Текст книги "От заката до рассвета"

Автор книги: Наталья Кравцова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Разве же я дам тебя в обиду!

Приближается время выруливать самолеты. Мы идем по ровным зеленым улицам станицы. Из-за деревьев, выглядывают белые домики. В садах, где стоят наши «ПО-2», уже работают механики, расчехляют моторы, готовят самолеты к полетам.

Тихо. В траве перекликаются кузнечики.

– Хорошо, а! – говорит Жека, и в ее глазах отражается закат. Она идет рядом со мной, размахивая тонким прутиком, сбивая на ходу травинки.

На землю уже ложится тень, и только верхушки деревьев еще золотятся, да рыжеватые Жекины волосы ярко пламенеют.

– Жека! Жигули! Наша эскадрилья вылетает сегодня первой! – кричит издали Жекин штурман.

– Ладно, еще рано! – отвечает она.

В это время неподалеку слышится тарахтение мотора. На повороте улицы появляются на мотоцикле ребята из соседнего полка. Останавливаются. Жека не может пройти мимо этой техники равнодушно.

– Можно прокатиться? А ну, покажите, как тут управлять.

Ребята охотно объясняют, где и как нажимать.

– Давай? – предлагает она мне.

Мы пробуем по очереди. Сначала ездим на летном поле, где нет никаких препятствий. «Осваиваем» технику. Потом принимаем решение прокатиться вдоль улицы, по станице.

Жека садится за руль, я – сзади верхом. Шум, грохот – весело! Сначала все идет нормально. Но вот Жека разгоняет мотоцикл (надо же порисоваться перед ребятами!). Вдруг из-за угла машина! Жека решает развернуть мотоцикл влево, в переулок. А скорость не убрала. И мотоцикл с большим радиусом разворота скачет через канаву прямо на деревья.

Я успеваю закрыть глаза перед тем, что должно случиться, и чувствую сильный удар: переднее колесо застревает между стволами деревьев. Жека грохается вперед, зацепившись головой за дерево, а я делаю сальто в воздухе и шлепаюсь о землю спиной. Больно, даже дыхание перехватило. Но мы знаем: на нас смотрят. И поднимаемся, улыбаясь, как будто ничего не произошло, как будто именно это мы и собирались сделать.

Ребята бросаются… к мотоциклу. Нет, он цел.

Хочется сесть и отдышаться. Но уже поздно, нужно идти к своим самолетам. Слышно, как тарахтят запущенные моторы. Кое-кто уже выруливает.

Сначала шагаем молча, переживаем случившееся. Жека трогает огромную шишку на лбу. Потом, посмотрев друг на друга, громко хохочем.

Через час мой самолет уже приближался к району, где сосредоточились части противника. Как ни старалась я подойти к цели неслышно, все равно нас поймали. Широкие цепкие лучи. И как раз в тот момент, когда Лида Лошманова, мой штурман, готовилась бомбить. В кабине стало светло. К самолету потянулись снизу оранжево-красные ленты. Три крупнокалиберных пулемета швыряли вверх огненные шары.

Двадцать секунд я должна была вести самолет по прямой, не сворачивая. Всего двадцать секунд… Пах-пах-пах! Пах… Щелкают оранжевые шарики. Их много. Они будто пляшут вокруг самолета, все теснее окружая его.

– Еще немножко… – говорит Лида.

Я послушно веду самолет. Мы с Лидой еще не привыкли друг к другу, присматриваемся. В полете она спокойна, говорит мало, только самое необходимое. Вообще она мне нравится. У нее продолговатое смуглое лицо и умные, немного грустные глаза.

Пах-пах-пах!.. Земля плывет под нами медленно. Очень медленно. Наконец Лида произносит:

– Готово.

Бомбы сброшены. И мне странно, что среди этой пляски шаров мы все еще летим… Стреляют кругом. Я швыряю самолет то вправо, то влево, то вниз. Я уже не понимаю, что я делаю, где земля, а где небо. Вижу только блестящие зеркала прожекторов и огненные зайчики, весело бегущие к самолету.

Но почему луна внизу? Ведь это луна! Я узнаю ее. Немножко на ущербе. Она светила нам всю дорогу… А зеркала в противоположной стороне. Сейчас они вверху. А луна внизу… Значит, самолет в перевернутом положении! Я делаю невообразимый маневр. Сама не понимаю какой. Но все становится на место: луна вверху, зеркала внизу.

