Текст книги "Умный дом (СИ)"

Автор книги: Наталья Егорова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Наталья Егорова
Умный дом

Звонок настиг Егора в самый разгар выяснения отношений с заведующей дома культуры. Номер был незнакомым, и Егор раздражённо выключил аппарат.

Cтоило выйти на улицу под колючий дождь, телефон зазвонил снова.

– Да!

– Вы Егор? Маслов?

Женский голос медовой густоты и охряного оттенка.

– Да.

– Мне говорили, вы занимаетесь реставрацией картин.

Строго говоря, реставрацией он не занимался, если не считать спасённый пару лет назад натюрморт: хозяйка начиталась интернет-форумов и решила "обновить" картину посредством мыльной губки. Егор неделю возился, перетягивая набухший холст, а потом еще дописывал те места, где напрочь отслоилась краска. Получилось не так, чтобы безупречно, но если не приглядываться, не догадаешься.

Однако возражать медовому голосу было решительно невозможно.

– Ну... А что за картина?

– Я думаю, начало двадцатого века. Холст. И, по-моему, масло.

Немногословна и самоуверенна. Наверняка брюнетка в алом деловом костюме. Четырёхкомнатная квартира и портрет бабушки в тяжёлой раме. Или бабушкиной болонки.

– И что с ней?

Хорошо бы просто потемневший лак. С прорехами в холсте он, пожалуй, не справится.

– Мне кажется, там есть дописки. Я хотела бы восстановить исходный вариант.

Звучало заманчиво, уж с растворителем он как-нибудь справится. Да и любопытство высунуло нос: представилось, как из-под толстощёкого небрежно выписанного лица появляется неизвестный шедевр Рафаэля.

Но совесть заставила уточнить:

– Лучше, наверное, в реставрационную мастерскую.

– Её нельзя перевозить, – сказала она, как о тяжелобольном. Значит, всё-таки прорехи. Или краска сыплется. – Я живу недалеко от Дубны, туда довольно неудобно добираться, но вы могли бы пожить у меня, пока будете работать. Естественно, на полном пансионе. Я в Москве, так что до места вас довезу сама.

Полный пансион у девушки с медовым голосом – это звучало заманчиво. С другой стороны, километров 130 от Москвы, а то и дальше. И наверняка полная глушь без мобильной связи – похоже на начало фильма ужасов. Егор хмыкнул.

Четырёхкомнатная квартира плавно трансформировалась в деревянную развалюшку у дремучего леса.

– Исторической ценности портрет не имеет.

Ещё одна иллюзия разбилась.

– Я могла бы заплатить вам... – озвученная сумма была выше любых притязаний. – Этого достаточно? Материалы, естественно, за мой счёт.

Это было вовсе не естественно, но приятно. Интересно, как звучит её голос, когда она улыбается?

– И всё же, – он ещё колебался, – есть опасность испортить...

– Я заплачу половину вперед.

И тогда он сделал самую большую глупость в своей жизни.

Он согласился.

* * *

Егор Маслов был художником-самоучкой, чего в глубине души страшно стеснялся. Заканчивал он заштатный технический вуз, где в первом же семестре на лекциях по черчению проникся красотой геометрических форм и оттенков чёрного. Лекал он не признавал, к линейкам относился скептически, но твёрдая рука и интуитивное понимание формы позволяло ему виртуозно выполнять самые сложные чертежи.

Особенное удовольствие доставляла ему работа с ненавистными студентам объемными проекциями, а тени и блики технического рисования приводили буквально в экстаз.

Собственно, на одном черчении он и вытягивал сессии. Масловские чертежи легко обменивались на лабораторки по программированию, на расчётно-графические по гидравлике и на шпаргалки по физике. Его дипломный проект, хоть и переписанный с прошлогоднего, сопровождался столь изысканными изометрическими чертежами в сложных разрезах, что Егор, к своему удивлению, получил на защите пятёрку.

