выяснить с ним отношения. А теперь ревет.

– Ты, оказывается, еще зимой разговаривала с Витькой обо мне? – спрашивает Таня.

– Пыталась.

– Почему же ты мне ничего не сказала?

– Потому что он плел всякую ерунду. Посоветовал сначала поцеловаться с кем-нибудь, а потом вести такие разговоры.

– Кретин какой! Ты не обижайся, – вдруг начала меня утешать Танька. – Ладно, давай заниматься дипломом.

Танька достает схемы, текст, но сосредоточиться на своем дипломе она, конечно, сейчас не в состоянии. И вот она уже требует от меня точно разработанный план поведения по отношению к Витьке. Требует, чтобы я сказала ей, что надо делать завтра, послезавтра, через месяц. И чтобы сказала, чем все кончится! Я не удивляюсь ее требованиям. Я сама ее к этому приучила. Что ей сказать: что я стала дурой и перестала что-либо понимать? Или наоборот, наконец поумнела и поэтому больше не могу давать советов? А может быть, рассказать ей продолжение сказки про хорошего зайца, которое вчера придумала?

…Один хороший заяц стоял в очереди за счастьем. Зайцев было много-много, очередь была длинная-длинная, а счастья было мало. И не всем оно могло достаться. Для очень хороших зайцев очередь сокращалась: она была ведь волшебная очередь, а для плохих – она раздваивалась. И тогда заяц попадал не в ту очередь и получал счастье, которое оказывалось ненастоящим…

Вероятно, мы с Танькой просто плохие зайцы и попали не в ту очередь. Вот и все…

– Ладно, Танька, давай лучше действительно заниматься твоим дипломом.

Таня слушается. У Тани просто рефлекс слушаться: с детства, с пятого класса, я толкаю Таню в бок и требую: не спи, учи, повторяй за мной.

Я читаю Танин диплом, делаю замечания. Мы редактируем текст.

– Почему ты не Витька? – вдруг говорит мне Таня и целует меня в локоть. – Мне с тобой так хорошо.

Я иду от Тани домой. Начинается дождь. Но за зонтом возвращаться не хочется. И так поздно. Весь день мы с Таней просидели над ее дипломом. У Тани диплом хороший. Иногда лучше поставить перед собой маленькую задачу и решить ее, чем большую, и…

Меня, конечно, лишний год никто в университете держать не будет. Ну и что? Ведь можно пойти работать, а диплом делать по вечерам… Я хотела об этом посоветоваться с Севой, а он…

Я всегда чувствовала, что нравлюсь Севе, хотя он мне никогда прямо этого не говорил. А в этот раз… Может быть, потому, что он теперь уезжает совсем. Добился – его посылают на Белое море.

Должно быть, ему сейчас очень больно. Ведь я ему ничего не ответила. А что я могла сказать? Объяснить ему, что лучше дружбы ничего на свете не бывает?.. Теперь я это поняла.

Кроме Таньки, только Сева был мне настоящим другом. Мне всегда хотелось ему все рассказать. Его откровенность я тоже очень ценила. Как-то он мне сказал уныло: «Я все еще выгляжу как школьник». Я тогда, помню, начала его убеждать, что люди развиваются по-разному. И в пример почему-то привела превращение головастика в лягушку. Самое смешное, что именно пример с лягушкой его и убедил.

А потом к дню рождения Севы я сделала «наглядное пособие»: развитие травяной лягушки. Оно было удивительно красивым. Пять головастиков – от крошечного, в несколько миллиметров, до большого, в несколько сантиметров, – прикрепленные к стеклянной пластинке, вставленной в тубус со спиртом, отсвечивали серебром (заднюю стенку тубуса я оклеила серебряной бумагой). Но это было не все. Самое главное – был футляр, обшитый черным бархатом и расшитый бисером. Я делала пособие целую неделю. Это было на практике в Одессе. Мы жили в общежитии, и, чтобы скрыть от девчонок свой подарок, я шила футляр по ночам. Но девчонки все-таки его увидели, и Галя сказала: «У тебя один свет в окошке – Сева». Севе подарок очень понравился. Развитие лягушки – это же символ нашей кафедры!