Неожиданно рядом с зеркалами несколько ярких вспышек. Взметнулись кверху снопы искр – и лучи погасли. Еще два взрыва. Грохот. Это рвутся бомбы, сброшенные самолетом, который летел следом за нами. Кто-то из девушек выручает меня…

– Наташа, возьми курс пятнадцать градусов, – напоминает Лида.

Да, да, конечно. Я беру курс домой, двигаю ручкой управления: вправо-влево, вперед-назад. Мотор работает, самолет летит. Но все еще не верится, что ничего не произошло.

На земле я выясняю, что это была Жека.

– Так я же знала, что это ты! – говорит она. – Я вылетела почти сразу за тобой.

Она, смеясь, обнимает меня.

– Разве же я дам тебя в обиду!..

Иринка моя, Иринка…

Мы лежим на пригорке, Ира и я.

Горько пахнут степные травы. Отсюда виден край станицы, где укрыты в садах самолеты.

Я лежу не шевелясь. Белые облака плывут по небу, словно льдины по реке. Надо мной у самых глаз – ромашка. Она кажется очень большой на тонком стебле. Я легонько пригибаю ромашку книзу. Потом отпускаю. Она, как живая, кивает головкой.

Мы молчим. Я не вижу Иру, но чувствую, что она неспокойна. Ей хочется что-то сказать. Наконец она садится.

– Я пойду, Наташа.

– Еще рано.

Она смотрит на часы.

– Да, рано… Но я все-таки пойду.

Я провожаю ее глазами, пока она не скрывается между самолетами среди деревьев.

Ира, Иринка, Ириночка! Я знаю, отчего ты волнуешься перед полетами. Ты беспокоишься не о себе. Командир нашей эскадрильи Дина Никулина в госпитале. Она тяжело ранена. За эскадрилью отвечаешь ты. Нужно посылать людей на боевое задание. А это не просто. Особенно для тебя с твоим мягким, деликатным характером. И особенно сейчас, когда в полку почти каждую ночь потери.

На западе вспыхнул закат. Где-то там солнце опускается в Азовское море. А здесь, в станице, верхушки деревьев пылают, будто их кто-то поджег.

Мне вспомнился такой же яркий закат. Первые боевые вылеты. Тогда я летала штурманом. У меня не было постоянного летчика, и мне приходилось часто дежурить по части.

Однажды я собиралась на дежурство. В общежитии было пусто: все ушли на полеты. В то время наш полк летал бомбить переправы на Дону, по которым двигались немецкие войска.

В открытую дверь я вдруг увидела, что в соседней комнате кто-то есть. На койке неподвижно сидела девушка. Ирина! Она тоже не летала: ее самолет был неисправен после аварии.

Я тихонько подошла к ней. Она не шевельнулась. Устремив взгляд куда-то в окно, все смотрела и смотрела в одну точку… Может быть, на красную вишенку, что заглядывала в окно? Или на далекий горизонт, где в поле светлели квадраты ржи? О чем она думала?

Мне всегда нравилась эта скромная, удивительно симпатичная девушка. Ей как-то сразу не повезло, хотя она прекрасно летала. Она чуть не разбилась в Энгельсе в роковую ночь, когда на ее глазах погибли четыре наши девушки. Сама Ирина и ее штурман чудом остались живы. Потом, на фронте, в одном из первых боевых вылетов она повредила на посадке самолет. По натуре очень впечатлительная, она тяжело переживала свои неудачи. И, мне кажется, на какое-то время даже потеряла веру в себя. Впрочем, это чувство неуверенности переживает рано или поздно почти каждый летчик.

Мне хотелось сказать ей что-нибудь хорошее. Но я не находила нужных слов. Просто стояла рядом и молчала. И вдруг спросила:

– Хочешь… я буду с тобой летать, Ирина?

Я спросила ее так, потому что знала: их экипаж собираются разъединить. Она посмотрела на меня странно, как будто сквозь прозрачное стекло, и отвернулась.

– Не знаю. Мне все равно…

Все равно… Сначала я не знала, как это понять. Потом подумала, что, конечно же, ей должно быть все равно. И в конце концов решила, что это значит – она согласна. Согласна! И я тут же бросилась в штаб.