Парой лет позже, когда черчение перевели на компьютерную основу, судьба его оказалась бы плачевной. Маслов жил в мире объемных форм, который никак не пересекался с картинками на мониторе, так что работа на компьютере по сей день казалась ему сродни шаманским пляскам. Максимум, чему он научился – это погуглить на смартфоне. Ну и в тетрис поиграть.

В трёхмерный.

Безвольно осев в тихом КБ, Егор продолжал предаваться той же страсти, благо в магазинах появились книги по технике живописи. Динамичное масло и капризный акрил, строгая тушь и нежная пастель, а в особенности любимый грифель – медленно раскрывали перед ним свои секреты.

Но вот беда – интуитивное масловское чувство гармонии было чересчур строгим, слишком... чертёжным. Его портретам недоставало выразительности, а пейзажам – экспрессии; они оставались старательными ученическими работами. А почти монохромная гамма отпугивала и тех, кто подбирает "пейзажики под обои".

Был у художника Маслова и ещё один недостаток, губительный для кустаря: педантичная до занудства тщательность при вспомогательных операциях. Если эмульсионный грунт на картон предписывалось наносить в два-три слоя, и всякий раз ждать полного высыхания, для Егора это становилось законом, столь же абсолютным, как расположение теней и бликов на освещённых формах. Если лак следовало наносить через год после окончания картины, то этот год она проводила в кладовке лицом к стене.

Годы шли, картины накапливались, признание не торопилось.

Месяца два назад Егор отдал три пейзажа в местный дом культуры. Заправляла тамошней выставкой-продажей гюрза в сиропе Римма Николаевна, распоряжающаяся домкультурными финансами воистину железной рукой. Кроме комиссионного процента с продажи доморощенные художники платили ей абонентскую плату за амортизацию стен. Тем не менее, многие считали это хорошей возможностью заявить о себе.

В этом месяце ядовитая Римма сообщила о повышении платы, мотивируя это непопулярностью масловских работ. Придя в ДК, он обнаружил все три пейзажа в самом тёмном углу фойе, возле чёрной лестницы. Егор возмутился, гюрза с тухлой улыбкой сообщила, что пасторальный реализм нынче не в моде. Егор пригрозил забрать картины, что железную леди ничуть не испугало: "Вас таких много, это я одна!"

"Заявление о себе" грозило подорвать масловский бюджет. Именно в этот момент на него свалился непонятный заказ.

Все проблемы решились в полчаса, как по щучьему велению. Римма Николаевна получила оплату за три месяца вперёд под обещание перевесить-таки масловские пейзажи к центральному фойе; начальство утвердило отпуск за собственный Егоров счёт; родители предупреждены, кассета в автоответчике очищена.

Егор был свободен и готов к приключениям.

* * *

– Вы пешком? Подъезжайте к «Петровской-Разумовской», – велела девушка. – Зелёный фиат-панда, номер 315.

Игрушечную машинку Егор увидел сразу на выходе из метро. И остановился на мгновение, разглядывая ждущую у капота хозяйку.

Волосы у неё тоже оказались медовыми. Гладко зачёсанные, на затылке они скручивались в тугой бублик учительской причёски. Правда, больше ничего чопорного в ней не было: безымянные джинсы, красная ветровка, кроссовки – всё вполне демократично.

Егор невольно вздохнул, расставаясь с образом роковой брюнетки.

– Здравствуйте, я Маслов.

Взглянула внимательно и серьёзно. Егору стало неловко за мятую рубашку и замызганный рюкзак.

– Меня зовут Ольга. Можно на ты.

Не искажённый телефонным динамиком, её голос оказался ещё вкуснее. Тембр, заставляющий вибрировать что-то под ложечкой.

– Вам нужно куда-нибудь заехать? За растворителем, например.

– Да нет, у меня всё с собой. Если что, оттуда ведь можно вернуться?..

Жалкая попытка Красной Шапочки получить гарантии. Впрочем, с Ольгой он согласен даже на ужастик в стиле Роберта Родригеса.

