Текст книги "Адвокат амазонки"

Автор книги: Наталья Борохова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Я думал, что этот вопрос мы уже решили. Зачем повторяться?

– Моя клиентка не настаивает на расторжении брака, – заметил адвокат Нины. Пожилой мужчина в очках выглядел, на взгляд Лизы, очень достойно. От него веяло старомодностью и надежностью адвокатов старой школы. – Нина Андреевна полагает, что сохранение семьи возможно. Разумеется, она руководствуется интересами детей. Напомню, что младшему сыну только три года.

Наступила неловкая пауза. Три убежденных сторонника семьи молча взирали на охальника, вздумавшего посягнуть на священные устои брака. Понятно, что Лыкову в этом качестве было очень неуютно.

– Но вот что, дорогие мои, давайте только не делать из меня негодяя! – сказал он, поднимаясь с места и по-хозяйски заправляя руки в карманы дорогих брюк. – Закончим эту примирительную процедуру, тем более, как вы понимаете, она ни к чему нас не приведет. Я принял решение, и сейчас меня интересует только судьба некоторого своего имущества. Подчеркну, некоторого! Потому что я, как порядочный человек, намерен оставить жене все то, чем она привыкла пользоваться: квартиру, обстановку, машину, дачу. Мне нужно лишь мое «Подворье». Верните мне его, и мы разойдемся, как в море корабли!

Но Нине вовсе не хотелось быть кораблем. Ей хотелось мужа в свою безраздельную собственность, и она понимала, что «Подворье» остается у нее единственным рычагом, при помощи которого она может еще как-то воздействовать на супруга. Доводы адвокатов и призывы рассуждать здраво успеха не имели.

– «Подворье» останется у меня, – отвечала она упрямо. – Ничего не говорите мне. Здесь я в своем праве.

– Но у вас же нет опыта руководства таким большим комплексом! – восклицала Лиза. – Вы закончили филфак, но вас там не учили, как управлять гостиницей и рестораном.

– Ничего, я научусь, – спокойно говорила женщина.

– Нет, вы только послушайте весь этот бред! – фыркал Лыков. – Ты можешь научиться готовить борщ лучше нашей домработницы, но управлять рестораном ты все равно не сможешь! Да о чем я говорю? Ты просто пустишь коту под хвост дело всей моей жизни!

– Если я подберу хорошую команду, то профессионалы все смогут сделать за меня, – сказала она. – Сначала я сменю директора и все остальное руководство, потом я приглашу нового шеф-повара и немного поменяю направление. У меня можно будет попробовать блюда всех народов бывшего Союза: плов, сациви, бешбармак, шашлык. Чем плохо? Я уже запланировала несколько деловых встреч и в ближайшее время смогу приступить к смене персонала. – Она демонстративно перелистала ежедневник и выбросила на стол визитные карточки кадрового и рекламного агентств, известной бренд-мастерской, а также нескольких популярных рестораторов.

– Ты что, решила всерьез этим заниматься? – испуганно спросил Лыков.

– Да, а разве я не могу себе это позволить? Я же хозяйка.

– Господи, ну хоть вы скажите ей! – воскликнул клиент, должно быть, ожидая от Елизаветы чуда. Но та почти осязаемо ощущала, как течет время. Стрелки неумолимо двигались к десяти, и Дубровская опасалась, что не успеет вовремя прийти в суд. Судья Глинин объявит ей замечание, что не слишком укрепит ее позиции в глазах присяжных. Но как оставить все здесь, когда градус в ее офисе достиг критической отметки? Лыков кипятился, уже забыв о том, что людям его круга следует вести себя респектабельно. Нина проявляла упрямство и напоминала сейчас ослицу, вставшую столбом на дороге и не реагирующую на окрики и гудки взбешенных водителей. Она твердила, что оставит себе «Подворье» только для того, чтобы обеспечивать себя и детей, а никакого содержания от бывшего мужа ей не надо. Премного благодарна, но пусть он потратит его на колготки своей новой пассии. А они проживут и так, гордо и независимо, добывая хлеб в поте лица.