Вечером Сева повел нас в ресторан. Там мы ели что-то неслыханно вкусное, а потом Сева по очереди приглашал всех танцевать. Танцевать Сева не умел. Извиняясь перед каждой, что он лишь практикуется, Сева беспрерывно спотыкался о ноги партнерши. Всем было ужасно неудобно. И только ради дня рождения терпели. Когда очередь дошла до меня, я как-то сумела подчинить его движения своим… А Севу тут же обвинили в притворстве, потому что никто уже не верил, что он не умеет танцевать.

Дождь. Нет, это уже не дождь. Это уже ливень. Зря я не вернулась за зонтиком. Надо переждать в подъезде… Завтра, наверное, все зазеленеет…

А в ушах у меня все время Севины слова. Он сказал и ушел, а я думаю… Сегодня утром звонила Севина мама, она очень беспокоится, что Севы до сих пор нет. Я помню, когда мы с Севой возили оборудование, то обычно возвращались на следующий день. Наверно, его задержал Николай Иванович, попросил в чем-нибудь помочь.

А вдруг Сева возвращается сейчас? В такой ливень… Вообще-то Сева водит машину хорошо. Я люблю смотреть, когда он за рулем. Сева держит руки как-то по-особенному, почти не сгибая пальцы. В пальцах чувствуется и напряжение и легкость.

Град пошел. Град вместе с дождем. Хорошо, что я стою в подъезде. Отсюда так все красиво! Белый град бьет по разноцветным зонтикам и отлетает от них в разные стороны…

…Когда-то это все уже было. Такой же ливень. Только тогда не было града, а было солнце. Я шла по улице Горького и пела: «Битая, тертая сто двадцать четвертая…» Это было в девятом классе. У меня была победа. Сейчас победы нет, а настроение почему-то вдруг стало удивительное…

На тротуаре белая пена из тающего града.

Как хочется скорее увидеть Севу! Скорее сказать ему, как это прекрасно, что мы с ним такие друзья, что мы так понимаем друг друга, что мы можем никогда друг в друге не сомневаться. Когда Сева уедет на Белое море, я буду писать ему длинные, длинные письма. И пусть он чувствует, что есть человек, который всегда о нем думает, всегда хочет, чтобы ему было хорошо.

В последнее время Сева приходил ко мне каждый день. Он знал все. Знал, как с каждым днем я все больше и больше развенчиваю свой диплом. Он уходил и, придя домой, тут же звонил мне, и я понимала, что он живет моей работой. Он приучил меня к этим звонкам… И мы говорили, говорили…

А теперь он уедет. Уедет? Нет, я не представляю себе дня без голоса Севы. Мне нужен его голос, мне нужно его видеть. Мне нужен он. Он!..

Я люблю его!

Я замираю. Боюсь пошевельнуться. Может быть, это пройдет? Может быть, мне это только почудилось? Ведь еще минуту назад я ничего об этом не знала. Нет, я люблю его!

Я иду домой. Иду очень быстро. Потоки воды несутся по мостовой. Вода бурлит возле железных решеток и падает в подземные колодцы.

Если Сева приехал, он должен позвонить мне, и я ему скажу… Я ему все скажу… Все.

Во дворе очень темно… Бегу по лестнице… Открываю дверь.

На моем столе письмо. На конверте Севиным почерком написано: «Ире». Я письмо не распечатываю. Я сажусь на стул и долго смотрю на конверт.

Потом беру ножницы и осторожно надрезаю край. Письмо от Николая Ивановича.

Ира, Вы большой молодец! Вы не дали себя обмануть выводам, которые так легко напрашивались. От всей души поздравляю Вас! Отдаю дань твердости Вашего характера, Вашей добросовестности, Вашему таланту. Побед будет еще много, и все они будут одна другой прекрасней.

