Текст книги "Черт"

Автор книги: Наталья Смирнова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Наталья Смирнова
Черт

повесть

Так уж случилось, что в их тандеме существовали номер первый и номер второй. Знакомые называли Свету “Я сама”, а ее подругу Аллу Раевскую

– “Я тоже”. Как только они встретились глазами, Алка прилипла к

Свете, как обои к стене.

– Красивая фамилия – Раевская, – сказала ей Света.

– Знаешь, все эти Раевские, Трубецкие, Волконские… Судьбы-то оказались несчастные… Значит, и фамилии тоже… – пожаловалась Алка.

Света, посмотрев ей в глаза, всегда влажные и в любую минуту готовые пролиться слезами, иронично подумала: “Скромная девушка”.

Механика Алкиных желаний была дефектной, и, никогда точно не зная, чего ей, собственно, нужно, она всегда хотела того, что другие, и металась среди чужого буйного разнообразия, пока не встретила Свету.

Дальше все пошло гораздо лучше. Если Алла заставала подругу, которая красила сухой букет, она немедленно отправлялась за город собирать цветы. Рассказ о том, как Света в двадцать шесть лет влюбилась в художника Веселова и уговорила родителей разменять для них отдельную квартиру, настолько сразил Алку, что она немедленно вцепилась в

Светиного мужа и изводила родителей до тех пор, пока они не выделили ей жилплощадь.

Перевыполнив программу, Алла родила Веселову дочку Марусю. Света, повздыхав над судьбою двух идиотов, купила коляску, стиральную машину и одежду ребенку на три года вперед. Было понятно, что

Веселов понадобился /Ятоже/ только потому, что им владела Света.

Когда-то и она смотрела Веселову в рот, но за десять лет его очарование увяло, а взаимные чувства подсохли. Тем более, что Вовка из лианоподобного юноши превратился в циничного плейбоя, какие нравятся только неопытным девушкам. Когда в стране начались перемены, будучи немцем по крови, он собирался уехать со Светой в

Германию, но так и не собрался. Со временем Света перестала надеяться и стала /Ясама./ Сидела в игрушечной хрущевке, мастерила на продажу сухие букеты и саше, могла за три часа соорудить из отреза шифона свадебное платье, а также приготовить снадобье, выводящее из запоя, да и вообще мало было такого, чего она не умела.

Веселов, переехав к Алке, сразу приобрел облезлый вид и, выразив пару раз претензии, принялся навещать Свету, трогая ее сердце рассказами о девочке Марусе и просьбами вывести пятно с белого плаща, а то не в чем ходить на вернисажи. Жизнь Веселова изменилась географически, и пришлось больше передвигаться. Вместо одной женщины стало две, а также две малоотличимые квартиры с практически одинаковой обстановкой. Он попытался устроить соревнование жен и коварно предлагал Свете мужские услуги, но Алка на эти подлости испуганно разевала рот, а Света язвила стрелами и однажды предупредила:

– Хочешь нас поссорить? Уйдешь ни с чем, и Марусю отберем.

– Феминистки проклятые, суфражистки. Плохие тетки, – обиделся художник. – Кто вы без мужиков?

– Молчи уж, производитель, – вздохнула Света.

Аллу такой вариант жизни не удивил. Иначе просто и быть не могло, ведь, в сущности, они с Веселовым были Светины дети, и Света не могла их покинуть. Некоторым в жизни везет, и им удается найти

“добрую” мать. Света некрасива тяжелой русской некрасотой, носит очки в крупной оправе, язык у нее злой и быстрый, как бритва. Но внутри, как правильно чувствовала Алка, она умная, рачительная и потому совсем не злая. Света в любом доме сразу отыскивала стул с самой удобной спинкой, рядом с самым вкусным блюдом и самым остроумным соседом. Все ее вещи были либо очень полезные, либо старинные и красивые. “Главное в теле – позвоночник”, – как-то сказала Света и купила за кошмарные деньги лечебный матрац.