– Пусть будет по-твоему, Нина, – сказал вдруг Лыков, и уголок его рта дернулся в нервном тике. – Забирай «Подворье». Только когда тебе прижмут хвост конкуренты, не говори, что я тебя не предупреждал!

– Последним, к кому я обращусь за помощью, будешь ты, – заверила его Нина, еще не веря в то, что так просто одержала победу. Лыков отказался защищать свои права в суде. Это было неслыханно!

– Позвольте, я правильно вас понял? – Пожилой адвокат даже прочистил пальцем ухо, чтобы избавиться от галлюцинаций. – Вы собираетесь отдать «Подворье» моей клиентке? Вы не собираетесь судиться?

Вопрос был адресован также и Дубровской, которая, совсем ничего не понимая, стояла в сторонке. Она растерянно смотрела на своего клиента, дожидаясь, когда он сам объяснит свое странное решение. Лиза не слишком доверяла Лыкову, и сейчас ей совсем не нравилась загадочная полуулыбка, которая блуждала по его лицу.

– Вы все правильно поняли, – повторил он еще раз. – Я просто вдруг подумал, что «Подворье» – это замечательный шанс, который даст моей бывшей жене возможность обеспечивать себя, нашу дочь...

– Слава богу! – кивал головой старый адвокат. – Право, это разумно.

– ... этих средств им хватит с лихвой, тем более что ей не придется больше заботиться о нашем сыне. Василька я забираю себе.

Он поставил в предложении точку, с удовлетворением отметив, как вытянулись лица присутствующих. Дубровская сразу поняла, что речь идет о трехлетнем сыне Лыкова, которого впервые отец в ее присутствии назвал по имени.

– Но ты не можешь так поступить! – воскликнула Нина. Лицо ее сделалось землистым.

– Интересно, почему? – ледяным тоном произнес Лыков. – Василек – мой сын, и мне вдруг пришло в голову, что он должен находиться рядом со мной. Он унаследует мое дело!

– Но он еще мальчик. Ему три года! – вскричала Нина. – Ты что, хочешь оставить его без матери? Это же безбожно!

– А ты хочешь оставить его без отца? Спроси у моего адвоката, я могу это сделать, – он адресовал выразительный взгляд Дубровской. – Что же вы молчите, Елизавета Германовна? Могу я заявить иск и забрать ребенка себе?

– Да, – проговорила Лиза, чувствуя, что ее окатывает тяжелая, удушливая волна. – Закон предусматривает равные права родителей.

– Странно, что вы мне не посоветовали этот выход раньше! – хмыкнул он. – Я же спрашивал про всякие адвокатские лазейки и уловки. Ну, что же, все, как видно, нужно делать самому.

– Но иск об определении жительства малолетнего ребенка – это не уловка, – возразила Лиза. – Его нельзя заявлять так просто, в отместку.

– Молодой человек! – загремел голос пожилого адвоката. – Ваш сын – это не мешок картошки и даже не любимое вами «Подворье». Его судьбу нельзя выставлять на торги.

– А я и не собираюсь этого делать, – пожал плечами Лыков. – Я очень люблю своего сына и знаю, что могу создать блестящие условия для его воспитания и образования. Если надо, я назначу для себя короткий день и все время буду проводить с ним. Я найду ему гувернантку-француженку и личного врача. Адвокат сетовал, что мы не заключили брачный контракт и все теперь делится строго пополам. Не беда! Тебе достанется дочь, а мне сын.

– Но это правило касается имущества, а не детей, – запротестовала Лиза.