Здесь сейчас Федоров. Он Вас помнит по работе о головастиках, считает, что Ваш диплом заставит пересмотреть результаты целого ряда аналогичных задач. Очень заинтересовался последней главой, особенно новым подходом к проблеме формообразования. Для работы над этой проблемой Федоров собирается создавать специальную группу. Пришлите альбом.

С уважением Николай Иванович.

P. S. Сражен Вашими актерскими способностями! Так скрывать свои трудности, оберегая мое время.

Открываю альбом… Два рачка переговариваются между собой.

УТЯ

Глава первая

1

Таких кошек очень много. Серые в черных разводах. Они сидят на лестницах, выглядывают из окон подвалов, роются в мусорных бачках. И если у них и есть хозяева, то сразу несколько. Им выбрасывают еду из окон первого этажа, им выносят ее в кулечках, когда идут гулять или в магазин. Кошка подъезда, кошка дома, кошка двора. Да, кошка двора – это не совсем дворовая кошка. У дворовой кошки нет и таких хозяев.

2

Ну, а если это не кошка, а маленький серый котенок?

Котенок бегает во дворе, он не боится людей, крутится под ногами и доверчиво забегает за любую открытую дверь. У него еще нет опыта и мудрости взрослого кота. Он еще не знает, что сколько ни бегай, сколько ни прыгай и ни играй – все равно никто не пожалеет и никто не возьмет к себе.

И он играет, он бегает и прыгает, у него много энергии, и ее некуда девать. И в этом его преимущество: отсутствие опыта и много энергии.

Одна дверь, другая, третья… Отсюда выгнали, там подержали немножко. Тут приласкали и попытались пристроить: все-таки маленький, ну ведь совсем маленький котенок. И опять выбросили.

И новые двери, новые люди… И наконец, наша.

Мы ничем не отличались от других, как и наша дверь. Мы тут же решили, что выбросим котенка. Но был час ночи, когда мы его заметили у себя в коридоре. Он сидел, прижавшись к стене, такой маленький по сравнению со стеной. Такой худенький и дрожащий.

И мы решили оставить его до завтра. Только до завтра

3

Разве может дворовый котенок сразу понять, для чего ему поставили песок? Весь двор – сплошной песок и земля. А здесь только одна коробка. Мало ли для чего она!

Домашний котенок знает, для чего такая коробка. Его приучают, его тычут в песок, его даже бьют, чтобы он знал. А с дворового никакого спроса нет. Дворового никто не приучал, никто не тыкал, никто не бил.

И вот этот дворовый котенок, казавшийся таким наивным и глупым, вдруг начинает разгребать песок в коробке. Что это – чудо?

Котенок старается. Он понимает все и сразу. Он понимает, что люди ночью спят и их не надо будить. А нужно кротко ждать, когда они проснутся.

Они совсем забыли о тебе. Ну кто будет помнить о каком-то котенке, которого пустили на ночь?

Котенок не в обиде. Что вы! Котенок не смеет обижаться. Он подкрадывается к руке, которую я случайно свесила с кровати, и дотрагивается до моего пальца. Он лижет его маленьким шершавым язычком, лижет аккуратно, тщательно, словно свою шерсть. Все должны утром мыться, и вот меня моет маленький котенок.

А потом он прыгает. Он прыгает боком. Боком, поджав хвост, весь изогнувшись, он прыгает, не меняя позы. Боком, боком от угла до угла.

И еще есть занавес. На него страшно взбираться маленькому котенку. Такой котенок, если бы он был домашний, еще и со стола бы боялся спрыгнуть. Но этот не домашний. Этот уличный. Этот уже много видел и много прыгал. И он храбро взбирается по занавесу. Сначала раскачивается внизу, а потом все выше и выше. И вот он уже почти под потолком. И вы пугаетесь за него. А за него в жизни еще никто никогда не пугался. Как хорошо, когда за тебя пугаются, тогда совсем ничего не страшно. И котенок прыгает, потеряв страх. Застывает на секунду и снова прыгает. Занавес, пол, опять занавес. «Кис-кис», – зову я котенка.