В ее кухне, где каждый сантиметр был на счету, росли цветы немыслимых пород и стоял крохотный секретер покойной тетки-профессорши, в котором пряталась кухонная утварь. Света открывала секретер, за пять минут готовила вегетарианский суп и с удовольствием принималась есть и читать, поставив книжку на железную подставку, какие раньше покупали школьникам, чтобы удобно было списывать упражнения из учебников. Предметы в ее доме могли рассчитывать на долголетие, потому что Светина душа была протестантка, не хотела смиряться с непрочностью живого и страстно продлевала жизнь вещей. С ними она была в сговоре, с ножовками и стамесками тоже, но с людьми ей было непросто. Такие податливые, как

Алка и Веселов, встречались редко, остальные сопротивлялись даже очевидному.

Спокойно переждав кошмары первоначального накопления, Света пошла работать на фирму “Любимая игрушка” и за два года преуспела. Год у нее ушел, чтобы занять место замдиректора, вытеснив с него юношу с ледяным взором, мистера Домби. Света делала ему немыслимые подлости и портила отчеты. Она дала волю своему языку, который обычно умела придерживать. Ненависть ее была физиологической и почти бескорыстной. Торгуя мягкими игрушками, он брал их двумя пальцами, заявляя, что у него аллергия. Не то чтобы Света обожала мягкие игрушки, но желание встать на сторону беззащитных вещей против этого человека росло неотвратимо. Тем более, что про аллергию Света знала все, борясь с этим недугом всю жизнь.

Один раз она привела на фирму Аллу, которая ходила на курсы экстрасенсов и, хотя не знала, что делать со своими умениями, многое чувствовала.

– Посмотри на него, – попросила Света. – Почему-то хочется раздавить, как таракана.

– Недолюбленный мальчик. Яппи, – пробормотала Алка, бросив взгляд на

Домби. – Решил, что выбьется в люди любыми способами. На самом деле слабак. Холодности достаточно – сам уйдет.

А когда слабак с тремя мобильниками уволился, не выдержав свинцовой

Светиной ненависти, то Алка, узнав об этом, расплакалась. Плакала она полночи, то уходя в Светину кухню и обращаясь к цветам, то за швейной машинкой, глядя на луну в черном небе, то на лечебном матраце за ширмой, закинув руки за голову и нервно перебирая ногами.

– Думаешь, легко так жить? – спрашивала она, и слезы текли ручьем. -

Зачем я только пошла учиться? Он, я имею в виду учителя, меня сразу заметил, назвал пограничницей, ну, то есть я застряла между двумя мирами, тем и этим, и истязал дрессировкой. Теперь я все знаю, я посмотрела, хотя он не советовал. Знаю, как я умру, и как Вовка умрет, и что я переживу Веселова на двадцать восемь лет. Про тебя знаю тоже. Ты скоро меня предашь, но учти, я буду бороться! Маруся попадет под машину, и у меня вылезет половина волос на голове.

Господи, помоги мне это все выдержать!

Света подошла и погладила Алкину русую шевелюру. Больше ничего красивого Раевской бог не дал, только волосы и плачущие глаза ребенка. Света ей не вполне верила, считала жертвой воображения. И главное, непонятно было, что с ее способностями делать.

Профессиональной гадалкой Алка быть не хотела, за это, по ее словам, нельзя брать деньги, иначе дар пропадет. Говорить людям все – невозможно, за правду они готовы убить. Хорошее Алка сообщала, а страшное умалчивала и чувствовала себя лгуньей. Как с любым талантом, с этим была куча терзаний.

Но однажды Света задумалась не на шутку. Она заехала к Алке после автомойки в ослепительно чистой “мазде” и сразу заметила, как изменилась знакомая квартира. Странно, по диагонали висело зеркало, горели свечи, мирно спала Маруся, закинув на борт коляски неотразимую младенческую пятку.

– Слушай, давай купим ребенку кровать, все-таки коляска синтетическая, – предложила Света, но Алка вдруг испуганно замахала руками:

– Отойди от ребенка, господи, да отойди же, говорят тебе! Ты где сейчас была?

– На мойке. Курила и смотрела, как мальчики суетятся. Хоть иногда посмотреть на работающих мужчин! Мистер Домби, например, совсем не желали работать, только бабки рубить! – вдруг вспомнила Света недавнего врага.

– Да уйди же от коляски! Вот… – Алка подвела Свету к зеркалу. -

Смотри, видишь над правым плечом мутное пятно.