Мысль о том, чтобы летать с Ирой постоянно, пришла ко мне неожиданно, когда я увидела ее одну, печальную и одинокую. Через минуту я уже сидела перед начальником штаба Ракобольской и с решительным видом готовилась начать разговор.

Умные черные глаза, казалось, заранее читали мои мысли. Она чуть-чуть улыбалась, слушая мою просьбу. Конечно, она все понимала: ведь и она сама – штурман и тоже хотела бы летать! Но Раскова назначила ее начальником штаба. Ее, бывшую студентку, не получившую никакого военного образования. Видимо, здесь был учтен не только большой опыт общественной работы в университете, но и организаторский талант.

Я всегда удивлялась тому, как она, сугубо гражданский человек, смогла так сразу превратиться в начальника штаба, в руках которого находились все нити управления полком. Ее уважали, слушались. Несомненно, ей было трудно. Но мы даже не догадывались об этом. Она вела себя так, будто всю жизнь работала начальником штаба. Ей удавалось быстро, на ходу решать сложные вопросы, исправлять ошибки, учиться…

– Хорошо, – сказала Ракобольская. – Я думаю, мы так и сделаем. Будешь летать с Себровой.

Она ободряюще улыбнулась.

Так у меня появился «свой» летчик – Ира Себрова. Чем ближе я узнавала ее, тем больше она мне нравилась. Душевная мягкость сочеталась в ней с высокой принципиальностью и твердостью характера. С Ириной в одном экипаже я летала около года. Но и потом, когда я стала летчиком, мы были неразлучны. По крайней мере, на земле. Да и в воздухе каждая из нас всегда знала, чувствовала, где находится другая.

Прошел год. Теперь мы летали на Кубани. «Голубая линия» вражеской обороны, которая была так названа потому, что она проходила в основном по рекам от Азовского моря до Черного, оказалась совсем не голубой. Ее с успехом можно было назвать огненной…

…Почти следом за Ирой я спустилась с пригорка. Но у самолетов ее уже не было, она ушла получать боевую задачу для эскадрильи. Вернувшись от командира полка, Ира собрала нас.

– Противник усилил ПВО, укрепив ряд пунктов вдоль линии фронта. Сегодня первые два экипажа должны разведать огневые средства противника. Точно засечь расположение зенитных средств. Пройти вдоль дороги от Крымской…

Она подробно объяснила задание и маршрут. Потом помолчала.

– Разведчиками полетят: я и… – она взглянула на меня, – Наташа.

Улыбнувшись про себя, я подумала, что такая уж она есть, моя Иринка: на опасное задание она должна лететь непременно сама. Ей просто неудобно посылать кого-нибудь другого! Я не в счет, конечно. И когда ей все же приходится посылать и других, она испытывает чувство неловкости перед ними…

Я поднялась в воздух вслед за Ириной. Мы летели порознь, но все время я знала, что она где-то рядом. В стороне зажглись прожекторы, застрочили зенитные пулеметы – это Ира. Наши маршруты пересекались в районе станицы Киевской.

– Наташа, подлетаем к Киевской. Будь внимательна: здесь много зениток, – предупредила меня штурман Полина Гельман.

Впереди вспыхнули прожекторы. Один, два, пять… Белые лучи, как щупальца, вцепились в самолет. Снизу, словно вырываясь из земли, били огненные фонтаны трасс. Скрещиваясь в одной точке, они, казалось, прошивали самолет насквозь. Там были Ира и Женя Руднева.

Мы с Полиной спешили к ним на помощь. Но что мы могли сделать против этой массы огня? Отвлечь на себя? Частично нам удалось это сделать. Кроме того, у нас еще оставались бомбы. Полина выбрала ближайший прожектор. Прицелившись, бросила бомбы на зеркало. Луч погас. Еще две бомбы она бросила туда, где стоял зенитный пулемет.

Мы были совсем рядом с Ирой. Видели, как ее самолет кувыркается в лучах. Внезапно он пошел вниз, вниз… И мы потеряли его: он исчез в черноте ночи.

Назад мы летели молча. Что с Ирой? Почему падал самолет? Я спешила, выжимая из мотора все возможное. Спешила, словно она ждала меня на земле. Но Иры на аэродроме не было. Время тянулось медленно. Я уже готова была поверить в самое страшное, как вдруг до моего слуха донесся едва различимый звук. Рокот мотора все ближе, ближе… Летел «ПО-2».