– Мне нужен мой сын, и на этом точка! – упрямо заявил Лыков. – И я намерен предпринять все возможное, чтобы решить вопрос положительно. У меня есть стабильный доход, серьезная деловая репутация. Я очень надеюсь, что судья окажется парнем разумным и в два счета поймет, что отдавать ребенка взбалмошной матери, которая на пятом десятке вздумала вдруг начать свою карьеру, не стоит. Она будет все дни пропадать в ресторане, а за мальчиком нужен постоянный присмотр. Нина, впрочем, и до этого не слишком утруждала себя воспитанием отпрыска. Сразу же после роддома у нас в доме появились две няни, которые полностью освободили ее от хлопот. Одна дежурила днем, другая – ночью. Я призову их в свидетели, и они расскажут, что в шестимесячном возрасте ты покинула сына и отправилась лечить нервы на дорогой курорт. Твой врач и мой добрый друг найдет что сказать про твои дикие вспышки ярости, про попытку суицида, которую ты предприняла месяц назад. Помнишь, как ты пыталась резать вены? Думаешь, кто-то возьмет на себя ответственность вручить судьбу малыша психически неуравновешенной матери?

– Как ты можешь называть меня безумной?! – вскричала Нина. – Ведь все, что со мной было, произошло не просто так на пустом месте! Я резала вены от отчаяния. Надеялась, что ты одумаешься и вернешься в семью. Что с тобой стало, Семен? Во что ты превратился, если можешь так легко лишить меня всего того, что для меня свято?

Адвокаты чувствовали себя неуютно, поскольку встреча, на которую они возлагали столько надежд, летела в тартарары. Отныне семейный конфликт Лыковых вошел в новый виток, и противоречия между супругами стали непреодолимыми. Судебного процесса было не избежать.

– Семен Петрович, – робко обратилась к своему клиенту Дубровская, – то, что вы сегодня заявили, не решается так быстро, с наскока. Вопрос требует осмысления, и от вас в первую очередь. Я понимаю, что вы сейчас раздражены и чувствуете только свою боль и обиду. Предлагаю вернуться к обсуждению соглашения тогда, когда вы оба остынете и будете способны рассуждать здраво.

– Пожалуй, нам действительно требуется перерыв, – закряхтел старый адвокат. – Мне кажется, атмосфера слишком накалилась.

– Так поставьте свою клиентку под холодный душ. Может быть, тогда к ней вернется разум, – насмешливо посоветовал Лыков.

К нему опять вернулось хорошее настроение. Он накинул на плечи пиджак, который в пылу переговоров небрежно бросил на спинку кресла. Эффектной походкой он подошел к зеркалу и затянул потуже узел галстука. Повернув голову вначале вправо, потом влево, Лыков улыбнулся себе, очевидно, довольный тем, что выглядит, как всегда, безукоризненно.

– На этом нашу встречу объявляю законченной! – сказал он и, насвистывая себе под нос бравурный марш, удалился. В тишине кабинета раздавались лишь тихие всхлипывания Нины...

Глава 9

К тому времени, как Елизавета попала в суд, электронные часы в холле показывали уже четверть одиннадцатого. Было ясно, что день, который начался со спешки и опоздания, принесет еще немало хлопот. Безумная ночь и шампанское, выпитое накануне, а также стресс, который она получила на встрече супругов Лыковых, отзывались в голове тупой болью. А ведь ей следовало быть в форме и, более того, держать вступительное слово перед присяжными. Пусть это не защитительная речь в прениях, но каждое слово, сказанное ею, должно быть ярким, четким, выверенным.

Взглянув на себя мимоходом в зеркало, Дубровская поразилась тому, как лихорадочно блестят у нее глаза, и весь ее вид был какой-то шальной. К своему ужасу, она обнаружила, что юбка, которую впопыхах она надела сегодня утром, была перевернута наоборот, и два защипа красовались у нее сзади, а не спереди. В хорошем же виде она вела переговоры сегодня утром!

Елизавета решила, что муж был прав насчет любви, которую не стоит есть поварешками. Если каждый день она будет появляться в суде в таком виде, ее адвокатская карьера закатится, как красно солнышко. Все-таки ей для работы нужны холодные мозги и губы, не распухшие от поцелуев. Она пригладила рукой волосы, в которые так любил запускать пальцы ее супруг, и побежала в зал.

Прокурор и подсудимый были на местах. Латынин адресовал ей свою фирменную улыбку, и Елизавета спросила себя, не догадался ли он о чем-то таком. Вдруг у нее на лбу бегущей строкой отражаются все ее мысли?