Света, вглядевшись, подтянула рукав и потерла поверхность зеркала.

Алка расхохоталась:

– Не три его, он ржет, как от щекотки. Ты притащила с собой черта. С мойки, наверное…

Алка озабоченно сдвинула брови.

– Смешливый попался, гад. Сейчас разберемся, садись на диван.

Она вытащила коляску на балкон и принялась за манипуляции. Вначале потухла свеча, потом вырубилось электричество, лоб у Алки вспотел, а вид стал вовсе безумный. На балконе залилась плачем, а потом стихла

Маруся.

– Сейчас он в тебя вцепится, приготовься, – предупредила Алла, а

Света почувствовала, что ее схватили за лицо и сдирают кожу.

Стаскивают с нее лицо. Боль была адской. – Как при родах, – согласилась Алка в ответ на Светины стоны и снова обратилась к черту: – Уйдешь, гад, непременно уйдешь, куда ты денешься! Все равно прогоню!

В тот же миг боль отпустила, и Света откинулась на диван. Зазвонил телефон. Голос Веселова спросил: “У вас там все в порядке?”

Алка, положив трубку, сказала:

– Видишь, как у вас с Веселовым налажена связь? Он сразу почувствовал!

Свете было не по себе. Лицо и уши горели. Алка терла шкаф, на котором вдруг выступили четыре злые кривые царапины.

– Сволочь. Видишь, шкаф в отместку испортил.

Света немного помолчала, уважительно оглядев шкаф. Что-то в этом сильно пугало. За окном стемнело и стало страшно, последняя свечка, отразившись в окне, молча потухла.

– Тебе все-таки следует брать деньги, – помолчав, рассудила Света. -

Ты тратишься. А потом, если этот дар и отнимут, то все не так страшно, как с чертями возиться.

– Уже не знаю, как без него. Привыкаешь все видеть, забываешь, как живут обычные люди. Я буду как слепая, если его потеряю.

– Обещай мне, – попросила Света, – что не станешь использовать свои таланты против меня. А то я что-то опасаюсь.

Но Алка – и Света видела это, поэтому с ней нужно было говорить только честно, – была уже немного другая, не /Ятоже./ Она посмотрела туманно и ответила:

– Если только ты не начнешь первой.

– Я не умею, – возразила Света.

– Тебе кажется. Помнишь мистера Домби? Ты была в него влюблена, хотя не знала об этом. Он не ответил тебе взаимностью. Он любит вертлявых тонконожек.

– Он же примат, – удивилась Света.

– Нет, он ребенок, который не взял тебя в мамы. Свет, я тебя прошу, давай ты будешь добрей. С тех пор как Веселов ушел, ты все черствеешь и черствеешь. Живешь со своей “маздой”, как с мужчиной.

Лучше б тебе влюбиться.

– Не приведи господи. – Света встала и направилась к двери, повторив про себя: “Не приведи господи! Я только начала жить хорошо. Всего только год хорошей жизни!”

За дверью она поняла, что не только ее власть над Алкой закончилась, но теперь их роли, похоже, поменялись, и уже Раевская прибирает ее жизнь к рукам… И что Света после сказанного непременно влюбится, да так, что наперекосяк пойдет вся жизнь. По пути домой она заехала в церковь, поставила свечку за успехи мистера Домби и попросила

Николая-угодника, чтобы он явил чудо, не позволив ей влюбляться, ибо это одно из самых тяжелых женских ремесел, а ей, в ее тридцать семь, оно и вовсе не по силам. Но внутри нее что-то непрерывно росло, похожее на огромное, очень сильное дерево с крепкими корнями, и распирала бессмысленная радость.

Неужели это Алка так ее развернула, возмущенно думала Света. Неужели она может столкнуть с рельсов одним словом? Или только меня, потому что я к ней привязана? Нет, вряд ли. Алка всегда была честная и правильная девочка. Но последнее время, возразила Света самой себе, она изолгалась и сама в этом признавалась. Что она молотила про черта? Еще и шкаф сумела исцарапать. Только непонятно, кто хватал

Свету за лицо. Насчет этого сомневаться не приходилось, такую боль не придумаешь. Света быстро перекрестилась, но дерево все распускало побеги, а радость уже начинала душить.