Через несколько минут мы с Полиной бежали навстречу рулившему самолету. Я вскочила на крыло.

– Иринка! Женя! Вы прилетели!

Ира удивилась.

– Ну да. А как же иначе! Что-нибудь случилось?

– Нет-нет, ничего… Просто я видела ваш самолет в лучах, а потом потеряла. Это было над Киевской.

– Над Киевской? Да, нас там немножко обстреляли.

Ира была спокойна. Она даже не подозревала, что мы так волновались.

– Да-да, мы с Полиной видели. Но теперь все хорошо, все очень хорошо…

Голос у меня задрожал. Я спрыгнула на землю.

Девушки ушли докладывать командиру полка, а я отошла в сторону, в темноту. Хотелось немного побыть одной.

Гвардейское знамя

Солнечный летний день. С утра весь полк взбудоражен. Большое событие – нам вручают гвардейское знамя. Уже четыре месяца, как мы гвардейцы, – и наконец торжественная церемония вручения. В штабе мне объявили, что приказом меня назначили знаменосцем полка. Значит, я должна буду нести гвардейское знамя. Как я справлюсь?

Наглаживаемся и причесываемся самым тщательным образом. И, конечно, надеваем юбки. Хочется хоть на один денек снова приобрести свой естественный вид. Правда, на ногах – сапоги. Туфель ни у кого нет, но не беда!

К нам на праздник приехали девушки из «сестринского» полка. Они летают днем на пикирующих бомбардировщиках. Здесь же, на Кубани. Теперь их полк носит имя Марины Расковой. Все мы радуемся вместе и, конечно, вспоминаем ее, Раскову. Вспоминаем, как ей хотелось видеть нас гвардейцами…

Церемония вручения знамени происходит на большой поляне возле пруда. Весь личный состав полка стоит в строю, по эскадрильям. Наступает торжественный момент. Командующий 4-й Воздушной армией Вершинин читает Указ Президиума Верховного Совета СССР.

Хором мы повторяем клятву гвардейцев.

– Клянемся! – разносится далеко за пределы поляны.

И где-то в овраге гулко отдается эхо:

«…немся!»

Наш командир Бершанская принимает знамя. Она становится на колено и целует край знамени, опушенный золотой бахромой. Затем она передает гвардейское знамя мне, знаменосцу. Вместе со мной два ассистента: штурман Глаша Каширина и техник Катя Титова.

Знамя большое, ветер колышет тяжелое полотнище, и меня качает вместе со знаменем. Я еще не знаю, как с ним обращаться, но крепко держу древко. Это знамя мне теперь нести до конца войны.

Играет духовой оркестр. Радостное волнение охватывает меня, и я поглядываю на девчат: у всех настроение приподнятое, они чувствуют то же, что и я.

Проносим знамя вдоль строя. Впереди широким шагом идет Бершанская, за ней еле успеваем мы. Я чуть наклоняю древко вперед. Алый шелк с портретом Ленина развевается на ветру…

Мне снятся сны

Опять мне приснился сон. Этот сон мне часто снится. После той ночи, когда я впервые увидела, как в воздухе горит самолет.

А может быть, и нет.

Может быть, он приснился только один раз, но запомнился навсегда. И только во сне мне казалось, что я уже видела его раньше…

Начинается он с картины бешено мчащихся всадников. Где-то далеко на горизонте. Силуэты людей и коней ярко-синие, а фон – оранжево-красный. Как зарево. Потом я различаю, что это пожар. Пляшут языки пламени, клубится красная пыль. Кони несутся лавиной. Их много, они приближаются, вырастают в огромные черные фигуры и, сливаясь, сплошь закрывают яркий фон. Я слышу громкий храп и топот копыт и просыпаюсь в ужасе…

…До цели оставалось лететь еще несколько минут, когда впереди зажглись прожекторы. Те самые пять прожекторов, которые ловили нас в каждом полете. Зажглись – и сразу поймали самолет, который находился над целью. Мы с Лидой видели, как он барахтается в лучах, пытаясь выскользнуть из перекрестья.

– Ты не помнишь, кто вылетел перед нами? – спросила я Лиду.

– Кажется, Рая Аронова. А может быть, и нет.

В эту ночь мы летели на цель третий раз, а уже после первого вылета очередность обычно нарушалась.