– Секретарь вас искала, – сказал он хитро. – Опаздываете, адвокат. Неужели репетировали речь?

Дубровская, пропустив его слова мимо ушей, схватила лист бумаги в тщетной попытке собрать мысли в стройную вереницу. Итак, «Дорогие присяжные заседатели...» – побежали под рукой неровные строчки. С какой радости они стали у нее дорогими? Просто присяжные или... господа. Она знала, что последнее обращение здорово нервирует народ. Трудно ощущать себя господином, если из твоих карманов свистом вылетает ветер.

– Встать, суд идет! – послышался громкий голос секретаря, и Дубровская вздрогнула, поняв, что опять опоздала.

Началось судебное следствие, и председательствующий дал слово сторонам для произнесения напутственного слова.

Латынин поднялся со своего места и заученным движением одернул мундир.

– Уважаемые присяжные! – начал он, и его голос эхом отразился в микрофонах и устремился под высокие своды зала. – Вчера защита спрашивала вас, любите ли вы любовные романы. Как я понимаю, адвокат и его подопечный желают сделать вас зрителями мелодрамы, которую они разыграют перед вами немедленно, как только я закончу свою речь. Не дайте себя обмануть! Не будьте сентиментальными и легковерными, такими, какими вас желает видеть защита...

Дубровская похолодела. Прокурор, еще не зная, о чем она будет говорить, уже выбивал почву у нее из-под ног. Он напирал на то, что должно было стать козырем защиты и обеспечить им симпатии присяжных.

– Речь идет не о книжной истории любви, а о циничном преступлении, совершенном подсудимым в отношении больной беззащитной женщины. Он использовал ее, зная, что она слаба и легко поддается внушению. Вероника Песецкая была больна раком и, возможно, умерла бы естественной смертью, но подсудимому было недосуг ждать. Он ввел потерпевшей смертельную дозу инсулина и стал единственным наследником актрисы. Был бы Виталий Бойко обычным гражданином, не сведущим в медицине, возможно, мы могли бы рассмотреть версию несчастного случая. Якобы парень просто неверно рассчитал дозу. Но наш подсудимый – врач, и не просто врач, а специалист-онколог, и в некомпетентности его трудно заподозрить. Остается одно – признать умышленный характер его действий. Обвинение поможет вам принять решение, предоставив неопровержимые улики, которые позволят сдернуть с Бойко пелену лжи и воздадут ему по заслугам! Спасибо за внимание.

Латынин сел на место с видом решительного и непримиримого борца за справедливость. Председательствующий вопросительно посмотрел на Елизавету. Она поднялась.

– Дорогие присяжные! – вырвалось у нее обращение, которое она сама недавно отвергла. – Мой клиент невиновен, и вы сами сумеете в этом убедиться. Господин прокурор не любит мелодрамы и, должно быть, не верит, что искренняя любовь между мужчиной и женщиной все же бывает. Конечно, не каждому ее суждено найти, но это ведь не значит, что ее нет. Вы согласны?

Ответом Елизавете было полное молчание. Присяжные смотрели на нее недоверчиво, словно она рассказывала им небылицы. Даже в лицах женщин-заседательниц не было ни малейшей симпатии. Дубровская отчаянно думала о том, как достучаться до них, как зажечь огонек в пустых холодных глазах. Быть может, ей стоило на примере американских фильмов подойти к ним ближе? Облокотиться на деревянный барьер, взглянуть им в глаза? Но Лиза с ужасом понимала, что ей не оторвать ноги с того места, где она сейчас стоит, даже если вдруг раздастся пожарная сирена.

– Вероника Песецкая любила Виталия с той страстью, которую может себе позволить женщина, обреченная на смерть. Друзья забыли о ней, любимый человек предал. Так с кем же ей оставалось коротать последние месяцы жизни, как не с молодым предупредительным врачом, который окружил ее заботой и участием? За что прокурор предлагает судить Бойко? За то, что он вдохнул в Веронику уверенность в том, что, несмотря на страшный диагноз и проведенную ампутацию, она остается женщиной?В этом особый цинизм, господин прокурор?