– Да, конечно. Дубна рядом, да и от Москвы не так далеко.

Чудесные глаза: сине-зелёный кобальт с вкраплениями окиси хрома. Бледная, почти невидимая помада. Высокие скулы. Чёткие черты лица.

Егор написал бы её портрет тушью, хотя тушь слишком резка. Возможно, карандашом, но не угольным – уголь слишком мягок. Пара мазков охры и чуть-чуть сангины – подчеркнуть тёплый оттенок волос. Темпера для глаз.

Чёрт возьми, она была почти идеальна!

И бесстрастна, как гипсовая статуя.

– Часа через три будем на месте.

– Мобильная связь там есть?

– В доме есть.

Что значит, в доме? Собственный ретранслятор, что ли? – мимолётно кольнуло Егора и тут же забылось.

В автомобильчике пахло свежо и чуть горьковато. За окнами потянулись однообразные равнины, скучные проплешины нерастаявшего снега чередовались с унылыми болотами. Мокрые посёлки жались по краю шоссе. Из магнитофона звучал бесконечный свинг, а ветер горстями бросал в лобовое стекло мокрый снег.

Ольга вела машину с автоматизмом киборга.

Если бы это было кино, то кино про большую подставу, – подумал Егор и неожиданно задремал.

Ему снился жёлтый туман, дымные клубы которого подсвечивало закатное солнце. Его пальцы касались холодного камня, а в ушах стоял низкий гул, от которого ныли зубы. Егор повернул голову, увидел в тумане мраморное лицо статуи и без удивления узнал в нём ольгины черты.

Он продирался сквозь неохотно расступающийся туман. И когда до статуи оставался всего лишь шаг, мраморные глаза распахнулись, сияя изумрудным светом. Холодные губы разлепились и произнесли.

– Мы почти дома.

Егор вздрогнул и очумело заморгал, пытаясь сообразить, где находится.

Автомобиль въезжал в коттеджный посёлок. Кирпичные дома самой безумной архитектуры были натыканы столь густо, что хоть записками перебрасывайся из форточки в форточку. Готические стрельчатые окна соседствовали с застеклёнными футуристическими беседками, тяжёлые восьмиугольные башни с модерновыми "ласточкиными гнёздами" под остроконечными крышами, что-то вроде альпийского шале – с чем-то вроде средневековой крепости. Лишь материал радовал единообразием – красный кирпич и зелёный шифер.

Развалюшка у дремучего леса, кажется, превращалась в новорусский эклектический особнячок.

– Нам не сюда, – мгновенный призрак улыбки коснулся Ольгиных губ. Или ему показалось?

За кирпичным буйством открылась улица хорошо сохранившихся, но несомненно старых построек. Ольга лихо притормозила у двухэтажного бревенчатого домика, выкрашенного зелёной краской. Сквозь щели в дощатом заборе виднелась дорожка из розовых плиток, мокрые голые кусты и голая бетонная стенка гаража.

Ольга стремительно перебрала кнопки мобильника и произнесла в трубку:

– Я вернулась.

В ту же секунду ворота гаража бесшумно поехали вверх, одновременно сама собой распахнулась калитка.

– Иди пока к дому, я сейчас.

Егор выбрался из автомобиля и по-собачьи встряхнулся, разминая затёкшие мышцы. Он заглянул за калитку – кто-то же её открыл – но дорожка пустовала, только ветер побрякивал у дверей китайской висюлькой из алюминиевых трубочек.

Такая себе не слишком респектабельная дачка. Внутри наверняка пахнет старым сырым деревом, обои отстают от стен, а по углам прячется паутина.

А холст картины набух и подгнил.

– Открывай. У нас гость, – негромко сказала Ольга позади. Опять в мобильник; странный способ общаться. Кто у неё там в доме, ребёнок, что ли?