Лучи, разрезая темноту, освещали самолет, и он казался светлым серебристым мотыльком, запутавшимся в паутине.

– Что это они не стреляют? Держат, а не стреляют…

«Они» – это немцы. В самом деле, с земли по самолету не стреляли. Просто держали в лучах. Здесь были зенитки, несколько крупнокалиберных пулеметов, но все они молчали. Самолет медленно летел, оставаясь в перекрестье, и паутина лучей шевелилась.

Скоро все выяснилось. В воздухе неподалеку от «ПО-2» мелькнула тень и вспыхнула желтая ракета. Такие ракеты были только у немцев. Что-то блеснуло в луче прожектора, и в направлении самолета цепочкой побежали сверху голубоватые огоньки – трассирующие пули.

Истребитель! Фашистский истребитель вышел на охоту за нашими «ПО-2». Так вот почему молчат зенитки! Они боятся поразить свой самолет и отдают «ПО-2» на расправу истребителю. А тот спокойно расстреливает наши тихоходные самолеты, попавшие в лучи: лучшей мишени не придумаешь!

Снова побежали голубоватые огоньки – трассирующей лентой прямо в перекрестье лучей. Внизу разорвались бомбы – это по цели отбомбился «ПО-2». Лучи упрямо вели его, и вдруг я заметила на самолете яркую точку. Точка росла, становилась ярче… Огонь!

– Наташа, что это?! Они горят!..

Пламя охватило весь самолет. Он стал падать, оставляя за собой светлую извилистую полоску дыма… Отвалилось горящее крыло. Вспыхнули один за другим огоньки – красные, зеленые. Это рвались ракеты в кабине штурмана.

Кто же это? Кто?

Меня охватила мелкая дрожь. Как в ознобе, застучали зубы… Что-то говорила Лида, но я не слушала ее, не отвечала. Я смотрела, как все ниже и ниже опускался пылающий комок. Коснувшись земли, он взметнулся кверху снопом искр – и замер. Небольшой костер на земле – вот и все, что осталось от самолета…

Прожекторы выключились один за другим. Стало темно. Еще минуты две – и они снова зажгутся. На этот раз, чтобы схватить нас.

Наш самолет приближался к одному из наиболее укрепленных районов «Голубой линии»…

Нет, нельзя же так! Нужно что-то придумать! Не лезть же самим в раскрытую пасть…

Мы стали кружиться возле цели, набирая высоту. Потом, осветив цель, с высоты полторы тысячи метров планировали, лавируя между прожекторами. Я продолжала планировать на приглушенном моторе и после того, как Лида сбросила бомбы. Прибор показывал триста метров, когда я включила газ полностью. Мы уходили к линии фронта на малой высоте.

Но что это? За спиной опять светло! На цель пришел следующий самолет. Он не знает об истребителе!.. И невозможно ему сообщить об опасности, и невозможно ничем помочь!

Минута – и он в лучах. Опять молчат зенитки. Все повторяется: вспыхивает желтая ракета «Я – свой», летят цепочкой голубые огоньки – и «ПО-2» горит…

В эту темную ночь сгорели над целью четыре «ПО-2». Восемь девушек: Женя Крутова, Соня Рогова, Аня Высоцкая, Галя Докутович, Валя Полунина, Лена Саликова, Женя Сухорукова и Глаша Каширина.

Я часто вижу сны. Цветные. Наверное, оттого, что мы летаем ночью и остается масса световых впечатлений. Вспышки зенитных разрывов, яркие лучи прожекторов, пожары, цветные ракеты, пулеметные трассы, перестрелка на земле – и все на фоне темной ночи. Это врезается в память, остается надолго.

И после войны мне долго снились цветные сны. А потом все прошло. Сны стали серыми, обычными, без ярких красок…

Талисман

Сквозь плотно занавешенные окна прорвался узкий солнечный луч. Как живой, заиграл тысячами светлых пылинок. Медленно пополз по одеялу. Это Галина койка.

А Галя не вернулась…

Слышно было, как ворочались на соломенных матрацах девушки. Никто не спал. Полеты были тяжелые.

Солнечный луч двигался дальше. Осветив кусочек стенки, он стал подкрадываться к кукле. Кукла – Галин талисман. Подарок знакомого летчика, который летал на «бостонах».