Лиза посмотрела в сторону обвинителя так, словно желала вызвать его на дуэль. Жаль только, что ее решительный взгляд пришелся ему в макушку. Склонив голову над обвинительным заключением, Латынин делал для себя какие-то заметки на полях. Всем своим видом он демонстрировал полное безразличие к воинственной позиции защитника.

– ...Возможно, поведение Песецкой кажется всем необычным, – продолжила Дубровская, чувствуя, что ее голос постепенно набирает силу. – Еще бы! Смертельно больная женщина идет под венец, вместо того чтобы тихо готовиться к своим похоронам. Представить, что она решилась на этот шаг обдуманно, добровольно, никто не может. Какие тут свадьбы! Ее к этому шагу принудили, обманули, обвели вокруг пальца, задурили голову, по-другому быть не может! Бойко объявляют преступником, вменяя ему в вину его странную любовь, которая обывателю непонятна. Ведь у нас принято сочувствовать больным, сторониться их и бросать, но ни в коем случае не любить! Причина смерти Песецкой – уж больно медицинская. Шприц и игла – значит, виновен врач. Актриса оказалась небедной – значит, вот она, корысть! Но, дорогие присяжные, не все так просто. Я полагаю, вы убедитесь в этом и вынесете единственно возможный вердикт – оправдательный.

Дубровская села на место, чувствуя, что ее уши полыхают огнем. Она ощущала на себе взгляды присяжных и надеялась, что смогла задеть их, заинтересовать, заставить взглянуть на дело с другой стороны. Латынин перестал писать и смотрел на нее недобро, и она сочла, что это хороший знак.

– Адвокат, должно быть, немного перепутала вступительное слово с выступлением в прениях, ну да ладно! – раздался скрипучий голос Глинина. – Мы переходим к исследованию доказательств. Первой представляет доказательства сторона обвинения. У прокурора все готово?

– Да, ваша честь! Обвинение приглашает свидетеля Стрельмана...

* * *

Заведующий отделением занял место на свидетельской трибуне. Это был плотный мужчина средних лет. Он казался спокойным и уверенным в себе.

– Назовите свое место работы и должность, – попросил прокурор.

– Окружной онкологический диспансер, заведующий отделением.

– Знакомы с подсудимым? Есть ли личная неприязнь?

– С подсудимым знаком. Он – врач моего отделения. Неприязни нет.

– Можете дать характеристику Бойко?

– Да. Обычный врач, ничем не примечательный специалист. Работу не прогуливал. Спиртным не увлекался. Вот, пожалуй, и все.

– Хм... негусто. Кто такая Вероника Песецкая?

– Это больная, которая поступила к нам в отделение в мае прошлого года с диагнозом «рак груди». Мы провели умеренную радикальную мастэктомию, то есть операцию по удалению груди. Опухоль была обширная и глубоко расположенная, поэтому ампутации подверглась не только сама грудь, но и грудные ткани, в том числе и те, которые окружают грудную кость, ребра и ключицу. Как вспомогательный метод к основному хирургическому виду лечения мы провели химиотерапию, для того чтобы исключить возможные рецидивы.

– Каковы были ваши прогнозы?

Стрельман замялся. Он не любил делать прогнозы, тем более сейчас речь шла об уже умершей женщине.

– Опухоль была второй стадии. Будем говорить откровенно, это не самая простая ситуация. Пострадали четыре лимфатических узла, что в принципе не так много. Я бы не назвал ее безнадежно больной. Шансы были приличные.

– Но Вероника Песецкая умерла, – заметил прокурор.

Возможно, врач воспринял его слова как обвинение, потому что уголок его рта нервно дернулся.

– Мне известно, что она умерла не от рака, – сказал он. – Вероника скончалась от чрезмерной дозы инсулина.

– Вам известно, кто ввел ей смертельную инъекцию?

Врач стал испуганно озираться, а судья постучал молоточком.

– Как я понимаю, свидетель не был очевидцем происшествия. Нет смысла задавать ему подобный вопрос, – мягко заметил он.