В понедельник, сидя на работе, она вспоминала мистера Домби и его голубоватый цвет лица. “Любимая игрушка” незаметно высасывала из них кровь. Поглядывая на себя в маленькое зеркало, Света увидела, что ее кожа тоже приобрела оттенок голубоватого льда и до превращения в мисс Домби ей осталось немного. От количества клиентов подташнивало, от хлопка входной двери делалась легкая судорога, от голоса директора – спазм сосудов с последующей головной болью. Чувства заострились, но одновременно напало равнодушие. Спасаясь, Света разглядывала сайты турфирм в поисках острова. Все, что ей нужно для счастья, был остров с маяком. Она нашла четыре картинки, и на одной из них остров был как блин, на другой – в форме корабля, на третьей он напоминал зубчатый лес, а на четвертой – замок. Она позвала

Раевскую и попросила выбрать.

– Этот, – мельком взглянув, сразу выбрала Алка тот, что был в форме корабля. Она посмотрела на Свету, как юноша, который хочет признаться в любви, но не решается, и добавила: – Я тоже хочу.

– Съездишь после меня, ладно? Мы не можем вместе, кто-то должен остаться с Марусей.

Алка кивнула и снова посмотрела на остров, а потом на подругу с любовной печалью и вопросом, который так и не решилась задать.

Купив тур, через неделю Света уже плыла на катере с двумя немецкими парами. На острове их встретил гордый смотритель маяка с развевавшимися на ветру волосами и помог сойти на берег. Немцы, перекусив, уплыли заниматься дайвингом и не появлялись до вечера, а

Света осталась на острове со Станко.

Он показал ей прохладную комнату с выбеленными стенами и циновками, выдал теплое одеяло и принялся готовить ужин.

Света, прихватив пляжный зонт, легла на камень, выступавший в синее море, и слушала, как оно плещет, забираясь в душу. Такого ласкового моря она прежде не видала. Солнце сдвинулось вправо, ее закрыла тень от пинии, и она уснула. Вечером, когда смеркалось, ее нашел Станко и, коснувшись порозовевшего плеча, позвал ужинать. Немцы пили привезенное пиво, а они со смотрителем – местное вино. Поболтали, и

Света ушла спать в прохладную комнату. Перед уходом Станко поколдовал у кассы и выдал им чеки за ужин. После этого вечера немцы больше с ними не ели, а либо питались отдельно, либо уплывали на большой остров в ресторан.

Странно, иногда на маяке пропадало электричество, и сидели в глухой темноте, при свечах. Днем по острову, полному необыкновенных деревьев, прыгали миниатюрные белки, а в сумерках приходили ежи и гуляли по берегу. На четвертый день Станко показал Свете оранжерею.

В оранжерее ничего не росло, а стояли ведра, старый гриль, завивались, как змеи, морские канаты, ржавел якорь, пересыхали сети, в общем, старые вещи жили никому не нужной жизнью. В Свете начала просыпаться жалость, ведь ничего не бывает беспомощней ненужной вещи. Если вернуться в брошенную квартиру спустя год, вещи будут вопить и виснуть у тебя на шее.

Станко привел Свету в самый дальний угол.

– Это, – сказал он, – цветок моей жизни.

Среди хлама и мусора Света увидела бледную розу, ростом с небольшую женщину, с головой человеческого размера, нежно-розовую, с матовыми лепестками, любым из которых можно было закрыть щеку. Роза была живым существом, заботливо укрытым от опасностей. Ее прятали, как жену в гареме.

– Ее зовут Зара, выводил восемь лет. Русская красавица, – усмехнулся

Станко.

Света оглядела его огромные волосатые руки, сдвинутые брови, заглянула в глубоко спрятанные глаза.

– Любишь русских? – усмехнулась она.

– Женщин, – уточнил Станко. – Они дикие, как газели. Мужчины никогда не гладят им ноги.

– Сочувствуешь, значит, – улыбнулась Света.

Станко тоже улыбнулся.

– Я только показал тебе цветок.