Дверь бесшумно отворилась сама собой. Крохотная обшитая деревом терраса – два шага, ещё одна дверь, распахнутая настежь... и Егор застыл на пороге.

Больше всего здесь было стали и светлого дерева. Хрупкая на вид лестница вела на второй этаж, налево пол поднимался на две ступеньки, и там за двойной аркой виднелись хирургически белые шкафы – видимо, кухня. Направо уходил короткий коридор, в неглубоких нишах прятались двери. Всё очень стильно: узкие шкафчики, стены выкрашены бледно-жёлтым и чайным, несколько светлых пейзажей вполне в духе Маслова. Никаких стеклянных панелей, что приятно: в новомодных хромово-стеклянных интерьерах чувствуешь себя исключительно неуютно – как в аквариуме.

Раздалось негромкое жужжание, и на лестнице появился... громадный игрушечный робот в броне из белого пластика. С круглой головы смотрели непроницаемые стрекозиные глаза. В первую минуту Егор готов был поклясться, что это ребёнок в роскошном карнавальном костюме, так естественны, человечны были его движения.

– Хозяин, здравствуй. Гость, здравствуй, – произнесло оно смешным мультяшным голосом и принялось шустро спускаться по лестнице: длинные ноги экономными движениями сгибались в коленях, маленькие ступни уверенно попадали на ступеньки. – Дом в порядке. Марвин умница.

Егор застыл в нелепой позе, так и не сделав шаг. И чуть не подпрыгнул, почувствовав лёгкий тычок в спину.

– Проходи-проходи, – сказала Ольга, и Егор почувствовал, что она улыбается. – Извини, не предупредила сразу. Это умный дом. А это Марвин – он робот.

* * *

– Мой папа увлекался электронными игрушками, – говорила Ольга, болтая ложечкой в чашке. Они сидели на кухне, напоминающей рубку космического корабля, Егор и половины здешних агрегатов не узнал.

На стене висели безумные часы в форме размытой кляксы, перевёрнутые почти вверх ногами, тройка была полупрозрачной, вместо девятки торчала хромовая игральная кость, а стрелки походили на сверкающие спицы.

Чаепитие со Шляпником и Мартовским зайцем.

– Роботов у нас шестеро, но Марвин самый умный.

– Марвин умница, – подтвердил восседающий на табуретке робот. Он ворочал круглой головой, словно внимательно прислушивался к разговору. Росту в нём было, как в семилетнем ребёнке. Игрушечные ручки с четырьмя пальцами сложены на столе.

– По паспорту его зовут Бета-что-то-там. Но мне больше нравится Марвин, как у Адамса. Хотя он, конечно, совсем не параноик.

Маслов взял с тарелки третий бутерброд и под непроницаемым взглядом стрекозиных марвиновских глаз чуть не положил обратно. Если это и не была ксенофобия, то нечто очень близкое к ней.

– Что касается реставрации, – Ольга отставила чашку и переплела длинные пальцы. – Портрет, с которым ты будешь работать – дедушкин. Если присмотреться, кажется, что её писали два художника. Я решила посмотреть, что было нарисовано вначале.

В домашней обстановке Ольга не стала мягче, да и разговаривала всё такими же рублеными фразами. Она скинула ветровку, под которой обнаружилась чёрная футболка с нарисованным во всю спину кукишем, но осталась в тех же джинсах. И босиком – тапочек в умном доме не предусматривалось.

– Я сейчас покажу тебе твою комнату и сам портрет. Как пользоваться домом, разберёшься. Марвин тебе поможет. Марвин поможет?

– Марвин поможет, – подтвердил робот мультяшным голосом.

– Он говорит ещё по-английски и по-японски, так что при желании можешь попрактиковаться, – усмехнулась Ольга. – Холодильник будет в твоём распоряжении. Я не особо люблю готовить, но если ты сильно привередлив, можешь заказать что-нибудь через интернет.

– Да нет, я вполне...

– Ну и отлично. Марвин, в кабинет.