У куклы было семьдесят три боевых вылета. Она сидела, прислонясь к подушке, растерянно глядя в пространство. Вдруг неподвижное лицо ее оживилось, засветилось, как будто она вспомнила что-то хорошее. Но луч скользнул дальше – и оно погасло.

Я закрыла глаза. Спать, спать… Вечером снова на полеты.

 
Ты мой белый, шелковистый,
Не скучай, друг, без меня…
 

До войны Галя увлекалась прыжками. Это ее стихи о парашюте. Белый, шелковистый…

А Галя сгорела. У нее не было парашюта. Вместо парашютов мы брали дополнительный груз бомб.

Хорошо бы уснуть…

Это случилось вчера. Был обыкновенный вечер, такой, как другие. Поднимая пыль, рулили к центру поля самолеты. Приземистые, похожие на стрекоз «ПО-2» раскачивались на ухабах. Ровный рокочущий гул стоял над аэродромом.

Но вот последний самолет пристроился сбоку к остальным. Мотор фыркнул и умолк. И сразу наступила тишина. Такая густая и липкая, что стало больно ушам и захотелось крикнуть: «А-аа-а!» Казалось, голос твой растает в тишине.

Я громко позвала:

– Галя!

– Чего, Нат?

Галя сидела сзади, в штурманской кабине. Зашелестела бумага.

– Мне показалось, что я оглохла. Но теперь слышу: квакают лягушки, ругаются механики…

– Машина развозит бомбы, кричит дежурный по полетам, – продолжила Галя.

– Ты пишешь? Письмо?

– Нет. Так просто. Пришло кое-что в голову.

– А-аа. Ну, пиши, – сказала я и подумала: «Стихи, наверное».

Она опять зашуршала бумагой – спрятала в планшет.

Я уселась в кабине поудобнее. Запрокинула голову – теперь я видела только небо и кусочек крыла. Можно было отдохнуть, даже вздремнуть: самолет, улетевший в дивизию за боевой задачей, еще не вернулся.

На землю спускались теплые летние сумерки. Очертания самолетов стали нечеткими, расплывчатыми. На небе выступили первые звездочки. Словно испугавшись, что появились слишком рано, они слабо мерцали в вышине. Их трудно было увидеть сразу. Но если выбрать небольшой участок неба и долго всматриваться в него, то обязательно найдешь две, три и даже пять неярких серебряных точек.

– На-ат, – сказала Галя, – почему-то мне все еще не верится, что мы полетим вместе. Странно…

Сердце у меня сжалось, словно кто-то сдавил его и не отпускал.

– Почему? – спросила я. Спросила очень тихо. Я знала, почему.

– Никак не могу привыкнуть к тому, что ты летчик. Всегда мы были штурманами, и вот теперь… ты… – Голос ее становился все тише, и она умолкла совсем.

Мне стало жарко, на лбу выступили капельки пота. Я медленно, стараясь, чтобы Галя не заметила моего волнения, стянула с головы шлем, расстегнула воротник комбинезона.

Уже не в первый раз я испытывала это тягостное чувство. Мне было жаль Галю, до слез обидно за нее. И в то же время я чувствовала себя виноватой, словно отняла у нее самое дорогое, близкое сердцу. Мечту? Может быть.

Нас было пятеро. Пять девушек-штурманов, которые умели управлять самолетом. Все мы хотели стать летчиками. И Галя мечтала об этом. Может быть, больше всех. Но именно ей одной это не удалось.

Несчастный случай. Нелепость. Это произошло ночью между вылетами. Пока механики ставили заплаты на пробоине в крыле, Галя прилегла отдохнуть. Она уснула в траве у самолета… Когда ее вынули из-под колес бензозаправщика, никто не надеялся, что она будет жить.

Потом госпиталь. Сломанный позвоночник долго не срастался. Спустя полгода Галя, не долечившись, вернулась в полк. И снова летала. Только о мечте своей больше не говорила.

Некоторое время мы молчали. Я не умела и не пыталась утешать Галю.

От земли, щедро нагретой за день солнцем, поднимался теплый воздух. Неслышными, легкими прикосновениями он успокаивал, и казалось, что погружаешься в мягкую, ласковую волну. Хотелось забыть обо всем и ни о чем не думать.

Только сидеть так, не двигаясь, и ничего не видеть, кроме темного крыла на фоне неба и голубоватого мерцания звезд, чистых, только что родившихся.