Но он не обращает никакого внимания. Он словно не слышит. Он ведь еще не все показал, на что способен. Он еще и не так может прыгать. У него в запасе еще и не такие позы, которые он должен показать вам, обязательно показать, потому что если он не покорит вас сегодня, сейчас, сию минуту, то когда же? И что будет дальше?

А мы просто не можем его поймать.

А надо уже идти, и мы решаем его оставить до вечера.

4

Часто со мной было такое: знаю, что-то случилось приятное, а что – не помню. Так и в этот день было. Но сегодня-то что? Оказалось – котенок. Дома ждет котенок. А вдруг уже и не ждет? Приду, а его уже нет. Ну и хорошо, что нет. Не надо будет думать, что с ним делать.

Но котенок был дома.

– У него шишка на животе, – сообщает мама.

Вот еще и шишка. А что еще можно ожидать от уличного котенка? Разве так заводят котят? Их приносят от родителей – каких-нибудь сиамских или сибирских. Они чистые, вылизанные матерью, ухоженные. А этот?

Ну конечно, у него должна быть шишка. Шишка – это еще лучшее, что у него может быть.

Я нахожу шишку. Это оказывается обыкновенная пупочная грыжа. Но она представляется мне чем-то ужасным и уж обязательно заразным.

– Фу! – я отбрасываю от себя котенка и боюсь к нему притронуться. – У него грыжа, – говорю я с таким отвращением, что котенок забивается в угол.

Он тихо сидит в углу, он боится пошевелиться. Он чувствует, что виновен. Ну конечно, виновен: у него грыжа.

Теперь уже ничто не поможет. Сколько ни прыгай, сколько ни подлизывайся – ничто не поможет. Грыжа!

– Ну и что, что грыжа, – спокойно говорит папа и берет котенка на руки.

Люди делятся на две категории: на тех, кто любит собак, и тех, кто любит кошек. Мой папа любит кошек.

– Ну и что, что грыжа? Ух ты, какой маленький!

Кого любят, того называют ласково. Тому дают ласковые имена. Каких имен только не придумывают! Разве котенок может об этом знать? А вот знает и чувствует, что папа ему симпатизирует.

– Замурлыкал, смотри, замурлыкал!

Тихо, совсем тихо мурлычет маленький котенок. Первый раз в жизни? Да нет, наверняка нет. Была же у него мама, которая кормила его. И вот тогда, уткнувшись ей в шерсть и переступая по ее животу лапками, он тоже мурлыкал.

Теплый мамин живот, мамино молоко, мамин шершавый язык, вылизывающий его. Все это он знал. Значит, он знал, что такое ласка. А теперь эта рука и ласковое слово – и вот он снова мурлычет.

Можно ли выбросить котенка, который снова узнал ласку, тепло? Все можно.

И котенок это чувствует, он даже чувствует, откуда грозит опасность. От меня. Правда, мне поставлено условие: не выбрасывать его, а кому-нибудь отдать. Но кому? Кому отдать? Такого простого, хилого, да еще с грыжей. Кто возьмет? Я набираю номера телефонов. Я рекламирую котенка. Но никто его не хочет. Никто.

И я не хочу. И не потому, что он мне не нравится. А так.

Котенок сторонится меня, он забивается в угол и отворачивает от меня голову.

Я перестаю звонить по телефону, и мне становится жалко его. Вдруг он действительно понимает, о чем я говорю?

– Иди сюда, – подбадриваю я его, но он не идет. – Ну иди, иди, не бойся. Ты такой маленький, хорошенький, иди. (Не идет.) Я больше не буду звонить по телефону, – говорю я котенку, как будто он и впрямь все понимает. – Ладно уж, я тебя не отдам.

Но котенок не идет. Значит, не понимает, конечно же, он не понимает. Я ложусь на диван и стараюсь заснуть.