– Хорошо, ваша честь, я продолжу. Вы были лечащим врачом Песецкой?

– Да.

– Вы назначали лечение, контролировали течение болезни, выписывали больную?

– Да.

– Какое отношение к этому имел Бойко?

– Да, в общем-то, никакого. Кроме того, что он постоянно находился в ее палате, вел с ней какие-то беседы, выполнял ее мелкие поручения.

– Быть может, Вероника нуждалась в его профессиональной помощи?

– Абсолютно нет. Все, что необходимо, делал я. Ход лечения обсуждался с самой Песецкой и ее женихом Непомнящим. Они полностью полагались на мое мнение.

– Что тогда в палате Песецкой делал Бойко?

– Мне кажется... ну, он ухаживал за ней.

– Но вы сказали, что у Вероники уже был жених.

– Да. Ярослав Непомнящий – очень приличный мужчина. Он оплачивал отдельную палату для своей подруги и всячески интересовался лечением. Он приносил ей передачи, цветы. Мне сложно сказать, почему Вероника вдруг переключилась на Бойко. Быть может, у него было больше возможностей для общения? Ведь Ярослав приходил только в приемные часы, а у Виталия были суточные дежурства.

– Мне известно, что между вами и подсудимым не раз возникали ссоры. Скажите, это было как-то связано с Вероникой?

Заведующий помялся. Воспоминания казались ему не слишком приятными.

– Да, наши ссоры напрямую касались Песецкой, – сказал он, как отрезал. – Мне не нравилось, что Бойко проводит много времени в палате актрисы.

– Почему это было вам неприятно?

– Ну, уж точно не потому, что я имел на Веронику какие-то виды. Это, право, было бы смешно! – Он натужно рассмеялся. – Просто мне казалось, что Бойко ведет нечестную игру с бедной, больной женщиной.

– В чем это выражалось?

– Он часами пропадал у нее в палате: рисовал ей какие-то картинки, травил анекдоты, пил с ней чай. Он пытался закадрить ее любым способом. Мне больно было это осознавать, но Веронику его ухаживание забавляло. Скажу больше, она начала воспринимать все это за чистую монету. Ее жених жаловался мне на то, что Песецкая все чаще проявляет по отношению к нему резкость. Его заботили ее внезапные вспышки ярости, удручало то, что она отвечает на его старания холодностью. Конечно, он тогда не понимал, в чем дело. Истинную причину знал я, замечая, сколько времени проводит мой врач у постели чужой для него женщины.

– Но, позвольте полюбопытствовать, где здесь нечестная игра? Все как обычно: ухаживания, анекдоты, комплименты...

Стрельман поморщился, словно решал сложную для себя задачу. Ему претило выступать в роли сплетника, но он уже слишком далеко зашел, чтобы останавливаться на полпути.

– Видите ли... – он облизнул сухие губы. – Про Виталия многим было известно, что он того... м-м-м... как говорится, ходок.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Ходок – ну, это... любитель женщин. Его не раз замечали в обществе дам преимущественно среднего возраста. Поговаривали, что он ухаживает за ними совсем небескорыстно.

– Протест, ваша честь! – вскочила с места Дубровская. – Личная жизнь моего подзащитного, за исключением его отношений с Вероникой Песецкой, не имеет отношения к делу. Кроме того, свидетель оперирует слухами, говоря о том, что Бойко искал выгоду в своих отношениях с женщинами.

Председательствующий неохотно кивнул.

– Защитник права. Свидетель, вы готовы пояснить, откуда вам известны подробности частной жизни подсудимого? В противном случае мы будем считать ваши показания основанными на слухах.

Стрельман даже вспотел от обиды. Его почти что назвали сплетником!

– Об этом говорили все! Взять хотя бы наших медсестер...

– Назовите конкретные фамилии.

– Ну, это не так просто сделать... Мы все замечали, что Виталий живет не по средствам. Даже я видел у него вещи, которые невозможно купить на врачебный оклад. Например, часы «Ulysse Nardin». Вы хоть представляете, сколько они стоят? Бойко одевался всегда в дорогую одежду: испанские мокасины, итальянские джинсы, ремни из крокодиловой кожи. А между прочим, на зарплату врача не разгуляешься. Выводы напрашиваются сами собой.