В этот вечер она не могла заснуть. Немцы, конечно, действовали ей на нервы, когда наглаживали своих мужиковатых жен, но не очень. В конце концов, всегда можно что-нибудь предпринять. Немного поворочавшись, она встала, умыла лицо и подмышки, спустилась вниз и села под окном

Станко, глядя в хмурое лицо луны. Через пять минут он вышел и поставил на камень бутылку с двумя фужерами, блестевшими при луне.

– Если я правильно тебя понял…

– Ты все понимаешь, – улыбнулась Света. – И очень хорошо говоришь по-русски.

С этого четвертого дня и до конца отпуска они жили как новобрачные, у которых медовый месяц. Подолгу и вдумчиво занимались любовью. Не торопясь, точно впереди у них была целая жизнь. Свете нравилось, что смотритель продолжает выбивать ей чеки за ужин и делать вид, что они чужие, хотя изображать святош было не перед кем: немцы не вылезали с катера.

– Никто не обнимал меня так крепко, – сказал ей Станко.

Света знала, что счастье мгновенно и надо его ловить. Копить терпение, доходя до ненависти к самому терпению, ждать, молчать, таиться, а потом делать резкий бросок, как на охоте, – и счастье в руке. Там оно обычно и умирает, особенно если стиснуть посильней.

Такова судьба растений, животных и всего живого, не только счастья, все непрочно. Но ее душа-протестантка все равно обнимала его крепко.

– Ты так прощаешься со мной? – спросил он.

– Нет, я приеду в следующем году. Тоже в июне. Дождешься меня?

Он дождется, по всему было видно – он никуда не спешил. На вопрос, о чем он мечтает, ответил, что хочет побывать в космосе. Один на один с космосом, без спутников. А когда Света усмехнулась, мол, кем же тогда он хочет стать, когда вырастет, ответил, что всегда хотел быть никем. Никем и стал. Островом в море. Его сын, которому семнадцать, глядя на него, захотел учиться, такой странной казалась ему жизнь отца.

– С твоей силой и уменьями ты мог бы зарабатывать много.

– Я не для этого, – улыбнулся он.

– Тогда для чего? Для любви?

– Сомневаюсь.

Еще Станко сказал, что он собирает ключи. Ключи – знаки, что все двери тебе открыты. Чем больше ключей, тем больше подвластных дверей.

Наутро, обходя остров, Света нашла ключ величиной с половину ногтя.

Волшебный остров, подумала она. Слишком тут все случается. Причем напрямую. Подумала, что хочет подарить ему что-нибудь, – и сразу сбылось.

За три дня до отъезда Света начала готовиться к прощанию. Стала задумчивой и слегка прохладной со Станко. С наслаждением пила белое вино, много загорала, часами купалась и долго ужинала отменной форелью на гриле. Перестала здороваться с немцами, и те охотно платили ей взаимностью. Хвалила себя за то, что миновала горестей любви. Она пообещала себе, что будет приезжать на остров каждый год и каждый год у них будет медовый месяц, так что ей будет для чего зарабатывать. Она поняла, где пряталось ее лунное счастье и как его зацепить, чтобы не исчезло.

Но Станко одним махом уничтожил все усилия. Обняв на прощанье, он спустился в трюм и принес цветок своей жизни. Поэтому в самолете

Света принялась лить слезы как сумасшедшая, а стюардесса смущенно улыбалась, носила ей соки и воду, а потом убрала розу с глаз долой, сообразив, что пассажирка убивается из-за цветка. Так что страшный цветок Света увидела только при посадке, и вид его подкосил ее окончательно. Если немцев, гладивших своих жен, Света вынесла, цветок сразил наповал. Ей припомнилась вся ее женская жизнь, прожитая напрасно. Никогда она не была женщиной, да и розы, в общем, не заслужила. Роза досталась ей просто так, подарком, авансом, безвозмездно, как любовь.

Она не могла унять слезы ни на таможенном контроле, ни у стойки багажа, ни в такси. Сидела прямая как палка, а из-под темных очков текли струи. Точно она не человек, а река. Слава богу, что у нас не принято спрашивать плачущих: “Are you OK?”1 Со смерти матери она так не ревела, словно выплакивала прошлую жизнь. Прямо с парковки она поехала к Алке, и там слезы внезапно иссякли. Кончились. Алла выслушала рассказ затаив дыханье.