И вдруг чувствую, как маленький шершавый язычок прикасается к моей руке.

5

Что за странное имя Утя? От слова «утка»? Да нет, что вы! Мы даже и не думали ни о какой утке, когда давали нашему котенку имя. «Ух ты маленький! У-ти маленький», – повторял папа, и котенок сразу же поднимал голову. Так он стал Утей. Вернее, она. Потому что Утя была кошечкой. Утю не надо было приучать к имени. Она приучала к нему нас. «Утя», – говорили мы недоверчиво, не зная, отзовется она или нет. Утя отзывалась. Радостно, охотно. Ей было чему радоваться. У нее было имя. Теперь ее уже не выбросят. У нее есть имя, как и у других членов семьи.

«Утя!» – И она мчится в одну сторону. «Утя!» – Она бежит в другую. «Утя! Утя!»

6

Утя спит. Она спит день, спит два, спит три… Что с ней? Заболела? Нет! Просто первый раз в ее жизни она может спокойно спать. И она спит. У нее есть хозяева, у нее есть дом, и ни о чем, ни о чем больше можно не волноваться!

Теперь волнуемся мы: сколько можно спать?

А долго, очень долго.

Столько, сколько нужно, чтобы заспать весь ужас бездомной жизни, столько, сколько нужно, чтобы забыть подворотни и подъезды, подвалы и мусорные баки, чтобы забыть холод и страх, чтобы забыть чужих, безразличных людей, которые идут мимо, а к ним надо подлизываться и подлизываться. Сколько надо спать, чтобы забыть все это?

И Утя спит. А мы ходим по квартире притихшие и виноватые.

Воспитывать можно по-разному, можно просто вовремя кормить, менять песок и уважительно разговаривать, как со взрослой. Можно при этом и любить и не очень показывать эту любовь, чтобы не баловать. Баловать всегда плохо. Всегда ли? А может вдруг оказаться, что это одно-единственное лекарство – баловство. И никакое другое не поможет. Никаким другим вылечить нельзя. От какой же такой болезни лечит баловство? Нет, баловство – это мало. Обожание. Обожание с утра до вечера.

Мы не думали о том, что баловство – это лекарство, и о том, что Утя больна. Чем больна? Травмирована в раннем детстве? Но кто сказал, что баловство – это то самое лекарство, которое необходимо в таких случаях?

Нет, мы не думали о прошлом Ути. Мы просто обожали ее. «Ну, начались ритуальные танцы!» – говорили наши гости. Вы думаете, они имели в виду Утю? Нет. Утя не танцевала. «Танцевали» мы вокруг Ути.

Сначала гости возмущались, ревновали, а потом привыкли. И уже знали: самая главная в доме – Утя. И Утя это знала. Ведь все разговоры вертелись вокруг нее, как же не знать, что ты самая главная, самая достойная, самая красивая, самая умная.

Утя спит, но, когда говорят про нее, она оттопыривает ухо. «Это она чтобы лучше слышать». И Утя обижается: она помахивает хвостом. «Перестаньте о ней говорить: она недовольна, хвостом машет».

Но Утя довольна. Очень довольна. Да как тут не будешь довольной, когда тебе все разрешается: и расцарапать папину руку в кровь, и прыгать где угодно, и спать где угодно. Когда ничего, ничего не надо бояться. Когда тебя никогда и никто не ругает, что бы ты ни сделала.

Кто же из тебя вырастет?

Но мы не мастера воспитывать. А Утя так забавна, мила и трогательна, что мы не можем отказать себе в удовольствии обожать ее. А ведь, в конце концов, она только котенок. Так неужели мы должны подавлять в себе естественные желания, одергивать себя ради какого-то неизвестного нам, но принятого всеми процесса разумного воспитания!