– Ваша честь! – немедленно отреагировала Дубровская. – Показания свидетеля основаны на догадках и не могут рассматриваться судом как доказательства.

– Защитник права, – со вздохом признал судья. – Уважаемые присяжные, вы не должны принимать к вниманию последние утверждения свидетеля, так как они основаны не на фактах, а на предположениях.

– Но я сам держал часы в руках! – подавился обидой врач.

– Подсудимый говорил, что он купил их на деньги знакомой женщины?

– Помилуйте, кто же в этом признается!

– Значит, эти сведения суд не интересуют. Обвинитель, у вас все?

– Да, ваша честь! Допрос свидетеля закончен...

* * *

Заведующему отделением в дневнике Бойко было посвящено несколько страниц, и Дубровской казалось, что на свидетельской трибуне стоит хорошо знакомый ей человек. Она видела, как он волнуется, подбирая нужные слова, краснеет, когда задевают за живое, но не испытывала к нему жалости. Лиза знала, что блюститель чужой нравственности имел на совести куда более тяжкие грехи, чем те, которые пытался сейчас приписать Бойко.

Стрельман обирал родственников смертельно больных пациентов, причем делал это так технично и ловко, что одураченные люди даже не помышляли о том, что их водят за нос. Вместо «чудо-средства», способного продлить жизнь пациента, он щедро вливал умирающим физраствор, а когда приходил час расплаты, только разводил руками: «Извините, дорогие! Сделал, что смог. Но вы же сами понимаете, рак!» Вопросы исчезали сами собой.

Как-то раз в больнице появилась заезжая знаменитость, немецкий доктор, намеревающийся дать российским коллегам свой мастер-класс. Герр Клаус успешно выполнял органосохраняющие операции там, где наши врачи использовали радикальные методы. Излишне говорить, какой шанс это был для тридцатилетней Марины, у которой совсем недавно была обнаружена злокачественная опухоль матки. Молодая женщина знала, что операция, проведенная местными эскулапами, поставит на ее мечте о детях большой и жирный крест. Немецкий кудесник мог сохранить ей не только жизнь, но и надежду на счастье. Однако путь на операционный стол не обещал быть легким.

– Таких, как ты, у нас двадцать человек, – говорил добрейший врач Стрельман. – Клаус прооперирует только двоих.

– Но как попасть в их счастливое число?

– Ты уже большая девочка. Должна знать, – говорил Стрельман, разглядывая потолок.

Излишне говорить, что нужная сумма была найдена в срок и положена, разумеется, не в карман умелого немца. Заведующий Стрельман был очень воодушевлен результатами операции и даже назвал визит герра Клауса «плодотворным». Жаль, что зарубежное светило так и не осознало истинные причины благодарности к нему со стороны русского коллеги...

* * *

– Вопросы к свидетелю у защитника будут?

– Да, ваша честь! – кивнула она. – Свидетель, вам известно, что значит сердечность и сострадание?

Господин Стрельман выпучил глаза так, как будто ему задали задачку из учебника Перельмана. С места взвился прокурор:

– Ваша честь, защита задает свидетелю какие-то очень странные вопросы.

Судья вздохнул:

– Защитник, объясните, какое отношение этот вопрос имеет к нашему делу? И, пожалуйста, ближе к фактам.

Дубровская кивнула:

– Я хотела спросить, почему свидетель видит в действиях Виталия Бойко корыстный расчет? Разве это не могло быть сострадание, влечение, наконец? А может, любовь?

– Какая любовь? Помилуйте! Вы не понимаете, о чем говорите! Вы, например, видели женщину, у которой удалили грудь?

– Свидетель, защитнику вопросов не задают!