– Только не говори мне, что ты тоже хочешь! Можешь лететь, хоть завтра, но этот остров мой, – закончила Света.

– Почему это? – обиделась Алка.

– Нипочему. Мой – и все. Когда я разбогатею, я куплю его вместе с маяком.

– Со смотрителем, ты хочешь сказать?

– Нет. С маяком.

– Зачем тебе маяк без смотрителя?

– Ты права, – задумалась Света. – Но смотрителя мне не купить ни за какие деньги. Он не продается.

– Когда ты уехала, – сказала Алка, – я хотела посмотреть, где ты и с кем, но не смогла. Мне тебя загораживали. И я подумала, что человек, с которым ты сейчас, умеет ставить защиты. Вполне вероятно, что он

“пограничник”.

– Ты так думаешь? Нет, только не это. Тогда все это просто сон о другой жизни. Иллюзия.

– Я съезжу и все выясню, ладно? – попросила Алка.

– Ты опять взялась за старое, /Ятоже./ Как это раздражает, ты даже не представляешь!

– А раньше не раздражало…

– И раньше раздражало. Пойми, не бывает общей жизни, у каждого она все равно своя. В том же месте, с тем же мужчиной у тебя будет другое.

– И хочу другого.

– И розу он уже срезал…

Алка вместо ответа грустно улыбнулась.

– Очень красивая, но огромная. Такую даже не засушить.

– Я покрою ее воском, сфотографирую, и ты отвезешь ему снимок.

– Ура.

Вернувшись домой, Света занялась приборкой. Вещи без нее уже впали в уныние, но крепились, подражая хозяйке. Вещам лучше быть ободранными кошкой, разбитыми детьми, расшатанными или сожженными в буржуйке, чем брошенными. Иначе в них нет никакого смысла, да и в жизни людей, их создавших, тоже. Потому что вещь – это ты и есть. Один – восковая роза, другой – атомная бомба. Жил когда-то человек по фамилии

Оппенгеймер, он, прежде чем сделать бомбу для Хиросимы, назвал ее именем своей матери – так с ней сроднился. Ты и твоя вещь – одно и то же, и лучше всего это видно по одежде, ведь она повторяет твой силуэт, форму плеч и длину рук.

Копуша Раевская прособиралась на остров месяц и улетела, оставив

Марусю Свете. Едва дождавшись ее возвращения, Света приехала в аэропорт. Сидела в машине и курила, пуская дым кольцами, а Маруся кашляла. Свету все еще преследовал Станко, слишком хорошо она помнила цвет его губ и теплый запах изо рта. И эту чудовищную розу, которую никогда не вырастишь здесь…

Наконец появилась сияющая Раевская с цветком в руке. Света, не выдержав, расхохоталась.

– Что, добилась своего, /Ятоже?/

//

– Не называй меня так. Я все выяснила. Приедем домой, расскажу.

Света мчалась так, что ее оштрафовали. Но змея Раевская вначале кормила Марусю, потом укладывала ее спать и лишь к вечеру соизволила приняться за рассказ.

Вначале про розу, объявила она. Первую розу Станко выводил восемь лет и срезал ее для Светы. Когда первая получилась, он посадил вторую, а потом и третью. Вторую он отдал Алке. Но ни показывать цветы, ни дарить он не собирался, пришлось уламывать. Говорил, что никогда не дарит цветов, а насчет Светиной розы загадочно улыбался.

Он не “пограничник”, заявила Алка. Просто непрозрачный, и если он рядом, ничего не увидишь. Апартаменты внутри маяка на двенадцать человек, но он берет не больше шести, потому что иначе нарушается баланс счастья. На острове должно жить семеро, и деньги тут ни при чем. Нужно время, чтобы хорошо приготовить еду, высушить снасти, полить оливы, вымыть дом, посуду и катер. Должны оставаться силы быть счастливым. Счастье ощущается как густой сладковатый туман с запахом душистого табака, оно окружает его плотным кольцом.

Станко был таким не всегда, а стал после войны. Война в нем еще не умерла, временами он сходит с ума от взрывов, прикидывает, сколько лет проживет с одним легким, но никому об этом не рассказывает, даже жене и детям. Особенно детям, потому что если рассказывать младшим, то ты продлеваешь войну, а если забыть, то она умрет сама собой…

– Ты с ним спала? – перебила Света.