В коридоре деловито елозила чёрная таблетка, посверкивая огоньками и тычась в углы. Робот-пылесос наверное. Марвин первым затопал по ступенькам, и Егор снова поразился изяществу его движений.

– Марвин, пригласи гостя.

– Гость, иди за мной.

Мягкий свет сопровождал их: лампы включались метрах в двух впереди и гасли за спиной. Егор устал удивляться.

– Здесь будет твоя мастерская.

Комната, похоже, служила кабинетом. Обстановка выдержана в сером тоне, но не стерильно-бледном и не густо-сумеречном, а в тёплом и мягком. Места достаточно для танцевального зала. Два компьютера по углам, лёгкие книжные полки, а на подоконнике жужжит робособака, виляя хвостом; суставчатые ножки вывернуты под странным углом.

– Лапы не работают, а отвезти в ремонт не соберусь.

Маслов с усилием отвёл глаза от жизнерадостной пластмассовой морды.

Посреди комнаты, на столе, вполне подходящем для теннисного, тёмный холст в подрамнике.

– А это дедушкин портрет.

Егор медленно приблизился.

Портрет изображал надменного старика в средневековом костюме. Картина была выполнена в той дотошной манере, которой Маслов в глубине души восхищался. Насыщенный цвет, превосходная проработка деталей, одно кружево на рукавах и золотое шитьё чего стоит! Фон слегка затуманен, как у старых итальянских мастеров; кажется, там арка или колонна... и жёлтый подсвеченный солнцем туман.

Однако, присмотревшись к красочной поверхности, Егор понял, что Ольга имела в виду, когда говорила о разных художниках.

Изумительный тон лица, выразительные складки на лбу, породистый крупный нос (несомненно, доставшийся по наследству Ольге в более изящном женском варианте), надменная складка губ – и вдруг тусклые, безжизненные глаза. В правом углу рта небрежный шрам, а может быть, просто грязное пятно.

Буйно разметавшиеся седые кудри, роскошная фактура горгеры^* и бархатного берета – а возле виска небрежная прядь совсем другого оттенка. На крупном ордене (что за орден такой, интересно?) закрашена центральная часть; одна рука чётко прописанная, с выпуклыми венами и крупным сверкающим перстнем, на второй перчатка намечена резкими мазками, причём, судя по положению предплечья, кисть перерисована под другим углом. Такая же нашлёпка скрывает набалдашник трости, да и в углах картины, где никаких особых деталей быть не должно, порезвился неведомый горе-художник.

Исходная техника гладкая, лессировочная^**, рука мастерская, а последователь грубо, жирными мазками закрашивал отдельные детали.

– Странно.

– Да, мне это тоже показалось странным.

– Если нижний слой покрыт лаком, – Егор присмотрелся, – а он вроде бы покрыт лаком, то, может быть, я смогу смыть дописки. Сначала попробую вот здесь внизу на трости, а если всё пройдёт хорошо, будем двигаться дальше.

– Сколько времени это займёт?

Егор потёр переносицу.

– Честно говоря, я не знаю. Надеюсь, неделя, может, две. Потом надо будет ещё раз лаком для предохранения... Но знаете, может и вообще ничего не получиться, я предупреждал.

Ольга кивнула.

– Я помню. Ты попробуй.

Оставшись в выделенной ему комнате – удобной, но безликой, как гостиничный номер, Егор принялся перебирать события длинного дня.

Актив. Он в гостях у красивой и несомненно одинокой девушки. Впрочем, несомненно – это он фантазирует. Скажем так – возможно, одинокой. К тому же без жилищных проблем и навязчивых родственников. Но даже без далеко идущих планов, его ждёт интересная работа и впечатляющая оплата.

Егор хлопнул в ладоши – свет послушно погас, остался лишь крохотный светлячок у дверей.

Пассив. До жилищной беспроблемности от Москвы чесать три часа, причём общественный транспорт сюда, кажется, не ходит. Картина странная, девушка... тоже странная, к тому же самоуверенная до стервозности, Егор таких побаивается.