Глава вторая

1

Про дом, в котором Утя выросла, она знала все. И кто когда здесь спит, и когда здесь едят. И у кого какое настроение. В этом доме у нее были свои укромные уголки, в которых можно было спрятаться, чтобы побыть одной, мягкие диваны, на которых можно сладко спать на спине, запрокинув голову и вытянув лапы. Спать так, как хочется, как удобно.

В этом доме было все, чтобы спокойно прожить жизнь. Но какую жизнь? Я не хотела для Ути такой жизни. Я хотела Уте счастья. Почему Утя должна выбирать: дом или улица? Только потому, что она от нас зависит?

У нее должна быть своя, кошачья жизнь. Не у всех кошек она есть. Сколько таких, которых не выпускают из дому, боясь, что их украдут, или убьют, или они принесут заразу. Эти кошки и не стремятся на улицу. Они не знают другой жизни, кроме той, которую имеют. А как можно хотеть того, чего не знаешь?

Утя часами сидела на форточке и не прыгала вниз. Помнила ли она, как маленькая бегала во дворе? А может быть, просто ей нравилось дышать свежим воздухом?

Может быть, если бы мы не жили на первом этаже, она бы так и провела всю свою жизнь на форточке. Но мы жили на первом этаже, и как-то ловким движением она была выброшена из форточки вниз.

Я испугалась. Разве можно так обращаться с Утей? С таким изнеженным, хрупким существом! И Утя испугалась, она тут же прыгнула обратно на подоконник и снова в форточку. Вот она и дома, и все страхи позади. И ее и мои. Но ощущение чего-то нового, предстоящего осталось.

Проходит несколько дней, и Утя сама прыгает из форточки. А потом и обратно. Тоже сама.

Я не мешаю ей. Я хочу, чтобы у нее была своя жизнь.

2

Утя становится непослушной. Сначала было просто. Нужно Утю позвать – выйдешь во двор и крикнешь: «Утя!» И Утя приходит. И бежит рядом с вами домой. И даже не через форточку, а через дверь входит.

А вчера она измучила папу. Спряталась за телефонную будку. И начала с ним играть: поймает он ее или нет.

Кошки вообще любят играть. Они играют с бумажкой, привязанной к нитке, с мячиком, с любым клубком… Но в прятки? Да еще так серьезно!

Папа заходит с одной стороны телефонной будки – Утя прячется с другой. Папа хочет ее поймать с другой, но Утя проходит за телефонной будкой и опять оказывается с противоположной стороны. Так папа и не смог поймать Утю. А ему надо было уходить. И он ушел, оставив Утю на улице.

Это было вчера, а сегодня Утя забралась на дерево. Она и раньше забиралась на деревья. Ни с того ни с сего она вдруг прыгала на дерево и, вцепившись в него когтями, замирала. Потом смотрела вниз и спрыгивала. А сегодня она не спрыгнула, а «поскакала» дальше. Именно поскакала. И видно, от высоты она приходила все в больший и больший азарт и остановиться уже не могла.

Мы стояли внизу. Мы кричали:

– Утя! Утя!

Но наш крик, вероятно, только вдохновлял ее. И вот она уже на уровне четвертого этажа. Наконец Утя остановилась, посмотрела вниз и застыла. Да, тут застынешь. Что толку, что мы стоим внизу? Что мы можем сделать?

– Утя, Утя, спускайся!

Но Утя не спускается. Видно, она умеет пока только взбираться.

Хорошо, что дерево растет возле дома. Мы поднимаемся на четвертый этаж и стучим к незнакомым людям. И они открывают окно и вместе с нами начинают звать Утю. И Утя по тонкой ветке идет к нам.

3

– Утя, иди к бабушке!

Это говорит не бабушка. Это говорит наш знакомый, подражая голосу моей мамы…

Да, так говорит моя мама: «Утя, иди к бабушке». И Утя идет к ней. Правда, не сразу. Сначала она делает вид, будто не понимает, чего от нее хотят. Она отворачивает голову и не смотрит в мамину сторону. «Утя, иди к бабушке!»