– Нет, конечно. – Алка посмотрела недоуменно.

– Смотри у меня, /Ятоже./ Не вздумай снова залезть в мою постель…

– Он мне даже не нравился! – возмутилась Алка. – Он мачо.

– Мачо? – изумилась Света. – Который облизывает одно ухо десять минут?

– Какой там! Такие швыряют поперек кровати…

– Мы вообще об одном человеке говорим? – удивилась Света.

– Черт, о нет, прости, господи, я этого не произносила! Я тебя не звала! Света, боже мой, что делать?

– Ты спятила, Раевская? Что ты прыгаешь, как кошка? – недоумевала Света.

– Помнишь черта, который исцарапал мебель? – Обе поглядели на шкаф.

– Я тогда с ним не справилась. То есть справилась, но не совсем… Он отстал от тебя, но ко мне прицепился, и я завезла его на остров.

Света не выдержала и нервно закурила.

– Испортила остров?

– Нет, он вернулся со мной… Но пока были там, понаделал дел. Катер едва не потопил, порвал сети. Станко это не понравилось.

– Давай без чертей, – предложила Света. – Представь, что ты не нравишься мужчине, его это напрягает, все валится из рук. Веселов тебя любит, а Станко – нет. Можешь смириться с этой мыслью?

– Легко. Да только все не так. Ладно, спорить не о чем, я спать ложусь, – обиделась Алка.

– Ну и спи, балда, – возразила Света.

Вечером вернулся Веселов.

– Все колдуешь? Наколдовала бы лучше пару бутылок пива… Со Светкой ты это сделала? Сияет, как фонарь. Как новобрачная.

– Тебе жалко, что ли? – огрызнулась Алка.

– Мне – нет. Из Светки б хорошая бабушка вышла, не то что наши, с сиреневыми волосами… Ребенком вообще не занимаются…

Иногда Алке хотелось засветить любимому Веселову в глаз – он того заслуживал. Как кривое зеркало, отражал самые низкие ее помыслы и, ничего не подозревая, их озвучивал. Они прожили с Веселовым три года, им осталось пятнадцать. В сорок девять он умрет от рака прямой кишки и мучиться будет страшно. Света изведется, почернеет от горя и будет биться из последних сил, удерживая в этом мире любыми деньгами. После похорон они вдрызг рассорятся из-за веселовских картин, которые Света у нее отберет. А потом все вернется на круги своя, и Алка вместе с Марусей будут жить со Светой, потому что свою семью она так и не заведет. Пока видимая картина будущей жизни выглядела так, и в ней были вещи необратимые. Может быть, Алка, бросив все силы, отсрочит смерть мужа на год… Может быть, ей это удастся, но в конце ее ждет поражение… А все равно есть нечто, подвластное ее чарам.

Алка села, потушила свет на кухне и сосредоточилась на будущем

/Ясама,/ потому что будущее /Ясама/ было будущим /Ятоже./

//

Нет, на остров Свете не разбогатеть. На заброшенный дом с парком – это да. Вот Света в штанах, с газонокосилкой, гамак между деревьями и беседка с кудрявой виноградной лозой. Алла разглядела дом внимательно, запомнила круг фонтана, женские ноги от обвалившейся статуи и деревья. Туи, клены, каштаны… Какой-то мужчина, смутно знакомый. Что это, Крым, Кавказ? Кусок моря, пляж из крупной гальки.

На Алкином лбу от усилий выступил пот.

Она включила свет и нарисовала то, что запомнила. Наутро зашла в агентство по продаже недвижимости. Девушка-агент, рассмотрев рисунок, елейно улыбнулась.

– Отличный выбор. Крым, восемь километров от Симеиза, вилла

“Анастасия”. Мы называем ее “Ноги”. Совхоз продает. Созваниваться?

– Пока не надо. Там ведь и водопровода нет?

– Проведете. Цена-то лирическая.

Все равно вилла Светина, подумала Алка. Рано или поздно. Но подруге она ничего не сказала, и видеться они стали реже, потому что Света, решившись на остров, работала до изнеможения.