Галя заговорила первая:

– Когда я вот так смотрю на звезды, мне кажется, что все уже было раньше… И я жила уже однажды, давным-давно. И вечер был точь-в-точь такой же…

Помолчав немного, она вдруг сказала совсем другим, глуховатым голосом:

– Знаешь, прошел ровно год с тех пор…

– Да. Июль.

– А мне кажется, что все это случилось только вчера.

– Не думай об этом.

– Если бы не ужасная боль по временам. Она мне постоянно напоминает. И так мешает…

– Ты слишком устаешь, Галка. Много летаешь. Так нельзя!

– Нет, я не о том. Я не могу не летать. И не могу простить себе, никак не могу!

– Но ты же не виновата!

– Виновата. Ранение в бою – это одно. А искалечиться просто так, ни за что ни про что – это совсем другое.

– Ты могла бы работать в штабе, – сказала я. – Но сначала все равно нужно вылечиться.

– А война? Я бы презирала себя всю жизнь. Другие умирают, а мне ведь только больно.

– Не все умирают. И потом, не обязательно, чтобы летала именно ты…

Я чувствовала, что говорю не то.

– Не надо, Нат, – попросила она.

Да, да, не надо. Все равно она будет летать. Будет, несмотря ни на что.

Описав дугу в полнеба, упада яркая звезда. Еще одна… еще.

– На-ат!

– Да?

– Ты задумала?

– Нет. Не хочется.

– А я задумала…

Спрашивать, какое желание, не полагалось. И мы сидели в своих кабинах, глядя, как темнеет вечернее небо.

Все чаще чья-то невидимая руки чертила по небу в разных направлениях четкие серебряные линии. Они появлялись неожиданно и тут же бесследно исчезали, внося что-то тревожное в неподвижную тишину вечера.

Я думала о Гале. Она всегда казалась мне сильной, целеустремленной. Впервые я увидела ее в Москве, еще до войны. Прыгали парашютистки – студентки авиационного института. С неба на зеленый ковер аэродрома опустилась девушка. Высокая, гибкая, она ловко «погасила» парашют, и белый шелк купола упал к ее ногам. Галю окликнули, и она обернулась. Темные, узкого разреза глаза, смуглое красивое лицо. Еще тогда я заметила в ее глазах какое-то особенное выражение радости. Словно ей было известно что-то очень хорошее, от чего растут крылья и удесятеряются силы, и словно радость эту она хочет отдать всем.

Да, Галя была удивительной девушкой. А могла бы я вот так же, как она? Переносить эту боль, жить с ней и летать, летать…

Не раз ей предлагали уйти с летной работы. Но она упорно не соглашалась. Однажды, когда командир полка осторожно заговорила с ней на эту тему, Галя пошла на отчаянный шаг.

– Вы думаете, что я не могу летать? Что мне трудно?

Глаза ее лихорадочно заблестели, она неестественно громко засмеялась и воскликнула:

– Смотрите!

Быстро запрокинув руки назад, она согнула колени и сделала «мостик». В первое мгновение все окаменели от неожиданности.

Выпрямившись, Галя стояла бледная как мел и улыбалась. Подбежавшая к ней командир полка смотрела на нее серьезно, нахмурив брови.

– Зачем же ты… так? – тихо сказала она. – Разве я не понимаю?..

Галю отправили в санаторий, но летать разрешили.

Приехала она оттуда счастливая. Привезла с собой куклу – подарок. В Галиной жизни появился Ефимыч, от которого стали приходить письма.

Когда над нашим аэродромом пролетала на запад девятка «бостонов», все знали: это Ефимыч повел свою эскадрилью.

…Стемнело. Самолета с боевой задачей все еще не было. «ПО-2» стояли в шахматном порядке, готовые к вылету.

Мелькал свет карманных фонариков – механики проверяли заправку горючим.

– В детстве, совсем еще девчонкой, я мечтала о подвигах. И почему-то была уверена, что погибну как-нибудь трагически… Ты слушаешь меня, Нат?

– Да. А теперь?

– Потом все прошло. А сейчас… – Галя помедлила.

– Что сейчас?

– Я иногда опять чувствую себя девчонкой.

– Все это вздор. Через десять лет мы с тобой будем вместе вспоминать этот вечер.

– Не могу себе представить. Странно, почему? Я ведь так легко воображаю себе все, о чем думаю.

– Просто это еще очень не скоро.