– Значит, не видели. Это... ну, я даже не знаю, как объяснить. Мужчины меня поймут. – Врач взглянул на скамью присяжных, призывая на свою сторону сильный пол. – Это ничего... это пустота. Это даже хуже, чем мужская волосатая грудь. Потом, конечно, можно сделать пластику. Но представьте себе женщину, пережившую подобный стресс! Она сломлена духом, раздавлена, уязвлена. Она плачет, устраивает истерики или замыкается в себе. Потом, когда начинают курс химиотерапии, ее тошнит без конца, рвет, она прибавляет в весе. У нее выпадают волосы. Какая тут может быть любовь?

– Но именно в таком состоянии женщина больше всего нуждается в любви и поддержке. Разве не так?

– Так-то это так...

– Отвечайте на вопрос!

– Конечно, женщина очень чувствительна в этот период.

– Значит, она не теряет способности любить?

– Если бы речь шла только о Веронике, я не был бы столь категоричен, – сказал Стрельман, каждым своим словом загоняя новый гвоздь в гроб защиты. – Но я не назвал бы Бойко романтическим героем. У нас в отделении были десятки больных женщин, между прочим, такие, которых он курировал лично. Почему же из всех он выбрал именно актрису Песецкую? Почему он не проявлял жалости и сострадания к другим своим пациенткам? Не потому ли, что она была богата и известна?

– Довольно. Вы ездите на «Лексусе» с гибридным двигателем?

– Да, но какое это имеет...

– Хорошая машина для заведующего отделением скромного онкологического диспансера. А каков ваш оклад?

– Протест, ваша честь! Защита переходит все мыслимые границы.

– Протест удовлетворяю. Замечание адвокату Дубровской в протокол!

– Простите, ваша честь. Я закончила допрос. Прошу приобщить к делу два наброска, сделанных моим подзащитным, – сказала Дубровская, вынимая из папки блокнотный лист, на котором была изображена пастушка, отдыхающая в тени олив, и портрет Вероники в образе амазонки. – Позвольте показать эти работы присяжным, ваша честь? Я ждала удобного момента, но не знала, что он наступит так скоро. Это те самые рисунки, о которых нам тут так небрежно говорил свидетель Стрельман.

Судья взглянул на прокурора, дожидаясь возражений, но тот только растерянно пожал плечами.

– Хорошо. Покажите наброски присяжным, – разрешил Глинин.

Дубровская прошла ближе к скамье и повернула к присяжным работы Бойко. Она не стала пускать их по рядам, а не поленилась сама подойти к каждому месту, чтобы дать возможность людям хорошенько рассмотреть изображения. Способности Виталия никого не могли оставить равнодушным. Может, он был и никудышный врач, но художник мог получиться из него превосходный. Четкие выверенные линии, простота и изящество образов – все, кто знал Веронику по ее единственной и яркой роли в кино, могли оценить поразительное сходство портрета и оригинала. «Ого!», «Совсем недурно», – слышались восхищенные возгласы.

– Вероника изображена здесь в образе амазонки, – говорила Дубровская. – Вы догадываетесь почему?

– Я слышала что-то такое про амазонок, – вспомнила вдруг белокурая женщина, та самая, которую Елизавета так и не сумела забраковать. – Я расскажу вам позже... – сказала она, адресуя последнюю реплику женщинам-соседкам. Дубровская благодарно улыбнулась ей. Похоже, у нее начали появляться единомышленники. Выводы делать, конечно, было рано, но все-таки... Дубровская похвалила себя за замечательную идею принести в суд наброски Виталия. Пусть присяжные видят, что ее клиент – одаренная, творческая личность, способная на поступки. Может, это хоть как-нибудь смягчит впечатление после допроса Стрельмана.

Похоже, этот день должен был закончиться на оптимистичной для Елизаветы ноте, если бы с места вдруг не встал ухмыляющийся прокурор Латынин.

– Тогда позвольте и мне приобщить к материалам дела некоторые картинки, – сказал он. – Я тоже ждал удобного случая, и вот, мне кажется, он наступил.

– Какие картинки вы имеете в виду? – спросил раздраженно Глинин. Ему не нравилось, что адвокат и прокурор превращают судебное заседание в балаган. Присяжные – не дети, чтобы их веселить картинками.