И вдруг Утя вскакивает и с криком «мяу» бросается к моей маме на колени. Прижавшись теменем к маминому подбородку, Утя обвивает ее за шею и, перебирая лапками, начинает мурлыкать.

Есть ласковые кошки, которые любят, чтобы их гладили. Все равно кто. Утя не такая. Утю можно погладить, но только тогда, когда она сама этого хочет.

Чужих Утя просто не признает. «Не трогайте ее, она вас цапнет», – предупреждаем мы наших гостей. Но они не верят и гладят Утю. И Утя шевелит хвостом. А потом поднимает голову, и в глазах у нее такое, что тут уже нельзя не поверить. «Что это за кошка!» – возмущаются все…

И вот один знакомый придумал.

– Утя, иди к бабушке! – говорит он тоном моей мамы и похлопывает себя по колену, точь-в-точь как делает это мама.

Утя отворачивается. Но ведь и от «бабушки» она сначала отворачивается. И знакомый продолжает:

– Утя, иди к бабушке.

Утя сидит, жмурится, кажется, она не обращает никакого внимания на то, что ей говорят. И вдруг Утя повернулась. Она смотрит на нас, словно ищет поддержки. Но мы сидим с равнодушными лицами. А знакомый продолжает:

– Утя, иди к бабушке, ну иди, иди…

И Утя, жалобно мяукнув, вскакивает к нему на колени. Обнимает его лапками и начинает мурлыкать.

Мы смеемся. Утя тут же перестает мурлыкать, растерянно смотрит на нас и обиженно прыгает на пол.

4

Вы думаете, холодильник стоит в квартире, чтобы не портились продукты? Вовсе нет. Он стоит, чтобы греть Утю. Во всяком случае, Утя в этом уверена.

Утя ложится на прорези в холодильнике, откуда идет тепло. Оно окутывает Утино тело, и Утя засыпает. Вот тебе и современная печка в современных квартирах для современных кошек.

Ну, а еще холодильник стоит для того, чтобы кормить Утю. Для этого нужно просто возле него Уте посидеть. Тогда он откроется, не сам, конечно, но это уже мелочь. Но прежде чем «он откроется» (прежде чем вы протянете к нему руку, чтобы его открыть), Утя его погладит. Она поднимется на задние лапы и, встав в полный рост, обнимет холодильник. Словно он живой и сейчас даст ей сырое мясо.

А когда все садятся за стол, Уте ставят стул. Потому что, если ей стул не поставить, она на чужой сядет. Ну не сгонять же ее? Утя любит сидеть со всеми за столом. Вот она сидит, и кажется, что она ест вместе с вами. И суп, и второе, и третье… Что она такой же член семьи, как и вы. И что ей очень приятно, когда все собираются вместе за одним столом.

5

Утю надо кормить. Кормить хорошо и вовремя. И совсем не потому, что иначе Утя будет голодная. Утя не будет голодная. Она просто поймает птичку. И когда вы придете, то увидите, что весь пол в перьях.

Ну как объяснить Уте, что птичек ловить нехорошо? Ведь когда она ловит мышей, ее еще и поощряют. Как объяснить Уте, что птичка лучше мышки? Что птичек ловить нельзя, а мышей нужно. А никак этого Уте объяснить нельзя, потому что для Ути что мышка, что птичка – все одно. И никакой разницы в них нет, только за одной нужно прыгать вверх, а за другой красться по земле. Вот и вся разница для Ути. И она совершенно права: какое ей дело до того, что птицы людям приносят пользу, что птиц люди любят, а мышей боятся. Что кошки, может, для того и существуют, чтобы избавлять дом от мышей.

Когда Утя была совсем маленькая, в ведро попала мышка. Мышка тоже была маленькая и не могла выбраться из ведра. Тогда мы взяли Утю и посадили в ведро. Утя схватила мышку, выпрыгнула с ней и выпустила ее.

Маленькая Утя не понимала, как это можно есть мышек. А теперь Утя выросла. Она ловит мышей и птичек. И играет с ними.