А от роботов вообще не знаешь, чего ожидать.

Маслову смутно вспомнились какие-то ужастики про дома, пожирающие жильцов. Или это были растения? Он схватился за смартфон, но экран мерцал успокаивающе, и приём был отменный. Егор позвонил родителям, потрепался с приятелем по КБ и успокоенно зарылся в подушку. Но лишь проваливаясь в сон, понял, что так смущало его в Ольге.

Кажется, она была не самоуверенна.

Она была напугана.

* * *

Утро растворило вчерашние страхи в солнечных лучах. Проснувшись, Егор какое-то время бездумно валялся в постели, скользя взглядом по обстановке. Сегодня обнаружились детали, не замеченные с вечера, например, пульт в стене, как от музыкального центра. Егору понадобилось минут десять, чтобы разобраться в системе и выбрать какую-то незнакомую, но симпатичную инструменталку – помесь жизнерадостного рока и незамысловатого джаза.

Музыка пронизывала комнату, как будто динамики прятались в каждом углу. Определённо, в этих умных домах есть своя прелесть.

Маслов сунулся за дверь – сориентироваться насчёт ванной. Музыка перетекла следом, расположившись в коридоре. Озадаченный, он прошёл до самой лестницы, вернулся, заперся в обширной ванной комнате, будто срисованной с модного журнала – звук послушно следовал за ним.

Стоя под душем, Егор размышлял, как будет работать система, если в доме пять человек, и каждый захочет слушать своё, причём погромче.

В космической рубке кухни хозяйничал Марвин.

– Гость, здравствуй.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что робот нарезает колбасу. Пластиковые пальцы сжимают нехилый кухонный тесак, движения неторопливы, но хирургически точны.

Егор поёжился.

– Гость, слушай, – предложил робот, не отрываясь от работы, и в кухне внезапно зазвучал голос Ольги, почти не искажённый записью.

– Привет, Егор. Я на работе. Дом в твоём распоряжении. Если что-то не поймёшь, спроси у Марвина. Как у Яндекса. Да, забыла сказать, не выходи на улицу. Вечером покажешь, что с портретом. Пока.

Такой себе аудиовариант записки на холодильнике. Ценные указания получены: сиди-работай, из дома ни ногой. А почему, собственно, ни ногой?

– Почему я не могу выйти на улицу?

Робот молчал. Как у Яндекса, говорите? Попробуем иначе.

– Марвин, мне можно выйти из дома?

– Гость нельзя.

Исчерпывающе. В желудке зашевелился холодок. Что там было у Кинга про писателя, которого держали под замком? Забыл, чем дело кончилось, помер он или выбрался.

Егор задумался, пережёвывая бутерброд. Марвин дорезал колбасу и переключился на сыр. Ломтики у него получались не хуже, чем у комбайна.

В конце концов, его кормят и в комнате не запирают, – решил Егор. – Ещё не крайний случай.

И отправился работать.

Портрет глазел на него мутными глазами неопределённого цвета. Егор долго разглядывал поверхность, осторожно трогал кончиками пальцев. Говорят, хорошо сфотографировать в косом свете, все изъяны видны, но фотоаппарата нет, да и изъяны-то – вон они все.

Он выбрал самый нежный растворитель, развёл с конопляным маслом. Лёгкий мазок тампоном, ещё один – вроде бы получается. Слой лака поверх дописок совсем тонкий, словно картину именно что не дорисовывали, а прятали изначальную работу.

Егор увлёкся. От резкого химического запаха слегка кружилась голова, из-под грубого шлепка проявлялись прежние цвета – насыщенные, яркие. Собственное дыхание казалось слишком громким, а периодически Егор вообще забывал дышать.

И только когда плечи заломило от многочасовой неподвижности, он отодвинулся от стола и увидел, что получилось.

Старик держал не трость. Меч.