Летом, думала Раевская, все должно решиться летом.

В июне Света купила белый сарафан и поехала на остров. Ее удивило, что на катере их было десять, слишком много для того Станко, о котором рассказывала Алла. Но, впрочем, Алка в последнее время несла ахинею.

Станко подал Свете руку и вежливо улыбнулся. До самого вечера ничего не происходило, и Света просто лежала на камне под пинией и слушала шепчущее море. Послеполуденное солнце палило все жарче, расплавляя внутренности. Запах пиний вперемешку с запахом соленого моря пьянил до дурноты. Она ждала его, но он не пришел.

Вечером, после ужина в компании, Света постучала в его дверь. Он встал из-за стола и кивнул, приглашая войти. За спиной на белой стене висели ключи. Много разных ключей на отдельных гвоздях. Света отыскала свой, размером с половину ногтя.

– Откуда у тебя этот ключ?

– Подарили.

– А кто подарил?

– Не помню.

Он не лжет, подумала она. Просто не хочет вспоминать.

– Приходи ко мне, если хочешь, – предложила Света.

– Я женат, – был ответ.

– Раньше тебе это не мешало.

Он как будто смутился.

– Это было давно, даже жена забыла.

– Твою жену зовут Зара?

– Откуда ты знаешь? – удивился он.

– Как ту розу. – Она пожала плечами.

Света поднялась и хотела выйти. Но он ее остановил.

– Ты ведь русская? – уточнил он. – Они сумасшедшие. В прошлом году здесь была девушка, она все время требовала цветов. Я отыскал для нее розу…

– Хочешь сказать, что Аллу ты запомнил, а меня нет?

– Тебя не знаю, – отрекся он.

Света ему не поверила.

– Просто жена надавала тебе по башке за то, что ты срезал розу с ее именем. Поэтому ты меня морочишь. Не трудись, все понятно.

Станко нахмурился.

– Пойдем в оранжерею, – позвала она.

– Тут нет оранжереи.

– А там?

– Там склад.

– Пойдем. – Света решительно двинулась, он пошел за ней. Но на берегу силы оставили, она остановилась, посмотрела на ослепительную луну и махнула рукой. Делать было нечего, и поступки на острове неуместны, здесь другие правила. Волшебные двери, однажды пропустившие к счастью, захлопнулись насовсем.

Две недели она купалась, вечерами ездила с компанией немцев на соседний остров по ресторанам и магазинам, танцевала, пила белое вино в баре “Пантакабана”, переглядывалась с барменом, похожим на

Фредди Меркьюри, и тщательно избегала Станко. Ночами плакала в подушку от соленого разочарования, но об этом никто не знал. Станко грустил, оттого что никому не нужна его отменная рыба на гриле и некому выбивать чеки за ужин.

В оранжерею Света пробралась, когда он был на рыбалке. В углу, среди хлама и мусора, в небольшой воронке прятался иссохший черный корешок. Вот и все, что осталось, подумала она. Столько было счастья и целый год ожидания, а словно ничего не было. Просто сон.

Бесполезно пытаться превращать сны в реальность, они все равно вернутся туда, откуда пришли.

В последний день перед отъездом она попросила Станко приготовить ужин, и он обрадовался. Они ели отменную форель, запивали вином и молчали. Чек он ей почему-то не выбил.

– Я знаю, ты ходила на склад, – сказал Станко.

– Забудь, – посоветовала она. – Лучше скажи, ты был когда-нибудь совсем счастлив с женщиной? Однажды я жила две недели на острове, и это было абсолютное счастье. Сейчас я думаю, что это был сон.

– Что было потом? – спросил он.

– Я обещала вернуться через год…

– Слишком долго. Через год возвращаться некуда.

– Так и оказалось. Это был сон.

– Почему сон? Раз ты это чувствовала, значит, это правда.

Света подвинулась и положила руку на его плечо.

– Хочешь, пойдем к тебе? – нерешительно спросил он.

– Поздно.

Она подумала, что ее желание хранить, беречь и продлевать жизнь всему, что бы то ни было, на этот раз столкнулось с коварным противником. Счастье, или чувство, как ни назови, все равно растворится или улетит, такова его воздушная природа. Раскроешь ладонь – а там пусто.