– Странно… – повторила Галя.

– А талисман твой? – пошутила я.

– Я не верю в это.

– Кукла с тобой?

– Да. Но я беру ее просто потому, что она от Ефимыча.

– Сегодня пролетали «бостоны». Ты видела?

– Они вернулись без потерь. Всей девяткой.

Мне хотелось поговорить с Галей о рассказе, который она написала в наш полковой литературный журнал. Но что-то останавливало меня. Рассказ назывался «Кукла». О девушке-летчице, погибшей за Родину. После нее осталась только обгорелая кукла-талисман. Ясно, что Галя написала о себе. Зачем она это сделала? Нарочно, чтобы испытать судьбу?

Но я только спросила:

– А он в самом деле такой… хороший, твой Ефимыч? Я прочла рассказ.

Она ответила не сразу.

– Не знаю. Может быть. Но я хочу, чтобы он был таким. Другим я его не представляю.

– А если он все-таки другой?

– Тогда… Нет, это невозможно. Я бы почувствовала.

…Послышался знакомый рокот – это возвращался самолет.

Над стартом взмыла ракета. На несколько секунд из темноты вырвались силуэты самолетов, машин, людей. По земле пробежали длинные косые тени и быстро слились вместе. Ракета, рассыпавшись, погасла, оставив в воздухе светлый дымок.

Вскоре мы получили боевую задачу. Сразу на старте все ожило, задвигалось. Заработали моторы, забегали зайчики фонариков.

Я приготовилась включить мотор, как вдруг кто-то громко позвал:

– Докутович! Галя!

– Здесь! – отозвалась Галя.

К самолету подошла Женя Руднева, штурман полка.

– Минуточку!

Она взобралась на крыло и обратилась сразу к нам обеим:

– Девочки, как вы посмотрите на то, чтобы вас разъединить на сегодня?

– Почему?

– Видишь ли, Галя, летчик Аня Высоцкая из второй эскадрильи просит дать ей более опытного штурмана.

– А у них разве своих нет? – спросила я.

Мне не хотелось отдавать Галю. Да еще в другую эскадрилью.

– Мы уже все прикинули: по-другому менять состав экипажей нельзя. Цель сложная, а у Высоцкой всего два боевых вылета.

– Ну что ж, если так… – сказала Галя и неохотно начала вылезать из кабины.

Женя спрыгнула с крыла и ждала ее у самолета.

– Я знаю, Галочка, что не обрадовала тебя. Но нужно. Прошу тебя, будь внимательна. Мне кажется, что Аня чувствует себя не совсем уверенно.

– Хорошо. Не волнуйся.

– Я почему-то боюсь за тебя… – вырвалось у Жени. – Как ты себя чувствуешь сегодня?

Она смотрела на Галю глазами, полными тревоги. Женя относилась к Гале с большой нежностью и уважением. Она знала, как ей бывает трудно, и все-таки верила в ее необыкновенную силу воли. Пожалуй, в полку она любила ее больше всех.

– Что ты, Женя! Все будет в порядке! – Галя тронула Женю за плечо и улыбнулась. Она уже повернулась, чтобы идти, когда Женя воскликнула:

– Постой, постой, я совсем забыла! Я и обрадовать тебя могу! – и протянула конверт.

Галя взглянула на письмо и спрятала его в планшет.

– Прочту, когда вернусь! – радостно сказала она и на прощание махнула рукой.

Усаживаясь в задней кабине, мой новый штурман удивленно воскликнула:

– Кукла! Какая чудесная! Чья она?

– Галя забыла. Беги скорей, отдай ей!

– Сейчас. – И она, взяв куклу, поспешила к старту, где стоял готовый к взлету самолет.

Через минуту она возвратилась.

– Опоздала! Уже улетела!

– Садись быстрей!

Приближалась наша очередь взлетать. Дежурный подал мне знак выруливать. В это время по взлетной дорожке, рассыпая снопы искр, бежал самолет. Там была Галя.

Самолет долго не хотел отрываться от земли. Но вот он, тяжело рыча, поднялся в воздух. Еще некоторое время были видны голубоватые огоньки выхлопов мотора. Потом ночная тьма поглотила его. Самолет улетел на запад. Туда, где стреляли зенитки, где в небо врезались ослепительно белые лучи прожекторов. Улетел, чтобы никогда больше не вернуться…