Зачем она с ними играет? Может, они от этого вкуснее становятся? От страха, от испуга?

Отпустит Утя мышку. Кажется, совсем. Но вот побежала мышка – и Утя хлоп ее лапой! Замерла мышь. И Утя замерла. И вдруг как начала подбрасывать ее. А потом снова отпустила. И снова лапой поймала, и снова подбрасывает. Подбрасывает, ловит, подкидывает. Мышь уже и не пытается бежать. Лежит и не двигается. Но Утя ее лапкой шевелит. Шевелит, гладит, пока мышь не очнется, пока снова сил не накопит, чтобы побежать. И Утя опять ее лапой к полу. И уже когда совсем мышь из сил выбьется, тогда…

До Ути у нас не было мышей. Во всяком случае, я не помню. Вероятно, травили их. А при Уте травить нельзя. Иначе и Утя может отравиться. И Утя ловит мышей. И ест их, и теперь, видно, уже не понимает: как это можно их не есть?

Мама утром проснулась. А у нее под кроватью мышка. Мертвая. Не потому ли Утя принесла ей мышку, что у нас холодильник пустой?

6

И вдруг Утя пропала. Сначала мы не верили. Нам казалось – придет. Мы прислушивались к каждому стуку, вздрагивали от каждого шороха. Но Ути не было. Сутки, вторые, третьи…

– Утя! Утя! – Мы ходим по двору и кричим: – Утя! Утя!

На что мы надеемся? Мы надеемся на то, что Утя заигралась. А может быть, у нее какие-то свои важные дела? Кто знает, как и где она проводит время в этом дворе? А может быть, и не в этом, а в каком-нибудь другом? А может быть, она попала в подвал и теперь не знает, как выбраться?

– Утя! Утя!

Нет Ути.

И мы возвращаемся. Мы сидим беспомощные и не знаем, что делать. Повесить объявление? Но стоит ли вешать объявление, в котором будет написано: пропала обыкновенная серая кошка тигровой окраски.

Через полчаса у нас будет тридцать таких кошек. Но нашей среди них не будет. Потому что наша укусит, расцарапает, вскарабкается на дерево, но в руки никому не дастся.

Как кошки находят дорогу домой? Откуда мы знаем.

Утя выросла, и теперь мы должны будем каждый раз терпеливо ждать ее возвращения из неведомого нам мира. И мы согласны на это, лишь бы она сейчас пришла. Но на исходе уже третьи сутки, а ее нет.

– Ее могли увезти как бездомную, – говорит мама и снимает телефонную трубку. Мама набирает справочную. – Девушка! Понимаете, у нас кошка, замечательная кошка…

– Вот она! – Папа кричит и бросается к окну.

За окном Утя, у нее испуганные круглые глаза. В этих глазах страх, который она испытала в детстве: не пустят.

Папа открывает форточку, и Утя вспрыгивает. Она лежит у папы на руках, как тяжелый куль.

Потом Утя моется, долго, долго моется. Она такая грязная, что кажется невозможным, чтобы она сама вымылась. Но она моется.

Мы ни разу не мыли Утю. Сама бы она не далась, а мы никогда не перечили ей.

Утя вымылась и заснула. Заснула не поев.

– Она вышла замуж, – сказала мама.

7

Как-то мне приснилось, что Утя заговорила. Встала на задние лапы и начала говорить. И я очень обрадовалась, но совсем не тому, что смогу разговаривать с Утей, а тому, что теперь, поскольку Утя говорит, мы сможем с ней выступать в цирке. И это будет самый лучший номер, который когда-либо существовал.

Я проснулась, но ощущение говорящей Ути еще долго не оставляло меня.

Там, во сне, говорящая Утя была так реальна, и я даже вспомнила, что вовсе она ни о чем и не говорила, а просто стояла на задних лапках, как она и умеет стоять. Только стояла она под музыку и аплодисменты, и все, все в зале и я знали, что она умеет говорить.